10-я симфония

Глава 17

Агилар назначил встречу Софи Лучани, дочери Рональда Томаса, в кафе криминалистической лаборатории в пять вечера, за два часа до того, как Даниэлю предстояло осмотреть голову убитого в присутствии судьи Родригес Ланчас. Увидев фотографию ослепительной Софи, Матеос решил лично провести допрос, в ходе которого намеревался собрать как можно больше информации о жертве и вероятных мотивах преступления, а затем поддержать молодую женщину в горестный момент опознания отрубленной головы отца.

Матеос и его помощник прибыли на место встречи за несколько минут до дочери Томаса и, показав администратору кафе свои удостоверения, уселись в укромном углу и в интересах конфиденциальности попросили его освободить два соседних столика.

Сидевшие за ними посетители, в основном работники лаборатории, неохотно поднялись и, недовольно ворча, пересели за стойку.

— Что-то у вас мрачноватый вид, шеф, — сказал Агилар после того, как оба уселись и заказали черный кофе. — И это очень странно, потому что перед допросом какой-нибудь красотки обычно вы просто сияете. Вот в прошлом месяце в том ночном клубе…

— Вопросы буду задавать я, — перебил его Матеос, никак не реагируя на комментарий Агилара, которого ценил как детектива, но не считал достаточно искушенным, чтобы говорить с ним о женщинах. — И никаких поцелуев, когда я тебя представлю. Пожмешь ей руку, и все.

— А если она сама захочет меня поцеловать? Что я тогда должен делать? Оставить ее с открытым ртом, как сардину, вытащенную из воды?

— Агилар, я не в духе.

— Почему, шеф?

— Ты разве не понимаешь, что мы находимся в куда худшем положении, чем судьи? Необходимо изменить закон о возбуждении уголовного дела, чтобы нам дали те же прерогативы, что и им. Если бы эта женщина, которая может сыграть ключевую роль в расследовании, давала показания перед судьей, ее бы считали свидетельницей и взяли с нее обещание говорить правду, предупредив ее, что дача ложных показаний является уголовным преступлением.

— А нам, напротив, она, если захочет, может плести любые небылицы, поскольку закон не обязывает ее говорить правду полицейским. Но для чего ей нас обманывать? Она, дочь жертвы, естественно, хочет увидеть преступника за решеткой. Если только, — прибавил Агилар после паузы, во время которой он пытался сопоставить некоторые факты, — ты ее не подозреваешь.

На это последнее замечание Матеос также не ответил, но не потому, что не захотел, а потому, что в тот самый миг в дверях появилась Софи Лучани в белой блузке и сшитом на заказ темном костюме в полоску. Ее сопровождал полицейский в штатском.

— Подожди в коридоре, — приказал Матеос полицейскому.

Представившись сам и представив своего помощника, Матеос приготовился к допросу женщины в темных очках.

— Сеньорита Лучани, — начал Матеос, — мы понимаем всю глубину вашего горя, но попросили бы вас снять очки.

Софи исполнила просьбу полицейского, и детективы с некоторым удивлением отметили, что ее огромные медового цвета глаза вовсе не распухли от бессонной ночи и слез, как можно было ожидать.

— Большое спасибо, — поблагодарил Матеос, удостоверившись в хорошем физическом состоянии свидетельницы. — Вам когда-нибудь приходилось принимать участие в полицейском расследовании?

— Нет, никогда.

— Я спрашиваю об этом, потому что в большинстве случаев убийцей оказывается кто-нибудь из ближайшего окружения жертвы: друзья, родственники, любовники.

Женщина беспокойно заерзала на стуле, но предпочла не перебивать инспектора, пока он не выскажется яснее.

— Я хочу сказать, что в данный момент нам необходимо услышать от вас, кто входил в круг близких вашего отца.

Лучани удовлетворила любопытство Матеоса, назвав полдюжины имен, но сделала это очень сдержанно, как будто ее попросили скомпрометировать группу политических деятелей.

— Кто из этих людей, которых вы упомянули, мог бы, по вашему разумению…

— Простите, как вы сказали?

— По вашему разумению… Простите, это юридическая формула. Не знаю, как это сказать по-французски…

— À votre sens… — подсказал Агилар, заранее зная, что за демонстрацией его лингвистических познаний последует — как уже не раз бывало — испепеляющий взгляд шефа.

— Кто из этих людей, — продолжал Матеос, — мог бы à votre sens питать враждебные чувства к вашему отцу?

— Никто.

— Какие у вас с ним были отношения?

— Мы редко виделись, но он меня очень любил. Не забывайте, что я единственная его дочь.

— Вы сказали «он очень меня любил». А вы его?

— Я меньше. Когда мои родители расстались, я была маленькой девочкой, но бессознательно встала на сторону матери. И хотя я с огромным уважением и восхищением отношусь к профессиональной деятельности отца, он навсегда остался для меня человеком, который нас бросил.

— Вы были на концерте вчера вечером?

— Да, конечно.

— Одна?

— Я была с другом отца, месье Делормом.

— Вы говорили с отцом перед концертом или после?

— Перед концертом я зашла к нему в артистическую пожелать удачи.

— А после концерта вы к нему не заходили, чтобы поздравить?

— После концерта в артистическом фойе обычно полно поклонников. Так как я страдаю клаустрофобией, то стараюсь туда не заходить. К тому же отец сказал, что, переодевшись, присоединится к гостям.

— Но он этого не сделал, верно?

— Вы правы. После концерта я не видела отца. Как и остальные гости.

— Откуда вы это знаете? Ведь вы ушли довольно быстро, разве нет?

— Я вижу, вы хорошо информированы. Я действительно ушла примерно через час после концерта, но до начала приема.

— Вы отправились прямо в гостиницу?

— Да. Если хотите, можете спросить у портье.

— И потом уже не выходили из номера?

— Нет. То есть выходила. Я вышла не из гостиницы, а из номера. Зашла к своим друзьям, чтобы рассказать, как прошел концерт.

— Вы можете сообщить мне имена ваших друзей?

— Это князь и княгиня Бонапарт. Они живут в той же гостинице.

Матеос и его помощник обменялись изумленными взглядами. Было очевидно, что только что прозвучавшая знаменитая фамилия произвела на них впечатление.

— Подождите минуту, — перебил Матеос. — Вы сказали, Бонапарт? Они имеют какое-либо отношение к великому Бонапарту?

— Конечно. Это потомки младшего брата Наполеона, Жерома Бонапарта.

Матеосу захотелось узнать, каким образом дочь Томаса свела знакомство со столь благородными особами, но, боясь выйти за рамки допроса, он решил сосредоточиться на вечере, когда было совершено преступление.

— Вернемся к концерту. Вы имеете представление о том, куда мог пойти ваш отец после концерта?

— Нет.

— И вас не взволновало то, что после концерта он не вышел к вам, как обещал?

— Немного. На самом деле, когда он не появился вовремя, я позвонила ему на мобильный, но он находился вне зоны доступа. Вскоре к нам подошел слуга и сообщил, что отцу пришлось ненадолго отлучиться, но скоро он вернется.

— Во время концерта вы не заметили в поведении вашего отца ничего странного? Чего-нибудь, свидетельствующего о сильном волнении или о желании привлечь к себе внимание?

— Напротив, это он заставил волноваться всех зрителей.

— Что вы имеете в виду?

— Мой отец ведет себя очень театрально. То есть вел себя театрально. Его отец, то есть мой дедушка, был répétiteur в Ковент-Гардене, и мой отец с раннего детства рос в оперной атмосфере.

— Répétiteur?

— Это значит…

— Спасибо, Агилар, — оборвал помощника Матеос. — Я предпочитаю, чтобы мне это объяснила наша гостья.

— Répétiteur — это пианист в оперном театре, аккомпанирующий певцам на репетициях. Наверное, очень увлекательно заменять собой на репетициях весь оркестр.

— Понимаю. Но какое отношение это имеет к концерту?

— Перед исполнением мой отец любил создавать моменты высшего напряжения — например, встать за пульт, сосчитать до тридцати и лишь потом начать концерт. Это как бы его фирменная марка. Публика начинает нервничать, думая, будто что-то произошло: дирижер забыл музыку или растерялся. Слушатели чувствуют себя виноватыми, воображая, что в зале недостаточно тихо. Наконец воцаряется полная тишина. И когда она становится невыносимой, музыка моего отца приходит к ним как избавление.

Оба, Матеос и Агилар, уловили в тоне Софи Лучани неподдельное восхищение музыкантом Рональдом Томасом.

— К сожалению, я должен затронуть крайне деликатную тему, — сказал инспектор. — Вы уже знаете, что голову вашего отца удалось найти.

— Да, знаю, и поэтому я здесь, — абсолютно спокойно ответила Софи Лучани. — Где ее нашли?

— Почти в километре от места, где было найдено тело. Поэтому ее нашли не сразу. Парк Каса-де-Кампо, где был оставлен труп вашего отца, — место, куда после определенного часа ходить не рекомендуется. Возможно, голову нашел какой-нибудь бездельник и перенес в другое место из чистого вандализма. Или это сделала бродячая собака. Мы сейчас изучаем этот вопрос.

— Над головой отца глумились?

— На ней несколько царапин и ссадин, но, скорее всего, они появились уже после смерти. Сейчас почти с полной уверенностью можно сказать, что повреждения нанесены не убийцей, а человеком или животным, перенесшим голову в другое место.

— Я хочу ее видеть, — неожиданно потребовала Софи Лучани, поднявшись со стула.

Хотя Матеос был высокого роста, Софи доставала ему почти до носа.

— Вы уверены? — спросил инспектор. — Если хотите, мы можем установить личность вашего отца по зубам и избавить вас от очень неприятных минут. Конечно, на это уйдет время, а время — главный фактор при поимке преступника.

— Не беспокойтесь, я приняла решение. Отведите меня к останкам моего отца. Сейчас же.

Матеос с Агиларом проводили дочь Томаса в подвальный этаж, где она опознала тело и голову жертвы. Перед отрубленной головой отца Софи Лучани продемонстрировала огромное самообладание, однако минуту спустя, еще не успев покинуть лабораторию, она внезапно почувствовала себя плохо, и одному из судебных медиков пришлось приводить ее в чувство.