Адмирал Канарис — «Железный» адмирал

Сотрудники СД были беспощадными дилетантами. Так, например, там были убеждены, что террор 1937 года в СССР стал делом рук «коварных евреев». Тухачевский, по их мнению, принадлежал «к западническо-еврейско-масонским силам и действовал в том же русле, что и остальные троцкисты, хотя и с большей осмотрительностью».

Сотрудники Гейдриха и организаторы кремлевских процессов оказались на деле ягодами одного поля. Канарис опасался их беспринципности, напористости и железной хватки.

ГЕНЕРАЛЬСКИЙ СКАНДАЛ

Главным событием той зимы стала свадьба военного министра. Канарис узнал о ней 22 января 1938 года, вернувшись из Испании. Контр-адмирал не был особенно удивлен. Он слышал, что вдовец Бломберг любил ночами шататься по злачным местам Берлина. Шептались и о том, что у него шашни с официанткой из ресторанчика «Белый олень». И вот сообщение: «Военный министр генерал-фельдмаршал Бломберг вступил в брак с фройляйн Грун. Свидетелями выступали фюрер и генерал-полковник Геринг».

После короткого свадебного приема молодожены тотчас отправились в путешествие. И никто, даже «хитрый лис» Канарис, не почувствовал запаха жареного. А между тем скандал уже разгорался.

Утром 22 января Хельмут Мюллер, однофамилец знаменитого шефа гестапо, получил конверт с порнографическими снимками. Бегло глянув на карточки, он хотел отправить их, как обычно, в архив, но помощник остановил шефа: «Посмотрите-ка внимательно, кто на них изображен…»

Мюллер всмотрелся: блондинка, стриженная под мальчика, хорошо сложенная. Из одежды на ней лишь жемчужное ожерелье… Подпись на обороте объяснила многое: «Грун Луиза-Маргарита». Неужто новоявленная жена Бломберга?!

Мюллер поспешил к своему шефу — директору уголовной полиции, штурмбанфюреру СС Артуру Небе — и доложил ему о том, что разузнал. Небе склонился над снимками и побледнел: «Подумать только, эта баба целовала руку фюреру!»

Небе был бы рад уничтожить эти фотографии, поскольку хорошо сознавал, как скверно придется вождям вермахта, когда станет известно о пламенной любви генерала и проститутки. Однако осторожность, опыт советовали ему не уничтожать улики: слишком многим о них уже известно.

И все же что делать с этими снимками? Кому их передать? Субординация предписывала ему вручить находку своему начальнику, Гейдриху. Однако делать это было никак нельзя. Эсэсовцы давно пытаются подмять вермахт, и такие снимки им только на руку. Гейдрих примется шантажировать Бломберга и иже с ним.

В раздумьях Небе решил посоветоваться с начальником управления берлинской полиции графом Вольфом Генрихом фон Гелльдорфом, благо уголовная полиция помещалась в том же здании. И граф помог. Он вспомнил, что в последнем номере «Дойче альгемайне цайтунг» было объявление о том, что генерал артиллерии Вильгельм Кейтель извещает о помолвке своего сына, Карла-Хайнца, с дочерью фельдмаршала, Доротеей фон Бломберг. Вот к кому надо обратиться, чтобы предостеречь министра!

Гелльдорф поехал в министерство, разложил перед генералом снимки и досье на Луизу-Маргариту Грун. «Можете ли вы подтвердить, что женщина, запечатленная на снимках, и есть фрау фон Бломберг?» — спросил начальник полиции. Кейтель развел руками: он еще ни разу не видел новую жену фельдмаршала. Тогда полицейский потребовал: немедленно предъявите снимки Бломбергу! Кейтель попробовал разыскать министра по телефону, но того не было ни на работе, ни дома. В ту субботу министр выехал в Эбервальде, где хотел уладить проблемы с наследством.

Постепенно до Кейтеля начало доходить, какая буря надвигается на министерство. Но вместо того чтобы дейстововать, он беспомощно вцепился в свой стол. «Быть может, мы уничтожим их?» — пролепетал он, глядя на полицейского. Тот лишь покачал головой: нет, это не выход.

В конце концов полицейский покинул министерство — долго находиться здесь было небезопасно для него самого.

А генерал так и не собрался с мыслями. Он даже не предупредил Бломберга, когда тот вернулся в Берлин, не удосужился проверить догадки полицейских. Ему бы снять телефонную трубку, набрать номер Канариса, позвать его на помощь! Абвер за час бы выяснил, на какой-такой фройляйн Грун женился министр. В телефонном справочнике Берлина имелись всего четыре женщины по фамилии Грун, причем Луиза-Маргарита жила по соседству с абвером — на Айзенахерштрассе, 118.

Вместо этого Кейтель на прощанье подал своему посетителю пагубный совет. Он предложил разыскать Геринга, который уж точно знает, как выглядит новая жена Бломберга. Кейтелю так понравилась эта идея, что он не удержался и сам позвонил Герингу, предупреждая о визите начальника полиции. Ничего худшего он не мог выдумать — разве что донести на своего шефа Гиммлеру! Герман Геринг, главнокомандующий ВВС и второй человек в рейхе, как никто другой жаждал скинуть министра и занять его пост.

И вот теперь ему сдали козырную карту.

С первых же слов тот понял, что Бломбергу уже не усидеть в своем кресле. Он опорочил честь прусского офицера и немедленно должен уйти. Кто же станет его преемником? Наверное, генерал-полковник барон Вернер фон Фрич, главнокомандующий сухопутными войсками.

Геринг мог помешать и этому. В гестапо хранились протоколы одного давнего допроса. Там говорилось, что Фрич — гомосексуалист, что он приезжает на берлинский вокзал, находит юнцов и занимается с ними развратом.

В 1936 году эти документы уже показывали Гитлеру, но он приказал уничтожить их. Однако Геринг, основатель гестапо, все еще пользовался влиянием на Принц-Альбрехтштрассе. По его просьбе с протоколов сняли копии и сохранили их.

Вечером 24 января 1938 года Геринг поехал в рейхсканцелярию. Назревал грандиозный скандал. Среди встретившихся ему министров и адъютантов Геринг — блестящий актер — ловко разбрасывал семена смутных, дурных предчувствий. В воздухе пахло грозой.

«В чем дело?» — не выдержал адъютант Гитлера Фриц Видеман. Адъютант Геринга Боденшатц шепнул ему: «Бломбергу придется уйти, он женился на шлюхе!»

Вскоре появился Гитлер. Геринг скользнул в его кабинет и в самых драматичных выражениях расписал проступок военного министра. Фотографии, с которых на фюрера смотрела фрау Бломберг, облаченная в одно лишь жемчужное ожерелье, прекрасно иллюстрировали рассказ.

Тут же Геринг намекнул фюреру, что Фрич тоже хорош — завтра будет представлено досье и на него. Действительно, на следующее утро на письменном столе Гитлера оказались все те же несгораемые протоколы. Геринг хорошо помнил, что за три года до этого Гитлер приказал расстрелять на месте Эдмунда Хейнеса — одного из руководителей штурмовых отрядов, когда того застигли в кровати с молодым любовником.

Фюрер был в шоке. Его доверие к прусским военным пошатнулось. Впрочем, в нем тут же встрепенулся инстинкт политика. Он почувствовал, что может обратить случившееся в свою пользу. Есть повод разогнать верхушку вермахта и самому возглавить немецкую армию.

Гитлер тут же вынес решение: военный министр должен уйти в отставку; против Фрича начать следствие и вынудить его уйти; Герингу присвоить звание генерал-фельдмаршала… Но вся власть над армией отныне будет принадлежать ему, Гитлеру, верховному главнокомандующему вермахта.

26 января Кейтель узнал, какую глупость сморозил. Потрясенный, со слезами на глазах, он объявил начальникам отделов об отставке фельдмаршала.

Только в этот день Канарису стало известно, что над вермахтом пронеслась буря, да и то без особых подробностей: Кейтель не решался рассказать о них даже близким своим сотрудникам. Лишь на следующий день он узнал о «деле Бломберга» от своей агентуры.

Еще не зная, что центральную роль в этой истории играют Геринг и, конечно, Гитлер, он понял одно: люди, раздувшие это дело, стремились обезглавить вермахт. После истории с Тухачевским шеф абвера был убежден, что Гейдрих и его приспешники пойдут на любое преступление, чтобы выполнить волю Гитлера. От этих людей можно ожидать чего угодно.

«Дело Бломберга» стало поворотным событием в судьбе Канариса, рубежом, после которого он начинает избавляться от всех своих иллюзий. Он все отчетливее, все беспощаднее видит суть гитлеризма.

В это время адмирал, видимо, и сделал ставку на подполковника Ханса Остера, сотрудника абвера-III. Канарис и Остер дружили уже давно, хотя со стороны они казались странной парой. Остер, сын саксонского пастора, 1887 года рождения, — человек храбрый, очень темпераментный. Легко вскипал, увлекался женщинами, обожал лошадей. Рядом с Канарисом — погруженным в себя человеком, говорящим полушепотом, — Остер выглядел полным его антиподом.

Тем не менее, познакомившись в 1931 году в штабе 6-й дивизии в Мюнстере, они довольно быстро сошлись. Оба были людьми одного поколения, убежденными монархистами. Оба предчувствовали скорый конец «хрупкого партийного государства», как называл его Остер, и реставрацию привычной немцам сильной державы, основанной на послушании и приказе, управляемой диктатором. Канарис понял, что под маской нахала и циника скрывается очень серьезная натура, офицер, который пытается остаться «порядочным парнем» при любых обстоятельствах.

Впрочем, время от времени выдержка и благоразумие все же изменяли Остеру. Он был уже офицером генштаба, когда в 1932 году, будучи человеком семейным, увлекся женой одного резервиста и угодил под офицерский суд чести, который вынудил его уйти в отставку.

Он месяцами перебивался случайными заработками, пока знакомые (возможно, сам Канарис) не устроили ему встречу с тогдашним начальником абвера Патцигом. Тот рискнул взять его на работу.

Вскоре над рабочим местом Остера уже висела табличка с сербской поговоркой: «Орел мух не ест». Надпись звучала как вызов: дескать, он, Остер, не намерен пробавляться мелочами… Патциг вскоре почувствовал это. «Он хотел оккупировать мою приемную, — вспоминал бывший шеф абвера, — и решать, кого из посетителей я должен принять, а кого нет».

Патциг поспешил отправить чересчур усердного работника в абвер-III, где тот с удовольствием погрузился в мир интриг и заговоров. Однако, присмотревшись к повадкам новых властей Германии, он был потрясен: такой грязи наверху он не представлял. А ведь, как большинство военных, он поначалу приветствовал приход Гитлера. От национал-социалистов он ожидал «возвращения к старым традициям». Однако, собирая служебную информацию, он вскоре убедился, что всюду царит презрение к приличиям и морали. Это особенно ранило сына священника. Волна убийств, прокатившаяся по стране 30 июня 1934 года, приоткрыла ему новую ипостась варваров, захвативших власть в Германии.

Конечно, Остер не стал принципиальным противником национал-социалистского режима, но антипатия к определенным политикам в нем нарастала.

Со временем возле Остера группируются люди, недовольные нацизмом. Они раньше других заметили, что Германия Гитлера нависла над бездной.

Впрочем, поначалу Канарис, занятый текучкой, не прислушивался к их мнению. Он был занят другим. Сам Кейтель рассказывает шефу абвера, что же случилось с Бломбергом и Фричем. Утром 28 января Кейтеля вызвал Гитлер и сообщил, какие перемены ждут вермахт. Он сам возглавит военное министерство, Кейтель сохранит за собой штаб; Фрич же должен уйти.

Вскоре о том же по своим каналам узнает и Остер. Генерал-полковника Фрича уже дважды допрашивали в гестапо! А ведь раньше гестаповцы не смели тронуть и самого захудалого пехотинца!

Остер со всех ног мчится к Канарису. Оба пришли к выводу: Фрича надо спасать, эсэсовцам нечего делать в вермахте.

Канарис обращается к своим знакомым в высших армейских кругах и просит их помочь Фричу. Один из них, адъютант Гитлера полковник Моссбах, поплатится даже должностью за желание помочь опальному генералу. Но большинство заняло выжидательную позицию. Скажем, когда, забыв о прежних распрях, Канарис сообщает все подробности Беку, начальнику генштаба сухопутных войск (ведь именно эти войска возглавлял Фрич), тот ни на что не мог решиться. Конечно, генерал-полковнику надо бы помочь, но «желательно в тактичной форме» — а вдруг он все-таки гомосексуалист.

Глядя на него, шеф абвера вспоминает слова французского маршала Мак-Магона: «Генералы — люди, у которых меньше всего мужества в этом мире».

Что ж, если командование сухопутных войск не решается защитить своего генерала, придется поступить по-другому. Надо опровергнуть обвинения. А для этого еще точнее разузнать их подоплеку. Канарис поручает эту щекотливую операцию Остеру.

Главным осведомителем Остера стал обер-регирунгсрат доктор Иоганнес (Ханс) фон Донаньи. Он был референтом министра юстиции Гюртнера и внимательно изучил «дело Фрича».

Блестящий юрист, сын пианиста и зять евангелического богослова Дитриха Бонхеффера сделал карьеру удивительно быстро. В 29 лет стал прокурором; в 31 год — обер-регирунгсратом. Однако в 1936 году завистники в министерстве раскопали, что дед его по матери, наверное, не был арийцем. Донаньи с трудом удержался на службе и благодарности к новому режиму за это не испытывал.

С того времени он начинает составлять «Хронику», куда вносит все известия о злодеяниях фашистов, попадающие в министерство. В конце концов он пришел к выводу, что у истоков всего этого безобразия стоял один-единственный человек — Гитлер. Устранить его — значит освободить страну от раковой язвы, разъедавшей ее мораль.

Как же устранить Гитлера? Можно было бы совершить покушение, но кто исполнит его? Читая документы по делу Фрича, Донаньи убедился, что гестапо по первому же приказу вождя сокрушит любых его противников. Единственная сила, что может спасти страну, — вермахт.

Поэтому, когда Донаньи поручили дать экспертизу по делу Фрича, он рекомендовал судить того «судом высших командующих вермахта». К ним надо добавить обоих председателей судебных коллегий имперского военного суда. Таким образом юрист надеялся избавить генерала от суда гестаповцев, пусть даже сам фюрер хотел бы этого.

Гитлер был вынужден согласиться с таким составом судей: в конце концов, генерал ведь был военным. Однако он разрешил гестапо провести параллельное расследование, а Геринга назначил председателем суда. Кроме того, возглавить следствие фюрер поручил боязливому и осторожному военному судье Бирону, а не Карлу Заку, которого предлагала юстиция вермахта. Правда, военному судье Заку — давнему знакомому Донаньи — удалось стать помощником Бирона; он же должен был вести протокол заседания.

Канарису Донаньи очень понравился. Он отметил для себя, что этого точного в словах, бесстрастного интеллектуала надо бы убедить работать на абвер. Правда, адмирал все еще не разделял его нелицеприятные отзывы о Гитлере, но холодные, рациональные фразы даже по этому поводу нравились Канарису больше, чем ахи и охи Остера.

Юрист Донаньи, наконец, детально объяснил, в чем обвиняют Фрича. В 1935 году в Берлине был арестован злостный рецидивист Отто Шмидт. По какой-то непонятной причине (возможно, желая скандально прославиться) он начал называть имена всех известных ему гомосексуалистов. В протоколах допросов мелькали сотни имен — среди них и «генерал Фрич».

Все протоколы, естественно, передали в «центральный отдел по борьбе с гомосексуализмом», который существовал при гестапо и нещадно расправлялся с поклонниками однополой любви. Руководил отделом Йозеф Майзингер — человек очень примитивный, зато старый нацист, с хорошими связями. Они и помогли ему выдвинуться в число руководителей гестапо. Майзингер прочитал признания Шмидта и остолбенел, наткнувшись на «генерала Фрича». Неужели это тот самый командующий сухопутными войсками, который так невзлюбил СС?

В июле 1936 года Майзингер велел провести опознание — показать заключенному Шмидту серию фотокарточек. Чтобы показать, как топорно работал Майзингер, скажем, что под каждой из фотографий были указаны имя и должность запечатленного здесь человека. И «опознание», естественно, состоялось.

В чем же конкретно Шмидт мог обвинить генерала? Дело было ноябрьским вечером 1933 года. Шмидт стоял в вестибюле берлинского вокзала Ван-нзее. Ему бросился в глаза какой-то мужчина: темное пальто с коричневым меховым воротником, темная шляпа, пенсне и белый платок, укутавший горло. Рядом с мужчиной шел некий Мартин Вайнгерт-нер — молодой человек, зарабатывавший на жизнь проституцией. Они покинули вокзал и перешли на соседнюю темную улицу. «Там, — сказал Шмидт, — я увидел, как они совершают половой акт».

Вскоре мужчина вернулся и направился в сторону лежавшей поблизости Потсдамской площади, где находился вокзал кольцевой железной дороги. Шмидт пошел за ним, остановил его, представился «комиссаром уголовной полиции Крегером» и откровенно объяснил, что он все видел. Неизвестный сказал, что он генерал фон Фрич, у него есть документы, и он показал их. Справа вверху Шмидт отчетливо видел надпись «фон Фрич». «Полицейский» потребовал у генерала пару тысяч марок, чтобы замять дело, однако у того была с собой лишь сотня марок. После этого они поехали в берлинский район Лихтерфельде. В доме 21 по Фердинандштрассе «генерал Фрич» скрылся.

Спустя десять минут мужчина вернулся, сунул «полицейскому» 500 марок и посулил тысячу на следующий день. Мошенник получил и эту сумму; вдобавок ему была обещана еще одна тысяча. Последние деньги «Фрич» передал ему в середине января 1934 года в зале ожидания второго класса на вокзале в Лихтерфельде — причем на этот раз Шмидт явился вместе с приятелем, рабочим Хайтером.

В июле — августе 1936 года Майзингер изучал показания мошенника. 20 августа их подтвердил и его сообщник Хайтер. Сенсационные документы были поскорее доставлены Гитлеру. Однако в то время ссориться с вермахтом фюрер не решался. Он приказал Гиммлеру сжечь «это говно». И вот только теперь, когда разгорелся скандал с Бломбергом, Геринг вспомнил о тех документах, и началось серьезное разбирательство.

Впрочем, самому фюреру хотелось бы одного — потихоньку отправить Фрича в отставку. Если тот уйдет сам, никакого суда не будет. Гитлер просил своего адъютанта Хоссбаха намекнуть об этом опальному генералу. Тот же резко оспаривал все обвинения: «Я обосран и оболган!»

Канарис внимательно выслушал доклад. С этого дня его сотрудники помогают следствию, заодно перепроверяя все данные. Вечером 31 января Остер узнает от Гизевиуса удивительную новость. Директор уголовной полиции Небе сообщил, что в «так называемом деле Фрича» произошла путаница. Гестаповцы спутали Фрича совсем с другим человеком. «Гейдрих и Гиммлер знали об этом. Однако они приняли все мыслимые меры, чтобы скрыть подлог». Этот ляп дорого может стоить гестапо.

Произошло следующее. Майзингер находился в отпуске, и к материалам по делу Фрича допустили старшего инспектора уголовной полиции Франца Йозефа Хубера, участвовавшего в новом расследовании. 27 января тот стал рыться в бумагах и вскоре нашел поразительный документ.

Ему на глаза попалась выписка из сберегательной книжки № 10220 (Дрезденский банк, депозитная касса 49). Владельцем книжки был ротмистр в отставке Ахим фон Фриш. В сроки, указанные мошенником Шмидтом, оттуда были сняты названные им суммы. Хубер понял: гестаповцы давно знают, что генерал-полковник Фрич невиновен, что Шмидт вымогал деньги совсем у другого офицера! Правда, Хубер решил, что во всем виноваты люди Майзингера. Поэтому он отправился к самому Гиммлеру и рассказал о находке. Шеф СС поблагодарил своего не в меру усердного сотрудника: «Спасибо, вы хорошо сделали свое дело». И снова воцарилось молчание, будто и не было никакой находки.

Канарис принялся обдумывать, чем может обернуться этот ляп. Если удастся доказать подлог, гестапо оконфузится. Посрамлен будет сам Гитлер, поэтому весь его гнев обрушится на сотрудников тайной полиции. Нужно воспользоваться этой минутой, чтобы приструнить Гейдриха с Гиммлером. Итак, лишь только обнаружится невиновность Фрича, руководителям вермахта надо требовать, чтобы фюрер разогнал всю верхушку гестапо.

В начале февраля Канарис рассказывает о гнусном подлоге Кейтелю и Беку. В тот же день Гизеви-ус составляет подробный отчет о «новых, выявивши-ся недавно обстоятельствах дела» и направляет его Заку, а также заинтересованным командующим родов войск.

Высшие военные чины реагируют по-разному. Так, Кейтель боится, что шеф абвера своими разоблачениями рассорит военных с гестапо и СС. Он просит Канариса быть осторожнее, сдержаннее. И все, по существу, остается, как было.

Тем временем фюрер уже подобрал замену Фричу. Новым командующим сухопутными войсками станет генерал Вальтер фон Браухич — человек слабый, честолюбивый, пообещавший Гитлеру, что «сблизит» армию с национал-социалистским государством. Итак, решено: 4 февраля нация узнаёт, что Бломберг и Фрич ушли в отставку, министр иностранных дел барон фон Нейрат заменен Иоахимом фон Риббентропом, большинство послов отозвано, 16 генералов отправлено на пенсию, еще 44 генерала переведены на другие должности. Наконец, военное министерство преобразовано в верховное главнокомандование вооруженными силами; его начальником штаба сделался Кейтель. Фюрер избавился от всех, кто мешал ему играть ва-банк. Военным министром стал он сам.

Канарис тоже получил повышение по службе. Он стал руководителем управления при верховном главнокомандовании, сохранив за собой отдел абвера. В приказе, подписанном Кейтелем 7 февраля, говорится, что Канарису «подчиняются отделы абвера, снабжения и внутренних дел». Теперь наряду с Кейтелем он также отвечает за отношения между главнокомандованием и партией, полицией, прессой и общественностью.

Когда полномочия Канариса расширились, ему стало легче возбуждать в высших военных чинах неприязнь к гестапо. Сейчас Канарису как никогда нужны были союзники в высших эшелонах вермахта. Следствие по делу Фрича продолжалось, и борьба с гестапо разгоралась с новой остротой.

Тем пикантнее становились сценки, которые можно было каждое утро видеть в Тиргартене. Шеф абвера, любитель двусмысленных игр, все так же прогуливался на лошади в сопровождении двух своих «верных друзей», Гейдриха и Беста, которые наверняка знали, кто стоит за «происками следственной комиссии». Однако постороннему наблюдателю трудно было распознать в трех этих мило болтающих людях заклятых врагов. Но вот они разъезжались по своим «штабам» и начинали строить новые козни друг против друга.

Адмирал продолжал поиски помощников в борьбе с гестапо. Он даже стал обхаживать еще одного участника этого скандала — Геринга. Тот был человеком, одинаково способным как на добро, так и на зло. Единственное, в чем он был постоянен, — предпочитал всегда сражаться «на стороне больших батальонов». Когда дело пахло поражением, Геринг без колебаний присоединялся к победителям. Теперь он остался единственным действующим генерал-фельдмаршалом в немецкой армии, самым высшим в ней чином, и уж кому, как не ему, надо было защитить армию от нападок. Вдобавок он сам был в этой истории несколько обижен, ведь военным министром стал все-таки не он. Почему бы ему с досады не помочь сделать пакость С С?

10 февраля Канарис вместе с Кейтелем приехал к Герингу, и тот с видимой благосклонностью выслушал их.

На следующий день, 11 февраля, Зак принес хорошие новости. Наконец следователям удалось разыскать свидетеля Вайнгертнера. Его считали исчезнувшим, но на самом деле он был арестован гестапо. Вайнгертнер настойчиво уверял, что ни с каким «генерал-полковником» не вступал в связь. Президент военного суда генерал Хайтц был теперь уверен, что Фрича оговорили. Он собирался просить фюрера, чтобы тот прекратил следствие.

Хайтц, Бирон и Зак уже готовились ехать к Гитлеру, как вдруг Канарису пришлось на время выйти из этой игры. Ему приказали срочно «заняться Австрией».

АНШЛЮС

Некоторые. историки утверждают, что Гитлер решил аннексировать Австрию, чтобы отвлечь военных от скандала с их бывшими руководителями. Это не так. Кризис в Австрии спровоцировал человек, который когда-то помог Гитлеру прийти к власти, а теперь стал одной из жертв той перестановки кадров, что разразилась 4 февраля: Франц фон Папен, германский посол в Вене. Узнав, что его увольняют, он решил во что бы то ни стало отстоять свое теплое место. Он побывал у Гитлера и плакался перед ним: его отзывают в тот момент, когда он убедил федерального канцлера Австрии Курта фон Шушни-га пойти на тесное сближение с рейхом.

Фюрер внимательно выслушал его. Он всегда умел извлечь пользу из таких слезных просьб, поэтому вернул Папена в Вену с наказом побыстрее подготовить визит Шушнига. Гитлер решил добиться от него новых уступок. Для этого надо было оказать на Австрию военное давление. Фюрер немедленно вызвал к себе Кейтеля.

12 февраля в резиденции Гитлера в Берхтесгадене и впрямь появился Шушниг. Он вошел в кабинет фюрера, и тот с порога обрушил на него поток упреков. Он, венский канцлер, саботирует австро-германское соглашение, подписанное в 1936 году. Ему надо исправляться. Итак, министерские посты надо передать местным национал-социалистам; шефом полиции назначить кого-нибудь из партайгеноссе; согласовать экономическую и внешнюю политику обеих стран. Шушниг вышел. Члены австрийской делегации закрылись на совещание. Из кабинета фюрера тем временем раздался громкий голос Гитлера: «Кейтеля ко мне!» Послышались шаги генерала. «Что прикажете, мой фюрер?»

Дальнейших слов австрийцы не слышали. Между тем Гитлер, улыбнувшись, сказал Кейтелю: «Ничего, садитесь, пожалуйста». И пояснил, для чего вызвал его…

Австрийские гости уразумели поданный намек. В случае чего войска вермахта всего через несколько часов могли бы вступить в Австрию. Пришлось подписывать бумаги, услужливо поданные Папеном. Шушинг также обещал передать полицию в руки умеренного вождя национал-социалистов Артура Зейсс-Инкварта. Он же становился министром внутренних дел. Правительства обоих государств будут координировать свою политику. В свою очередь, Гитлер запрещал австрийским нацистам заниматься какой-либо нелегальной деятельностью.

Фюрер был в восторге от протоколов, подписанных в Берхтесгадене. Впрочем, он побаивался, что австрийский кабинет министров и президент Миклас — люди, не слышавшие, как грохочут немецкие сапоги, — не согласятся с подписанными договоренностями. А потому приказал Кейтелю еще раз показать мощь немецкой армии. Близ австро-германской границы начались военные маневры. Нашлась работа и для Канариса.

13 февраля Кейтель, вернувшись в Берлин, пригласил к себе домой Канариса и Йодля. Оба гостя узнали, что до 15 февраля Гитлер будет дурачить австрийцев, «намекая на возможные военные меры». Канарису же нужно через своих тамошних агентов немедленно начать сеять слухи о том, что вермахт вот-вот войдет в Австрию.

Канарис тут же начал диктовать: «а) в VII армейском корпусе отменить все отпуска и увольнительные; б) в Мюнхене, Аугсбурге и Регенсбурге собрать все имеющиеся в наличии порожние железнодорожные составы; в) военному атташе в Вене генерал-лейтенанту Муффу прибыть для консультаций в Берлин; г) усилить пограничные посты на австрийской границе; д) таможенным служащим объявить о предстоящих учениях горно-стрелковых бригад в районе Фрайлассинга, Райхенхалла и Берхтесгадена».

Кейтель по телефону сообщил о всех предложениях Гитлеру. В ночь на 14 февраля в 2.40 было получено согласие вождя. Фиктивными маневрами стал руководить сам Канарис. Вместе с майором Пруком, отвечавшим за всю Юго-Восточную Европу, он той же ночью поехал поездом в Мюнхен.

Вскоре Йодль, следивший за событиями в соседней стране, восторженно рапортовал: задуманное «сработало быстро и эффективно. В Австрии полагают, что Германия всерьез готовится к войне».

На самом деле офицеры австрийской разведки, хорошо знавшие коллег из абвера, лишь улыбались, глядя на пышный спектакль, что разыгрывался в Южной Германии.

Впрочем, это не помешало Канарису с восторгом расписывать проведенную операцию перед брига-денфюрером СС Бестом, также приехавшим в Мюнхен.

Тем временем другие участники «дела Фрича» активно действуют. В конце января Остер, Гизевиус и бывший обер-бургомистр Лейпцига Герделер едут в Ганновер, Мюнстер и Лейпциг, пытаясь подбить тамошних окружных командиров выступить против гестапо, но к ним не прислушиваются.

Канарис осудил эти выходки. Для их успеха, считал он, не хватало многого: надежных воинских частей, дельных командиров, продуманного политического плана и, наконец, революционной ситуации.

Остеру же с Гизевиусом недоставало чувства реальности. Канарис называл их «вечными путчистами». В молодости он успел понять, что путчи обычно обречены на провал.

Конечно, он видел подоплеку «дела Бломберга». Видел, что Гитлер рвется к неограниченной власти. «Пожалуй, фюрер очень хорошо понимает душу народных масс и умеет ей завладеть, — рассуждал Канарис, — но он не сознает, что такое долг чести, присущий вермахту и его руководителям». Редко когда офицер столь резко отзывается о своем верховном главнокомандующем. Однако пока что Канарис верит, что и режим, и его руководитель еще могут перемениться к лучшему.

Более того, он не сомневается, что государство обязано иметь свою тайную полицию, то есть Канарис вовсе не хотел бы уничтожать гестапо. Ему пока нужно добиться одного — вытащить Фрича из «дерьма», обезопасить вермахт от интриг и одернуть гестаповцев, которые стали вести себя как чекисты. Для этого во главе гестапо надо поставить какого-нибудь законопослушного генерала.

Тем временем борьба вокруг Фрича разгорелась вновь. 13 февраля Гитлер отклонил прошение Хайт-ца, Бирона и Зака о прекращении следствия. Гестаповцы вновь собираются допрашивать Фрича.

20 февраля на очередном допросе Майзингер разговаривал со старым генералом так хамски, что тот потребовал от Зака внести в протокол следующее заявление: «Подобное обращение не только недостойно меня, оно еще и бесчестит всю армию».

Канарис тут же приказал распространить заявление Фрича. И сам адмирал постарался сообщить высшим чиновникам страны о том, как отвратительно обращались в гестапо с одним из их товарищей. 28 февраля начальники управления полиции Берлина и Потсдама публично клеймят действия гестапо.

Хайтц и его помощники снова пытаются доказать полную невиновность генерала. Им уже удалось опровергнуть некоторые утверждения Шмидта: у Фрича никогда не было удостоверения, описанного мошенником; он никогда не жил в районе Фердинандштрассе. Было несомненно, что свидетель спутал его с кем-то другим.

Человек, который в ноябре 1933 года попался на крючок мошеннику, мог занимать примерно такую же должность, как Фрич, либо мог носить сходную фамилию. Этого человека, несомненно, видели рядом со Шмидтом: например, в январе 1934 года в Лихтерфельде, когда он передавал мошеннику деньги.

1 марта следователи приезжают в зал ожидания на станцию Лихтерфельде и начинают расспрашивать официанток. Кто-то вспоминает, что раньше сюда часто захаживал пожилой офицер, обычно вместе с дамой; он живет поблизости — вроде бы на Фердинандштрассе.

Тут же одного из следователей осеняет идея. Он берет адресный справочник и скользит взглядом вдоль колонки, где перечислены имена людей, проживающих на упомянутой улице. Вот его взгляд замирает на нужной строчке: «фон Фриш, Ахим, ротмистр в отставке». Где он живет? Фердинандштрассе, 20. Рядом с соседним домом остановился мошенник Шмидт, поджидая, пока «генерал» принесет ему деньги. Об этом извещают Бирона и Зака. Они едут по указанному адресу и воочию видят хворого ротмистра и медсестру — даму, вместе с которой он нередко прогуливался.

Все верно! Скандальная история приключилась именно с этим Фришем: вот пальто с меховым воротником, вот расписки за деньги, полученные мошенником. «Кстати, не вы первые интересуетесь той давней историей, — говорит медсестра, — в январе приезжал сотрудник гестапо, он забрал с собой выписки из банковского счета».

Бирон и Зак внесли в протокол признание ротмистра. Один из следователей сразу же поспешил к Фричу, чтобы обрадовать генерала. Однако тот не спешил радоваться. «Фюреру этого будет недостаточно. Он ни во что не желает верить». Не спешил расслабляться и Канарис: он понимал, на что способно гестапо.

Адъютант Хоссбах вообще склонен был видеть все в черном цвете. Он приехал к Канарису и просил его взять свидетеля Фриша под стражу, иначе гестапо уберет опасного очевидца. Канарис возразил: «Ну вы уж чересчур недоверчивы».

На следующий день Ахим фон Фриш исчез. Его арестовало гестапо. К счастью, в последнюю минуту Канарис все же решил подстраховаться и на всякий случай послал к дому на Фердинандштрассе фотографа.

На следующий день перед начальником абвера лежали снимки: эсэсовцы уводят ротмистра Фриша. Он убрал их подальше, как и материалы допроса бывшего ротмистра. И снова предусмотрительность оказалась не лишней — однажды эти материалы спасут ему жизнь.

Итак, для военных юристов все обстоятельства дела были ясны. 10 марта 1938 года в Берлине началось судебное разбирательство. Геринг, командующие родов войск, председатели судебных коллегий вошли в зал. Все присутствующие встали, лишь Фрич демонстративно остался сидеть.

Обвинители, заняв свои места, начали допрашивать Шмидта, как вдруг в зале появился адъютант Гитлера. Он проследовал прямо к Герингу. По рядам судей пробежал шепот. Вскоре все собравшиеся узнали, что Гитлер приказывает командующим немедленно прибыть в рейхсканцелярию. Слушание было отложено. На повестке дня была новая международная трагедия: аншлюс.

Вернувшись в Вену, канцлер Шушниг в полной мере понял, какие протоколы он подписал в Берхтесгадене. Его авторитет в стране пал так сильно, что Шушниг решил действовать — показать, что Австрия — страна свободная.

В ночь на 9 марта он оповестил пятерых своих ближайших помощников (среди них был и Гвидо Цернатто, самый молодой министр в истории Австрии: он стал им в 33 года), что через четыре дня состоится плебисцит: пусть он покажет всем, что австрийцы хотят жить в независимом государстве.

Впрочем, канцлер на самом деле не был так уверен в победе. Помочь противникам Гитлера он решил с помощью разного рода манипуляций. К голосованию допускались лишь лица, достигшие 24 лет, ибо молодежь в стране сплошь и рядом увлекалась национал-социализмом и твердила о Великой Германии. Объявить о проведении плебисцита он решил вечером 9 марта на митинге в Инсбруке. Тогда у его противников останется мало времени, чтобы предпринять что-то в ответ.

Однако секретарша Цернатто выдала эти намерения гитлеровцам. Уже к полудню 9 марта о замысле австрийского канцлера стало известно в Берлине. Фюрер опешил. Он отказывался верить в такую строптивость своих партнеров. Он послал эмиссара в Вену, чтобы отговорить Шушнига от всенародного опроса.

Впрочем, к утру 10 марта он уже придумал, как справиться с непокорной Австрией. В берхтесга-денских протоколах, которые опрометчиво подписал Шушниг, говорится, что обе страны будут вести согласованную политику. Для ее обеспечения Германия вправе разместить в соседней стране свои войска. Их ввод приведет к падению правительства Шушнига, к власти придут национал-социалисты.

Гитлер вызывает Кейтеля и требует от него представить план оккупации Австрии. К своей досаде, фюрер узнает, что такого плана нет. Еще в июне 1937 года Бломберг приказал генштабу сухопутных войск разработать директиву «Отто» — план оккупации Австрии в случае, если там вздумают вернуть к власти Габсбургов. Однако начальник генштаба Бек все еще враждовал с родным министерством и не стал выполнять поручение шефа.

Но когда Гитлер потребовал его к себе, тот оказался вполне готов к докладу: для операции требуются VII и XIII армейские корпуса, а также танковая дивизия. Конечно, возникнут трудности, ведь мобилизационных планов нет, и, «стало быть, все будет выглядеть как импровизация», но справиться можно. Выслушав Бека, Гитлер пояснил, что войска надо «вводить завтра, в субботу, накануне намеченного голосования». Бек ответил, что приказы о мобилизации будут разосланы в воинские части уже сегодня, 10 марта.

После этого разговора Бека — противника экспансионистской политики — как подменили. Фюрер дал ему приказ, фюрер спрашивал его совета. Быть ближайшим помощником вождя — это ли не подобает начальнику генштаба? Он только и поторапливает своих офицеров. Всего через пять часов начальник оперативного управления генерал фон Манштейн подал Беку соотвествующие разработки.

На следующий день войска были подтянуты к границе. Теперь у телефона сидел Геринг и разговаривал с германским посольством в Вене. Он призывал посла нажимать на австрийских политиков. С каждым часом его требования звучали все жестче. Отменить плебисцит. Убрать Шушнига. Назначить канцлером Зейсс-Инкварта. Прислать в Берлин — от имени правительства — телеграмму с просьбой ввести немецкие войска.

Объявлена тревога и по абверу. Его агенты следят за реакцией важнейших европейских держав на предстоящие события в Австрии. Больше всего фюрера беспокоят три страны: Италия, Франция и Великобритания.

Однако с Италией Канарис ничем помочь не может. После создания оси «Берлин — Рим» деятельность абвера в этой стране пришлось прекратить. Тогда Гитлер сам пишет письмо Муссолини, объясняя свои мотивы. Принц Филипп Гессенский спешит отвезти его в Рим. В 22.25 принц звонит фюреру: «Дуче очень, очень по-дружески отнесся к этому делу». Гитлер: «Тогда прошу вас сказать Муссолини, что я никогда этого не забуду».

Войска пришли в движение. Наступили решающие часы и для абвера. Канарис и его помощники дожидались сообщений из-за рубежа. К вечеру 12 марта ни один агент так и не сообщил о какой-либо враждебной реакции во Франции и Великобритании.

Ночь Канарис провел в своем кабинете и утром быстро просмотрел вновь поступившие сводки. Ничего тревожного! Австрия и ее канцлер противостояли Германии в полном одиночестве. У них не было ни союзников, ни друзей.

В абвере подводили итоги: «Согласно сообщениям агентов из Франции, в армии царит спокойствие и соблюдается обычный внутренний распорядок». Никаких военных приготовлений не наблюдалось и в Великобритании.

Гитлер добился очередного триумфа. Войска продвигались вперед без всяких осложнений. Верховный главнокомандующий боялся, что австрийцы окажут сопротивление, что начнутся протесты, волнения, демонстрации. Нет, немецких солдат всюду встречали с ликованием.

Фюрера охватило необычайное воодушевление. Он едет на родину, в Линц. Земляки приветствуют его неистовыми овациями.

Но что теперь делать с Австрией? Задумывая эту операцию, фюрер вовсе не собирался присоединять евГк Германии. Он хотел создать второе национал-социалистское государство, связанное с Германией лишь личной унией. Но вот в Линц на встречу с Гитлером прибыл новый канцлер страны — Зейсс-Инкварт. По его словам, кабинет министров решил, что Австрия войдет в состав Германии. Гитлер расплакался и с трудом выдавил из себя: «Да, правильный политический шаг экономит кровь».

За успехом Германии неотрывно следил Канарис. Наконец, он не выдержал и, не желая оставаться в стороне от великого исторического события, прилетел в Вену. И… опоздал — к этому времени люди из СД уже вовсю хозяйничали в архивах австрийской спецслужбы. Правда, друзья Канариса в министерстве обороны — и прежде всего Эрвин Лахоузен — сумели вывезти оттуда часть важных досье, сохранить их для начальника абвера. Благодаря этим материалам люди Протце разоблачили несколько шпионских организаций, которые действовали в Германии, а руководили ими из Вены.

Австрийская столица между тем ликовала. Сотни тысяч людей собрались, чтобы послушать Гитлера. Был в толпе и Канарис. И снова он убедился, что фюрер — маг. Его голос завораживал толпу. Сверху, с балкона королевского дворца Хофбурга, на обезумевших людей потоком лились слова-заклинания: «В этот час я приношу немецкому народу весть о величайшем деянии всей моей жизни. Я, фюрер и канцлер немецкой нации и рейха, перед лицом истории объявляю, что моя родина вступает в германский рейх».

Если бы в ту минуту Гитлер умер, то в памяти многих немцев он жил бы как величайший в истории государственный деятель немецкой нации. Он осуществил давнюю мечту, сделал то, что не удалось Бисмарку, — объединил весь немецкий народ.

Ках тяжело было шефу абвера возвращаться из праздничной, ликующей Вены в Берлин, где его ждало грязное дело Фрича! Тем не менее долг есть долг… 17 марта судебное заседание возобновилось. Два дня длились юридические препирательства, которые все больше напоминали суд над гестапо.

Геринг быстро понял, куда летят стрелы, и ловко занял место в рядах друзей Фрича. Он зарычал на свидетеля обвинения Шмидта: не собирается ли тот и дальше лгать суду? Геринг кричал до тех пор, пока Шмидт не догадался, что он и впрямь солгал, ведь генерал-полковник был ему незнаком. Адвокат поинтересовался, угрожали ли ему, если он переменит свои первоначальные показания. Шмидт ответил, что Майзингер грозил ему ликвидацией. И хотя тот отверг все обвинения, этот бой гестапо проиграло.

18 марта 1938 года был вынесен приговор: «Признать генерал-полковника в отставке барона фон Фрича невиновным по всем пунктам». В заключительной речи судьи звучали слова о «невероятнейшем оскорблении, нанесенном всей армии».

Для Канариса пришло время свести счеты с людьми в черном. Он неделями наседал на Браухича и Бека, готовясь к этой минуте. Он убедил нового главнокомандующего сухопутными войсками предпринять демарш, как только его предшественник будет оправдан. Цель демарша — урезать права и уменьшить власть гестапо. Канарис давно этого жаждал. Он повторял свой девиз: «Освободить вермахт от кошмарной власти ЧК».

Канарис вместе с Хоссбахом сформулировали обвинения, которые надлежало озвучить генералу Браухичу: гестаповцы самовольно после того, как фюрер распорядился уничтожить материалы, возобновили расследование; при проведении расследования действовали противозаконными методами; вводили Гитлера в заблуждение, уверяя, что вина генерал-полковника фон Фрича доказана. Кроме того, сообщалось и об угрозах Майзингера, обещавшего расправиться со свидетелем.

«Поэтому Майзингер за совершенное им преступление, а именно принуждение свидетеля к даче заведомо ложных показаний, должен нести ответственность согласно параграфу 373 имперского уголовного кодекса». Против остальных сотрудников гестапо, замешанных в этой истории, должно быть начато дисциплинарное расследование.

Но это еще не все. Адъютант Гитлера и шеф абвера требовали «существенного изменения в составе руководства государственной тайной полиции. В первую очередь речь идет о Гиммлере, Гейдрихе, Йосте (СД), Бесте, Майзингере и других. Дальнейшее плодотворное сотрудничество вермахта с руководителями государственной тайной полиции, виновными в клевете на генерал-полковника барона фон Фрича и тем самым причастными к гнусным, оскорбительным выпадам в адрес армии, представляется невозможным».

Знаток людей и дипломат Канарис расчетливо требовал сместить со своих постов ведущих деятелей СС. Он и Хоссбах открыто подсказывали фюреру, что этот демарш «не направлен против института тайной полиции как такового… Можно найти достаточное количество честных и порядочных национал-социалистов, которые выполнят эту ответственную задачу». При демарше нужно избегать всего того, что противная сторона может истолковать «как мятеж, военный путч или действие, направленное против партии».

Кто же должен участвовать в демарше? Авторы воззвания предложили: Браухич, Бек, а также генералы фон Рундштедт, фон Бок и Лист. Чтобы ободрить руководителей сухопутных войск, Канарис и Хоссбах призвали присоединиться к демаршу Кейтеля и Геринга.

Какие же иллюзии питал шеф абвера, видя в ан-тиэсэсовских рядах увертливого Геринга и «Лакей-теля» (как метко окрестили генерала)?.. Да в генералах ему товарищей не было! Браухич позабыл о всех прежних обещаниях, а все компрометирующие бумаги бросил в огонь. Бек, обрадованный, что о нем вспомнил Гитлер, и слышать не хотел ни о каких демаршах. Третий генерал из «списка Канариса» — Рундштедт — наотрез отказался воевать с такой мощной организацией, как гестапо. Отказом он ответил и Фричу.

Оправданный офицер в порыве запоздалой ярости решил вызвать обидчика, Гиммлера, на дуэль. Стреляться! С этим человеком только стреляться! В секунданты он выбрал своего товарища, Рундштедта. Ему надлежало прийти к Гиммлеру и передать письменный вызов на дуэль. Рундштедт перетрусил. Целыми днями он в растерянности ходил возле крамольного листка бумаги, пока не надумал отговорить Фрича. Вот его довод: не нужно углублять пропасть, разделяющую армию и режим.

Так Канарис получил еще один урок. Генералы, считающие себя хранителями армейских традиций, не отомстили за клеветническую кампанию, развязанную против их главнокомандующего, не наказали изобличенного уже виновника этой постыдной травли.

И шеф абвера смирился. Тем более что гестапо само наказало некоторых второстепенных лиц: Майзингера отправили работать в архив, на других были наложены дисциплинарные взыскания. Гитлер формально реабилитировал Фрича, предоставив ему должность: взамен сухопутных сил под начало ему был отдан 12-й артиллерийский полк.

Ну а прохожие, гулявшие по утрам в Тиргартене, снова стали встречать неразлучную троицу «друзей» — всадников Гейдриха, Канариса, Беста. Сотрудникам абвера вновь было рекомендовано поддерживать деловые отношения с гестапо.

Шеф абвера снова клянется в своей «искренней преданности идеалам национал-социализма и руководителям нашего государства». 22 апреля 1938 года, выступая в Вене на годовщине военной школы, Канарис заявляет, что офицерство «от всего сердца обязано сказать «да» национал-социалистскому государству».

Впрочем, вскоре Канарису уже не к чему философствовать на темы национал-социализма. 1 июня 1938 года по приказу Кейтеля структура верховного главнокомандования меняется. Вместо двух теперь создаются четыре управления. У Канариса отбирают отдел внутренних дел. Теперь он снова хозяйничает в одном лишь абвере, хотя формально считается начальником управления «военной разведки и контрразведки». Три прежних подотдела, составлявшие абвер, были переименованы в отделы. К ним добавился новый отдел — зарубежный — во главе с капитаном первого ранга Леопольдом Бюркнером. Это был человек без амбиций, прямодушный, добросовестный, умеющий ладить с нацистами.

С появлением этого отдела абвер больше, чем когда-либо, оказался связан с внешней политикой Гитлера. Он поддерживал контакт с ведомством Риббентропа, информировал высшие военные чины о важнейших международных событиях, руководил работой германских военных атташе и опекал иностранных атташе, живших в Берлине.

Изменился и отдел абвер-II. Прежняя группа, носившая такое название, занималась подслушиванием и радиоперехватом. Осенью 1937 года ее пришлось отдать новому отделу вермахта, который отныне ведал всеми средствами связи. Теперь абвером-II стал бывший сектор IS. В его обязанности с 1 июня 1938 года стали входить: психологическая война, разжигание национальной вражды и поддержка тех людей, кого позднее стали называть «пятой колонной».

Впрочем, поздновато абвер вспомнил о соплеменниках, живших за границей. Агенты нацистов давно уже обхаживали их. Действовали зарубежные организации НСДАП. Служба безопасности (СД) опутала страны Восточной Европы сетью своих осведомителей. Поэтому, чтобы найти свою нишу, в абвере-II решили обратить внимание прежде всего на зарубежных политиков немецкой национальности и на студенческие союзы.

По иронии судьбы возглавил этот отдел ярый противник национал-социалистского режима, майор Хельмут Гроскурт по прозвищу Ворчун. Как и Остер, он был сыном пастора. Ушел на войну добровольцем и служил офицером пехоты. После подавления Капповского путча в знак протеста подал в отставку. Был курьером в организации «Консул», затем хозяйствовал помещиком. Наконец, не выдержал, вернулся в армию, окончил в 1935 году военную академию и был направлен в абвер.

Канарис ценил его, хотя прямота майора была ему не по душе. Гроскурт был человеком слишком даже откровенным. «Ворчун, — усмехнувшись, сказал как-то Канарис, — ты — подходящий человек для абвера, потому что ты всегда говоришь правду, а у нас в это поверить никто не может».

Канарис, как и другие абверовцы, давно ожидал, что следующей целью Гитлера станет Чехословакия. После разрешения австрийского вопроса на повестке дня непременно окажется судьба 3,5 миллиона судетских немцев, ставших после распада Австро-Венгрии гражданами Чехословацкой республики. Абвер, как никакое другое германское ведомство, готовил судетских немцев к часу их «освобождения», разделял их страдания и надежды. «Судетские немцы, — докладывал один из агентов абвера, — словно форпост, сражаются за судьбу самого рейха». Эта непрестанная внутренняя борьба раскалывала Чехословакию.

Повинны в этом и отцы основатели Чехословакии. В 1918 году они отказали немцам в любом праве на самоопределение. Чешские националисты сами усердно готовили будущую катастрофу. Все немецкое преследовалось и искоренялось. Немецкие названия городов заменялись чешскими. Немецких детей заставляли учить чешский язык. Немецких чиновников безжалостно увольняли с работы. Наконец, все земли, приобретенные немцами после 1620 года, были конфискованы. Короче говоря, в независимой Чехословакии немцы превратились в бесправных граждан второго сорта.

Поэтому Конрад Генлейн, 35-летний учитель гимнастики, офицер в годы войны и бывший банковский служащий, задался целью объединить все политические партии судетских немцев воедино и добиться для своих соплеменников полной автономии внутри ЧСР. В 1933 году он создает новую партию — Судето-немецкий отечественный фронт, два года спустя переименованную в Судето-немецкую партию (СНП).

На нее-то и сделал ставку абвер. В 1935 году его агенты устанавливают контакт с Фридрихом Бюргером, другом Генлейна. А вот в НСДАП, СС и министерстве иностранных дел ополчились на этого молодого политика, ибо он не был нацистом. Люди из СД докладывают, что Генлейн «отдаляет судетских немцев от национал-социалистской Германии».

Канариса это нисколько не задевает. Его радует, что самый популярный в Судетах политик дружит с абвером, а не с ведомством Гейдриха. Вскоре Судето-немецкая партия становится крупнейшей в Чехословакии. Ее лидер настолько уверен в своих силах, что 28 февраля 1937 года на массовом митинге в Ауссиге требует для судетских немцев «народного самоуправления и физического представительства».

Прага согласилась на переговоры с Генлейном. Однако вскоре они зашли в тупик, поскольку президент республики Эдуард Бенеш с недоверием относился к новациям и не шел ни на какие уступки. Положение обострилось. В 1937 году Канарис настраивает своих агентов на открытую борьбу с властями. Курьеры Гроскурта оборудуют на территории Чехословакии тайные склады с оружием и базы для будущих партизан.

Абвер приказывает своему главному агенту, бывшему книготорговцу и члену Судето-немецкой партии Карлу-Герману Франку создать организацию, которая будет вести подрывную работу в чехословацкой армии. Однако выбор оказался не совсем удачен. Несмотря на то что в 1937 году он становится вторым человеком в СНП, заместителем Генлейна, его симпатии постепенно обращаются к вождям СС. Канарису, понятное дело, это не понравилось, но сделать он уже ничего не смог.

События между тем нарастали, словно снежный ком.

НЕУДАВШИЙСЯ ПЕРЕВОРОТ

После Австрии все внимание Гитлера оказалось приковано к Судетам. Фюрер уж потерял всякую осторожность, рвался к новым победам. Раз крупнейшие державы мира не протестовали, он готов был решать судьбы соседей по-своему.

28 марта 1938 года фюрер приглашает Генлейна в рейхсканцелярию и посвящает его в свои планы. Ближайший удар, говорит вождь, я направлю против Праги, а застрельщиками его станут судетские немцы. Правительству должны быть выставлены заведомо неприемлемые требования. И тогда Германия получит зацепку для вмешательства, дабы защитить интересы своих соотечественников.

Генлейн усердно взялся за дело. 24 апреля он выступает в Карлсбаде на съезде своей партии. Теперь он не просит — требует: предоставить безоговорочную автономию судетским немцам, возместить ущерб, причиненный после 1918 года, а также позволить открыто исповедовать национал-социализм.

Так начался Судетский кризис.

Германская пропаганда рьяно разжигает ненависть к Чехословакии и призывает к войне. Неужели и теперь западные державы стерпят, отдадут на заклание своего союзника?

Французское правительство собирается помочь Праге, если, конечно, Англия будет с ним солидарна. Однако в Лондоне полагают, что в действиях судетских немцев есть своя логика. Переубедить премьер-министра Чемберлена его французский коллега Даладье не смог даже при личной встрече. Английское правительство полагает, что Праге придется пойти на уступки. Однако и судетских немцев надо призвать к умеренности. На том в конце концов и порешили.

Однако Гитлер и его подручные вовсе не намерены следовать такому сценарию. В начале мая чешской спецслужбе стало известно о «необычной концентрации немецких воинских частей на границе Саксонии и Силезии». Вскоре становится известна и конкретная дата: вечером 22 мая, в день муниципальных выборов, произойдет массовое выступление судетских немцев, им на помощь придет вермахт.

Тогда президент Чехословакии Бенеш решил нанести упреждающий удар. В ночь на 21 мая он объявил частичную мобилизацию. Под военные стяги призвано 180 тысяч резервистов.

Такой решимости немцы не ожидали. Канарис в растерянности, он требует от своих агентов сведений о дальнейшем развитии событий. Впрочем, к следующей ночи ему становится ясно: на Германию чехи войной не пойдут, мобилизация не является полной.

Поуспокоились и чехи, обнаружив, что никаких войск на границе Саксонии нет. Тем более что германские власти повторяли, что не собираются угрожать Чехословакии. Казалось, инцидент исчерпан. Западные газеты запестрели карикатурами, изображавшими энергичного Бенеша и трусливого Гитлера: дескать, стоило дать ему отпор, как он испугался.

Фюрер между тем рвал и метал. Нет, он еще покажет чехам, где раки зимуют! Довольно клеветы в газетах! В ближайшее время надо разгромить Чехословакию! Срок акции был назначен на 1 октября 1938 года. В Европе снова запахло большой войной.

Абвер получил задание: вести не только разведку, но и заняться подрывной работой, а также пропагандой. «Пропагандистская война, — указывал Гитлер шефу абвера 20 мая, — должна, с одной стороны, запугать чехов, сломить их сопротивление, а с другой стороны, ободрить национальные меньшинства». Когда армия прорвет чешские укрепления, говорилось дальше, «важно будет сотрудничать с судето-немецким приграничным населением, перебежчиками из чехословацкой армии, а также организациями, которые займутся саботажем».

Вскоре все было готово. Осталось найти лишь повод для войны. Гитлер подает идею: «Что, если убьют посланника?..» В самом деле, первая мировая война началась после убийства в Сараево. Почему бы не повторить?..

Йодль заволновался: «Ни за что, ни про что убить соотечественника!..» И убийство не состоялось. Но вовсе не потому, что какого-то генерала взволновала судьба одного человека. Просто на сей раз в ход пошел другой сценарий. Кейтель и Канарис, склонившись над картой Чехословакии, кромсают ее на куски. Страна поделена на 7 зон. В каждой будут действовать особые боевые и диверсионные отряды. В день X обреченную республику захлестнет террор.

Однако чем ближе день X, тем тревожнее становилось на душе у Канариса. Он начал понимать, что начинается настоящая война, к которой Германия по-настоящему не готова. Будет уничтожено все, что создавали трудом целых поколений.

Генерал Бек, триумфально занявший Австрию, тоже догадался, что затевается авантюра, смертельно опасная и для армии, и для нации. 5 мая, едва узнав о планах войны, он составляет докладную записку, возражая против рискованных замыслов. Правда, он считает необходимым несколько замаскировать свои опасения; он пишет, что момент для насильственного решения чешского вопроса выбран неудачно: Германия не готова к длительной войне; Англия и Франция связаны с Чехословакией союзом; в перспективе ее поддержат и Россия с Америкой.

Едва взглянув на написанное, Гитлер бушует. Не выдерживает и Браухич: он больше не будет носить к фюреру крамольную писанину своего начальника генштаба. Бек уныло покоряется судьбе.

Тут на помощь ему приходят Канарис и Остер. Последний часами просиживает с генералом, обсуждая темы новых докладных записок. Канарис же уговаривает более напористого Гальдера помочь своему начальнику в доставке его депеш по назначению.

Обострение Судетского кризиса вызывает у Бека новый приступ бумагомарательства. Теперь он приводит не только военные, но и политические аргументы. 15 июля он пишет, что народ и часть армии не хотели бы воевать с Чехословакией. Он полагает, что военная проблема превратилась теперь «в вопрос доверия народа и армии к высшей армейской инстанции».

Следующая записка еще агрессивнее. Он предлагает организовать коллективный демарш генералов, то есть пригрозить фюреру общей отставкой всех высших чинов вермахта. Это, по мнению Бека, неизбежно приведет к «столкновению с СС». Поэтому надо «освободить немецкий народ и самого фюрера от кошмара ЧК и засилья бонз», которые погубят рейх и лишь подтолкнут народ к коммунизму.

Однако не надо видеть в этом, умолял Бек, какой-то заговор. Речь, напротив, идет о борьбе за Гитлера. Девиз Бека: «За фюрера! Против войны!»

Можно не сомневаться, что к этой записке приложил руку и Канарис. Оба они — и Бек, и Канарис — в ту пору питают иллюзию, что даже тоталитарная система может быть хороша. Нужно лишь избавить режим от «радикалов».

Однако затея Бека обернулась вовсе не так, как рассчитывали ее организаторы. Браухич, прочитав сочинения своего начальника генштаба, решил не лезть на рожон. Да, как и обещал, он 4 августа на совещании всех руководителей сухопутных войск познакомил собравшихся с мнением Бека. Но при этом умолчал о соображениях насчет С С, о возможности коллективной отставки всех генералов. В итоге присутствующие согласились: да, с началом войны надо бы подождать, однако этим тихим поддакиванием все и окончилось. Исполняя волю фюрера, генералитет послушно пошел за ним дальше.

Поняв тщетность своих усилий, Бек сам подал в отставку. Последний человек, еще пытавшийся повернуть военную машину, покинул поле еще до начала сражения. Арена осталась за Геббельсом и его сподвижниками. Большая война стояла у порога.

«Я не могу больше в этом участвовать», — прошипел Канарис Эберхарду, одному из адъютантов Кейтеля. Встретившись в полутемном коридоре абверовского здания со своим другом, капитаном Вагнером, Канарис сказал ему: «Геббельса надо скидывать». Вагнер был ошарашен таким заявлением, но согласился со своим адмиралом.

Однако и демарш самого Канариса, и согласие Вагнера не стоило принимать всерьез. «Скидывать» одного из нацистских бонз — занятие не в стиле Канариса, да, видимо, и не в его силах.

Тогда шеф абвера попытался по-другому остановить военную машину Гитлера.

6 августа Бюркнер доложил шефу, что британский посол Невилл Хендерсон намекнул ему: в судетском вопросе Англия согласится на «любое разумное решение», лишь бы оно было «ненасильственным». Узнав об этом, Канарис снова попытался переубедить Гитлера — дескать, не стоит особо рисковать: англичане могут и рассердиться.

Однако Гитлер прислушивался прежде всего к таким любителям «острых политических блюд», как Гиммлер и Риббентроп. А они уверяли, что Франция и Англия не посмеют прийти Праге на помощь. И, как показала история, оказались все-таки правы. Все потуги Канариса и его помощников оказались тщетны. Армия и страна упрямо готовились к вторжению.

3 сентября Гитлер диктует приказ: «Сконцентрировать войска на расстоянии двух дневных переходов от границы… 27 сентября в середине дня я объявлю верховному главнокомандованию день X».

Спустя четыре дня Карл-Герман Франк, заместитель Генлейна, организует митинг СНП в Остраве — моравском городе, который считался оплотом красных. Он закончился стычкой с полицией, в ходе которой избит один из депутатов от СНП. Генлейн и Франк тут же хлопают дверью — с Бенешем говорить больше не о чем! На силу надо отвечать силой. На западе Чехословакии вот-вот вспыхнет гражданская война. Вождь соседней Германии довольно потирает руки…

Канарис последний раз пытается предотвратить бойню. Он пишет отчет о том, что многие политические деятели за рубежом, даже в Италии, не очень-то одобряют военные действия. Руководство вермахта, ознакомившись с сочинением шефа абвера, было озабочено. Браухич отправляется к фюреру и целый час пытается отговорить его от войны.

Однако Кейтель с неудовольствием реагирует на действия начальника абвера: зачем, дескать, сеять повсюду панику?.. И Канарис смиряется: он вовсе не собирается из-за своих сомнений покидать уютное кресло в своем кабинете. Кому он дома нужен? Жене? Дочерям?..

11 сентября члены СНП, вопреки запрету властей, вышли на демонстрацию и устроили столкновения с полицией. На следующий день 13 округов страны подняли мятеж против пражского правительства. Пролилась первая кровь. 13 сентября власти объявили чрезвычайное положение: убито 23 человека; сотни ранены. В этот же день выясняется, что лишь малая часть судетских немцев поддержала мятеж. 14 сентября в Судетах воцаряется порядок. Вожди восстания напрасно взывают к обывателям: те согласны жить и при Бенеше. Генлейн и его соратники бросают свой «рабски покорный» народ и бегут в Германию.

Однако Гитлер не намерен отступать от намеченного. Он выступает в Нюрнберге на съезде партии и требует, чтобы Прага, наконец, предоставила «угнетенным» судетским немцам «полную свободу самоопределения». Пусть мир знает: власти рейха не бросят в беде соотечественников.

В те дни был, возможно, только один способ избежать мясорубки: устранить Гитлера и его режим. Подполковник Остер даже попытался склонить Канариса к организации военного путча. Однако шеф абвера, хотя и назначил 26 сентября 1938 года своего друга начальником нового отдела Z, ведающего офицерскими кадрами, финансами и правовыми вопросами, вовсе не горел желанием лично ввязываться в драку.

Впрочем, весьма странные мысли подчас донимают и его. Он вдруг начинает прикидывать, с чего начать мятеж. Конечно, надо сразу занять правительственный квартал, захватить все основные узлы связи, парализовать СС и гестапо, арестовать Гитлера, объявить военную диктатуру… Однако от каких-либо конкретных шагов в этом направлении адмирал старательно уклоняется, взваливает все на Остера и даже не желает слышать о подробностях его проработок.

А перед глазами обоих между тем маячит дата дня X— 27 сентября. В этот день Гитлер объявит войну, потому адмирал торопит фрондеров. Он говорит им: «Делайте!» Но что надо делать, как надо действовать? Этого старый путчист Канарис не объясняет. Он не стремится к главенству. Да это и невозможно, готов объяснить он. «Немыслимо, — сказал он как-то Францу Лидигу, своему давнему соратнику, — чтобы флотский играл ключевую роль в военном мятеже». Во главе должен быть генерал, этого, дескать, требует менталитет немецкой нации.

Однако генерал, на которого надеются путчисты— новый начальник генштаба Гальдер, — тоже расстроен бездействием шефа разведки. «С Канарисом тяжело было беседовать, — вспоминал Гальдер. — Он был очень скуп в выражениях и изъяснялся намеками. Часто было трудно угадать, чего он добивается». Гальдер надеялся на поддержку Канариса, а тот отмалчивался. Правда, молчание адмирала с лихвой восполнял Остер.

Едва Гальдер переехал в кабинет бывшего начальника штаба Бека, как к нему заявился Остер и в открытую спросил генерала, готов ли он участвовать в военном путче против режима. Гальдер дал согласие, он и сам в последние годы считал Гитлера «кровососом» и «преступником», который подрывает мораль и способен погубить немецкое государство. Тут же Остер начал сообщать, кто из руководителей армии поддержит заговор: генерал фон Виц-лебен, командующий III военным округом (Берлин); подчиненный ему генерал-майор граф фон Брокдорф-Алефельдт, командир 23 дивизии, расквартированной в Потсдаме; полковник фон Хазе, командир 50-го пехотного полка (Ландсберг-на-Варте). Участвуют также Небе и Гелльдорф, так что полиция (исключая гестапо) не станет чинить никакого сопротивления.

Гальдер вызвал к себе Вицлебена, и тот — прямолинейный солдат и противник нацистов — подтвердил, что готов нанести удар, если начальник генштаба или командующий сухопутными войсками даст ему приказ. Тогда Гальдер поручил Остеру подготовить детальный план переворота и выбрать подходящую дату для выступления.

Впрочем, уже после первых бесед с Остером в новом начальнике генштаба — человеке, любящем точность и далеком от сантиментов, — зародилось подозрение, что подполковник не годится для того, чтобы устраивать путчи в таком «сверхполицейском» государстве, как «третий рейх». Когда-то в Мюнстере они уже служили вместе. С тех пор Остер мало изменился. Все такой же шумливый, беспечный.

К несходству темпераментов добавилась и разница во взглядах. Мятежники так и не могли договориться о том, когда лучше всего затевать переворот и как именно его проводить. Наконец, разразился скандал. Случился он на квартире Гальдера. «К моей досаде, — рассказывал генерал, — Остер, не уведомив меня, пришел переговорить ночью, причем с господином Гизевиусом».

План Гизевиуса показался генералу чистейшей авантюрой: не нужно ждать подходящего момента, надо просто ударить и захватить гестапо, СД и СС. В этих учреждениях можно найти много документов, обвиняющих режим в преступлениях. Бумаги оправдают действия военных. Общественность простит им путч.

Обрекать армию на такой риск Гальдер не хотел. Военных надо призывать к мятежу только тогда, когда Гитлер дискредитирует себя, когда все увидят, что он опасен для нации, когда офицеры отпрянут от фюрера. Случится же это в тот день, полагал Гальдер, когда гитлеровцы развяжут войну.

Больше разговаривать с Гизевиусом генерал не захотел, хотя тот в день путча собирался координировать действия полиции и военных. Итак, среди заговорщиков произошел раскол. Примирить их мог лишь Канарис. На него надеялся Гальдер, к тому же у адмирала была самая свежая информация о Судетском кризисе. Зная все детали событий, можно было угадать, когда начнется война, и упредить Гитлера.

И Канарис сообщал генералу о происходящем в Чехии, но часто делал это так расплывчато, что его трудно было понять. Откуда такая осторожность и нерешительность в самый важный момент? Врожденная робость? Или любовь к таинственным жестам, загадочным фразам? А быть может, он надеялся, что в последнюю минуту вступится Англия, Гитлер поумерит пыл и удастся обойтись без военного путча? Скорее всего, имели место все соображения. Плюс еще одно: Канарис попросту боялся ввязываться в операцию, могущую в случае неудачи стоить ему головы. Он был далеко уж не тот юный лейтенант, который мог под обстрелом противника прыгнуть в баркас и плыть наперекор волнам и судьбе.

ЗАГОВОР В ЗАГОВОРЕ

Итак, у главных заговорщиков недоставало самого важного, что требуется для успеха: уверенности в своих силах, умения идти напролом. Они полагались на обстоятельства, которые от них не зависели: на отношение Англии, поведение Гитлера. Вдобавок Гальдер — начальник генштаба — не имел права приказывать армии. Поднять армию мог лишь ее командующий, Браухич. Надо было ввести в курс дела и его, но Гальдер откладывал это до последней минуты.

Видя такую пассивность, другие заговорщики — и прежде всего Остер и Гизевиус — уверились, что Канарис и Гальдер несерьезно относятся к путчу. Полагаться же во всем на нерешительного Браухи-ча, который ни о чем еще и не подозревает, — это верх иллюзий. Не обойтись ли вообще без Гальдера?

Остер и Гизевиус наседают теперь на Вицлебена: не согласится ли он начать мятеж без приказа свыше? И он действительно готов сам спасти страну от Гитлера. Итак, зреет «заговор в заговоре». Общеармейское восстание превращается в мятеж одной, отдельно взятой воинской части. На квартире Остера конспираторы обговаривают последние детали. Генерал наберет отряд добровольцев. Под его началом они ворвутся в рейхсканцелярию и арестуют Гитлера.

Генерал раскланялся со своими товарищами по мятежу и покинул квартиру. Тут же неугомонные умы строят планы нового «заговора в заговоре», который надо утаить даже от Вицлебена. Суть его заключалась в следующем: не стоит арестовывать Гитлера, надо застрелить диктатора на месте. Пока Гитлер жив, он слишком опасен.

Остер скрыл новый замысел и от Канариса. Он знал, что адмирал не одобрит убийство Гитлера. Ему поведали лишь, что создается ударный отряд и для него нужно оружие. Канарис велел Гроскурту передать карабины и взрывчатку одному из заговорщиков, Хайнцу. Теперь и Гроскурт посвящен в тайные планы. Сотрудники его отдела входят в ударный отряд, который набирает Хайнц. 14 сентября Гроскурт встречает своего брата и его жену. «Вы можете молчать?» Оба кивают. «В эту ночь будет арестован Гитлер!»

Однако в Берхтесгаден неожиданно прилетел английский премьер Чемберлен. Главы правительств Франции и Англии, взволнованные восстанием в Судетах и античешской кампанией в немецких газетах, нашли, как им казалось, спасительный выход: надо созвать международную конференцию на самом высоком уровне и согласиться на требования Гитлера. Так затевался мюнхенский сговор, так подписывалась капитуляция.

Гитлер легко убедил старого премьера в своем миролюбии. Два политика согласились, что Судетскую область придется передать Германии. Чемберлен обещал уговорить и своих министров, и Прагу, и Париж.

Англия и Франция сразу покорились. Осталось сломить Прагу. 19 сентября их посланники появились у Бенеша: правительства наших стран, памятуя о том, что более половины населения Судетской области составляют немцы, рекомендуют, не прибегая к плебисциту, передать всю территорию под наблюдение международной комиссии. Весь мир померк для Эдуарда Бенеша. «Итак, — воскликнул он, — Чехословакию бросают на произвол судьбы!» Через два дня Прага приняла предложение «союзников».

Предательство Франции и Англии поразило не только Бенеша. Меркли надежды Канариса и других заговорщиков. Генерал-майор граф Брокдорф-Алефельдт уже не уверен был в своих солдатах, засомневался и Вицлебен: только что на его глазах политический аналитик Канарис крупно ошибся, уверяя в жесткой позиции Лондона. Что-то будет с успехом путча?

И все же у заговорщиков появился новый шанс. Несмотря на все уступки, Гитлер настойчиво обострял кризис. Судетской области ему было мало. Он хотел овладеть всей Чехословакией.

И снова фюрер ждал помощи от абвера. В приграничной области — на чешской стороне — надо затеять новое восстание судетских немцев. 15 сентября пополудни он отдает приказ Канарису, а тот Гроскурту: в Чехословакию тайком переправляют 3 тысячи винтовок. Они будут ждать своего часа.

Кто же поднимет путч? Генлейн только что потерпел неудачу, но он жаждет загладить вину перед фюрером. 16 сентября он посылает Франка к вождю: надо набрать легион из беженцев, проникнуть в Чехословакию и затеять там столкновения.

Гитлер согласен. Он велит создать «судето-немецкий добровольческий корпус». Командовать им будет армейский офицер; его бойцы получат оружие с армейских складов. Все это делается в обход абвера. И — удивительное дело! — Канарис и Гроскурт, люди, только что мечтавшие остановить войну, теперь досадуют из-за того, что абвер обойден вниманием и не его люди затевают кровавую авантюру. В сердцах адмирал запрещает как-либо поддерживать «добровольческий корпус».

Лишь на следующий день шеф абвера успокаивается. Гроскурт удовлетворенно записывает: «Адмирал приказывает всеми силами поддерживать добровольческий корпус!» Вскоре адмирал начал регулярно заглядывать в штаб-квартиру Генлейна в Байрейте-Донндорфе.

Конечно, виденное в штабе Генлейна удручало Канариса. Вождь Судето-немецкой партии давно уже переметнулся на сторону СС. И все же Канарис не отвернулся от Генлейна, он все еще считал его человеком, лишь подпавшим под влияние эсэсовцев.

Между тем люди Генлейна начали действовать в ЧСР. Утром 19 сентября они стали нападать на чешские пограничные посты. Перестрелки случались так часто, что чехословацкой армии пришлось выдвинуться к самой границе.

Теперь у Гитлера нашелся повод для новых претензий к Чехословакии. 22 сентября в годесбергском отеле «Дрезден» появляется Чемберлен. Он добродушно говорит Гитлеру, что Прага приняла все его предложения от 15 сентября. В ответ диктатор заявляет: «Мне ужасно жаль, но так дело не пойдет!»

На следующий день появляется меморандум Гитлера. 26 сентября все чешские ведомства должны очистить Судетскую область. 28 сентября территория передается рейху. Чемберлен тоже реагирует довольно жестко: «Это не меморандум, это скорее ультиматум!»

Тогда Гитлер делает шаг назад: нет, действительно, 28 сентября — слишком рано. Пусть Судеты передадут Германии ну, скажем, 1 октября. Это не слишком жесткие требования?

Чемберлен расстроен, опечален: что-то еще выдумает Гитлер? Но «дело мира превыше всего»! Премьер Британской империи снова становится курьером — везет в Прагу еще один меморандум.

Впрочем, терпение западных держав подходило к концу. Наверное, войны все же не миновать. Бенеш объявляет полную мобилизацию. Во Франции — частичная мобилизация. В Лондоне роют противовоздушные убежища и готовятся к воздушным налетам.

26 сентября Чемберлен сообщает Гитлеру, что Прага не согласилась на новые немецкие требования. Что ж, отвечает тот, тогда 1 октября Судеты займет вермахт. Чемберлен направляет к диктатору своего посланника: учтите, Франция и Англия поддержат Чехословакию «наступательными», мерами. Выслушав это, Гитлер заявил: в таком случае через шесть дней начнется мировая война; от Чехии не останется камня на камне.

Остер, узнав об этом, промолвил: «Слава Богу, наконец-то у нас есть доказательство, что Гитлер ни на что не взирая стремится к войне. Теперь назад пути нет». Он встречается с Хайнцем (надо созывать ударный отряд!), с Гальдером (надо уговаривать Браухича!). Вицлебен теперь уверен, что командующий сухопутными войсками будет на их стороне.

Канарис тоже считает, что других шансов остановить войну нет. В абвер стекаются все новые сообщения: теперь-то западные державы дадут отпор диктатору. Британская эскадра уже отбыла в неизвестном направлении. Пражское правительство ушло в отставку; власть в свои руки взяли военные — кабинет возглавил генерал Ян Сыровы, генеральный инспектор чехословацкой армии. Толпы людей штурмуют немецкое посольство в Праге.

Часть тревожных сообщений оказалась ложной, и все же войны, похоже, не миновать. 28 сентября Канарис докладывает Кейтелю, как серьезно положение дел. Надо готовиться к вооруженной интервенции англичан и французов. «Мы не в состоянии вести войну на два фронта. Франция перейдет в наступление. Англия будет беречь своих солдат, зато может лишить Германию сырья и блокировать поставки».

Адмирал заблуждался. Прошло всего несколько часов, и снова вмешался Чемберлен: он, а также представители Франции, Италии и Чехословакии приедут к Гитлеру и обсудят план передачи Судетской области. Чуть позже Муссолини попросил своего союзника согласиться на конференцию и не спешить с войной. Британскому послу было объявлено, что Гитлер приглашает Чемберлена, Даладье и Муссолини приехать на следующий день, 29 сентября, в Мюнхен и там обсудить спорный вопрос.

В ту пору Гитлер еще побаивался решительных действий Запада и антивоенных выступлений у себя в стране. Поэтому судьбу Чехословакии стали решать дипломаты, а не генералы. «Знаете, Геринг, — признавался фюрер, — я думал, что английский флот, быть может, все же откроет огонь». Однако ни единого выстрела так и не раздалось — через 2 дня в Мюнхене фюреру преподнесли в дар все те земли, которые он хотел завоевать.

После такой неожиданной дипломатической победы немало противников и критиков Гитлера принялись ликовать, празднуя новый триумф Германии и, что уж там говорить, фюрера. Теперь нечего было и думать о путче.

В рядах торжествующих победителей мы встречаем и Канариса. Он снова ищет расположения фюрера — тем более что тот мог и обидеться на него: слишком тревожными казались сводки абвера.

В начале октября нацистские бонзы совершают поездку по судето-немецким землям. Канарис — вместе с Остером, Гроскуртом и своим адъютантом Йенке — спешит на автомобиле вдогонку за правительственной колонной. Наконец, в Херсине, деревеньке под Эгером, абверовцы узнают, что вскоре здесь проедет Гитлер. Канарис и его спутники выпрыгивают из машины и расчищают для фюрера проезд по улице, заполненной людьми.

И вот торжественный момент. Показалась машина фюрера. «Ба, да это же Канарис!» — вскрикивает вождь. Автомобиль останавливается. Адмирал рапортует Гитлеру. Они дружески беседуют. «Как обычно, адмирал не счел нужным представить нас», — недовольно замечает Гроскурт.

Примирение состоялось. Теперь Канарис снова верный подданный своего фюрера. Остер уже не решается показать своему шефу нелицеприятный отчет Гроскурта о поездке по Судетам.

…Впрочем, вскоре закончился и этот приступ эйфории. Канарис был слишком умен, чтобы не видеть, в какую пропасть гитлеровцы увлекали Германию.