10-я симфония

Глава 25

Когда Даниэль явился на встречу с Мараньоном, дверь ему открыла горничная-бразильянка и, вместо того чтобы провести его в гостиную, отвела в спортивный зал, где эксцентричный миллионер поддерживал спортивную форму. Он приветствовал Даниэля с беговой дорожки последнего поколения, которая с большой скоростью двигалась у него под ногами. Похоже, Мараньон отличался прекрасным здоровьем: несмотря на значительные физические усилия, дыхание его оставалось ровным.

— Привет, Даниэль. Прости, что принимаю тебя в спортзале, но после утренней стычки с этой ведьмой, моей женой, я был не в состоянии закончить тренировку и вот сейчас пытаюсь наверстать упущенное. А как поддерживаешь форму ты?

— Я бегаю трусцой каждый раз, когда есть возможность.

— Должен тебя поздравить. Мне сказали, что тебе удалось узнать произведение, написанное на голове у Томаса: концерт Бетховена «Император».

— Как быстро распространяются новости.

— Порой я узнаю о некоторых событиях даже раньше, чем они происходят. Я хотел бы побеседовать с тобой, потому что как любитель музыки и тайн крайне заинтересован в решении этой загадки.

Беговая дорожка автоматически выключилась, и Мараньон, слегка качнувшись, остановился, вытер полотенцем пот с лица и пожал Даниэлю руку — весьма необычным способом, коснувшись своим большим пальцем костяшки указательного пальца гостя. При этом Даниэль заметил на руке миллионера кольцо с необычной печаткой, и тот, перехватив взгляд гостя, снял его с пальца, чтобы Даниэль мог лучше его рассмотреть.

— Это старинный герб Шотландского королевства. В отличие от Бетховена, о котором мы еще поговорим, я потомок благородного рода. Фамилия моей матери — Стюарт. Можешь прочесть девиз нашего клана? «Nemo те impune lacessit» — «Никто не тронет меня безнаказанно».

— Признаюсь, я не хотел бы иметь такого врага, — произнес Даниэль с улыбкой, надеясь скрыть за ней свою тревогу.

— Ну что ты, мы с тобой станем добрыми друзьями. Проводи меня к силовым тренажерам, а тем временем расскажи мне о концерте «Император».

— С удовольствием, — ответил Даниэль, — хотя я тоже хотел вас кое о чем попросить.

— Чего не сделаешь ради друга. Что тебе надо?

— Вы не могли бы показать мне партитуру или запись концерта, который Томас дал перед смертью?

Мараньон, наклонившийся, чтобы взять пару гантелей, мгновенно выпрямился и пристально посмотрел на Даниэля, словно пытаясь угадать его мысли.

— Это тебе нужно в научных целях?

— Что вы имеете в виду?

— Дуран сказал, что ты пишешь книгу о Бетховене.

Не зная, стоит ли делиться с Мараньоном своими подозрениями, Даниэль пустился в рассуждения:

— Дело в том, что Томас сделал очень интересную реконструкцию симфонии. И к тому же весьма рискованную, потому что располагал даже более ограниченным оригинальным материалом, чем большинство его коллег. Я говорю о Дереке Куке, завершившем Десятую симфонию Малера, или о Вольфганге Грезере, сделавшем то же самое с «Искусством фуги» Баха. Также очень интересен труд Глазунова, закончившего Третью симфонию Бородина.

Мараньон слушал молча, не прерывая упражнений с гантелями, но, судя по насмешливому выражению его лица, он разгадал хитрость Даниэля.

— А теперь поговорим об оригинальности работы Томаса, — сказал он насмешливо. — Но прежде отвечу на твой вопрос: нет, у меня нет партитуры концерта, к тому же Томас взял с меня слово не записывать его выступление, так что записи у меня тоже нет.

— Какая жалость, — удрученно произнес Даниэль. — А что вы хотели знать о концерте «Император»?

Казалось, Мараньон не слышал его вопроса, потому что, не отвечая, продолжал:

— Даниэль, я не видел партитуры Томаса, но хорошо знаком с пятьюдесятью музыкальными фрагментами Бетховена, на основании которых он реконструировал первую часть. Помимо того бесспорного факта, что неизвестно, относятся ли все они к одному произведению, некоторые из них — не более чем сделанные второпях наброски, в которых не указаны ни ключ, ни тональность, ни размер.

— Я уже сказал, что именно поэтому труд Томаса кажется мне достойным похвалы.

— Труд Томаса — фарс! — возразил Мараньон, повышая голос. — Посредственный композитор не может создать столь возвышенную музыку на основе жалкой горстки черновиков.

Вместо того чтобы осторожно опустить гантели, Мараньон с грохотом швырнул их на пол, словно им внезапно овладел неудержимый приступ гнева. Затем уселся на скамейку для накачки пресса.

— На том концерте Томас исполнял настоящую первую часть Десятой симфонии Бетховена.

— Он сам об этом сказал?

— Конечно нет. Он до конца утверждал, что большую часть музыки сочинил сам. И дело не только в том, что провалы Томаса в качестве композитора наделали не меньше шума, чем его успехи в качестве музыковеда и дирижера. Чутье редко меня подводит: вся музыка принадлежит Бетховену. Меня нелегко взволновать, но тот концерт был волшебным. Он всех заворожил. Ты не согласен?

— Полностью согласен. И по правде говоря, относительно авторства пьесы я пришел к тому же выводу.

— Но ты только что назвал ее блестящей реконструкцией!

— Потому что не посмел открыто выразить подозрения, которых не могу доказать. Для этого мне нужна партитура или запись концерта.

— Мы с тобой сошлись во мнениях, приятель. А что убедило тебя в том, что это музыка Бетховена?

— Маэстро Леонард Бернстайн говорил, что музыку Бетховена отличает «чувство неизбежности». То есть у слушателя возникает ощущение, что после каждой музыкальной фразы должна следовать именно эта и никакая другая, что каждый диссонанс должен разрешиться именно этим конкретным аккордом и никаким другим. Бетховен всегда был композитором, который как никто заботился об экономии средств, он был одержим стремлением убрать из своих сочинений поверхностные пассажи. И это, несомненно, рождает чувство «неизбежности» его музыки, ощущение, что каждый из элементов композиции является обязательным. Так вот, симфония, которую мы слышали, относится к этой категории.

— Молодец маэстро Бернстайн! Но вернемся к Томасу и его татуировке. Я не считаю, что это зашифрованное сообщение.

— Что вы имеете в виду?

— Случай, с которым мы имеем дело, не похож на рассказанный Геродотом. Тогда Гистией послал гонца Аристагору, чтобы тот взбунтовался против персов. Хотя Томас позаимствовал у Геродота идею спрятать сообщение под волосами, я думаю, что в данном случае татуировка служит скорее напоминанием.

— Напоминанием? О чем?

— О месте, где спрятана рукопись Десятой.

— Как карта острова сокровищ?

— Может быть. Возможно, эти ноты указывают путь к партитуре. Томас мог позволить себе роскошь носить эту карту на голове, потому что она была спрятана и зашифрована.

— Не слишком ли мы увлеклись догадками?

— Ты только что процитировал Бернстайна. Позволь и мне процитировать другого музыканта, хоть я и не профессионал. Шерлок Холмс не только играл на скрипке в свободное время, он часто говорил Ватсону: «Отбросьте все невозможное, то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался».

— Да, но он также говорил, что опасно выдвигать гипотезы, не располагая достаточным количеством фактов.

— Томас был очень рассеян. В день концерта он забыл у меня дирижерскую палочку. С другой стороны, прописная истина гласит, что если ты не хочешь забыть что-то очень важное, надо это записать. И иметь под рукой. Знаешь, где я храню бумажку с кодом от сейфа? В книге, которая стоит на полке в библиотеке, где и находится сейф!

— А теперь скажите мне название книги, — пошутил Даниэль.

— Боюсь, что я его забыл, — ответил Мараньон. — Из-за этого немца!

— Какого немца?

— Альцгеймера.

Закончив тренировку, Мараньон пригласил Даниэля подняться с ним наверх, чтобы выпить кофе. Последнего удивило, что для подъема всего на один этаж они воспользовались самым современным лифтом.

— Это на случай, если я подверну ногу на беговой дорожке, — смущенно объяснил Мараньон.

Даниэль посмотрел на часы, и Мараньон решил, что тот торопится.

— Если у тебя дела, можем продолжить разговор завтра.

— Нет, я попросил коллегу меня заменить. Но так как в это время начинаются занятия, то у меня уже выработалась привычка смотреть на часы.

Они прошли в небольшую, очень уютную гостиную, где Мараньон ненадолго оставил своего гостя.

— Я быстро приму душ и через три минуты вернусь. Попроси Жизелу что-нибудь тебе принести.

Горничная-бразильянка появилась словно по волшебству, едва господин произнес ее имя, и спросила, что он хочет выпить. Как раз в тот момент, когда Даниэль собирался попросить ее принести легкую кока-колу, зазвонил его мобильный.

— Даниэль? Это Бланка. Не знаю, что ты натворил, но здесь какой-то сеньор из полиции хочет с тобой поговорить.