Адмирал Канарис — «Железный» адмирал

31 августа в 17.30 об этом приказе услышал Канарис. Шеф абвера медленно побрел по коридору. Несколько офицеров также растерянно шли рядом с ним. На пути возник кто-то штатский. Ах да, Гизе-виус. Канарис отвел его в угол, спросил: «Что скажете?» Гизевиус молчал. Тогда в полутемном берлинском коридоре прозвучало мрачное пророчество: «Это— конец Германии». Гизевиус посмотрел на собеседника. Адмирал плакал.

ПОХОД НА ВОСТОК

31 августа 1939 года Гейдрих подал условный знак своим людям. В эфире прозвучала кодовая фраза: «Бабушка умерла», и отряд пришел в движение. Переодетые солдаты Хельвига напали на Германию, а отряд Труммлера дал агрессорам достойный отпор.

На следующий день «Фелькишер беобахтер» сообщила о том, что «польские повстанцы переходят немецкую границу». Из репродукторов доносился голос Адольфа Гитлера. Выступая в рейхстаге, он сообщил, что минувшей ночью произошло 14 пограничных инцидентов и теперь «мы вынуждены открыть ответный огонь».

Утром 1 сентября 1939 года начальник абвера велел всем руководителям организации собраться в его кабинете. Он обратился к ним с краткой речью:

«Все офицеры и служащие должны строго хранить секреты, соблюдать абсолютную верность Гитлеру и рейху.» С его губ слетела непривычная для него фраза: «Хайль Гитлер!» В этой сцене не было никакого лицемерия. Нет, «он — солдат и должен повиноваться». В том его долг. Такой вот оказалась на поверку этика Вильгельма Канариса.

Теперь он обязан делать все, чтобы вермахт добился победы, чтобы Польша была разгромлена. Он уже знал, что в 4.45 пять немецких армий, разделенных на две группы — «Север» под командованием генерал-полковника фон Бока и «Юг» под началом генерал-полковника фон Рундштедта, — вторглись в Польшу. Они быстро прорвали первую оборонительную линию неприятеля.

Так же успешно сражались и солдаты абвера. Большинство задуманных операций им удалось совершить: они заняли узловой пункт Кальтхоф, уберегли заводы в Рыбнике, взяли под свой контроль почти все шахты в Верхней Силезии, захватили город Катовице до прихода регулярных армейских частей. Правда, на перевале Яблунка и под Данцигом, на мосту через Вислу, польские взрывники опередили абверовцев. Но то были лишь отдельные неудачи.

Абверу поручают новые задания. То генштаб сухопутных войск просит срочно прислать парашютистов, «чтобы разрушить три железнодорожные линии, ведущие из Румынии в Польшу»; то генералу авиации Штуденту нужны «переводчики, проводники, пропагандисты»; то армейские командиры просят в помощь украинцев — войска движутся к Галиции.

Мечты о перевороте, кажется, напрочь забыты. Даже откровенным противникам нацистов вроде Гроскурта радостно слышать о победах германского оружия.

Да, Гроскурт снова вернулся в абвер и прикомандирован к генштабу сухопутных войск. Его дневники тех дней — прекрасный образчик раздвоенного сознания. Кажется, что они написаны шизофреником. Он то осуждает жестокость и манию величия правящего режима, то радуется его победам.

Эта эйфория поразила бригаденфюрера СС Беста: через несколько дней после начала войны он пригласил Канариса и руководителей его отделов к себе домой на вечеринку. Бест был расстроен вмешательством западных держав. Незаметно зашел разговор о том, сколько продлится война. Один из абверовцев весело бросил: «Пять-шесть недель». Тут-то его и перебила фрау Бест: «Война продлится не пять-шесть недель, а 5–6 лет!»

Канарис промолчал, хотя ему наверняка было известно, что национал-социалист Бест уже давно с тревогой следит за внешней политикой своего фюрера. Ему в те дни прекрасно работалось. Не проходит и дня, чтобы он не придумал какую-то новую операцию абвера.

Уже 3 сентября вместе с Пикенброком и Остером он впервые едет на фронт, в расположение группы армий «Юг». В штаб-квартире Рундштедта он слышит одну хорошую новость за другой: 14-я армия только что заняла Краков и оттеснила противника на линию Нида — Дунаец; 10-я армия расчистила путь на Кельце и Томашув. Канарис в отличном настроении возвращается в Берлин.

Во время одного из всплесков активности Канарис все-таки сумел упредить один инцидент. Из Будапешта ему сообщили, что 9 сентября в Дрезден для встречи с шефом абвера прибудет полковник Хомлок, начальник 5-го отдела венгерского генштаба. Оказывается, союзники, следя за германскими баталиями, не прочь и сами ввязаться в бой. Они решили напасть на Румынию и отнять у нее земли, отобранные у венгров в 1919 году.

Чтобы как-то сдержать венгерскую ретивость, адмирал вместе с Пикенброком и Лахоузеном отправился в дрезденский отель «Бельвю», где остановились гости, и после нескольких часов якобы дружеской болтовни полковник Хомлок раскланялся. Уехал он с твердым убеждением, что венгерский план фюреру никак не понравится. А стало быть, маленькую победоносную войну придется отложить.

Канарис же снова отправился на фронт.

Группа армий «Юг» добилась новых успехов: 14-я армия стоит у стен крепости Пшемысль, 10-я подошла к Варшаве.

В то же время танки генерала фон Клейста двигались на Западную Украину. Скоро их гусеницы загрохочут на улицах Лемберга.

Канарис нервничает. Как-то теперь удастся решить украинский вопрос? Чем отплатит фюрер своим — уже обманутым единожды — союзникам?

10 сентября один из вождей ОУН появился в «доме на набережной Тирпица». Он сказал Канарису, что украинский военный штаб уже подготовил восстание в Восточной Галиции. Теперь слово за немцами. Оуновцы не подозревали, что их услуги опять окажутся не нужны.

Подписав пакт со Сталиным, Гитлер побаивался украинского восстания в Галиции. Оно легко могло перекинуться на Советскую Украину, а ссориться из-за славянского племени с Советами Гитлер пока не хотел: сначала нужно было закончить военную кампанию в Польше, разделаться с союзниками на Западе. И фюрер решил вообще обойтись без украинских повстанцев.

Шеф абвера в очередной раз попытался переубедить диктатора. 12 сентября вместе с Лахоузеном он поехал в Верхнюю Силезию, в Илльнау. Там, на боковой ветке железной дороги Оппельн — Кройцбур, находился поезд фюрера, его передвижная штаб-квартира, состоящая из 12 вагонов и двух локомотивов.

Впрочем, напрямую обсуждать украинский вопрос с фюрером у Канариса духу не хватило. Он понадеялся, что Риббентроп с Кейтелем что-нибудь присоветуют. Негоже ведь все-таки снова бросать украинцев?

Кейтель пояснил, что у фюрера есть несколько вариантов решения польского конфликта. Согласно одному, Германия готова уступить Советскому Союзу территорию к востоку от линии Нарев — Висла — Сан. На оставшейся территории будет образовано независимое Польское государство, полностью подчиняющееся фюреру. Ну а если почему-либо сделать этого не удастся, эта территория Польши будет поделена. Литва получит Виленскую область, а Галиция и Польская Украина станут самостоятельным государством, если, конечно, Советский Союз согласится на это.

Выслушав своего начальника, Канарис с облегчением понял, что, возможно, Гитлер еще разрешит украинцам поднять восстание. Да, подтвердил Кейтель, если будет принят последний вариант, ОУН надо будет поднять восстание в Галиции, «цель которого — уничтожение поляков и евреев». Разумеется, мятеж не должен перекинуться на Советскую Украину. Успокоившись, шеф абвера уехал в Краков.

15 сентября фюрер дал «добро». Тысячи украинцев, обученных в лагерях абвера, хлынули в Галицию. И тут Канарис узнал, что Гитлер его снова подставил, решив в последний момент подарить Галицию Советам.

Ранним утром 17 сентября адмиралу доложили, что сегодня в 4 часа утра по среднеевропейскому времени части Красной Армии пересекли польскую границу на всем ее протяжении между Полоцком и Каменец-Подольском. Очевидно, они стремятся занять всю территорию вплоть до линии Лемберг — Брест-Литовск — Белосток.

Этого можно было ожидать, вздохнул Канарис. С самого начала войны Риббентроп пытался втянуть в нее и Кремль. Советского военного атташе в Берлине постоянно знакомили со свежими сводками с фронтов. Канарис не сомневался, что Сталин нанесет удар по Польше, как только ее армия будет окончательно разбита.

И все же известие огорчило его. Теперь, наверное, мечтам его украинских союзников уже не сбыться. Сталин помог Гитлеру сделать выбор: Польша делится на две части. Для украинцев же это будет «национальным бедствием огромнейшего масштаба». Теперь адмиралу придется приноравливаться к новым обстоятельствам: подготовку к восстанию прекратить и помочь всем желающим украинцам бежать от Советов на Запад.

Самых нетерпеливых и воинственных лидеров ОУН пришлось вызвать в Берлин и указать на бесполезность сопротивления.

19 сентября Канарис, Пикенброк, Лахоузен и Ярый едут в Лемберг, чтобы на месте посмотреть, что еще можно сделать для украинских беженцев.

Невесел был их путь по Галиции. Мимо брели толпы беженцев, маршировали немецкие колонны, горели деревни. Польской армии, как и Польского государства, уже не существовало. На следующий день после советского вторжения и кабинет министров Польши, и верховное главнокомандование бежали в Румынию. Остатки армии еще беспорядочно защищались. Стойко оборонялась Варшава. Теперь вся мощь немецких захватчиков обрушилась на нее.

В Лемберге Канарис выслушивал доклады своих агентов. Мало кто из украинцев хотел дожидаться Красной Армии; большинство надеялось попасть на Запад, к немцам. Канарис поручил устроить лагеря для переселенцев. В Кракове разместится штаб, что займется их судьбой. Сам же адмирал спешил на восток, в передовые немецкие части, которые вот-вот встретятся с красноармейцами.

Там его ждали плохие новости. Между двумя армиями уже начинались стычки. 20 сентября в районе Лемберга завязалась столь яростная перестрелка, что командование вермахта было вынуждено отвести свои войска назад — к демаркационной линии, которую еще в конце августа прочертили по карте Польши Молотов и Риббентроп. Линия раздела пролегла по Ниссе, Нареву, Висле и Сану.

Гроскурт бушевал: отступление вермахта напоминает бегство. «Немецкая кровь помогла русским и большевизму без труда продвинуться вперед». Канарис с удивлением наблюдал, как фюрер делает красным одну уступку за другой. 23 сентября Гитлер приказал помешать бегству украинцев на немецкую территорию, а абверу запретил помогать оуновцам.

25 сентября Сталин предложил Гитлеру уточнить линию раздела Польши. Риббентроп снова поехал в Москву, и 29 сентября был подписан новый пакт — договор о дружбе и границах. В обмен на некоторые районы Польши Германия подарила Советам Литву: она стала их зоной влияния, им разрешили разместить здесь свои войска. Одновременно Сталин позволил немцам, проживавшим в Советском Союзе, уехать на историческую родину.

«День позора», — промолвил начальник штаба Гальдер, услышав условия нового договора. Мрачен был и Канарис. Его пророчества начали сбываться. Честолюбивые дилетанты, дорвавшиеся до власти, не считаясь ни с Богом, ни с историей, по одной своей прихоти кромсали карту Европы.

Каждая буква нового договора была противна убеждениям Вильгельма Канариса. Рейх заключал в свои объятия цитадель коммунизма, на веки вечные он рассорился со всей Европой, и быть ему за это придатком огромной Азиатской России, а Гитлеру — сатрапом кремлевского царя.

В самом рейхе теперь воспрянут социалисты. Всюду будет наступать «коричневый большевизм». Национал-большевики, подручные Гитлера и Сталина, примутся искоренять все возвышенное, аристократичное. Чернь жаждет равенства и радуется дружбе двух диктаторов.

Так думал не только адмирал.

«Пробудились аппетиты русских, они поглощают новые земли и побережья, и Германия, спеша им помочь, окончательно и бесповоротно становится заклятым врагом Англии, — писал друг Канариса, Лидиг, — взамен же она будет форпостом великой азиатской державы СССР, большевистской окраиной Азии в Европе».

В эти дни Канарис бежит от высот кабинетной политики в Польшу, на фронт. Всюду он видит одну и ту же зловещую картину: нищета, хаос, смерть воцарились в стране. Когда адмирал увидел пылающую Варшаву, на глаза навернулись слезы. «Ужасно! Отвечать за это придется детям наших детей!»

Его боль обостряли и личные несчастья. 17 сентября он узнал, что обер-лейтенант Рольф Бук, сын его сестры Анны, пал под Радомом. 2 сентября потерял своего сына, Генриха, Вейцзекер. А потом пришло еще одно известие, потрясшее адмирала. 22 сентября в варшавском предместье при загадочных обстоятельствах погиб генерал-полковник в отставке барон Вернер фон Фрич. «Какая ужасная судьба! — бормочет Канарис. — Какое недоброе знамение!»

Чтобы хоть на время обрести душевный покой, Канарис принимается помогать беженцам. Однако такие мелочи не могут успокоить его совесть. Он знает, что способен спасти лишь немногих, в то время как вслед за военными по Польше движутся карательные отряды Гейдриха, безжалостно истребляя людей тысячами.

Тогда Канарис стал собирать обвинительный материал против карателей. В конце концов, под давлением военных Гейдриху пришлось отозвать свой самый жестокий карательный отряд — подразделение обергруппенфюрера СС Удо фон Войрша.

Впрочем, и тут Канарис оказался верен своей тактике: он редко протестовал сам, стараясь подтолкнуть к тому других. «Я обратил внимание генерал-полковника Кейтеля, — рассказывал он позднее Ла-хоузену, — на то, что в Польше запланированы массовые расстрелы и что, в частности, задумано истребить аристократов и священников. В конце концов, мир обвинит в этих действиях вермахт…»

Кейтель сказал, что данный вопрос уже решен фюрером, и шеф абвера сник. Он промямлил что-то себе под нос и ушел. После его ухода начальник генштаба удивленно спросил подполковника Николауса фон Формана, присутствовавшего при разговоре: «Что он, собственно, хотел?» танской разведки. Ему казалось, что за ним следят абверовцы, и в сентябре 1939 года, прихватив с собой 250 тысяч гульденов из кассы посольства, он переметнулся в Англию. «Канарис бы повесил меня, если б схватил», — уверял он.

Предчувствия Путлица не обманывали его. Голландия стала местом особенно активных действий абвера и СД. Здесь развернулась их схватка с британской разведкой. Эта история началась в 1937 году, когда майор абвера Иоганнес Травальо завязал контакт с немецким эмигрантом Фишером, жившим в Амстердаме. А тот, в свою очередь, был в хороших отношениях с британской спецслужбой.

Фишер относился к числу тех эмигрантов гитлеровской эпохи, что не прочь были сменить тяготы изгнания на возвращение к родным пенатам. Ради этого они горазды были пойти на сделку с тайными службами «третьего рейха». Фишер выбрал абвер. Он предложил свести абверовцев с людьми из британской спецслужбы.

В январе 1938 года майоры абвера Травальо и Дибич вместе с Фишером прибыли в амстердамский отель «Карлтон». Офицеры клеймили Гитлера, говорили, что он ведет страну к войне и что для борьбы с Гитлером им нужна помощь иностранных друзей. Недоверчивые «друзья» раздумывали полтора года. Наконец, британцы посоветовали Фишеру отыскать в Гааге фирму «Фармизан» и встретиться с Пейтоном Бестом.

Вот и капитан в отставке Бест: в цилиндре, с моноклем и зонтиком — на вид самый настоящий британский джентльмен. А еще он — шеф голландского отделения Сикрет сервис. В середине сентября 1939 года он ждет друзей Фишера в отеле «Вильгель-миния» в пограничном голландском городе Венло. Вместе с Бестом сюда приезжает и Ричард Стивенс — майор Стивенс, начальник еще одного филиала британской разведки. Майор Травальо — простите, его зовут теперь «доктор Зольмс» — подсаживается к ним и выбалтывает планы некоторых немецких военных: они хотят поднять мятеж. Действует несколько подпольных групп. Долой диктатора!

Бест и Стивенс поражены. Им хочется немедленно встретиться с руководителями этих групп.

И вот с британцами встречаются новые офицеры абвера, «патриоты», «давние борцы с нацизмом». И все шло вовсе неплохо, пока не вмешались друзья-соперники — штурмбаннфюрер СС и сотрудник СД Вальтер Шелленберг. Когда они разнюхали, что абверовцы ездят в Голландию на встречу с легковерными британскими разведчиками, Шелленбергом овладела идефикс. Надо внедриться в сеть британской разведки в Голландии, выйти на ее руководителей, а затем похитить их.

Он настолько загорелся идеей, что моментально покинул Дортмунд, где в то время находился, и помчался в Берлин доложить о ней Гейдриху. Он приехал вовремя. Гейдриху уже сообщили о голландской находке абвера. Идефикс ему нравится, абверовцам придется потесниться. В операцию был введен еще один антифашист, «капитан Шеммель». Шеммель-Шелленберг отныне участвует во всех встречах с Бестом и Стивенсом. Из Берлина операцией СД руководит Хельмут Кнохен.

Под вечер 9 ноября Шелленберга ждало в Венло очередное свидание с англичанами; на этот раз он не предупредил о нем Травальо. Ранним утром он был еще в Дортмунде и собирался в дорогу. Телефонный звонок отвлек его внимание. Послышался взволнованный голос Гиммлера: «Сегодня вечером в Мюнхене, после выступления в пивном погребке, было совершено покушение на фюрера. Однако Гитлер всего за несколько минут до этого покинул зал. Речь идет определенно об акции английской разведки».

Покушение на Гитлера? Невероятно! Такое ужасное событие не укладывается в голове эсэсовца Шелленберга. И все же следующие слова Гиммлера удивляют его еще больше: фюрер приказал арестовать Стивенса и Беста и доставить их в рейх. Группа сотрудников СД во главе с Кнохеном и бывалым террористом Науйоксом уже спешит в Дортмунд.

В 16.00 автомобиль, в котором сидели Бест, Стивенс, а также обер-лейтенант Клоп, офицер нидерландской разведки, и владелец гаража Лемменс, подъехал к одному из кафе городка Венло. Кафе было почти рядом с границей. Шелленберг уже дожидался в условленном месте.

Дальше все произошло быстро, как в кино. Со стороны Германии на бешеной скорости вынесся открытый автомобиль. Он промчался мимо растерянных пограничников, затормозив лишь возле машины Беста. Загремел пулемет, британцы выхватили свои пистолеты. Науйокс и другие эсэсовцы спрыгнули наземь. Через несколько секунд эсэсовцы уже тащили к себе в машину всех, кто приехал на встречу с «патриотом». Они уволокли даже смертельно раненного в схватке обер-лейтенанта Клопа. Автомобиль стремительно покинул нейтральную Голландию. Только по ту сторону границы, у немецкой таможни, похитители остановились. Ехать было слишком тесно, и ефрейтор вермахта Фюлен послушно отдал высоким чинам свой автомобиль.

Вскоре автомобили прибыли в Дюссельдорф, в отделение гестапо. Здесь были установлены личности обоих британцев. На следующий день, 10 ноября, арестованных повезли в Берлин. Правда, теперь их стало на одного меньше. Нидерландский офицер умер в Дюссельдорфе, не приходя в сознание. Впрочем, это не помешало старательному Шелленбергу составить протокол «допроса», согласно которому Клоп признавался, что офицеры британского и нидерландского генштаба ведут переговоры. Окрыленный успехом, молодой эсэсовец вез свой улов в Берлин. Его, как Науйокса и Кнохена, ждал Железный крест I степени.

Только 10 ноября Канарис узнал о случившемся в Венло. Шеф абвера попросил Гейдриха показать ему протоколы допросов Стивенса и Беста. Тот обещал, но не исполнил.

Тогда 11 ноября Канарис пригласил своего ведущего специалиста по Голландии в Дюссельдорф, в «Парк-отель». Перед шефом абвера возник капитан третьего ранга в отставке Протце, легендарный серый кардинал голландской сети абвера. «Рихард, — спросил его Канарис, — что поделывают твои друзья Стивенс и Бест?» Протце бодро рапортовал: «Следим, все время следим, господин адмирал!» Канарис язвительно смерил его взглядом: «Следим?.. А они, между прочим, в Берлине, на Принц-Альбрехтштрассе…» Протце лишь вытаращил глаза от удивления.

Впрочем, Канарис злился не столько на Гейдриха, сколько на Шелленберга. Кто такой Шелленберг? Вот уже несколько лет этот молодой человек работал в канцелярии главного отдела СД, писал доклады для Гейдриха и подкидывал ему идеи, как было и на этот раз. 27 сентября 1939 года Гиммлер объявил о создании могущественного полицейского аппарата — главного управления имперской безопасности РСХА. Теперь слились воедино гестапо, уголовная полиция и СД. Шелленберг — в будущем один из главных функционеров РСХА — стоял у истоков создания службы.

На публике этот исполнительный чиновник показывался редко. Так, его видели в 1938 году в Вене, рядом с Гиммлером. Во время польской кампании он снова сопровождает Гиммлера, он — его офицер для поручений. Добавим, что в начале октября 1939 года молодого штурмбаннфюрера командируют в Дортмунд, в отдел гестапо. Он изучает опыт борьбы со шпионажем. Там его и посещает идефикс.

С этого времени Канарис решает поближе познакомиться с Шелленбергом. 9 февраля 1940 года он пригласил его к себе вместе с Бестом — руководителем 1-го управления РСХА. Переговорив в кабинете, они удалились в ресторан «Эверс». Штурмбаннфюрер понравился адмиралу. Вскоре молодой начальник контрразведки (отдел VI Е РСХА) каждое угро — вместе с Бестом, Гейдрихом и Канарисом — совершает верховую прогулку по Тиргартену.

По иронии судьбы, в 1944 году именно «честолюбец» Шелленберг сместит Канариса, а вскоре и арестует его.

Пока же адмирала настораживает одно. Его молодому собеседнику уж слишком хочется, как и Гейдриху, объединить все разведслужбы рейха — и военную разведку в том числе. Во главе этой громадной службы он, наверное, видит себя. Канарис оказался прав. Гейдриху не дает покоя независимость абвера. Он мечтает и его подчинить СС.

ПОСЛЕДНИЙ ШАНС

1 марта 1939 года начальником абвера-III стал бывший офицер императорской гвардии, позднее подполковник генштаба Франц-Эккард фон Бентивеньи. Невысокий, тщедушный Бенти своим смуглым лицом напоминал уроженца Италии. Собственно говоря, его предки, аристократы рода Бентивеньи, когда-то и жили в Италии. Однако монокль в правом глазу безошибочно выдавал в нем прусского офицера.

Канарис оценил организаторский талант Бентивеньи и его умение держаться с людьми. Правда, адмирал не очень-то доверял своему новому офицеру — у него были причины блюсти дистанцию. Во-первых, по долгу службы начальник абвера-III тесно общался с РСХА, во-вторых, Канариса насторожило то рвение, с которым офицер взялся налаживать систему тотальной слежки.

Сам Канарис, несмотря на то что осенью 1939 года работы в абвере заметно прибавилось, держится теперь довольно пассивно. В эти недели он заметно сник. Так, понадобилась вся напористость Кейтеля, чтобы не сорвать поставки нефти из Румынии. В середине октября туда едет Прук, чтобы принять меры против английских диверсантов. Он встречается с шефом румынской спецслужбы Морузовым. Теперь на берегах Дуная будет действовать сеть агентов, которые проследят за поставками нефти в рейх.

Странное равнодушие, охватившее Канариса, объясняется новым шагом Гитлера. Теперь он захотел воевать с западными державами. И Канарису мало радости помогать диктатору еще в одной авантюре.

27 сентября 1939 года, в день капитуляции Варшавы, фюрер вызвал к себе командующих родами войск и поведал им, что вермахту придется перехватить инициативу у западных держав — пусть и ценой нейтралитета таких стран, как Бельгия и Голландия. Мы не должны, настаивает вождь, ждать, пока западные державы нанесут нам удар, и к тому же противник становится день ото дня все сильнее. Нам надо спешить!

Гитлер обвел взором собравшихся. На лицах военных читался испуг. Они ждали, что с войной теперь, после поражения Польши, покончено, а оказывается, она, по существу, только начинается…

Гитлер вгляделся в насупленные лица, и его молодцеватость пропала. Нет, он не призывает к новым сражениям, поправился фюрер, он начинает переговоры о мире, и страны Запада, наверное, согласятся. Но если они откажутся, тогда ничего не поделаешь, придется воевать…

В самом деле, 6 октября, выступая в рейхстаге, Гитлер предложил ведущим западным странам поучаствовать в конференции, обсудить новые изменения границ в Европе, признать их и — да воцарится отныне мир!

«С какой стати на Западе разразится война?» — лицемерно вопрошал вождь и тут же уверял, что ни к чему «губить миллионы человеческих жизней и уничтожать на сотни миллиардов ценностей», чтобы восстановить Польшу или насадить в Германии новый режим.

«Миротворческая» речь была адресована именно западным странам. Для себя Гитлер уже решил, куда поведет войска. Не дожидаясь, что ответят на его призывы британцы, 10 октября он снова вызвал к себе командующих. «Поздней осенью мы начинаем наступление на западе», — сообщил он.

Накануне фюрер подписал «Директиву № 6 о проведении войны». В ней говорилось, что целью операции является «уничтожение мощи западных держав». Офицеры генштаба сухопутных войск с тревогой принялись разрабатывать схемы новых боевых операций.

Гитлер поторапливал генералов. Почти каждый день его фантазия порождала все новые уловки, приемы, козни. «Вам надо читать романы Мая», — как-то упрекнул он военачальников.

Где еще в Германии можно было найти людей, хоть чем-то напоминавших героев Карла Мая, как не в абвере? На абвер хлынул поток директив, указаний, замечаний. Диктатор то и дело требовал к себе Канариса и Лахоузена, которым доводилось выслушивать самые безумные прожекты главы государства: то солдаты абвера, переодевшись в форму противника, за несколько часов до наступления должны занять все мосты в неприятельской стране; то парашютисты высаживаются в Гааге и похищают все правительство Нидерландов; то в Бельгии надо неожиданно напасть на Альберт-канал, превращенный в огромное укрепление…

Руководству абвера приходилось реагировать на идеи верховного главнокомандующего. Пикенброк попросил капитана Вальтера Шульце-Бернетта, руководителя «военной организации» в Нидерландах, достать голландскую военную форму и узнать, где обычно находится правительство страны и командование армии. Капитан браво ответил: будет исполнено, «в этой стране мы знаем каждый камень».

Так же основательно абверовцы взялись за работу и в Бельгии. Впрочем, документацию по Альберт-каналу (профили, береговые откосы, длину мостов, глубину участков; места, где заложена взрывчатка) они заполучили, не выезжая из Германии: у немецких фирм, которые строили этот канал после 1918 года.

В абвере-II срочно создавались отряды, которые будут прокладывать путь наступающим немецким войскам. Капитан Флек собрал пехотный батальон особого назначения. В него вошли 550 абверовцев. Батальон будет защищать от подрыва мосты в Северной Бельгии и Южной Голландии — по ним промаршируют солдаты 6-й армии генерал-полковника фон Рейхенау.

Этого оказалось мало. И тогда Лахоузен обратился за помощью к Юлиусу Хердтману, вождю действовавшей в Германии организации голландских национал-социалистов. Тот прислал в лагерь абвера-II 200 своих сторонников. Перед началом войны они, переодевшись в форму военных полицейских, должны просочиться через границу и занять подступы к наиболее важным объектам.

Вскоре в «невидимой армии Лахоузена» уже более тысячи человек. Они ждут лишь объявления войны. Как видим, Канарис снова глубоко погряз в преступных махинациях диктатора, хотя и возмущался втихую образом его мыслей и действий.

Впрочем, хотя в воздухе пахло большой войной, дела абвера были не блестящи. Агентурные сети во Франции и Англии оказались на грани провала, многие информаторы были разоблачены. В итоге никто не знал, где неприятельские войска, куда они движутся…

Пикенброку и Канарису оставалось лишь гадать. Помня о прошлой войне, они были уверены, что французские солдаты, скорее всего, пойдут в наступление. Только неисправимые оптимисты вроде Бюркнера могли твердить, что французская армия уже не та, что в 1918 году. Потому-то в абвере оказались удивлены поведением противника: после нескольких перестрелок французы спрятались в окопах и перешли к «сидячей войне».

Гитлер иначе, чем абверовцы, оценивал решимость французов. Он снова недоволен Канарисом. Первое столкновение по этому поводу произошло между ними еще в сентябре 1939 года, когда Канарис сообщил о готовящемся наступлении французов, которого так и не последовало.

И теперь, когда генштаб сухопутных войск начал планировать наступление на западе, выяснилось, что абвер мало в чем может помочь ему. Голландскую и бельгийскую форму абверовцы тоже, кстати, не достали. Человек, который в начале ноября пытался купить у старьевщика в Амстердаме комплекты военной формы, был арестован местной полицией. Пришлось шить форму в Германии, ориентируясь на рисунки и фотоснимки, что, конечно, было куда менее достоверно. Во всяком случае, в мае 1940 года голландские пограничники быстро распознали «ряженых».

Когда же фюрер спросил Канариса, как движется подготовка к намеченной операции, шеф абвера попросту соврал. Дескать, все отлично. «Мы гибнем, мы обречены, — рассуждал он. — Так стоит ли волноваться из-за какого-то неудачливого агента, попавшегося полиции с ворохом униформы?»

Поначалу Канарис еще надеялся, что генералы вермахта возмутятся новой войной. Они и вправду, как мы отметили, были недовольны. Еще ни один приказ диктатора не оспаривался ими так рьяно. Все считали, что поход на Запад подобен самоубийству.

Да и как им было не возмущаться: слишком хорошо они знали о слабостях вермахта. Сформированные недавно дивизии третьего и четвертого эшелона не готовы еще вести оборону. Танковые части надо пополнять после польской кампании. Боеприпасов в октябре 1939 года оставалось всего на месяц. Потрепанным частям вермахта противостояла мощная армия. Французские оборонительные сооружения казались непреодолимыми. Сезон для войны тоже был выбран неудачно: осенью и зимой труднее было действовать немецким танкам и авиации.

Канарису были известны такие настроения. Он полагал, что настал подходящий момент для государственного переворота, чтобы спасти Германию. Надо устранить Гитлера и помириться с британцами. И снова он пытается опереться на тех же людей, «верных путчистов 38-го»: полковника Остера и его друзей, а также Лидига, Хайнца, Гроскурта и других.

А между тем сам отдел Остера считался в абвере некой синекурой, которую Канарис придумал для «своего дружка». Притом в «доме на набережной» появляется новый капитан (имеется в виду Донаньи), к которому то и дело заходят странные люди.

Итак, вокруг Канариса возник кружок Остера — Донаньи. К ним и обратился за помощью адмирал, когда решил, что час для переворота уже настал. «Нельзя терять ни часа. Гитлера надо убрать немедленно».

Слова были сказаны. А что за ними последовало?

С какой-то лихорадочной энергией он подгонял Остера и его людей. Он уговаривал генералов затеять путч против Гитлера. Адмирал приказывал собирать материалы о немецких преступлениях в Польше и готовить аналитические отчеты о военном положении рейха. Все эти документы он хотел показать руководителям вермахта.

В конце сентября Канарис вместе с Лахоузеном посещает штаб-квартиры армий, воюющих на западном фронте. Командующий группой армий «Ц» фон Лееб не делает тайны из того, что поддержит противников режима, если его начальство даст «добро». Генерал-полковник фон Вицлебен, командующий 1-й армией и один из главных путчистов 38-го года, с симпатией отнесся и к новым планам.

Впрочем, большинство генералов уклонилось от конкретных ответов. Даже Рейхенау, противник войны с западными державами, сразу осекся, заслышав осторожные намеки Лахоузена. Генерал-лейтенант Паулюс, начальник штаба Рейхенау и будущая сталинградская знаменитость, парировал намеки откровеннее: массовые немецкие преступления в Польше — вынужденная военная мера…

Канарис еще отчетливее, чем в 1938 году, понял, как трудно поднять военных на решительное выступление. Молодые офицеры сплошь и рядом были увлечены национал-социализмом. Их командирам волей-неволей приходилось принимать это в расчет. Да и сами командиры, пока победа следовала за победой, не хотели затевать переворот.

Глубоко разочарованный шеф абвера вернулся в Берлин и снова впал в уныние.

Впрочем, на сей раз депрессия продолжалась лишь несколько дней. Потом Канарис опять принялся за старое. Благодаря ему начальник генштаба сухопутных войск Гальдер снова вспомнил свою нелюбовь к нацистам. Он стал наседать и на своего командующего, Браухича: надо любой ценой прекратить войну с западными державами; Германии достаточно 1918 года.

Гальдер видел три возможности: наступать, выжидать или совершить переворот. Однако ни в одном из перечисленных вариантов не просматривалось радужных перспектив… Тем не менее военные обязаны трезво оценить положение, изыскивать всякую возможность примирения. Дело дошло до того, что в служебном журнале германского вермахта появляется запись: высшие чины обсуждают «принципиальные изменения» нынешнего положения вещей. Говоря иначе, на совещании говорили о возможности государственного переворота. Интересно, куда смотрели службы СС, СД и гестапо?..

Впрочем, Браухич, человек, не уверенный в себе и других, боялся поднять путч. Он доказывал Гальдеру, что надо еще раз изложить фюреру все аргументы против войны.

Тем временем 16 октября Гитлер потребовал перейти в наступление. Гальдер и Браухич попробовали саботировать приказ. План военной кампании они разработали довольно небрежно, так сказать, давая понять, что эта война их «не интересует».

Однако 22 октября Гитлер вернул план Кейтелю, внеся свои замечания, и добавил, что наступление начнется 12 ноября. Оба генерала были в панике: чем-то все обернется?!

Друг Гальдера и его заместитель, 1-й обер-квартирмейстер генерал Карл Генрих фон Штюльпнагель заклинал начальника штаба: не нужно дольше тянуть, как Браухич, нужно самому решаться… После долгой беседы друзья согласились, что нужны только «принципиальные изменения», пусть это и опасно. Решено!

Теперь Гальдер стал искать себе союзников.

Гроскурт тут же узнал обо всем. Моментально в генштаб приехали Канарис и Остер. Надо рискнуть 25 октября, твердили они — и… получили отпор.

В Гальдере снова проснулась неприязнь к Остеру. Вдобавок тот не к месту помянул его предшественника — Бека. Остер почитал Людвига Бека и беззаботно назвал его главой армейской оппозиции. Он не подумал о том, что офицеры в генштабе злятся на желчные замечания отставного генерала, который как-то позволил себе заметить, что школьники лучше разбираются в военном деле, чем нынешняя верхушка вермахта.

В общем, за время беседы Гальдер ни разу не дал понять заговорщикам, что он уже начал действовать. По просьбе Гальдера Штюльпнагель направляется на западный фронт, чтобы понять, кто из генералов поддержит путч, а кто останется в стороне. Только 31 октября он счел нужным посвятить в свои планы торопливых абверовцев.

Гроскурт пометил в своем дневнике: «Г[альдер] говорил со слезами, что уже которую неделю приходит к Эмилю (т. е. Гитлеру. — Авт.) с пистолетом в кармане, чтобы, если удастся, застрелить его…»

Гальдер хотел знать, кто будет руководить путчем. Гроскурт назвал две кандидатуры: Бека и Гер-делера. Гальдер сделал вид, что имя Бека в комнате не произносили, а вот насчет штатского Герделера попросил «выяснить личность». Гроскурт, потрясенный откровениями генерала, сел в машину и поехал в Берлин.

Канарис, Остер и Донаньи среагировали мгновенно. Через несколько часов удалось связаться с оппозиционными политиками — Герделером, Шахтом и Хасселем — и с начальником полиции графом Гелльдорфом. 2 ноября обер-квартирмейстер Штюльпнагель вызвал одного из своих подчиненных, Гроскурта, и сказал ему: «Начинайте подготовку». Подполковник снова поехал в Берлин. Вместе с Остером, Донаньи и своим ближайшим помощником капитаном Фидлером они обсуждают детали путча.

В ближайшие дни Штюльпнагель все больше доверяет заговорщикам. Он называет воинские части, которые придут им на помощь, вспоминает офицеров, на которых можно положиться. Теперь даже Остера привечают в генштабе. На глаза Гальдеру он, правда, не показывается, но неутомимый Штюльпнагель 4 ноября беседует с ним и просит воспользоваться планом путча, который готовили летом 1938 года.

Остер, конечно, мало рад такому совету, он давно избавился от всех опасных бумаг. Тогда он берет три листа бумаги и подробно расписывает, как в утренних сумерках части, готовые к путчу, оцепят правительственный квартал, займут главные учреждения и арестуют руководителей страны. Далее: всю власть на себя берет вермахт, объявляется чрезвычайное положение, создается директория, в нее войдут военные и заслуживающие доверия штатские.

Тут Остер задумался: кого из первых лиц страны надо тотчас обезвредить. Затем записал: «Ги, Ге, Риб, Ги, Гей». Никаких сомнений нет, это — Гитлер, Геринг, Риббентроп, Гиммлер, Гейдрих. Этих людей путчисты собирались расстрелять на месте. Среди бумаг Остера имелась и заметка, оставленная Грос-куртом. Он предлагал поступить по-другому: если Гитлера удастся взять живым, то следует провести психиатрическую экспертизу. Ее результат можно предугадать — Гитлер безумен.

Когда же это будет? Когда фюрера «уложат» или освидетельствуют? Остер тревожился все больше. Год назад расстановка сил была совсем другой. Вокруг Берлина было множество воинских частей. Сейчас надежных сил не так много, зато противников — гестаповцев, эсэсовцев, людей из СД — заметно прибавилось. Удастся ли их обезвредить?

Была и другая проблема. Германия воевала с Англией и Францией. Даже если переворот окончится успехом, сторонники фюрера попытаются вернуть себе власть. Возможно, вспыхнет гражданская война. Западные державы воспользуются этим и, пока в Берлине идут бои, оккупируют часть Германии. Надо, чтобы они гарантировали территориальную целостность будущей страны.

Как же связаться с неприятелем во время войны и избежать подозрений в государственной измене? У Остера родилась идея: посредником на тайных переговорах станет глава одного из нейтральных государств, например папа Пий XII. Канарису идея понравилась: он знал папу, ведь тот прежде был нунцием в Берлине.

Но кого направить к папе?..

И тут заговорщикам помог капитан Шмидхубер, знакомый Кристины Донаньи. Он знал одного сказочно ловкого адвоката, который был доверенным лицом Ватикана, жил в Мюнхене и вот уже несколько лет занимался тем, что защищал церковное имущество от гестапо.

Адвокат Йозеф Мюллер-Оксензепп, узнав о просьбе Шмидхубера, сразу приехал в Берлин. Встречался с ним Остер. Полковник убедился, что они «говорят на одном языке», и перешел к делу.

Группа борцов с правящим режимом, которой командует генерал-полковник Бек, просит его, Мюллера, возобновить связь с нынешним папой. Пусть тот убедит западные державы, чтобы они не начинали наступление на Германию, как только будет свергнут Гитлер. Надо получить от Запада гарантии почетного мира.

Мюллер готов ехать в Рим. Он удивлен, правда, что его не пригласили к Канарису. Потом решил, что подлинный заводила здесь именно Остер. В самом деле, Канарис взвалил переговоры с Римом на Остера — то ли он мало верил в успех предприятия, то ли боялся лишних встреч. Во всяком случае, единственное, что он сделал для эмиссара, — приготовил правдоподобные документы.

Итак, обер-лейтенант запаса Мюллер-Оксензепп, «мюнхенский агент абвера», едет в Италию для выполнения «особых поручений». Кейтель итальянским союзникам не доверяет, вот обер-лейтенант и присмотрит за ними.

Шмидхубер снабдил Оксензеппа парочкой адресов в Ватикане. Да и сам Мюллер знал кое-каких важных людей в Ватикане, например прелата Шен-хеффера, своего свидетеля на свадьбе, и прелата Людвига Кааса, бывшего председателя Германской центристской партии, а теперь консультанта папы по Германии.

Мюллер-Оксензепп остановился в неприметном римском отеле «Флора» и первым делом увиделся с упомянутыми знакомыми.

Выслушав гостя, тот поехал в летнюю резиденцию папы и перерассказал ему все. Папа готов был передать известие британскому правительству, но сперва пусть Каас встретится с английским посланником. Видеться с Мюллером папа не захотел. Связь решили поддерживать через Кааса и иезуита Роберта Ляйбера.

Тем временем в Берлине близилась развязка.

5 ноября мятежники объявили готовность. В этот день Браухич последний раз отправился к фюреру, чтобы отговорить его от наступления. Конечно, это была несбыточная затея, но Гальдер не решался перечить своему начальнику, ведь слишком многое зависело от его слова.

Вот она, особенность военных путчей в Германии: без приказа командующего сухопутными войсками ни одна воинская часть не поднимет оружие против верховного главнокомандующего. Совершая противозаконный акт, немецкие военные действуют согласно строгому распорядку. Все зависело от Бра-ухича. Гальдера войска не стали бы слушаться. Поэтому начальник штаба ждал, когда фюрер в очередной раз выпроводит назойливого генерала.

Ровно в полдень Браухич и Гальдер приехали в рейхсканцелярию. Браухич направился с докладом. Он начал делиться своими опасениями, но близость фюрера заставляла его нервничать. Он путался, терялся — Гитлер этого ждал. Шквал упреков обрушился на генерала, фюрер в пух и прах разбивал один аргумент за другим. Голос его все нарастал. Диктатор свирепел на глазах. В приступе ярости он позвал Кейтеля. Онемев, тот наблюдал за новыми словесными эскападами вождя. Вот, наконец, он прервался. Резкий, язвительный вопрос. Браухич не может ответить. Гитлер, не церемонясь, поворачивается и уходит. Браухич и Кейтель молча стоят навытяжку.

Когда, наконец, они покинули рейхсканцелярию, Браухич был бел как мел, едва способен говорить. Дрожа и обливаясь потом, он рассказал о том, что же случилось на аудиенции. Теперь паника перекинулась и на Гальдера.

Неужели, повторял Гальдер, Гитлер знает о путче? Тогда конец! В любую минуту он нанесет удар. Браухич совсем сломлен — разве с ним что-нибудь предпримешь? А другие генералы? Либо далеко отсюда, либо ни на что не способны.

«Остается одно, — твердо сказал себе Гальдер, — никакого путча! Пускай они делают, что хотят, я в нем участвовать не буду…»

Гальдер вернулся в свой кабинет, вызвал Штюльпнагеля и приказал уничтожить бумаги, связанные с мятежом: «Все сжечь!»

Потом, немного успокоившись, генерал-полковник вызвал Гроскурта, чтобы объяснить ему, почему он не желает теперь устраивать государственный переворот. С одной стороны, все военные аргументы исчерпаны, наступление на западном фронте не удается предотвратить.

Между прочим, генерал ошибался: чуть позже Гитлер сам отменил это наступление. И вообще до 10 мая 1940 года он отменял наступление на Францию 29 раз!

Но Гроскурт того не знал, а потому продолжал: «С другой стороны, нет сейчас человека, который сумел бы возглавить дело. Вы понимаете, что я имею в виду».

Впрочем, некоторое время он еще лелеял какие-то надежды. После беседы с полковником Вагнером он вернулся к Гальдеру. Может быть, обратиться к Беку, Герделеру, Шахту? Они помогут справиться с «делом». Однако его собеседник не слушал. Нельзя отступать, повторял Гроскурт, есть же еще и Канарис, он тоже считает, что Гитлера надо устранить. «Так пусть же Канарис изволит сам его убрать», — вырвалось у разволновавшегося Гальдера.

Затем адмирал заподозрил, что тут что-то не так. Вряд ли начальник штаба, противник всяких покушений, передавал Гроскурту такую просьбу. Подполковник, похоже, все выдумал.

Дальше все пошло уж вообще как в плохом любительском спектакле.

На следующий день настал черед Канариса появиться в рейхсканцелярии: он должен был сообщить о последних приготовлениях к наступлению. Вернулся шеф абвера в самом дурном расположении духа.

Его сотрудники, правда, ничуть не поразились перемене, приключившейся с адмиралом. Они уже привыкли к таким перепадам. Гизевиус вспоминал эту сцену: «Канарис спросил нас, уходить ли ему в отставку? То был один из тех вопросов, которые он задавал регулярно, желая лишний раз убедиться в своей незаменимости». Однако на сей раз шеф, похоже, действительно потерял всякий интерес не только к путчу, но и вообще к событиям, происходящим вокруг него. Пусть летит все к чертям, он устал, ему пора на покой…

Это почувствовал и Гроскурт. Коли так, решил он, почему бы действительно не обойтись без адмирала? Ему вспомнилась фраза Гальдера: тот рад был бы участвовать в путче, но без Вицлебена и его 1-й армии он ничего не может поделать. Все ясно! Остеру и Гизевиусу надо съездить к Вицлебену и склонить к мятежу его — и всю группу армий «Ц», в составе которой он сейчас пребывает.

Однако теперь Канарис никуда не отпускал Остера: он не хотел и того, чтобы «главный мятежник» продолжал действовать без адмиральского присмотра. И снова предприимчивый Гроскурт перехитрил шефа: он связался с Вицлебеном и попросил его — якобы по своей инициативе — вызвать к себе полковника Остера. 7 ноября тот отбыл в расположение 1-й армии.

Во время этой поездки к Леебу и Вицлебену Остер вел себя так бестолково, что Гальдер (ему доложили о странном посланце) окончательно отшатнулся от горе-конспираторов. И как было не прийти в ужас и ему, и, например, полковнику Винсенцу Мюллеру из группы армий «Ц», когда Остер, прибыв в штаб-квартиру во Франкфурте, чуть ли не с порога стал сыпать именами заговорщиков, а потом прочитал две прокламации, сочиненные Беком и звавшие к мятежу. Остер вел себя так непосредственно, будто в стране не осталось ни одного гестаповца.

Полковник Мюллер с трудом уговорил гостя сжечь страшные листовки прямо здесь, на его глазах. Впрочем, к чему Мюллер упражнялся в красноречии? Все равно у бесшабашного мятежника были копии прокламаций, были с собой даже списки главных участников заговора. С этими бумагами на руках он нагрянул в Бад-Кройцнах, в штаб-квартиру Вицлебена. Старый, больной вояка, вечный пессимист, подскочил от ужаса: «Как! И вы везли это в машине! Я видеть вас больше не хочу!»

Едва визитер уехал, как Вицлебен направил в Берлин Мюллера: надо было предупредить офицеров генштаба о дурацких похождениях Остера; все компрометирующие бумаги следовало уничтожить. Эх, если бы Мюллер с Вицлебеном знали, что еще натворил их сообщник! Вернувшись во Франкфурт, он зашел в офицерское казино и там, никого не смущаясь, поливал грязью нацистов. Вдобавок он обронил листок, где перечислены были имена заговорщиков. К счастью, бумагу заметил офицер, который сочувствовал противникам режима. Он подхватил ее и, может быть, тем спас многих персонажей этой книги от кончины еще в 1939 году.

В Берлине начальник генштаба топал ногами от ярости: чтобы ноги этого Остера не было в нашем здании! Пусть Гроскурт доложит Канарису все о похождениях его глупого помощника!

Гроскурт пожалел старательного беднягу, не стал ничего доносить адмиралу. Однако какие-то слухи, очевидно, уже дошли до шефа. Канарис запретил своему офицеру заниматься конспиративной работой, а вечного путчиста Гизевиуса приказал и вовсе не пускать в абвер. (Отметим в скобках, что адмиралу давно уж хотелось прогнать Гизевиуса; такие долговязые люди — а в том было 1,90 метра — были ему физически неприятны.)

Вот так — довольно смешно и мелочно — кончаются порой, казалось бы, великие дела. Действительно, удайся тогда переворот, последующие события нашего века могли бы быть совершенно иными. Однако не зря же говорят, что история не имеет сослагательного наклонения. И еще — в каждой истории свои серой…

ЧУДЕСНОЕ СПАСЕНИЕ

Драматические события последних дней сильно расшатали нервы адмирала. Всего за 4 дня Гальдер успел напрочь переменить взгляды, Остер наделал кучу глупостей, в Мюнхене произошло неудачное покушение на Гитлера, в Венло люди из СД арестовали агентов британской разведки, прервав удачную операцию абвера. Канарис, пораженный неуправляемым потоком событий, всерьез задумался: а может ли он и дальше на глазах у Гитлера жить двойной жизнью?

Он и сейчас уже не знал, как связать двух этих Канарисов — борца с режимом и влиятельного политика, который втихомолку готовит войну за войной? Где настоящий? Как объяснить, например, тем же британцам, почему один Канарис ведет переговоры в Риме, а другой в те же дни выдает на расправу гестаповцам двух британских офицеров, Беста и Стивенса? Даже друзья не поняли бы его, узнай они, что в тот же день, 9 ноября, еще не остыв от подготовки к путчу, адмирал Канарис переслал гестаповцам материал, где говорилось, что в пансионе на Курфюрстендамм «офицеры, партийные функционеры и иностранцы обсуждали покушение на Гитлера».

Слишком резкими стали противоречия в душе этого человека. Наверное, ему было бы легче, если бы один из «двух Канарисов» — противник режима — все-таки победил бы, но именно теперь стало ясно, что все надежды на путч бессмысленны: армия не поддержит его.

Остер и его друзья считали военных трусами, а те, пожалуй, больше хотели спасти армию, чем отчизну: уберечь армию от раскола, от гражданской войны. Было видно, что армия единодушно не выступит против фюрера. В путче будут участвовать лишь отдельные воинские части, которым, возможно, придется потом сражаться против своих же товарищей по оружию. Этой озабоченности не могли понять Остер и Гроскурт, никогда не командовавшие крупными частями, и уж подавно об этом не думали Донаньи и Гизевиус, люди штатские. Однако Канарис — бывший офицер добровольческого корпуса — 20 лет назад уже видел вспышки братоубийственной войны и не желал их повторения. Поэтому оставалось лишь с обреченностью в душе ждать дальнейшего развития событий.

Благополучные донесения из Рима также не могли его обмануть. Он ясно читал между строк, что ни с какими британскими политиками Мюллер-Оксензепп так и не установил контакт, как бы бодро ни звучали его сводки.

Анекдотичнее не могла завершиться миссия Мюллера: вместо желанной вести о мире с западными державами он вез призывы к новой великой войне.

Не сдавался лишь Остер. Теперь он уже не уговаривал ни военных, ни Канариса. Он знал одно простое средство, чтобы их расшевелить: надо убить диктатора. Помочь согласился сотрудник Риббентропа, дипломат Эрих Кордт. Он принес планы рейхсканцелярии, он знал там все коридоры и двери, что вели к Гитлеру. Осталось лишь добыть где-нибудь взрывчатку — например, в абвере-II.

Еще в ноябре Остер заводит с Лахоузеном речь о взрывчатке (к Канарису он боится уже подходить). Глава немецких диверсантов Лахоузен интересуется, для чего нужна бомба. Остер, готовый посвятить в свои планы весь мир, чистосердечно выкладывает. Начальник абвера-II пытается понять, знает ли адмирал о новой операции своих подчиненных. Похоже, что «Канарис не имел никакого представления об этих вещах».

И все же Лахоузен достает адскую машину, хотя после недавнего покушения на Гитлера вся взрывчатка была на строгом учете. Он вспомнил, что в германском посольстве в Стокгольме имеется позабытый всеми чемодан со взрывчаткой и часовыми механизмами, который предназначался для террористических актов в Швеции. Одно лишь осталось уяснить шефу абвера-II: есть ли у Остера человек, способный совершить покушение? «Да, но он не умеет обращаться ни с взрывателями, ни с взрывчаткой, и ему — возможно, маскируясь под абверовского агента — надо пройти краткий курс обучения на базе абвера-II в Тегеле». Впрочем, до этого не дошло, Остера уже захватили иные планы…

Если бы Канарис узнал о замыслах своего друга, то ни в коем случае не поддержал бы их. Их позиции расходились все резче. Шеф абвера не хотел войны и делал все, чтобы война не началась. Остер, наоборот, боялся мира как огня. Будет мир, будет благоденствовать Гитлер. Только война, разгром, катастрофа разрушат режим. Чем хуже будет для страны, тем лучше: люди наконец одумаются и взбунтуются.

«Пути назад для меня нет, — сказал Остер своему другу Лидигу в октябре 1939 года, когда они ехали по берлинским улицам. — Гораздо проще взять пистолет и выстрелить в кого-нибудь в толпе, чем сделать то, что я задумал».

Он уже нашел помощника, который был готов передать союзникам военные тайны страны — майор Гийсберт Якоб Зас, военный атташе Нидерландов в Берлине. Остер знал его с 1932 года. Они сдружились, потому что одинаково оценивали со бытия, происходившие в Германии. В свое время Зас работал в оперативном отделе нидерландского генштаба, и ему легко было понять намеки Остера. Да он и сам еще в начале октября увидел, что надвигается крупная война, в которой вряд ли уцелеет и Голландия.

Через две недели и Остер сказал ему: «Мой милый друг, ты был прав, теперь на очереди Нидерланды». С этого дня он постоянно сообщает Засу самую свежую информацию из абвера и верховного главнокомандования: пусть голландцы готовятся к обороне, пусть укрепляют стратегические точки; наступление вермахта надо сорвать. Часть сведений предназначалась и на сторону — Остер хотел предупредить все те страны, на которые готова была напасть Германия.

Справедливости ради отметим, что Остеру по роду службы трудно было узнавать точные планы немецких военных, и он довольствовался тем, что случайно выбалтывали его товарищи по абверу, о чем упоминалось в часы совещаний в кабинете Канариса.

Информация была поневоле отрывочной. Он знал о скором нападении на Нидерланды, но, когда оно состоится, не мог сказать. Тем более Гитлер, как мы успели заметить, по малейшей прихоти мог в последнюю минуту изменить сроки наступления.

Но когда сроки переносятся раз за разом, руководство той или иной страны начнет привыкать к тревожным сигналам и уже не реагирует на них должным образом.

Остер понимал это и пытался дублировать сообщения через Мюллера. Так, 12 января посланник Осборн передавал в МИД Ватикана, что «крупное немецкое наступление назначено на середину февраля, но может начаться и раньше».

Итак, Остер вступал в откровенную борьбу со своими товарищами по абверу, которые исправно готовили очередные военные операции. Направление нового удара намечал сам Канарис: Дания и Норвегия.

В конце сентября 1939 года, вчитываясь в донесения, поступавшие в «дом на набережной», Канарис сделал вывод, что британский генштаб планирует занять Норвегию. Сводки абвера были окрашены в черные тона.

19 сентября новый британский морской министр Черчилль на заседании кабинета возмутился тем, что Швеция через норвежский порт Нарвик торгует рудой с Германией. Черчилль предложил заминировать территориальные воды Норвегии, а в Нарвик ввести британские войска. Всех его планов Канарис не знал, но и этих слов министра было достаточно, чтобы тотчас потревожить командующего ВМФ гросс-адмирала Редера.

Через него весть дошла и до фюрера. Гитлер еще колебался, стоит ли затевать эту войну, как до него долетели новые вести о кознях французов и англичан. Зимой 1939/40 года Россия вела войну с Финляндией, и западные державы, чтобы помочь жертвам агрессии — финнам, готовы были высадить войска — нет, не в Финляндии, в соседней Норвегии. Французский главнокомандующий Гамелен уже наметил, что на север Финляндии надо послать вспомогательный корпус и на пути туда он займет все порты и аэродромы на Западном побережье Норвегии.

Теперь фюрер не хотел медлить. 27 января 1940 года он приказал верховному главнокомандованию разработать детальный план оккупации Дании и Норвегии. Срочно нужна была помощь Канариса, ведь в архиве вермахта не удалось найти никаких сведений по Норвегии — разве что папку, подготовленную еще в 1907 году.

Канарис командировал в штаб, готовивший операцию, недавно повышенного в звании подполковника Прука. Он и еще несколько офицеров абвера выехали в германское посольство в Осло, чтобы на месте понаблюдать за «деятельностью враждебных держав в Норвегии» и оценить военную мощь страны.

Задание они выполнили всего за пару недель. Были изучены все военные сооружения и береговые укрепления; удалось выяснить расположение всех норвежских воинских частей. Используя эти данные, штаб оккупационной армии быстро составил оперативные планы.

Помешали тому неожиданные события на востоке — 13 марта Финляндия капитулировала. Британским и французским солдатам пришлось покинуть Норвегию. Правда, военную операцию союзники все же не отменили — лишь перенесли ее на середину апреля.

Прук просил действовать как можно быстрее. Он, понятно, не подозревал, что один из руководителей абвера решил выдать планы военных британцам. Звали его, конечно, полковник Остер.

В начале апреля, когда операция должна была вот-вот начаться, полковник задумался, как можно помешать вторжению. «Не могу понять англичан, — размышлял Остер в начале апреля, находясь в кабинете Канариса. — Достаточно им продемонстрировать свою мощь, и я уверен, что операция будет отменена. Впору предупредить британцев, чтобы остановить войну».

Неуместное замечание друга адмирал оставил без внимания. В эти дни он уже не колебался: 9 апреля в 5.15 начинается операция «Весерубунг». Теперь уже полный адмирал — 1 апреля приказом Гитлера он был повышен в звании, — словно заправский фельдфебель, требовал от своих подчиненных строжайшего выполнения обязанностей.

Так что Остеру пришлось действовать на свой страх и риск.

3 апреля он попросил Мюллера предупредить своих ватиканских знакомых, что Норвегии грозит опасность. Потом встретился с Засом: пусть тот известит нидерландские, британские и скандинавские ведомства. Обоим — и Мюллеру, и Засу — он сказал все, что знал: между 8 и 10 апреля начнется операция вермахта на севере.

«Вот в этой точке, — он показал на южную оконечность Норвегии, — английский флот нападет на немецкий войсковой транспорт, и потом все кончено». Такого поражения Гитлер не вынесет.

Однако Остер ошибался. Все его хлопоты были напрасны.

Нидерландский генштаб получил донесение Заса, но не передал его британцам. Советник посольства Станг не пожелал сообщить своему правительству «глупую сплетню», хотя и доложил посланнику. Норвежцы все-таки объявили мобилизацию еще до нападения Германии, но случилось это лишь за несколько часов до высадки десанта. Английский флот готовился напасть на немецкий войсковой транспорт, но британским спецслужбам не удалось узнать, когда именно начнется вторжение немцев. Поэтому корабли вышли в море лишь 7 апреля.

Итак, Остер зря рисковал жизнью и честью. Союзники были глухи и беспечны.

ИГРА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Ранним утром 9 апреля немецкая армия пришла в движение с точностью часового механизма. Она не встретила серьезного сопротивления ни в Дании, ни в Норвегии. Не успели скандинавы, что называется, глазом моргнуть, как парашютисты заняли аэродромы, казармы и прочие ключевые пункты.

Британцы опоздали на 3 дня. Лишь 12 апреля к западному берегу Норвегии подошла британская флотилия. С кораблей пытались высадить десант, но безуспешно. После двухнедельных боев экспедиционный корпус вернулся в Англию.

Полковник Остер оторопело глядел на своих коллег, которые своим усердием лили воду на мельницу диктатора. Агенты абвера уберегли от подрыва мосты на железной дороге в Дании, арестовали и передали гестаповцам подозрительных лиц в ходе операции «Сан-Суси», с успехом прервали связь между частями скандинавов…

В итоге даже самые ворчливые генералы уже не думали ни о каких путчах. Военные начинали верить, что и на западном фронте удача повернется к ним лицом. Повеселел и Гальдер. Ему казалось, что после победы на Западе Гитлер сам смягчит свой режим.

Лишь Остер оставался недоволен. Он сжег за собой все мосты, не задумывался больше, правильно ли поступает… А задуматься стоило бы: неужто сотрудник одной из лучших разведок в мире (каковой почему-то считался абвер) всерьез полагал, что западные правительства поверят сомнительным анонимным донесениям?

Аналогичное недоверие встретила подобная информация и в Брюсселе. Возможно, Бельгию просто хотят запугать, решили там, выслушав своего посланника.

Раздосадованный Мюллер решил покинуть Рим. В Германии Остер встречает его новым известием: наступление начнется 5 мая. Потом дату переносят несколько раз, и такая неразбериха окончательно дискредитирует Мюллера и его источник.

Наконец, 9 мая в абвере стало известно, что точную дату наступления Гитлер назовет именно сегодня, в 20.45.

В этот вечер Остер не мог найти себе места. В 19.00 к нему зашел Зас. Оба нервничали. Остер предположил, что все могут опять отложить. Действительно, в 20.45 выяснилось, что решение переносится на час. Остер вместе с Засом, наплевав на конспирацию, садятся в такси и едут на набережную Тирпица. Голландец остался в машине, а полковник поспешил в свой служебный кабинет.

Через 20 минут он вернулся. Вскочил в ждавший его автомобиль, торопливо произнес: «Зас, взрывайте мосты на Маасе! Отмены приказа больше не будет!»

«После этого я помчался в посольство, куда пригласил также бельгийского военного атташе, — вспоминал впоследствии Зас. — Едва бельгиец услышал новость, как тут же убежал, а я заказал разговор с военным министерством в Гааге». И по открытому каналу связи сообщил дежурному, что завтра на рассвете надо держать ухо востро, поскольку получено письмо 210. К счастью, собеседник на том конце провода помнил код, согласно которому «200» означало вторжение, а две последние цифры — его точную дату.

Казалось бы, дело сделано. Однако нидерландская спецслужба не доверяла берлинскому атташе. Ее шеф, полковник ван де Плааске, через полтора часа перезвонил Засу, долго и нудно выспрашивал, так ли действительно плохи сведения, что он передал…

В общем, Остер и на сей раз, по существу, ничем не помог союзникам. Слишком мало времени оставалось до начала войны. К тому же голландское правительство не решилось объявить всеобщую мобилизацию. Оно лишь усилило пограничную службу и объявило чрезвычайное положение. В Бельгии тоже боялись немецких провокаций и медлили. Только когда рано утром 10 мая в небе над Бельгией и Нидерландами появились немецкие самолеты, власти поняли, что пришла война.

Вся мощь немецкой армии обрушилась на две небольшие страны. И впереди, между прочим, шли абверовцы. Переодетые полицейскими, бойцы из взвода обер-лейтенанта Вальтера, например, спокойно поднялись на мост через Маас и внезапно напали на охрану. Путь танкам Роммеля был открыт.

Канарис был ошеломлен стремительным наступлением немецких войск. В эти дни он вообще забыл о своей неприязни к фюреру. Он с гордостью выслушивает любую похвалу в адрес абвера. Адмирал был откровенно рад, что он и его люди так отличились в глазах Гитлера.

На набережной Тирпица уже звенели бокалы с шампанским, как вдруг Канарису сообщили, что еще месяц назад союзникам кто-то выдал дату наступления на западном фронте. Сотрудники Геринга дешифровали телеграммы, отправленные бельгийским посланником Ниувенхусом 2 и 3 мая; они обратили также внимание на разговоры военного атташе Заса со своим нидерландским начальством в ночь накануне наступления. Такие же отчеты получили Гитлер и Гейдрих. Подполковник Иоахим Роледер из подотдела абвер-III F и сотрудники главного управления имперской безопасности (РСХА) начали следствие.

Это сообщение распространилось по «дому на набережной», словно степной пожар.

С тяжелым сердцем глядел Канарис на лежавший перед ним отчет. Он сразу понял, кто информировал бельгийского посланника в Риме. Он вызвал Мюллера в Берлин, показал ему злополучный отчет и спросил напрямик: «Это ваша работа?» Мюллер уклонился от ответа. Он, впрочем, был и не нужен.

И тут шеф абвера предложил неожиданный выход. Он направит Мюллера в Рим своим агентом по особым поручениям, и пусть он выяснит, кто же передал важную информацию иностранным дипломатам. «Конечно, я согласился, — вспоминал Мюллер. — Адмирал просил меня расследовать мой собственный проступок. Как можно было лучше замести следы?..»

Ход, казалось бы, вполне в духе Канариса. Однако многие историки сомневаются в правдивости Мюллера. Более того, Роледер вскоре выяснил, что Мюллер и Зас были лишь пособниками некоего «третьего лица», сотрудника абвера, а именно полковника Остера.

Однако некоторое время подполковник Роледер не мог поверить самому себе. Он никак не мог понять, каким образом немецкий офицер в своей неприязни к режиму сумел зайти так далеко, что предал своих собственных друзей и пытался погубить армию, которой присягал служить! Кроме того, контрразведчик Роледер изумился: как мог офицер абвера действовать столь опрометчиво, на глазах у гестапо выбалтывать государственные тайны?!

Роледер решил проверить свои сомнения самым радикальным образом — он направился к подозреваемому. В кабинете начальника центрального отдела находился также Донаньи. Подполковник доложил своему старшему товарищу последние результаты расследования и резюмировал: предателями являются обер-лейтенант Мюллер и полковник Остер, то есть вы сами! Обвиняемый онемел. Однако уже через мгновение он взорвался и запротестовал. Стал возражать и Донаньи: это — лживые домыслы!

Однако просто так Роледера было не пронять. Он предложил Остеру пройти к шефу. Взбудораженные офицеры спешно проследовали к Канарису. Оцепенел и адмирал, услышав доклад следователя. Остер снова отрицал обвинения. Вот его главный аргумент: основные улики собраны в Риме; тамошний агент давно завидует более удачливому Мюллеру. Шеф абвера слушал, не вмешиваясь в перепалку.

Можно только гадать, что он чувствовал в ту минуту. Рушился целый мир внутри него. Ханс Остер, старый его друг, с которым столько говорено, столько пережито, начальник штаба абвера, руководитель его центрального отдела, — он стал предателем!

Канарис понимал, что Остер действовал не из каких-то корыстных, низменных побуждений. Однако что это могло изменить! Теперь между ними встала непреодолимая стена. Канарис тоже был противником режима, тоже мечтал о его свержении, однако предать ради того родину он никогда бы не смог. Он потерял друга.

Впрочем, чувство старой дружбы все-таки пересилило ужас от содеянного. Адмирал возразил Роле-деру: доказательства и верно неубедительны. Следователь стал возражать: надо хотя бы запретить Мюллеру общаться со своими ватиканскими знакомыми. Канарис согласился, а затем выпроводил Роледера. Однако тот не унимался. Через пару дней шеф абвера снова вызвал к себе настойчивого сотрудника.

Он потребовал от него копии материалов по делу и сказал, что запретил полковнику Остеру поддерживать связь с агентом Мюллером. Роледер досадовал, что начальник почти не слушает его. Тогда он заметил шефу: «Те же выводы, что сделал я, с таким же успехом могло бы сделать гестапо. Подумайте, чем это могло бы обернуться для нашего ведомства и лично для вас».

Тем временем Остеру и его друзьям стала угрожать новая опасность. 11 июня в Берлин был вызван подполковник Прук. Недавно он прислал отчет, где очень резко отозвался о жестокости, чинимой гестапо и СД в Норвегии. Рапорт окончательно расстроил Канариса — он вовсе не хотел сейчас ссориться с главным управлением имперской безопасности.

Прогуливаясь в ожидании аудиенции по зданию абвера, Прук узнал о следствии, которое проводил Роледер. Хотя сам он очень критично относился к режиму, но заниматься заговорами в разгар войны считал делом порочным. Он рассказал о случившемся жене: офицеры абвера интригуют против фюрера!

Та вспомнила, что и в руководстве СС засели люди, которые недовольны Гитлером и жаждут его падения. Недолго думая и не советуясь с мужем, Кэти Прук, «честная немецкая женщина», написала письмо самому Канарису. Она жаловалась, что безответственные люди, проникшие в абвер и СС, мечтают устранить Гитлера. Она даже знала их имена: штурмбаннфюрер СС Хофман, а также сотрудники абвера Остер, Донаньи и Мюллер. Прочитав простодушный донос, Канарис разволновался: какая-то баба готова выдать все тайны. Адмирал отреагировал быстро и довольно жестко; оказывается, он мог быть и таким, когда дело заходило о его собственном благополучии…

Он тут же продиктовал письмо Гиммлеру, в котором настойчиво просил арестовать «безумную» фрау Прук и запереть ее в сумасшедший дом. Он упомянул, как она порочит руководство СС, заботливо умолчав об абвере. Одновременно он потребовал от Прука развестись с женой и подать в отставку.

Через несколько дней, в июне 1940 года, Прук оставил службу. Практически одновременно отреагировал и Гиммлер: фрау Прук была арестована. Однако гестаповец, арестовавший ее, — уголовный инспектор Хуго Хофман, — усомнился, так ли верен диагноз. «Фрау Прук в первый день своего допроса не произвела впечатление умалишенной», — рапортовал он.

В последующие дни выяснилось, что адмирал утаил часть правды. Оказывается, в письме обвинялись и сотрудники абвера.

Канарис снова попал в переплет. Теперь гестапо могло вплотную заняться абвером. Однако и на этот раз адмиралу повезло. Гестаповец Хофман вовсе не был нацистом. Вместо прямых обвинений, повторяемых бедной фрау Прук, он оставил в материалах дела расплывчатую запись: дескать, женщина сообщает, что в абвере «тоже не все в порядке». Тревожить начальство Хофман не стал.

Так дело было прикрыто в очередной раз… Врачи объявили, что фрау Прук «больна шизофренией». Ее на некоторое время поместили в одно из лечебных заведений. Подполковник в отставке Прук развелся с нею.

«Только после 20 июля 1944 года мне стало ясно, что обвинения фрау Прук в адрес ведомства Канариса в полной мере были правдивы», — признал Хуго Хофман.

Это была последняя дружеская услуга, которую Канарис оказал Остеру. Теперь они почти не разговаривали. Шеф абвера велел своему подчиненному прекратить все сношения с Мюллером и уничтожить материалы, относящиеся к планам путчей 1938–1940 годов. Оказалось, что в служебных сейфах Донаньи и Остера все еще заботливо сохранялись давнишние прокламации, планы, программы.

Однако Донаньи так и не выполнил приказ. Позднее он объяснил свой поступок так: «Я не уничтожил документы, потому что хотел когда-нибудь доказать, что мы, штатские, тоже что-то делали. Если бы все удалось, генералы наверняка приписали бы все себе…»

Сам Канарис больше не интересовался заговорами и мятежами. По его мнению, никто не мог изменить судьбу Германии. Она была предначертана свыше.

Адмирал терял последних своих соратников и собеседников. Он с обреченностью ждал развязки. Ждал невиданных бурь и потрясений и сознавал, что пережить их вряд ли удастся.