Заговор конца света

Глава 5 Логос

Феномен Посвящения предполагает наличие единой универсальной основы Мироздания, соразмерной человеческой природе. Ее символом можно считать Сверхобраз, включающий в себя все возможные смыслы: «пищаль, гравилет, ТВЭЛы, питекантроп, мутант, гомункулус, партеногенез, Линия доставки, протуперанец, многомерное пространство, инкунабула, Москва, бумага, бронепоезд, капитализм, нуль-Т, римско-католическая церковь, магнитное поле, Облачный город, лазер, инквизиция…»^{42}.

Слово, что было прежде мира.

Для средневековых индийских философов, например, Брахман — сущность Слова, проявляющий себя через объекты мира, а Речь — сам процесс творения 18. Современные исследования подтверждают, что именно мысль является продуктом слова, а не наоборот (в мозге человека отсутствуют выделенные центры мысли, в отличие от центров речи).

Самый, пожалуй, загадочный этап антропогенеза — обретение вот этого особого (сакрального) измерения, где только и возможны сознательные акты мышления. Генерация определенных структур, которые не имеют природных оснований, хотя возникают на основе естественного процесса — структурации психической материи. Эти структуры первичны (наподобие «врожденных идей» Декарта), то есть в принципе невыводимы эмпирическим путем из доступного человеку конечного опыта. Скажем, невозможно вывести таким образом идею бесконечности, требующую бесконечное число элементарных актов восприятия. Все первичные понятия обладают подобным свойством: сознание здесь сводится к своему содержанию — тождеству с бесконечным объектом (атрибутом Бога на религиозном языке).

«Свобода — это структурированный горизонт»^{43}. Реальные возможности лимитированы наличием определенных условий, предполагающих самого носителя этих возможностей. Истинное сознание всегда имеет свои пределы. На символическом уровне это отражено в понятии «логоса» — верховного закона природы.

«Закон, которым природа живет. Закон, который не имеет ни начала, ни конца; закон, который одинаково успешно работает и в целом, и в любой частности. Мы соприкасаемся с логосом на ничтожно малом отрезке, и каждое такое соприкосновение фиксируем словом»^{44}.

Проявление логоса на человеческом плане (структурация человеческой формы) и есть тот самый «нравственный закон», столь удивлявший и восхищавший Канта. Человек оказывается соразмерен Космосу, в отдельном человеческом существе претворяется бесконечность Целого — это ли не чудо?! Простая нравственная очевидность, которая неизмеримо выше рассудка, поскольку изначально «вплетена» в непостижимые для него взаимосвязи мира. И эта очевидность непосредственно дана в ощущениях, по крайней мере потенциально доступна для любого «человека разумного».

«Врожденные идеи», сопряженные с бесконечным Универсумом, являются своеобразными матрицами, на которых происходит кристаллизация особых внеприродных состояний. Их можно назвать «высшими состояниями» или «высшими функциями» — истоком любой этической или религиозной системы. Подлинный разум всегда нравственен, в отличие от рассудка.

С точки зрения физиологии мозга за «высшие функции» отвечают наиболее тонкие его структуры (возможно, лишь частично связанные с материальным субстратом), о которых в настоящее время почти ничего не известно. Но только благодаря их наличию человеку открыто знание «нравственного закона» — особого рода интуиции, позволяющей безошибочно соизмерять этичность событий внутреннего и внешнего мира. Причем законы этики не менее объективные и строгие, чем физические законы, управляющие движением звезд.

«И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; и поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы» (Быт. 1, 16–18).

Сайм, «человек, который был Четвергом», может служить воплощением Закона, данного Четвертым Днем творения. Лишь следуя «пути с сердцем», внимая голосу нравственной интуиции (который нередко звучит на пределе слышимости) человек имеет шансы действительно стать Человеком.

Однако верно и обратное. Врожденная нравственная глухота, едва уловимая генетическая аномалия не позволяет чувствовать мир вне его материального, самого грубого плана. И тогда единственное, что может быть противопоставлено разгулу страстей — страх, самый ненадежный из всех внутренних ограничителей. Но для нейтрализации этически ущербного индивида может оказаться недостаточно даже всего накопленного человечеством богатого опыта подавления инстинктивных влечений, идущих из доисторических слоев бессознательного. Наряду с духовной эволюцией существует и прямо противоположная тенденция — духовный регресс. Превращение в не-человека.

«Природа задала нам мучительную загадку. Мы действительно начинаем догадываться, что среди нас есть нелюди. Но мы еще не знаем, как быть с этим открытием»^{45}.

Для наших далеких предков эта проблема была гораздо актуальней, и она была решена еще тогда, много веков назад (раз человечество вообще сумело выжить в те времена). В качестве примера воспользуемся блестящим рассказом Р. Силверберга «Костяной дом».

Современный исследователь, отправившись в прошлое на двадцать тысяч лет назад, когда только-только сформировался человек современного типа, с удивлением обнаруживает, что эти люди ничем не уступают ему самому. «Они знают, и знают абсолютно точно, что человек — венец творения»^{46}. Вымирающие неандертальцы («плохие охотники и едят всякую падаль, если найдут, или же крадут добычу у других») являются в их глазах олицетворением давно пройденного этапа. Язык — вот что служит объединяющим началом. Причем не обычный разговорный, есть второй — тайный — язык, который дозволено знать только соплеменникам.

И прежде, чем героя рассказа допустят до изучения этого тайного языка, ему предстоит нелегкое испытание. Племени необходимо удостовериться, насколько в нем «силен дикарь». Иными словами — измерить глубину его человечности. Проверка самая элементарная, и каждому из нас не мешало бы задаться вопросом: «Способен ли я на сочувствие, смогу ли я обращаться с незнакомцем так, как обращались со мной?»^{47}. Действительно ли я человек?

Знание «нравственного закона» становится тем признаком, который позволяет безусловно отнести данного индивида к представителям Homo sapiens. Мы же получаем еще одну шкалу, разбивающую человеческое сообщество на две несводимые категории. Горизонтальное деление «внушаемые — невнушаемые» («слабые — сильные») теперь дополняется вертикалью естественной нравственности.

В некотором роде эти шкалы взаимосвязаны. «В чистом виде суггестия есть речь минус контрсуггестия»^{48}. Само возникновение языка рождено необходимостью противостоять нежелательному внушению. На новом витке спирали эволюции регрессивный комплекс признаков (асуггестия) трансформировался в качественно новый механизм физиологии высшей нервной деятельности — контрсуггестию.

«Все-таки люди очень различны. Как любил говорить один мой знакомый патологоанатом с призванием инженера, человеческий организм являет собой классический пример не доведенной до ума конструкции, впопыхах пущенной в серию на кое-как отлаженном конвейере»^{49}.

Человек вышел из эволюционного отбора, в плане физиологии имея весь необходимый набор нейромеханизмов для нормального развития высших функций. Но наряду с новейшими образованиями в человеческом геноме продолжали сохраняться архаические механизмы, обеспечивающие чисто биологическую функцию выживания. Какие же конкретно признаковые комплексы (определяющие характер поведения) воплотятся в человеке — зависит исключительно от капризов генетической лотереи. Можно лишь гарантировать, что в масштабе популяции будут реализованы все мыслимые комбинации признаков. Как и в любой лотерее, крупный выигрыш составляет незначительный процент от общего числа участников, откуда и возникает ощущение «недоработанности» человеческой природы.

На Пятый День творения появились животные виды, освоившие такие различные стихии, как водная и воздушная (основа последующего разделения на Черных Рыб Глубин и Белых Птиц Высот). Для Природы сам факт участия в игре (эволюции) важнее выигрыша: максимальное разнообразие служит наиболее надежным залогом выживания.

Выше мы определили два наиболее базовых качества, выделяющие человека из животного мира. Поскольку каждое из этих качеств имеет две градации, в результате получаются четыре возможных комбинации — четыре типа поведения. Четыре основных вида, составляющих человеческую популяцию. Подробные характеристики большинства из этих видов приведены в работе Б. Диденко^{50}, на «кардинальную типологию людей» которого мы будем опираться в дальнейшем.

Незнание «нравственного закона», соединенное с невнушаемостью, способно породить настоящего монстра. Агрессивность такого человека в принципе не знает границ, а огромная витальность делает его прирожденным харизматическим лидером. Единственный закон, который он признает — желание собственного Эго. По классификации Диденко обладатели подобных качеств, «предельно близкие к своему дорассудочному предшественнику, „биологическому прототипу“, подавлявшему волю людей и убивавшему их», относятся к хищному виду палеоантропов.

«В английском языке слово human, „человек“, состоит из приставки „hu“ и слова „man“. Приставка „hu“ этимологически происходит из египетского языка и означает „тигр“. Поэтому понятие „human“ буквально означает „человек-тигр“»^{51}.

В Африке до сих пор существуют тайные общества «людей-леопардов», практикующих ритуальный каннибализм. В то же время в «цивилизованных» странах пресс социализации значительно повлиял на внешние формы проявления агрессивности. Определенное «смягчение нравов» объясняется также частичным истреблением на протяжении веков наиболее хищной части популяции (то есть уменьшением удельного веса генов хищников в общем генофонде). Их современные потомки зачастую даже не подозревают о собственном агрессивном потенциале, настолько глубоко он вытеснен в бессознательное. Тем не менее, они безошибочно узнаются по неодолимому стремлению к доминированию в любой ситуации и характерной «толстокожести» в этическом плане.

Диденко рассматривает хищный подвид, — суггестора, — который уступает настоящему хищнику в агрессивности и бесстрашии, зато превосходит его коварством. Это псевдолюди — оборотни, способные имитировать поведение всех прочих видов. В суггесторах вообще много «обезьяньего», регрессивные приматогенные качества здесь особенно усилены (от цинизма, проистекающего из совершенного внутреннего бесстыдства, до неконтролируемой похоти), как и стремление урвать, ухватить из доступных благ и удовольствий кусок пожирнее. Их мораль сводится к единственному: жизнеутверждение любой ценой. «Бога нет и все позволено». Самая, пожалуй, преуспевающая категория людей, в любые времена занимающая лучшие места у кормушки. (Сплошь из суггесторов состоит руководство «Группы спасения мира», да и сам Давид Маревич отмечен характерными суггесторскими «талантами».)

«Коварное и мрачное существо это владеет силами человеческого ума. <…> В его власти изменять свой вид, являясь, как человек, с руками и ногами, в одежде, имея лицо, глаза и движения подобные человеческим и даже не уступающими человеку, — как его полный, хотя и не настоящий образ. <…> Им благоприятствуют мор, голод, война, наводнение и нашествие. Тогда они собираются под знаком таинственных превращений, действуя как люди, и ты будешь говорить с ними, не зная, кто это. Они крадут и продают с пользой, удивительной для честного труженика, и обманывают блеском своих одежд и мягкостью речи. Они убивают и жгут, мошенничают и подстерегают; окружаясь роскошью, едят и пьют довольно и имеют все в изобилии»^{52}.

По данным Диденко, хищные особи в «цивилизованных» странах составляют около 15 процентов: «каждый седьмой может стать истинно жестоким». Именно среди представителей этого вида встречаются откровенные нелюди (как сейчас стало модно говорить — «отмороженные»), демонстрирующие полное равнодушие к чужим человеческим жизням. Они только внешне напоминают людей, человеческая же душа у них не развилась вследствие какой-то врожденной патологии. Ведь «такие феномены, как „совесть“ и т. п., возникают в пространстве бесконечных объектов, того, что дано, но мы не знаем откуда»^{53}.

Приобщенность к порядку, который срабатывает независимо от человека и его намерений, — порождается структурой на ее собственных основаниях, — отличает собственно «человека разумного». Вот только на практике реализовать действительно разумное поведение многим из его представителей весьма затруднительно. Подверженность внушению оказывается палкой о двух концах. С одной стороны, она обеспечивает гарантированную социальную адаптацию, но с другой — делает легкой добычей стадных инстинктов.

Самое же главное, внушаемый человек, пусть даже «разумный», неизбежно пасует перед агрессивным напором и харизматическим (суггестирующим) обаянием хищников: «крепких, лоснящихся, алчных, невероятно цепких и живучих, типичных какократов, вознесенных наверх, как капелька гноя в кратере чирья, сдавленного невидимыми сальными пальцами, легко швыряющих себе под ноги целые поколения»^{54}. Они занимают ключевые посты во всех властных структурах (включая маргинальные), получая таким образом практически неограниченные возможности по навязыванию собственных хищнических ценностей и представлений.

Диффузный вид (то есть допускающий проникновение любых влияний и, соответственно, способный принимать любую форму) составляет абсолютное большинство человечества. Чисто количественный перевес — едва ли не единственное, что он мог противопоставить на протяжении тысячелетий зарвавшимся хищникам. Этот поведенческий архетип давно стал элементом массовой культуры: в любом из произведений «криминального» жанра на одного социально опасного агрессора приходятся десятки полицейских, олицетворяющих закон.

Но «нравственный закон» является лишь необходимым условием становления человека. Нередко только недюжинная воля способна превозмочь власть стадных инстинктов — непреодолимое препятствие для подавляющего большинства диффузных. Немногочисленным исключением из их массы стала особая категория людей, в которых счастливым образом соединилась верность «категорическому императиву» Канта и устойчивость к внешним влияниям, способным поколебать эту веру.

Диденко назвал их неоантропами — «людьми в истинном, насколько это возможно смысле слова», а в качестве главного видового отличия отметил генетически закрепленную способность к самокритическому мышлению. Благодаря ей неоантропы могут не только, наперекор хищному воздействию, самостоятельно реализовать вертикаль духовной эволюции, но и увлечь за собой других. «Возможно, именно в том заключается отличительный признак человека, что он может быть предводителем толпы дубоцефалов, а дубоцефал — нет…»^{55}.

Медленный, но неуклонный нравственный прогресс человечества в целом так же свершается в результате героических усилий подобной горстки подвижников-неоантропов. К этому виду принадлежали все великие духовные учителя, с максимальной полнотой воплотившие тот Образ, по которому и был создан Человек на Шестой День творения.