30 лет в ОГПУ-НКВД-МВД: от оперуполномоченного до заместителя министра

Глава 12. Следственные дела 1937 года

В своём совершенно секретном специальном сообщении № 12 (точная дата не указана, приблизительно ноябрь 1937-го) начальник Лужского оперативного сектора УНКВД ЛО лейтенант гб Баскаков и начальник Лужского райотделения НКВД лейтенант гб Богданов информировали зам. начальника Управления НКВД ЛО старшего майора гб В.Н. Гарина «О выявленной контрреволюционной группировке в деревне Смерди Лужского района»:

«Лужским райотделением НКВД арестован и привлекается к ответственности по статье 58 пункт 10 УК по первой категории Волков Федор Федорович, 1880 года рождения, в прошлом зажиточный крестьянин, облагался твёрдым заданием, трижды судим по статьям 75 и 61 УК.

В процессе следствия показаниями свидетелей и самого обвиняемого Волкова нами установлено наличие контрреволюционной группы в деревне Смерди Лужского района.

Участниками её являются:

Дементьев Иван Дементьевич, 1878 года рождения, уроженец деревни Смерди Лужского района, имел крепкое зажиточное хозяйство, облагался твёрдым заданием, являлся председателем церковной двадцатки.

Устинов Иван Семёнович, 1900 года рождения, уроженец деревни Смерди Лужского района, сын кулака, отец раскулачен и выслан.

Матвеев Яков Матвеевич, 1882 года рождения, уроженец деревни Смерди Лужского района, крестьянин-середняк.

Вышеуказанные участники контрреволюционной группы враждебно настроены ко всем проводимым мероприятиям ВКП(б) и Советского правительства, среди колхозников систематически проводят антисоветскую пропаганду, распространяют провокационные слухи контрреволюционного содержания о голоде колхозников и неизбежности гибели колхозов при Советской власти, вместе с этим высказывают повстанческие намерения.

Прошу Вашей санкции на арест участников этой контрреволюционной группировки: Дементьева И.Д., Устинова И.С. и Матвеева Я.М.» [А. 13].

К этому материалу прилагался ещё «Меморандум на гражданина Волкова Ф.Ф. и его сына Волкова П.Ф.», составленный на основании агентурных данных, полученных «при проведении слежки за объектом». В этом документе, подписанном начальником Лужского РО НКВД лейтенантом гб Богдановым и оперуполномоченным младшим лейтенантом гб Варицевым, отмечалось следующее:

«Волков Ф.Ф., 1880 года рождения, происходит из зажиточных крестьян деревни Смерди. Облагался твёрдым заданием, часть имущества была продана за госналоги. Трижды судим: первый раз в 1930 году по статье 75 УК, второй раз в 1931 году и третий раз в 1932 году по статье 61, часть 2 УК.

Волков П.Ф., 1907 года рождения, также 2 раза судился: в 1927 году по статье 176 часть 1 УК и в 1935 году по статье 74 часть 2 УК.

Волков Ф.Ф. настроен явно антисоветски. Систематически не выполнял госпоставки и платежи. Открыто выступает среди колхозников колхоза “Смердовская Крестьянка” против колхозов, проводит троцкистскую контрреволюционную пропаганду, распускает провокационные слухи о голоде колхозников и вместе с этим восхваляет царя и прежнюю жизнь. Так, например, в апреле месяце 1936 года в присутствии колхозников Филатова, Плишина и Матвеева заявил: “Колхозы — это вторая барщина, над нами издеваются, как хотят, довели до нищеты. Всё, что колхозы зарабатывают, отдают государству. Но пусть помнит Советская власть, что крестьян свыше 80 миллионов и с этой силой придётся считаться, и придёт время, когда мужик возьмётся за ум”.

Среди колхозников в неоднократных разговорах восхвалял бывшего царя и прежнюю жизнь при царизме. И вместе с этим обвиняет руководителей ВКП(б) и Совправительства, которые взимают с крестьян большие налоги, отбирают продукцию за бесценок, дерут с колхозников по десять шкур, и колхозники теперь сами себе не хозяева» [А. 13].

Знакомство с приведенными документами наводит на грустные размышления о том, как мирный труженик-крестьянин был буквально разорён и ограблен Советской властью, а потому стал для неё крайне опасен, и его требовалось изолировать. А ведь согласно новой Конституции СССР такой бунтарь вполне мог быть выдвинут односельчанами кандидатом в депутаты Верховного Совета. Партократия не могла этого допустить. Поэтому органам НКВД оставалось лишь самоотверженно бороться с подобным хулителем колхозов.

Но в данном следственном деле отметим один частный вопрос, немаловажный для нашего дальнейшего повествования. Как мы узнали по прочтении первого из приведенных документов, два лужских начальника запросили в Ленинградском УНКВД санкцию на арест контрреволюционной группы. Можно догадаться, что зам. начальника управления старший майор гб Гарин, который настойчиво требовал ускоренного представления крамольных материалов, своё добро на задержание антисоветски настроенных колхозников незамедлительно дал. При этом прокуратура в соответствии с действовавшими тогда установками в следствие не вмешивалась и потому от себя никаких разрешений не оформляла. В результате 5 человек колхозников, обвинённых в контрреволюционных преступлениях, по постановлению особой тройки УНКВД ЛО «были заключены в исправительно-трудовой лагерь сроком на 10 лет каждый» [А. 10]. Соответственно, на 5 голосов уменьшилось число избирателей, способных на выборах проголосовать против местного бюрократа.

Однако через 20 лет оказалось, что арест колхозников произведен был «необоснованно, без санкции прокурора», невинно осуждённые реабилитированы, а во всём виноват оказался только Богданов. Выносившая приговор особая тройка давно была расформирована, а члены её репрессированы. Оперуполномоченный Варицев, подписывавший вместе со своим начальником меморандум, погиб на фронте в 1943 году — с него спроса нет. Непосредственный начальник моего отца лейтенант гб Баскаков, чья подпись имеется на письме… виноват или нет? Об этом в главе 40.

Трагически сложилась судьба Семёнова Игната Семёновича, 1883 года рождения, русского, беспартийного, члена колхоза. Не умел неграмотный Игнатий Семёнович держать язык за зубами, за что и поплатился в самом начале великой чистки — в назидание другим. Постановлением особой тройки от 22 августа 1937 года И.С. Семёнова осудили к высшей мере наказания и тут же в соответствии с постановлением ЦИК без промедления привели приговор в исполнение. Причём следует отметить, что привлечён к ответственности он был за антисоветскую агитацию, но в единственном числе. К тому времени упоминавшееся нами указание о том, что по статье 58 пункт 10 УК надо брать только группу, так как не сам же с собой агитатор крамольные разговоры вёл, ещё не было доведено до исполнителей.

Потомственного крестьянина Семёнова признали виновным в том, что он являлся «ярым противником Советской власти и ВКП(б), систематически проводил антиколхозную агитацию». В деле записаны его высказывания: «Жизнь в колхозе просто мученье. Государство задавило колхозников своими планами». На свирепость решения тройки, только ещё раскручивавшей свою мясорубку, могло повлиять и указание на то, что «он проводил и вредительство. В 1936 году, работая в колхозе старшим конюхом, умышленно не завёз сена, в результате чего от голода погибло 4 лошади. В 1935 году на водопое 1 лошадь утонула. Работая заведующим случным пунктом, выполнял свои обязанности преступно-недобросовестно, в результате чего был небольшой процент ожеребляемости. За это с работы был снят». Жена Семёнова, ярая церковница, в 1930-е годы была осуждена за антисоветскую деятельность.

Основанием к аресту послужило постановление следователя прокуратуры Лужского района оперуполномоченного Алексеева от 1 февраля 1937 года, в котором в общих словах указывалось, что Семёнов занимался среди колхозников «контрреволюционной агитацией, направленной на террор против вождей партии и правительства, срыв весенне-полевой кампании и другие преступления». Эти сведения подтверждены протоколами допросов Петрова и Дадова.

На допросе «Семёнов признал себя виновным и показал, что среди колхозников выражал недовольство мероприятиями ВКП(б) и Советского правительства, в частности, в области сельского хозяйства. Клеветал на советскую и колхозную действительность».

К этим материалам была приобщена характеристика, выданная 13 марта 1937 года Красногорским сельсоветом, в которой говорилось, что «Семёнов в 1932 году облагался твёрдым заданием, за невыполнение которого был осуждён на 6 месяцев принудительных работ» [А. 13].

Вот и все прегрешения труженика, за которые он вместо того, чтобы, поругиваясь, продолжал кормить страну хлебом, должен был в 54 года от роду, полным сил, по приговору Советской власти лечь в сырую землю. А если бы такой агитатор стал депутатом Верховного Совета? Сталин подобного не боялся — этот правдолюбивый крестьянин мог подсказать законодательной власти, как лучше управлять страной. Он был опасным конкурентом для партократов.

По заявлению дочери в декабре 1956 года Семёнов был реабилитирован, и дело на него прекращено за отсутствием состава преступления. При этом интересно, что основную роль здесь сыграла справка того же Красногорского сельсовета от 29 сентября 1956 года о том, что «Семёнов никогда кулаком не был», а только «крестьянином середняком» [А. 10]. Ну а если бы его причислили всё-таки к кулакам, то уничтожен он был бы правильно, поскольку правившая партия ликвидировала кулачество как класс?

Как две капли воды похоже дело другого антисоветчика — Ефимова Василия Александровича, 1896 года рождения, русского, малограмотного, работавшего в колхозе «Красные Горы». Ефимов, так же как и его земляк Семёнов, «будучи враждебно настроен к ВКП(б) и Советской власти, систематически проводил контрреволюционную агитацию против колхозного строительства, распространяя слухи о голоде, дискредитировал руководство компартии, восхвалял врагов народа, высказывал пораженческие взгляды». Доказательством вины послужили свидетельские показания Дмитриева, Кузьмина, Андреевой. Они сообщили, что «Ефимов является кулаком и среди своего окружения проводит антисоветскую агитацию, направленную против политики партии в области колхозного строительства». К делу приобщена справка Красногорского сельсовета от 1 декабря 1937 года, «в которой Ефимов охарактеризован был как кулак». На допросе 30 ноября 1937 года признал, что «действительно среди своего окружения проводил антисоветскую агитацию». Постановлением особой тройки от 15 декабря 1937 года осуждён на 10 лет. Теперь в избирательной кампании участвовать не мог, так как находился в тюрьме.

При проверке этого дела в 1941 году указанные выше свидетели свои показания подтвердили, а ещё 5 свидетелей сообщили, что «Ефимов происходит из кулаков, был антисоветски настроен и допускал антисоветские высказывания».

Пройдя лагеря ГУЛАГа, Ефимов остался жив, хотя и превратился в инвалида. Его дело пересматривалось в 1957 году, что дало весьма любопытные результаты, о которых поговорим позднее, в главе 40 [А. 13].

В начале 1937 года в Лужском райотделении был заведен формуляр на гражданина Пайста, старого члена ВКП(б), имевшего партстаж с 1903 года. Основанием послужило заявление члена партии, работника одного из заводов города Луги (сигнал от бдительного товарища) о том, что «Пайст среди своего окружения ведёт антисоветскую агитацию, восхваляет Троцкого, Зиновьева, Каменева и всячески дискредитирует Центральный Комитет и особенно товарища Сталина». Что ж, криминал несомненный. Кроме того, ещё в 1935 году в Лужском райкоме партии разбиралось заявление заведующей эстонской школой Вессарт об антисоветских высказываниях Пайста во время его посещений этого учебного заведения. Правда, сначала данное заявление, принятое зав. культпропом райкома Соболевым, было скрыто от бюро райкома, за что потерявший бдительность упомянутый товарищ был освобождён от работы.

В сентябре 1937 года Управление НКВД ЛО выдало санкцию на арест Пайста с направлением следственного дела не на особую тройку, а в областной суд. Следствие по этому делу проводил оперуполномоченный Варицев, а начальник райотделения Богданов участвовал в допросе арестованного только один раз — 17 сентября 1937 года. По полученным показаниям дополнительно были арестованы члены партии Макаров, Снигирёв и Иванов, которых Пайст назвал в качестве лиц, поддерживавших с ним постоянное общение и разделявших его взгляды. На этих арестованных имелись материалы, подтверждавшие их виновность перед партией и Советской властью, поскольку они, «будучи несогласны с проводимыми мероприятиями, скрывали это». (Вот и пойми: говорили — плохо, скрывали — опять плохо!) В связи с тем, что районный комитет ВКП(б) был полностью в курсе данного дела, секретарь райкома Васильев беседовал с обвиняемым Пайстом. Однако в ходе следствия Пайст заболел и умер в тюрьме, как оказалось, «от многостороннего рака желудка, печени и других органов». Дело остальных обвиняемых, которое велось очень медленно, рассматривалось в судебном порядке в спецколлегии Леноблсуда и потому контролировалось районным прокурором. Поскольку во время следствия показания арестованных надлежащим образом не закреплялись, то на суде все они от своих слов стали отказываться. Дело возвратилось на доследование, в процессе которого обвиняемые передопрашивались начальником райотделения Богдановым и районным прокурором Андреевым. После этого материал вновь был отправлен на рассмотрение суда. Длительная затяжка в разбирательстве данного вопроса оказалась на руку говорунам, поскольку после того как «Операция прикрытия» завершилась (да и главный виновник Пайст ушёл в мир иной), дело благополучно закрыли и недосуженных в 1939 году реабилитировали и выпустили на свободу [А.11, А. 12].

С представителями церкви в годы репрессий расправлялись не менее жёстоко, чем с буржуазией или кулачеством, хотя лозунга о поголовном уничтожении или полной ликвидации служителей культа не выдвигалось. Просто было опасение, что в законодательную власть могут «навыбирать одних попов». Да, вера в Бога и насаждавшееся преклонение перед правившей Компартией не умещались в одни рамки.

10 декабря 1937 года особой тройкой были приговорены к высшей мере наказания и расстреляны: И.П. Никольский, 1868 г.р., священник церкви; К.И. Малов, 1882 г.р., псаломщик церкви; Ф.П. Тошина, 1874 г.р., без определённых занятий; Ф.Н. Николаев, 1866 г.р., конюх; Г.И. Никольский, 1898 г.р., псаломщик; П.К. Кондратьев, без определённых занятий. Одновременно к 10 годам исправительно-трудовых лагерей осуждены М.Т. Петрова, 1892 г.р.; А.В. Колосова, 1888 г.р.; П.Д. Сулина, 1873 г.р.; Е.И. Сергеева, 1883 г.р. — все без определённых занятий. По национальности перечисленные 10 человек — русские.

Осуждённые были признаны виновными в том, что они «являлись участниками контрреволюционной группы кулаков и церковников, существовавшей в Перечицком сельсовете Лужского района, систематически проводили контрреволюционную агитацию, направленную против колхозного строительства и возводили клевету на советскую действительность».

Основанием к аресту и осуждению послужили показания единственного свидетеля Кирюшина, который на допросе 18 ноября 1937 года заявил, что «все обвиняемые являлись участниками контрреволюционной группы и среди местного населения вели пропаганду». На следствии все обвиняемые признали себя виновными в участии в контрреволюционной группе и ведении антисоветской агитации. В связи с этим избирателями они так и не стали.

В 1940 году дело перепроверялось, и хотя Кирюшин от своих показаний отказался, а другие свидетели не подтвердили обвинения, Управление НКВД ЛО 15 июня 1940 года решение особой тройки «признало правильным» [А. 13].

Ещё одна «контрреволюционная церковная группа» в составе 8 человек, действовавшая в деревне Большие Кла-бутицы Лужского района, была арестована без санкции прокурора 12 ноября 1937 года. «Её участники собирались на тайные сборища, где с контрреволюционных позиций обсуждали положение дел в стране, договаривались о срыве уборочных работ в колхозе, выступали против голосования за кандидатов-коммунистов на предстоящих выборах в Верховный Совет СССР и за выдвижение своих кандидатов, высказывались против колхозов и Советской власти. Участники группы дискредитировали все проводимые партией и правительством мероприятия, клеветали на положение в колхозах, склоняли к антисоветской работе колхозников-односельчан».

Особая тройка УНКВД ЛО 10 декабря 1937 года приговорила к высшей мере наказания священника П.Н. Землянского (посмертно!), сторожа И.Ф. Фролова и гражданку Т.Е. Морозову. Троим участникам группы определили по 10 лет, а одному — 8 лет исправительно-трудовых лагерей. По неизвестным причинам по тому же компрометирующему материалу жительница деревни Захарова, 1867 г.р., особой тройкой не была осуждена, и дело на неё 31 марта 1938 года прекращено [А. 13]. Но выборы в Верховный Совет уже прошли.

Как показывает анализ следственных дел, в ряде случаев граждане сами оказывались повинными в гибели своих односельчан за счёт подложных доносов и оговоров или лжесвидетельств, в чём с годами раскаивались. Не осознавая последствий, они по наивности и неопытности включались в государственную игру, в которой карательные органы шуток не шутили.

19 августа 1937 года особая тройка УНКВД ЛО приговорила к высшей мере наказания 7 человек колхозников, в число которых входили:

Борисов И.С., 1890 г.р., слесарь-кузнец, председатель ревизионной комиссии колхоза;

Ерастов И.В., 1890 г.р., кладовщик;

Михайлов А.К., 1886 г.р., бригадир полеводческой бригады;

Ильин С.И., 1886 г.р., заведующий машинно-тракторной станцией (МТС);

Грачёв И.С., 1886 г.р., заведующий фермой;

Екимов П.Е., 1868 г.р., председатель колхоза;

Михайлов И.К., 1893 г.р., конюх.

Все являлись членами колхоза им. Калинина, происходили из крестьян-середняков, по национальности русские, беспартийные, женатые, образование низшее (то есть считались грамотными). Двое из них, А.К. Михайлов и И.С. Грачёв, были ранее судимы.

Обвинение колхозников состояло в том, что, «создав контрреволюционную повстанческую группировку из кулаков, вели активную подрывную работу по развалу колхоза, подготовляли убийство местных советских работников, в частности, председателя сельсовета члена ВКП(б) Максимова, производили потравы посевных площадей, провокационными слухами запугивали колхозников и разжигали недовольство, используя для этого отдельные неполадки в колхозе».

На допросе, проводившемся 3 июля 1937 года оперуполномоченным Лужского райотделения НКВД младшим лейтенантом гб Варицевым и начальником того же отделения лейтенантом гб Богдановым, обвиняемый Михайлов, подтвердив свою принадлежность к упомянутой группе, показал следующее. Все участники группы считали, что «объединение в колхоз не даёт положительных результатов, приводит сельское хозяйство к упадку и развалу, что советская власть просчиталась в данном вопросе и поставила колхозников в безвыходное положение». Практическая активная деятельность группы, по словам обвиняемого, «началась с 1936 года, когда стало известно, что из-за бесхозяйственности и преступной деятельности отдельных лиц колхозники недополучат значительное количество продуктов по трудодням. Особую активность в распространении провокационных слухов проявлял Борисов, являвшийся руководителем группы, который даже открыто выступал с контрреволюционными выпадами против Советского правительства и проводимых мероприятий в деревне». В помещении правления колхоза в присутствии группы лиц этот слесарь-кузнец заявил, что «колхозников сделали настоящими батраками, и нам необходимо организоваться против Советской власти». Присутствовавшие с ним согласились, а обвиняемый Михайлов добавил, что «колхозники работают за палку, не получая ничего от колхоза». На одном из сборищ группы И.С. Борисов по поводу плана сева на 1937 год сказал, что им «надо согласиться на 50 % плана», а остальное «разложить на служащих, отсутствующих на побочных заработках колхозников и других лиц», чем участников разговора «ориентировал против плана сева». Весной 1937 года было стравлено скоту 14 га некачественно посеянных озимых культур, что привело к полной потере урожая с данного поля. После этого председатель колхоза П.Е. Екимов дал указание установить ограждение участка, а сам вместе с агрономом «составил акт с определением площади потравленных посевов». Кроме того, подрывная деятельность председателя правления заключалась в «очковтирательстве с посевными площадями», что «влияло на снижение стоимости трудодня и обесценивало его». «Посевы производились недоброкачественно» и делались лишь «для показа в сводках о выполнении Госплана». Расхищались корма для скота. Указанные факты вызывали недовольство среди колхозников, подрывали трудовую дисциплину и способствовали проведению «контрреволюционной пропаганды среди окружающих».

Другой «участник контрреволюционной повстанческой группы» обвиняемый И.В. Ерастов, допрошенный 14 июля 1937 года теми же работниками Лужского райотделения НКВД, в дополнение к приведенным выше сведениям дал такие показания: «С конца 1936 года руководитель группы Борисов И.С. давал установки о необходимости организации крестьян против Советской власти и подготовки восстания, заявляя, что при свержении Советской власти колхозы будут распущены и всем будет жить лучше». Участник группы И.С. Грачёв поддержал это заявление: «Прав Борисов, нам необходимо организоваться, поднять восстание и захватить власть». Сам обвиняемый говорил Михайлову: «Теперь ясно, колхозы пришли в тупик, жить стало невозможно, и они должны развалиться. Нам надо не зевать». По поводу «подготовки террористических актов над руководителями Советской власти» Ерастов показал следующее. В конце 1936 года в правлении колхоза Борисов, читая газету о событиях, происходивших на Дальнем Востоке, где Япония «вела активные действия против Советской власти», заявил в присутствии членов группы, что «пахнет порохом, война неизбежна и очень скоро». Далее признанный руководитель стал говорить о деятельности членов группы «в части подготовки восстания и захвата власти». При этом он указал, что «первым шагом будет убийство председателя сельсовета, члена ВКП(б) Максимова». Присутствовавшие с этим согласились, но поручалось ли кому-либо конкретно из членов контрреволюционной группы совершить теракт, обвиняемому не было известно.

На следствии в 1937 году все, кроме Екимова, виновными себя признали и показали, что они «являлись участниками антисоветской организации, существовавшей в колхозе, на протяжении ряда лет занимались вредительской деятельностью, вели среди колхозников антисоветскую агитацию». Допрошенные на следствии свидетели Дмитриев, Филин, Кумище, Фролов, Куприянов, Алексеев охарактеризовали обвиняемых как участников антисоветской организации [А. 13].

В результате внесудебное «правосудие» восторжествовало, а порок был жестоко наказан. Безжалостно расстреляли всех семерых.

В 1940 году по жалобе жены осуждённого Екимова Леноблпрокуратура в порядке надзора проверила данное дело. Учитывая, что «все осуждённые являлись середняками, то есть людьми, не чуждыми советской власти», входили в актив, который вступил в колхоз с первых дней и боролся за укрепление его; арестованы по справкам, данным председателем сельсовета Максимовым, имевшим личную злобу против них; показания свидетелей необъективны и некорректны; не видно, в чём конкретно выражались факты вредительства и подготовки к убийству, проверявший признал необходимым дело отправить на доследование [А. 13]. Дополнительное расследование, видимо, результатов не дало.

Только через 20 лет оказалось, что «При проверке в 1957 году жители деревни показали, что Екимов и другие были первыми организаторами колхоза, пользовались уважением среди колхозников, в силу чего являлись членами правления. К работе в колхозе относились добросовестно, болели за дело».

Теперь пойми, что к чему. Давайте разбираться дальше. Свидетель Белоусов показал, что «Максимов, Кумище, Алексеев оклеветали Борисова и Екимова, так как они не давали возможности разбазаривать колхозное добро и пьянствовать. Свидетель Алексеев дал показания в отношении обвиняемого Грачева с тем, чтобы избавиться от последнего и сожительствовать с его женой, за которой Алексеев ухаживал». (Вот вам и контрреволюционная деятельность!) Допрошенная в качестве свидетеля бывшая жена Грачева, ныне Кондратьева, пояснила, что после ареста её мужа она действительно сожительствовала с Алексеевым.

Свидетели пояснили, что «бывший председатель сельсовета Максимов был нехорошим, вредным человеком, который для достижения своей цели не останавливался ни перед какими средствами. Поскольку обвиняемые не давали пьянствовать за счёт колхоза, он их оговорил. Это подтверждается тем, что обвиняемые были арестованы по справкам сельсовета, подписанным Максимовым, которые не соответствовали действительности».

Проверкой установлено, что свидетель Кумище происходил из семьи бывшего жандарма. На допросе 2 сентября 1957 года он «охарактеризовал обвиняемых с положительной стороны и сказал, что об их вредительской деятельности ему ничего не известно». Почему Кумище как свидетель в 1937 году дал другие показания, он ответить не мог. Теперь же Кумище заявил, что «с председателем колхоза Екимо-вым он часто ссорился из-за того, что тот предъявлял к работе тракторной бригады МТС, бригадиром которой был свидетель, высокие требования» [А. 13].

Вот и рассудите нас, люди… Стоило ли лишать жизни этих незадачливых семерых колхозников, чтобы выполнить лимит в 4000 человек, назначенный Ленинградской области по первой категории?

Немногим отличаются от крестьянских дел неприятности, постигшие молодых рабочих завода «Смычка». В 1937 году в Лужское райотделение НКВД поступило заявление (сигнал от бдительного товарища) о том, что рабочий этого завода Антонов распевает в кругу своих друзей частушки контрреволюционного содержания. Поскольку данным вопросом заинтересовались районные партийные и советские органы, настаивавшие на скорейшем проведении следствия, то в горячке массовых репрессий чекисты поспешили арестовать фольклорного исполнителя. Через две недели в качестве своих сообщников 19-летний Антонов назвал собственных приятелей того же возраста — Красникова, Иванова, Маякова и Андреева. По санкции прокурора они были арестованы. В характеристиках, выданных заводом и подписанных треугольником (директор, секретарь парткома, председатель профкома), все арестованные представлялись плохо, а относительно Маякова и Андреева указывалось, что они являлись прогульщиками и пьяницами. Так как распространение частушек не отрицалось, а контрреволюционная повстанческая группа была налицо, то всем пятерым предъявили обвинение, предусмотренное статьей 58 (пункт 10 [антисоветская агитация] и пункт 11 [преступная организация]) УК РСФСР. В соответствии с постановлением УНКВД ЛО от 8 апреля 1938 года дело направили в Леноблсуд, но оттуда оно вернулось на доследование. 4 июля и 19 августа 1938 года начальник Лужского райотделения НКВД Богданов вместе с районным прокурором Андреевым передопросил обвиняемых. Маяков от своих показаний отказался, а остальные всё ранее сказанное подтвердили. Постановлением УНКВД ЛО 23 октября 1938 года дело опять было направлено в Леноблсуд. Поскольку на счастье весёлых ребят к этому времени массовые репрессии вместе с «Операцией прикрытия» закончились, то было предложено переквалифицировать ранее предъявленные обвинения с политической статьи на хулиганскую. Дело ещё дважды перепроверялось различными работниками госбезопасности и служителями Фемиды, и в итоге областной суд наказал только Антонова и Иванова по статье 74 УК РСФСР, отвесив им по 3 года лагерей, а остальных соучастников оправдал [А. 10, А. 11]. Так, вместо того чтобы плодотворно трудиться на заводе, повышать свою квалификацию, приносить пользу Родине, молодые парни почти 2 года просидели за решёткой, набравшись блатных познаний.

Представленные в качестве примера несколько следственных дел, проводившихся в Лужском районе Ленинградской области в 1937 году, позволяют нам в совокупности с другими имеющимися в нашем распоряжении материалами сделать следующие выводы.

В процессе первого этапа массовых репрессий, проходившего согласно приказу НКВД № 00447 с лета до конца указанного года, по стандартным обвинениям в контрреволюционной деятельности арестовывались в сельской местности и в провинциальных городах как отдельные граждане, так и группы в составе от 5 до 20 человек. В основном они представляли собой болтунов, занимавшихся антисоветской пропагандой и агитацией в кругу своих односельчан или друзей. По своему составу агитаторы представляли собой выходцев, главным образом, из крестьян-середняков, были малограмотными, беспартийными, по национальности являлись русскими (в ноябре-декабре была репрессирована только одна эстонская группа). Очевидно, что эти простые, откровенные люди с недостаточно широким кругозором не умели врать, юлить, изворачиваться, грамотно вести юридическую борьбу со следователем. Они, так же как и вызывавшиеся по делу свидетели, откровенно называли фамилии своих соседей (особенно тех, с кем состояли в неприязненных отношениях), от которых слышали какую-либо хулу в адрес советской и партийной власти, правительства и колхозной жизни, тем более что в русской среде принято ругать всех и вся, не стесняясь в выражениях. Однако, когда свидетели увидели, к каким трагическим последствиям привели их честные показания, что дома соседей, против которых они свидетельствовали, осиротели и захирели, то через несколько лет (а тем более через 20 лет) от своих слов, сказанных в 1937 году, отказывались и, более того, по-русски от души жалели, а потому хвалили, как могли, расстрелянных и заключённых, говорили теперь о них как о самых передовых работниках.

Особые тройки, вынося свои внесудебные приговоры, карали беспощадно, особенно руководителей группы, довыявленных кулаков, служителей церкви, а также лиц, уличённых, кроме разговоров, ещё в каких-либо действиях. Только по приведенным нами нескольким следственным делам были расстреляны 17 человек и к 10 годам лишения свободы приговорены 13 человек. В итоге более 30 русских крестьян оказались врагами народа. К концу 1937 года, к завершению первого этапа великой чистки, смертные приговоры выносились ежедневно вплоть до 30 декабря, чтобы в ночь под Новый год расстрелять последних недовольных Советской властью.

Из анализа всей обстановки 1937 года можно заключить, что по следственным делам, направлявшимся на особую тройку, карательные решения принимались оперативно, практически вне зависимости от степени вины арестованных, а только исходя из политических обстоятельств. По материалам, поступавшим в суды, рассмотрение дел затягивалось, поскольку виновность подозреваемых не была чётко доказана, и сомнительные бумаги многократно возвращались для дополнительных расследований. Вот почему на время проведения великой чистки партократы требовали введения внесудебных органов с широкими полномочиями и существенного упрощения процедуры следствия. Без этих юридически закреплённых новшеств, которые через 20 лет стали трактовать как нарушение социалистической законности, все следственные дела (в том числе по «Операции прикрытия») просто утонули бы в бесконечных судебных разбирательствах.