Адмирал Канарис — «Железный» адмирал

АРЕСТ АДМИРАЛА

В середине февраля 1944 года к воротам военного городка «Майбах-II» подъехал автомобиль. Часовой, увидев двух офицеров, сидевших внутри, немедленно пропустил машину. Этих людей знал любой немецкий солдат: генерал-фельдмаршал Кейтель и генерал-полковник Йодль. Автомобиль остановился перед неприметным бункером, офицеры вышли. Чувствовали они себя не очень хорошо. Через несколько минут им предстояло зачитать опальному адмиралу Канарису приказ фюрера о его смещении.

Вот и дверь кабинета. Пожилой усталый человек поднялся им навстречу. Все трое старались побыстрее разделаться с формальностями — Канарис уже догадался о главном. Осталось прояснить детали.

Когда чтение закончилось, Канарис облегченно вздохнул. Что ж, диктатор мог обойтись с ним куда суровее. В последнее время он то и дело разражался бранью, услышав имя Канариса. Теперь же даже благодарит за доблестный труд.

Проводив теперь уже бывшее начальство, Канарис быстро собрался. Хорошо еще, не надо прощаться с родными. Жена, спасаясь от бомбежек, уехала в Риде-рау, на берега озера Аммер. Дочери тоже жили за городом: Бригитта — в интернате, Ева — в спецшколе.

Итак, багаж собран, осталось взять обоих такс, Каспара и Сабину, и вперед, в неизвестность!

Он поехал в служебном «мерседесе» — последняя любезность вермахта. Берлин остался далеко позади. Вот и Франконский лес. Климат в этом краю суровый, пейзажи — мрачные, неуютные.

Здесь и стоит замок Лауэнштейн. Его построили в XIII веке, но потом многократно рушили, восстанавливали и перестраивали. А теперь вот приспособили для нужд абвера. Здесь расположилась одна из секретных служб абвера — типографии по изготовлению фальшивых документов, лаборатории, готовившие чернила для тайнописи и прочие нужные в шпионском деле химикалии, мастерские, где собирали микрофотоаппараты и множительную технику. Хозяйничал тут подполковник Альбрехт Фоке, ярый национал-социалист, прежде служивший в кельнском филиале абвера.

Ему и доложил о своем прибытии бывший шеф абвера. Фоке уже получил соответствующие инструкции из Берлина: внутри крепости адмиралу предоставлена полная свобода передвижения, но — ни шагу за пределы теорритории. И никаких контактов с посторонними лицами.

Сообщив об этом Канарису, комендант провел адмирала и его шофера Людеке в предоставленные им помещения. Перед своим бывшим начальником он держался вежливо и почтительно, хотя ему, Фоке, и трудно было взять в толк, как такой умный человек, каким считался адмирал, мог сомневаться в гении фюрера. Канарис же с тоской посматривал на услужливого офицера, шедшего рядом с ним. Вот он каков, его тюремщик!

Недели проходили за неделями. Канарис мало что знал о происходящем за стенами замка. Наконец, 10 марта его давний недруг Дениц, теперь главнокомандующий ВМС Германии, известил адмирала, что тот будет «уволен в запас 30 июня 1944 года».

Конечно, Канарис втайне надеялся, что Гитлер еще вспомнит о нем. Быть может, опыт его еще пригодится… Однако никаких других вестей больше не приходило. Ни коллеги, ни друзья не пытались встретиться с ним. Как-то приехала жена Эрика, но и она не сумела рассеять хандру почетного узника.

Адмирал целыми днями прогуливался по замку со своими таксами. На фоне деловито сновавших офицеров этот старик, сюсюкавший с собачками, выглядел жалким чудаком. И, увидев его, офицеры только пожимали плечами: зачем он здесь?..

Но вот однажды в Лауэнштейне появился гость. То был подполковник Шрадер — один из немногих друзей Остера, остававшихся на свободе. Он стал рассказывать адмиралу, что творится теперь в абвере: полковник Хансен еще правит бал, но эсэсовцы захватывают одну позицию за другой. Кальтенбруннер, Шелленберг и шеф гестапо Мюллер все переиначивают. Кейтель и еще несколько офицеров пытаются хоть что-то сохранить. Заместителем Хансена на время этой реорганизации стал Бентивеньи.

У экс-начальника абвера-III было свое мнение о будущем абвера. Он хотел, чтобы прежние отделы и впредь остались цельными структурами — это пойдет на пользу общему делу. Пусть абвер-I (разведка) и абвер-II (диверсионная работа) сольются в «военное управление», и оно станет новым отделом РСХА. Свой же абвер-III Бентивеньи и вовсе не желал уступать эсэсовцам. Он предлагал оставить его при верховном главнокомандовании, объединив с зарубежным отделом Бюркнера. Что касается центрального отдела Якобсена, то Бентивеньи даже не знал, как с ним быть: и отдавать жалко, и самому не нужен.

В марте Бентивеньи вместе с генерал-лейтенантом Паулем Винтером, который при дележе абвера отстаивал интересы вермахта, поехал со своими предложениями на Принц Альбрехтштрассе. Но вожди РСХА и слышать ничего не захотели. Все абверовские филиалы надо побыстрее передать РСХА, и дело с концом.

Однако Кейтелю не хотелось целиком терять абвер. Не считаясь с протестами противной стороны, он в конце марта присылает Кальтенбруннеру свой вариант реорганизации. РСХА получает абвер-I и абвер-II. Что же касается абвера-III и фронтовой разведки, то они останутся в распоряжении вермахта.

В начале апреля Кальтенбруннер наносит ответный удар: он потребовал передать РСХА все службы абвера до единой и разделить их между СД и гестапо. Обычно нерешительный Кейтель не выдержал и обратился непосредственно к Гиммлеру.

Тот, учитывая положение на фронтах, ссориться с вермахтом не захотел и согласился с усеченным вариантом реорганизации. Было создано военное управление «Mil», руководитель которого в отсутствие Шелленберга мог замещать главу VI управления РСХА. Кальтенбруннер, в свою очередь, согласился с тем, чтобы солдаты и служащие абвера пока по-прежнему считались состоящими на службе в вермахте и подлежали лишь дисциплинарной власти СС.

Однако слова и заверения никого не могли обмануть в абвере. Вермахт и РСХА растаскивали его по частям. Центральный отдел был полностью передан РСХА. Шелленберг и шеф гестапо Мюллер никак не могли поделить подотдел III F (контршпионаж) — одно из лучших творений Канариса. Абвер-II разрубили надвое: все, связанное с военными диверсиями, досталось вермахту, а остальное — РСХА.

Наконец, 14 мая компромисс между Кейтелем и Гиммлером был зафиксирован на бумаге. Через несколько дней ведущие сотрудники абвера, гестапо и СД направились на совещание в Зальцбург, чтобы положить начало «новой эре в истории германской разведки». Прибыли все самые влиятельные фигуры: Хансен, Бентивеньи, Шелленберг, Кальтенбруннер, Роледер, Гуппенкотен. Забыт был лишь один человек — Канарис.

Теперь, когда все было решено, Шелленберг поехал в замок Лауэнштейн. Можно было потешить старого адмирала рассказом о том, какие достойные наследники у него нашлись.

Однако Канарис такой дележке отнюдь не обрадовался. Впрочем, визит Шелленберга все равно был по-своему приятен. Канарис почувствовал, что дни уныло-стерильного заточения в замке Лауэнштейн подходят к концу.

И действительно, хотя 10 июня Гитлер распорядился уволить Канариса в запас, уже через несколько дней бывшего шефа абвера снова призвали на действительную военную службу; он стал «адмиралом для особых поручений». Фоке почтительно доложил, что с 1 июля адмирал Канарис возглавит особый штаб при верховном главнокомандовании, который будет заниматься торговой и экономической войной против союзников.

Кто же порадел за Канариса? Исследователи полагают, что сам Гитлер решил попридержать про запас своего «старого друга». Заступился за опального адмирала — пусть и очень осторожно — Кейтель.

Кстати сказать, он будет оказывать семье Канариса материальную помощь, даже когда адмирала арестуют.

Итак, как бы там ни было, адмирал снова свободен. Шофер Людеке пакует вещи; в конце июня адмирал и его верные таксы снова едут в Берлин. В старом берлинском доме на Бетацайле, 14, хозяина поджидал слуга-алжирец Мохаммед и кухарка-полька.

В начале июля «адмирал для особых поручений», согласно приказу, прибыл в Эйхе (близ Потсдама), где помещался «особый штаб при верховном главнокомандовании». На поверку он оказался крохотной конторкой. Адъютант, пара офицеров, негодных к строевой службе, несколько штатских и секретарши — вот и вся армия.

Так что новому шефу делать было уже нечего: перебирать бумажки, проводить совещания да вспоминать былые времена. Канарису стало очень тоскливо. Без всякого желания приходил он на службу, чтобы просто отбыть время.

Впрочем, у него есть занятие. Он весь погружен в известия о событиях на фронтах. Там началось нечто страшное. СССР и его западные союзники беспрерывно наносят по немецкой армии один сокрушительный удар за другим. Страна обессилена войной, она на краю гибели.

6 июня американские и английские войска высадились на побережье Нормандии. Немцы не ждали нападения, и противник стал продвигаться в глубь страны. Через три недели Дуайт Эйзенхауэр командовал уже крупнейшей армией, когда-либо ступавшей на французскую землю. Она имела около 1 миллиона человек, 171 532 транспортных средства и 566 648 тонн горючего, боеприпасов, провианта… 18 июля высадка союзников началась и на юге Франции.

22 июня войска четырех советских фронтов под командованием Жукова и Василевского нанесли удар по группе армий «Центр». Та была буквально смята. Через два дня большая часть 3-й танковой армии вермахта оказалась отрезанной в районе Витебска. 26 июня в котел под Бобруйском попала 9-я армия. 3 июля в районе Минска была окружена 4-я армия. Группа армий «Центр» потеряла треть своего состава. По словам историка Лотара Грухмана, «эта катастрофа была куда тяжелее сталинградской».

Положение вермахта стало безнадежным. Войска генерала Баграмяна двигались на Ригу, чтобы отрезать от остальных частей группу армий «Север». Британские войска взяли Кан, порт на севере Франции, а американцы вступили в местечко Сен-Ao. Сопротивляться западным союзникам уже не было сил.

Фон Рундштедт и Роммель, два генерал-фельдмаршала, командовавших западным фронтом, открыто возмущались стереотипным приказом Гитлера: «Держаться до конца». Они стали склонять вождя к новым стратегическим решениям.

За последний месяц даже преданные Гитлеру генералы разочаровались в его военных талантах. В начале июля Роммель заявил, что в Нормандии под натиском союзников удастся продержаться, самое большее, три недели, потом оборона рухнет и вся Франция будет потеряна. За это время Гитлеру надо принять какое-то стратегическое или политическое решение, чтобы избежать полного краха.

Однако фюрер избегал встречи со своими строптивыми генералами и даже заменил фон Рундштедта более покладистым генерал-фельдмаршалом фон Клюге. Но когда Роммель, бывший командир личного батальона охраны Гитлера, 15 июля телеграфировал фюреру о крахе своей группировки, известие печальным эхом отозвалось в сердцах высших военных чинов Германии. Надо было что-то срочно предпринять, чтобы спасти страну от гибели. Лидер немецкого Сопротивления, полковник граф Клаус Шенк фон Штауффенберг решил действовать.

Канарис обратил внимание на этого человека в начале июля. К скучавшему адмиралу приехали его бывшие помощники, полковники Шрадер и Фрейтаг-Лорингховен. Они-то и намекнули о планах Штауффенберга. Канарис слушал их со смешанными чувствами. После падения Остера он потерял связь с немецким Сопротивлением. Для новых его лидеров поверженный адмирал был человеком слишком консервативным и нерешительным; к тому же теперь он не обладал никакой реальной властью. Однако он был рад, что старые друзья хоть не забывают его, держат в курсе событий.

Правда, сами они тоже знали не очень много. Штауффенберг, боясь провала, скрывал свои планы и от самих заговорщиков. Однако покушение на фюрера трудно подготовить одному, без чьей-либо помощи. Так что кое-кого ему все же приходилось вводить в курс дела.

Так, скажем, еще в ноябре 1943 года патруль тайной жандармерии обнаружил пакет с британской взрывчаткой, закопанный на территории лагеря главного командования сухопутных войск «Мауэр-вальд». Шрадер по поручению абвера провел следствие, но так и не выяснил, кто подложил пакет. Находку сдали в соответствующий отдел сухопутных войск. И вот в конце июня 1944 года о ней вспомнил Штауффенберг. Фрейтаг после роспуска абвера руководил тем самым отделом, он и передал взрывчатку Штауффенбергу. Бывшим начальникам абвера нетрудно было понять, для чего полковнику понадобился этот пакет. Переворот начнется с покушения на Гитлера.

Внутренний огонь сжигал Штауффенберга, тяжело искалеченного 37-летнего солдата — в африканской кампании он потерял правую руку и левый глаз. Видимо, он хотел отомстить тому, кого он считал виновным в своем увечье. Но в пламени этого мстительного пламени могли сгореть и другие заговорщики: слишком нетерпелив был их лидер.

Событие, произошедшее сразу по возвращении Канариса в Берлин, лишь укрепило его сомнения. Штауффенберг поддался на уговоры Лебера и решил привлечь к заговору коммунистов. Люди, знавшие о работе гестапо не понаслышке, остерегали его: всякие контакты с подпольщиками-коммунистами опасны, среди них полно гестаповских шпиков.

Тем не менее 22 июня Лебер и Рейхвейн встретились с тремя коммунистами из группы, которой руководил гамбургский функционер КПГ Бернхард Бестлейн. Заговорщики не догадывались, что один из коммунистов работает на гестапо. За свою неосторожность они поплатились. Во время следующей встречи с коммунистами, 4 июля, Рейхвейн был схвачен гестапо. Вскоре пришел черед и Лебера.

На взгляд Канариса, экспромт Штауффенберга и Лебера был верхом дилетантизма. Группа Бестлейна — один из последних осколков «Красной капеллы», ликвидированной в 1942 году абвером и гестапо. Тогда руководители этой группы тоже угодили в гестапо, но позже их выпустили на свободу, они стали наживкой: гестаповцы отслеживали их связи с другими противниками Гитлера. Ставить свою жизнь под угрозу, связываясь с неумехами-конспираторами? Нет уж, увольте!

Итак, в последние дни подготовка к перевороту протекала уже без участия адмирала. Чем занимался он в те дни? Вел жизнь тихого, скромного обывателя. День коротал на службе, вечер — у себя дома или в саду. Дома его ждали книги, разговоры с соседями и приятелями, любимые кулинарные хлопоты.

Он наконец-то прочно осел в своем особняке. Прежде, работая в абвере, он появлялся дома лишь от случая к случаю, предпочитая скучным четырем стенам беспрерывные поездки по свету. Теперь стал домоседом. Он снова берет уроки русского языка у своего приятеля Каульбарса и даже терпеливо выслушивает фортепьянные пассажи своего соседа, пианиста Хельмута Маурера. Когда-то Канарис устроил Маурера в абвер-III; теперь сектор, где он работал, стал частью PCX А, так что заодно адмирал узнавал и последние новости.

Впрочем, больше всего внимания Канарис уделял не людям, а своему любезному зверью. Он мог часами возиться со своими таксами. Мог, едва заслышав ржание, тут же бросить книгу и поспешить на конюшню — посмотреть, что поделывает Моль, его арабская кобылица.

Так, неспешно и размеренно катилась жизнь адмирала Канариса. Никаких перемен не предвещало и 20 июля. Однако в этот день в 12 часов 30 минут в ставке фюрера «Волчье логово» под Растенбургом (Восточная Пруссия) началось оперативное совещание. На него был приглашен и Штауффенберг. В его портфеле лежало взрывное устройство замедленного действия. Сунув портфель под стол, поближе к Гитлеру, Штауффенберг пробормотал какое-то извинение и покинул комнату.

В 12.50 прогремел взрыв. Тут же к Штауффенбергу и его адъютанту подкатил восьмицилиндровый «хорх». Оба сели в него и помчались на аэродром.

Согласно плану «Валькирия», теперь следовало привести в боевую готовность все сухопутные силы и — якобы спасая страну от гражданской войны — мигом занять все ключевые политические и полицейские учреждения рейха. Однако соратники Штауффенберга на Бендлерштрассе медлили. У генерал-лейтенанта Тиле, отвечавшего за связь с войсками, сдали нервы; он куда-то запропастился. Лишь в четвертом часу генерал Ольбрихт, начальник штаба Резервной армии, начал действовать. По телеграфу он принялся оповещать ведущих офицеров рейха о том, что Гитлер пал жертвой покушения, главнокомандующим вооруженными силами стал генерал-фельдмаршал Вицлебен, руководить страной отныне будет генерал-полковник Бек.

Ольбрихт уже знал, что покушение окончилось неудачей. Знал, что командующий Резервной армией отрекся от заговорщиков. И все же в эту трудную минуту, видя, что путч вот-вот провалится, он взял власть в свои руки. Не дожидаясь, пока вернется Штауффенберг, он послал своих ординарцев поднять по тревоге командование берлинского военного округа и подчиненные ему части — прежде всего караульный батальон «Великая Германия». Беспрерывно работали телеграфные аппараты и телефоны, оповещая военные округа.

Вся «порядочная Германия», как считал Йозеф Мюллер, поднималась на борьбу с преступным режимом, лишь адмирал Канарис ничего об этом не знал. В его календаре «20 июля 1944 года» — день как день, обычный четверг. Пополудни он ждал у себя — на Бетацайле, 14, — обычных своих компаньонов, барона Каульбарса и Маурера. Лишь в три часа дня, как вспомнил потом Маурер, раздался звонок Штауффенберга. «Фюрер мертв, — сказал он, — убит бомбой». Зная, что разговор наверняка прослушивает гестапо, Канарис позволил себе поинтересоваться: «Мертв? Бога ради, кто же это? Русские?»

Так, во всяком случае, рассказывал о данном эпизоде Маурер. Однако истинность разговора вызывает серьезные сомнения. В 15.00 Штауффенберг никак не мог позвонить Канарису — в то время он был в самолете и появился на Бендлерштрассе лишь после 16 часов. К тому же по возвращении в Берлин полковнику уже некогда было звонить разным посторонним наблюдателям вроде Канариса. Так что, скорее всего, Канарис узнал о происходящем лишь в начале шестого — от Зака, вырвавшегося к нему с Бендлерштрассе.

Судья генерального штаба Зак по службе был тесно связан с Ольбрихтом и Штауффенбергом. Однако в день заговора судья — за чашечкой кофе — спокойно отмечал день рождения госпожи Розенкранц, супруги одного из своих коллег. В четыре часа дня ему позвонил один из помощников Ольбрихта и вызвал на Бендлерштрассе. Облачившись в мундир, Зак вместе с Розенкранцем поспешил по указанному адресу. Узнав от Ольбрихта, насколько малы шансы на успех, всего через 15 минут судья покинул главное командование сухопутных войск, вернулся домой, переоделся в штатское и поехал на Бетацайле, к Канарису.

После первых же слов судьи адмиралу стало ясно, что путч обречен на провал. Гитлер жив, действовать заговорщики взялись слишком поздно, много времени потеряно зря… Зак, конечно, возражал, но пессимист Канарис твердо стоял на своем.

Наконец, его приятель уехал. Канарис, волнуясь, стал ходить по комнате. Маурер молча на него поглядывал. Внезапно Канарис остановился и спросил: «Куда мне ехать, в Айхе или на Бендлерштрассе?» Вопрос был риторическим. Канарис не раздумывал, что ему делать.

В начале седьмого он был уже на своем служебном месте, в Айхе. Его адъютант направил в ставку фюрера телеграмму с изъявлениями преданности: «адмирал для особых поручений» Вильгельм Канарис от имени своего штаба поздравлял Адольфа Гитлера с чудесным спасением.

Быстрота, с которой Канарис перешел на сторону Гитлера, удивляет. Чуть ли не первым из противников режима он посчитал дело проигранным. В начале седьмого, когда Канарис отступился, воинские части, потревоженные Ольбрихтом, только покидали казармы, чтобы занять важнейшие учреждения. В 18.30 караульный батальон «Великая Германия» оцепил правительственный квартал Берлина. В 20.00 командование Венского военного округа приказало арестовать вождей СС, СД и гестапо. Полк личной охраны Гитлера укрылся в казармах, вместо того чтобы сражаться с мятежниками, а господа из РСХА растерянно смотрели из окон, как по улицам столицы загадочно движутся воинские части.

Однако фаталист Канарис все равно не верил, что путчисты добьются успеха. Он тщательно просматривал все служебные материалы, уничтожая любые приметы нелояльности. Он знал, что вот-вот власти придут в себя и нанесут ответный удар.

«Хитрый лис» оказался прав. Поздней ночью на Бендлерштрассе верные фюреру офицеры расстреляли полковника Штауффенберга и его друзей, в том числе Ольбрихта и фон Хефтена. Заговор захлебнулся. СС и гестапо начали чистку. Немногие уцелеют после нее. С фанатичной одержимостью Гиммлер выполнял приказ Гитлера: «Расстреливайте любого заговорщика, кто бы он ни был».

По приказу Гиммлера шеф гестапо Мюллер создал свою зондеркоманду «Двадцатое июля». В нее вошло 400 следователей. Были среди них и «специалисты по Канарису» — Гуппенкотен и Зондереггер. Гестаповцам позволили арестовывать любого, кто подозревался в малейшей нелояльности режиму. Почти никто из видных вождей Сопротивления не спасся от карателей. Всех ждала одна и та же судьба: гестаповская тюрьма, концлагерь, народный трибунал, виселица. Среди уцелевших оказался лишь Гизевиус. В день путча он находился в Швейцарии и после провала не вернулся в рейх. На Нюрнбергском процессе он станет одним из главных свидетелей обвинения.

Канарис полагал, что его на сей раз не тронут. Он держался подальше от заговора, встал на сторону фюрера… Действительно, прошла первая волна арестов, а «начальник особого штаба» оставался на свободе.

Однако ищейки зондеркоманды не упускали ни единого следа. Со зловещей аккуратностью они распутывали весь клубок связей офицеров Резервной армии. Попался в их руки и майор Эгберт Хайессен. 20 июля он участвовал в оцеплении правительственного квартала. На допросе он и упомянул Хансена — человека, сменившего адмирала Канариса.

Мюллер был поражен. Заместитель Шелленбер-га, второй человек в военной разведке рейха, оказался врагом! Однако сомневаться не приходилось, запись в гестаповском протоколе гласила: «15.7.44 г. Хайессен узнал от обер-лейтенанта Хефтена, что полковник Хансен поможет занять здание тайной государственной полиции».

22 июля Хансена вызвали на Принц-Альбрехтштрассе. Допрашивать коллегу стал сам Мюллер. Он зачитал ему признание Хайессена и потребовал подробностей. Поначалу Хансен все отрицал, потом сдался. На листе бумаги, протянутом Мюллером, он начал выводить фамилии соучастников.

Бегло глянув на протокол, Мюллер замер. Хансен писал: «Канариса я считаю духовным инициатором антиправительственного движения…»

Озадаченный шеф гестапо на следующий день, 23 июля, обратился к бригаденфюреру Шелленбергу с просьбой арестовать Канариса. Тот поначалу заупрямился, все-таки Канарис был некогда его приятелем. Собственными руками отправить старого адмирала на смерть — даже для бригаденфюрера СС это было слишком.

Однако Мюллер настаивал, и Шелленберг сдался: глядишь, все еще обойдется… Во второй половине дня вместе с гауптштурмфюрером СС бароном фон Фелькерзамом, бывшим офицером абвера, перешедшим в СД, Шелленберг поехал на Бетацайле.

В особняке на Бетацайле домосед Канарис принимал гостей — барона Каульбарса и Эрвина Дельбрюка. Увидев Шелленберга, Канарис попросил гостей на минуту покинуть комнату. Он понял, чем вызван столь неожиданный визит. Со спокойствием провидца адмирал спросил: «Что-нибудь написал этот дурак, полковник Хансен?» Шелленберг кивнул.

Позднее Шелленберг заявлял, что он дал Канарису возможность бежать, сказав ему: «Я буду ждать в этой комнате в течение часа. В это время вы можете делать все, что заблагорассудится. В своем рапорте я укажу, что вы пошли в спальню переодеться». Канарис якобы ответил: «Нет, о бегстве я и не помышляю, с собой тоже не покончу. Я уверен, что со мной ничего не будет». Адмирал вошел в спальню, переоделся и снова вернулся к Шелленбергу.

Они вышли из дома и уселись в автомобиль.

Канарис был готов, что его отвезут в мрачные подвалы на Принц-Альбрехтштрассе, но они поехали дальше, миновали город и помчались куда-то на север. Остановилась машина в мекленбургском городке Фюрстенберге, во дворе школы гестапо. Здесь, в офицерском клубе, под арестом сидели два десятка видных офицеров. Всех их подозревали в участии в заговоре.

Комендантом школы был бригаденфюрер СС Ханс Труммлер — по словам Шелленберга, «крайне несимпатичный человек». Встретив гостей, он предложил им поужинать. Шелленберг и Канарис уселись за столик, взяли бутылку красного вина и принялись вспоминать былое.

Канарис попросил устроить ему встречу с Гиммлером и на прощание советовал приятелю остерегаться, чтобы и самому не попасться вот так, по навету дурака.

АДМИРАЛ ПОД СЛЕДСТВИЕМ

Дружеский прием в Фюрстенберге — ужин, вино, задушевная болтовня — обманул Канариса. Ему казалось, что ничего опасного его не ожидает. Действительно, в показаниях Хансена практически не было фактов. В те июльские дни лишь два человека поддерживали связь с Канарисом: Фрейтаг-Аорингховен и Шрадер. Первый застрелился в день ареста Канариса, второй лишил себя жизни пятью днями позже. Ниточка была оборвана.

Однако раз человека арестовали, надо доказать хоть какую-то его вину. И дело поручили Гуппенкотену — упорному, безжалостному человеку, давно успевшему изучить Канариса. Год назад, когда тихо прикрыли «дело о депозитной кассе», штандартенфюрер СС был явно обижен. Теперь-то он решил взять реванш и утереть нос этим неумехам — военным судьям. Он, Гуппенкотен, свою силу докажет!

Он начал расследование там, где летом 1943 года судьи остановились. Взяв в помощники Зондереггера, стал приглядываться к личным связям адмирала Канариса. Постепенно ему удалось выявить весь кружок Остера. Троих его участников юристы вермахта сразу после 20 июля передали гестапо: Ханса фон Донаньи, Дитриха Бонхеффера и Йозефа Мюллера. Попали в гестапо и два бывших помощника Донаньи — Эрвин Дельбрюк и барон Карл Людвиг фон Гуттенберг.

Кстати, в марте 1944 года военный суд оправдал Мюллера, но после протеста РСХА его оставили под стражей. Коротко скажем еще о двух персонажах этой книги. В феврале 1944 года офицеры Шмидхубер и Икрат за валютные махинации и уклонение от налогов были приговорены соответственно к четырем годам каторги и двум годам тюрьмы.

Вскоре в тюрьму РСХА был доставлен главный участник кружка — Ханс Остер. Его задержали еще 21 июля. В тот день он находился в поместье Шнадиц. Повод для ареста был формальный: в штабе Резервной армии нашли бумагу, составленную заговорщиками. Там перечислялись офицеры для связи с округами. На этом листке нашлась и фамилия генерал-майора Остера. Однако вскоре гестаповцы поняли, что этот человек, находившийся вроде бы вдалеке от места событий, играл в заговоре важную роль. Зондереггер выяснил, что 20 июля генерал покинул поместье и побывал в Берлине, поскольку в тот день он получил по карточке продукты по своему месту жительства — Байеришер-плац, 8.

Называли имя Остера и другие обвиняемые. Поэтому Гуппенкотен велел перевезти его из города Галле, где он содержался, в Берлин, на Принц-Альбрехтштрассе. Гестаповцам нужно было знать роль его и Канариса в этом заговоре.

Позднее Гуппенкотен утверждал, что уже через три дня допросов Остер сделал частичное признание. Однако это не так. В сохранившихся протоколах гестапо нет и следа на признания генерала. Кальтенбруннер постоянно шлет шефу партийной канцелярии отчеты о ходе следствия. В августовских сводках Остер к соучастникам заговора не причислен.

Генерал искусно скрывал, что в прежних заговорах он играл ключевую роль. Он превращал конкретные допросы в отвлеченную болтовню на общественно-политические темы. Пусть гестаповцы видят, что хоть он человек «реакционный», зато безобидный. Строка из отчета Кальтенбруннера от 25 августа звучит как комплимент: «Яснее, чем кто-либо из причастных, Ханс Остер выразил духовное и политическое кредо офицера старой выучки».

Однако во время этих допросов-бесед Остеру кое-какие имена называть приходилось, иначе бы он выглядел подозрительно. Конечно, он не мог не упоминать и Канариса. Облик шефа абвера, очерченный, правда, с обмолвками и оговорками, был не слишком привлекателен: усталый пораженец, совершенно не верящий в победу Германии.

Этого оказалось достаточно, чтобы адмирала из Фюрстенберга перевели в тюрьму РСХА. Канарис почувствовал, что выбраться отсюда уже не удастся. Его заковали в ручные и ножные кандалы и поместили в крохотную каморку-одиночку. Здесь он и проводил дни и ночи в ожидании допросов, не ведая, что известно гестаповцам.

Наряду с безвестностью и одиночеством его начал мучить и голод: заключенных держали на скудном пайке. Друзья и родственники передавали многим узникам пакетики с провизией, приходили на свидание к ним — только Канариса никто не вспоминал. Эрика ни разу не навестила мужа.

Только по утрам ему доводилось видеть кое-кого из заключенных. В конце тюремного коридора имелась комната для умывания. Здесь порою и встречались узники. Хотя общаться им было строго запрещено, однако под шум воды Канарису удавалось перекинуться парой слов с кем-нибудь из знакомых; был среди них и Остер. Так Канарису открылась зловещая правда: почти все главные заговорщики изобличены; большинство сидит в тюрьме, некоторые уже осуждены.

Адмирал прекрасно понимал, чем это грозит ему самому.

Однако на своем первом допросе, проведенном Мюллером, адмирал еще раз показал, что блестяще владеет риторикой. Мюллер напоминал ему о старых грехах, известных по «делу о депозитной кассе», зачитывал строки из дневника Канариса за 1943 год, найденного в Эйхе… Однако адмирала было не запугать: на каждый довод он находил контраргумент, и через несколько часов Мюллер понял, что с Канарисом ему лучше не тягаться.

Адмирал отправился в камеру, но радоваться было рано. Арестовали еще двоих знакомых Остера, и их-то Канарис опасался. Первым был подполковник Фридрих Вильгельм Хайнц, которого некогда выставили из дивизии «Бранденбург». Другим был его злейший противник, командир дивизии «Бранденбург», генерал-майор Александр фон Пфулыптейн. Оба обвиняли в своем аресте Канариса.

Впрочем, к счастью для адмирала, самый опасный из двух свидетелей, Хайнц, вскоре был выпущен гестаповцами. Однако даже предварительного допроса хватило, чтобы получить новые улики против Канариса. «После допроса подполковника Фридриха Вильгельма Хайнца, — докладывал Мюллер Борману, — усиливается подозрение, что дивизии «Бранденбург» отводилась особая роль в планах путчистов». А кто в верховном главнокомандовании отвечал за эту дивизию? Конечно, шеф абвера!

Хайнц подтвердил, что в абвере царил оппозиционный дух и потому сам он все время стремился покинуть эту службу и уйти в обычную воинскую часть. Гестаповский чиновник внес в протокол упоминание о таком случае. Некий унтер-офицер части сконструировал великолепный глушитель для автоматов и карабинов. Канарис и Остер отнеслись к этому изобретению отрицательно: зачем совершенствовать орудия убийства?

Еще резче свое недовольство бюрократом Канарисом выразил генерал Пфульштейн. Еще 2 сентября, впервые увидевшись с ним в комнате для умывания, Канарис понял, от кого ему ждать беды: история с мордобоем у обоих еще свежа в памяти. И действительно, на допросах генерал стал говорить все, что думал о своем бывшем начальнике. «Канарис, — сказал Пфульштейн, — похоже, рассчитывал иметь в своих руках надежную воинскую часть на случай критической ситуации». Он хотел превратить «Бранденбург» в свою личную гвардию.

Зондереггер переспросил: «Что значит «критическая ситуация»?» Пфульштейн замялся, он вспомнил лишь о том, как Канарис, Остер и другие видные военные говорили, что надо по-новому «организовать управление вермахтом». Свое участие в тогдашних беседах Пфульштейн оправдывал тем, что он не предполагал, что руководители армии и фельдмаршалы способны совершить какие-либо противозаконные действия.

Пфульштейн, признавая свою вину, надеялся спастись от смертного приговора. И это ему удалось. В конце 1944 года он был выпущен на свободу, пусть и разжалованный в солдаты.

В гестаповских протоколах вскоре появляется новая запись. Остер, комментируя слова Пфульштейна, поневоле признается: «В начале 1942 года разговоры дошли до того, что верховному главнокомандующему следовало бы снова ввести отдельную должность главнокомандующего сухопутными войсками». Напомним, что в 1941 году Гитлер назначил на эту должность себя, став военным министром, верховным главнокомандующим и главнокомандующим сухопутными войсками одновременно.

Постепенно крамола стала принимать и более осязаемые формы. Остер и зондерфюрер фон Донаньи, готовя измену, тревожились только о том, как втянуть «в рамки мероприятий партию, полицию, органы управления, рабочих и, в конце концов, саму армию»…

Фактически Остер расписался в том, что он и другие военные замышляли лишить власти верховного главнокомандующего Гитлера. К сонму мятежников был причислен и Канарис. В очередном донесении Кальтенбруннера шефу партийной канцелярии сказано: «После допросов генерал-майора Остера, генерал-лейтенанта Пфульштейна и полковника Хансена возникло сильное подозрение в том, что адмирал Канарис знал, по крайней мере, о планах переворота».

Канарис чувствовал, что петля вокруг него стягивается. Если он не найдет выход, значит, погибнет. Он решил действовать так: все показания против себя оспаривать, критиковать их по каждому поводу. Кроме того, надо выставить в дурном освещении и Пфулыптейна, и Остера. Пусть гестаповцы видят, что один нарочно оговаривает его, а другого всю жизнь считали пустым, ветреным фантазером и никто к его словам не прислушивался.

13 сентября на очередном допросе адмирал, по существу, предает Остера; он стал рассказывать подробности о его планах. Слово за словом Канарис обрубал последние дружеские связи. Он уверял: «Я ни на минуту не сомневался в том, что затевать смену правительства во время войны значит наносить удар в спину…»

Комментируя же высказывания Пфулыптейна, он сказал, что генерал неправильно истолковал его намерения. Да, он был против использования дивизии в качестве обычной пехотной части. Ведь дивизия эта особенная. Солдат готовили воевать за линией фронта.

21 сентября Зондереггер узнал от него кое-что весьма любопытное: в 1942 году Шрадер и Хайнц вывезли из зарубежного отдела абвера два автомобиля, груженных какими-то бумагами. Они подъехали к некоему берлинскому зданию, где над входом было написано «Морское торговое дело»; год спустя бумаги забрали оттуда и доставили в какой-то бункер близ Цоссена. Зондереггер довольно быстро нашел «берлинское здание». Оказалось, что речь шла о Прусском государственном банке. Его директором был Герман Шиллинг, сводный брат Хайнца.

Зондереггер догадался, что Хайнц был очень важной персоной. И как ему позволили улизнуть! Он тотчас потребовал снова арестовать Хайнца, но того нигде не нашли. Тогда задержали Шиллинга. Однако он ничего не знал: лишь рассказал, что брат попросил его сдать в банковский сейф какие-то бумаги, он согласился и больше ни о чем не спрашивал.

Ладно, успокоился Зондереггер, теперь важнее другое: где лежат эти бумаги? По словам шофера, выходило, что бункер расположен где-то на территории «Майбаха-II». Вспомнил он и как выглядел сейф.

22 сентября Зондереггер и Керстенхан приехали в «Майбах-II». Шофер сразу нашел и бункер, и сейф. Вскоре сейф был вскрыт. Зондереггер в удивлении перебирал бумаги — весь архив заговорщиков лежал перед ним. Они с чисто немецкой пунктуальностью фиксировали каждое свое действие. Малейшее недовольство режимом было строго документировано. Был здесь план переворота, придуманный Остером, и рукописные замечания к нему как самого генерала, так и Хайнца, Гизевиуса, Гроскурта. Тут же имелись материалы по «делу Бломберга — Фрича», отчеты о переговорах Мюллера в Ватикане, наброски речей Бека, планы «бескровного путча» Донаньи и, наконец, выдержки из дневников Канариса, давно и безуспешно разыскиваемых.

Просматривая бумаги, Зондереггер быстро понял, что гестапо было неправильно информировано. Недовольство среди офицеров впервые зародилось не зимой 1941/42 года, когда армия потерпела поражение, а гораздо раньше. Документы, найденные в Цоссене, относились к 1938, 1939, 1940 годам. Теперь гестаповцы поняли, что заговор созрел еще до войны.

Следствие начиналось сызнова. Теперь подозрение падало на многих людей, державшихся в стороне от июльского заговора. Обвинялись генерал Томас, руководитель уголовной полиции Небе, генерал-полковник Гальдер, генерал-фельдмаршал фон Браухич, капитан третьего ранга Лидиг… Казалось, списку подозреваемых не будет конца.

Гуппенкотену приказано было составить для фюрера отчет о находке и включить туда фотокопии важнейших документов. В середине октября работа завершилась — папка, поданная фюреру, насчитывала 160 страниц. Вскоре Гитлер принял решение: продолжить следствие, самым строгим образом соблюдая тайну; по окончании допросов подробно информировать его; впоследствии дела обвиняемых не передавать в Народный трибунал.

Резолюция Гитлера на какое-то время спасла адмирала и ближайших его друзей. Участь остальных заговорщиков была иной. После допросов и пыток они попадали в Народный трибунал. Его председатель, Роланд Фрейслер, в 1919–1920 годах был фанатичным большевиком и членом ВКП(б), защищал советскую власть в Сибири. Там он, похоже, научился судить по-большевистски и теперь штамповал приговоры с однообразностью хорошо отлаженного механизма: смерть, смерть, смерть.

Вообще отношение следователей к Канарису поражает. Его товарищей, сидевших под следствием, безжалостно выгоняли из армии, лишали званий (иначе их дела не вправе был рассматривать гражданский Народный трибунал). Канариса тоже уволили, но в приказе Деница от 19.09.44 г. не прозвучало ни малейшего оскорбления. Спокойная, бесстрастная запись венчала достойную карьеру старого офицера: «…Уволить адмирала для особых поручений Канариса с активной военной службы на военно-морском флоте».

Даже гестаповцы относились к нему с каким-то почтением. В их протоколах сплошь и рядом мелькают формулы «бывший полковник Хансен», «бывший группенфюрер СС Небе» — и рядом «адмирал Канарис». Высшие чины СС искали встречи с адми-ралом в отставке. По словам Шелленберга, его навещал Гиммлер. За несколько недель до смерти Канарис, живо жестикулируя, прохаживался по двору концлагеря Флоссенбюрг бок о бок с Кальтенбруннером.

Впрочем, сам узник не обманывался. После находки документов положение его стало безнадежным. Он тяжело переживал это известие, клял легкомысленного Остера. Сколько раз он приказывал ему и Донаньи уничтожить все документы, сколько раз уличал их в беспечности! И вот теперь несгораемые бумаги оказались в руках у гестаповцев.

Хуже того, Остер, видя, что смерть неминуема, начал с какой-то страстью признаваться следователям во всех замыслах. Он хотел сохранить в архивах гестапо и памяти людей мельчайшие подробности своей борьбы с преступным режимом. Руками гестаповцев он пишет историю немецкого Сопротивления, увлекая за собой и своих, впрочем уже обреченных, товарищей.

Однако и в безнадежном положении Канарис пробовал бороться. Итак, что за документы нашли в «Майбахе-II»? Чем они опасны для него? Два десятка страничек из его дневника. Что он описывал там? Свои разговоры с Гальдером и командующими западными армиями, датируются они зимой 1939/40 года. Речь шла о путче. Далее, воззвание путчистов с его рукописной правкой. Подробности переговоров в Ватикане. Наконец, дело, которое вел Роледер: офицер абвера выдал срок немецкого наступления на западном фронте. Канарис лично прикрыл расследование.

Обвинения очень серьезные. Теперь уже нельзя, как прежде, говорить, что он никак не участвовал в заговоре. Защиту надо выстроить иначе: незнание превратить в нежелание. Вот что он теперь будет выкладывать: да, он участвовал в подготовке заговора, но мятежники не догадывались, для чего он это делал. Он, Канарис, — руководитель спецслужбы. Не его ли прямая обязанность — выслеживать заговорщиков, находить и расстраивать их планы? Ради этого он втерся путчистам в доверие и ждал, когда те начнут действовать, чтобы разом подавить мятеж. Однако заговорщики так и не решались на открытое выступление, и он продолжал следить за ними.

Так же можно было выкрутиться и из истории с переговорами в Ватикане и объяснить «дело Роледера». Тем более бумаги написаны очень расплывчатым, двусмысленным языком, с их помощью можно не только обвинять человека, но и защищаться от наветов.

Конечно, трудно будет перехитрить гестаповцев, если начнут всплывать другие улики, например несколько тетрадей, в которых Канарис — начиная с 1938 года — вел свой дневник. Двадцать страничек оттуда попали в гестапо. Остальное, тешил себя Канарис, спрятано в надежном месте. В этих черного цвета тетрадях адмирал комментировал все важные события, происходившие с армией и страной. Много преступных мыслей скрывается в них. Где же они лежат — пять дневников, которые он вел в Германии, и шесть тетрадей с путевыми заметками? Да в том же «Майбахе-II», в одном из сейфов. Копию дневников держал у себя Шрадер. После 20 июля он стал уничтожать эти записи, остальное довершила жена.

Однако гестаповцы не дали Канарису укрыться за отговорками. Гуппенкотен и Зондереггер безжалостно осыпали его вопросами, стремясь уличить изворотливого адмирала. После чтения бумаг, найденных в Цоссене, у них зародилось подозрение, что Канарис предал не только фюрера, но и родину. Они были уверены, что за переговорами в Ватикане стоял именно шеф абвера и что срок наступления на западном фронте был выдан союзникам по его приказу.

«Известно, — сообщал Гуппенкотен, — что Данию и Норвегию тоже предупредили о немецком наступлении», но неясно, кто это сделал. Вот еще одно предательство: в ночь накануне наступления на Балканах (1941 г.) сотрудники Научно-исследовательского института Германа Геринга подслушали телефонный разговор полковника Ваухника, югославского военного атташе в Берлине. Полковник предупреждал Белград о немецком вторжении. Кто его известил? Узнав об этой истории, Остер удивился. Нет, с этим военным атташе он не имел дела. Тогда Гуппенкотен сделал вывод: тут виноват Канарис.

Гуппенкотен держал в уме и прошлогоднее признание Шмидхубера: Канарис-де выдал срок наступления под Воронежем. Тут же гестаповец вспомнил одного сомнительного знакомого в окружении адмирала — барона Каульбарса. Гестапо уже выяснило, что Каульбарс через шведского военного атташе Юлинна-Даннфельда связывался с советскими представителями. Агент гестапо в шведском посольстве в Берлине раздобыл даже копии докладов Юлинна-Даннфельда, из которых видно было, что военный атташе «был точнейшим образом осведомлен о всех военных операциях и замыслах, в особенности на Восточном фронте».

Отсюда Гуппенкотен заключил, что Канарис через Каульбарса и Юлинна-Даннфельда выдавал Советам немецкие военные тайны. Заинтересовался он и возможными связями Канариса на Западе. Так, Гизевиус, живший в Швейцарии, контактировал и с Алленом Даллесом, резидентом США в Швейцарии, и с польским правительством в изгнании, пребывавшим в Лондоне. Доказательства были вот какие: у г-на Даллеса удалось похитить из мусорной корзины копию одной любопытной бумаги. Речь шла о том, что делать с членами НСДАП после того, как союзники оккупируют Германию. Сочинителем сей инструкции был, как полагали, Гизевиус.

Собранных улик Гуппенкотену было достаточно, чтобы назвать адмирала изменником родины. Канарис, услышав несправедливый навет, тут же встрепенулся. Он оспаривал любые доказательства. Связи с Даллесом и польским правительством? Бросьте, это Гизевиус на свой страх и риск что-то затевал. Он мне ничего не сообщал о своих планах. Случай с югославом Ваухником? Преступное деяние, но что у меня общего с ним? Наступление на восточном фронте? Дурацкая, бессовестная сплетня, ее выдумал либо Шмидхубер, либо Гизевиус. Связи с бароном Каульбарсом? Да, за две недели до нападения на Советский Союз он поведал о нем барону, но ведь тот являлся его агентом и его надо было посвятить в эту тайну. А Ватикан? Операция задумывалась «только для сбора сведений». Мюллер сообщал много нового «о силах противника, его научном потенциале, о его намерениях и военных планах».

Доводы обвинителей рушились. Тогда от логики они перешли к жестокости. Скудный рацион адмирала уменьшили еще на треть. Ночью его постоянно будили, устраивая глупые проверки. Днем под издевки охранников знаменитый узник драил шваброй полы в коридорах. Впрочем, другим заключенным было куда хуже. Канарис нередко слышал крики, что раздавались из комнаты на четвертом этаже РСХА. Там вели «допросы с пристрастием». После них арестанты отлеживались целыми днями.

Довелось узнать бесчеловечность гестапо и Донаньи. Он заболел дифтеритом. Потом произошло осложнение: развилась острая сердечно-сосудистая недостаточность. Узник медленно умирал в камере РСХА, а Гуппенкотен запрещал приводить врача: «Пусть он сдохнет в своем говне!»

Все чаще над Берлином раздавалась воздушная тревога. Тогда заключенных уводили в «бункер Гиммлера» — подвал во дворе РСХА. В эти минуты Канарис жадно ловил новости, о которых перешептывались другие узники. Положение Германии катастрофичное. Гитлеровский рейх лежит в руинах. В середине января прошел слух, что войска маршалов Жукова и Конева вот-вот переправятся через Одер — последнюю водную преграду на пути к Берлину. В начале февраля говорили о том, что Восточная Пруссия и Верхняя Силезия потеряны, западные державы нанесли удар по Рурской области и Южной Германии. Однако Гитлер не собирался сдаваться. Военно-полевые суды СС беспощадно расстреливали пораженцев и капитулянтов. Фюрер готов был увлечь с собой в могилу весь немецкий народ.

Заключенные в «бункере Гиммлера» думали лишь об одном: успеют ли союзники освободить их? Пытаясь угадать свою участь, узники вглядывались в палачей. Им казалось, что некоторые гестаповцы по-другому стали относиться к ним. Наметилась вроде бы и разница между Гуппенкотеном и Зондерег-гером. Первый оставался все таким же бесчувственным функционером. Второй же постепенно стал меняться. Вот что вспоминал Йозеф Мюллер: однажды Зондереггер отдал ему некий изобличавший его документ из найденных в Цоссене; в другой раз он тайком сунул крамольную бумагу из досье Йозефа Мюллера уголовному инспектору Хофману, попросив уничтожить ее по дороге.

По просьбе Зондереггера к Донаньи вызвали врача. Аргумент, правда, был в чисто нацистском духе: «Мертвый Донаньи нам ни к чему».

Узники еще гадали, что происходит с их мучителями, как вдруг их мирок был разрушен американской авиацией. Утром 3 февраля 1945 года она бомбила Берлин. Взрывы сотрясли здание РСХА. Начался пожар, часть тюрьмы была уничтожена. Твердыня РСХА осталась без света, воды, отопления.

Шеф гестапо Мюллер приказал вывезти узников в какой-нибудь безопасный район страны.

На следующий день во дворе РСХА остановился автобус. В него поднялись Канарис, Остер, Гальдер, генерал Томас, Штрюнк, Шахт и бывший австрийский канцлер фон Шушниг. Только в пути арестанты узнали, что их везут в концлагерь Флоссенбюрг. Канарис вновь загорелся надеждой.

Автобус ехал на север Баварии, миновал Хоф и взял курс на Вайден. Затем он повернул на восток, в сторону небольшого местечка Флоссенбюрг близ бывшей германо-чехословацкой границы. Вот и показались проволочные заграждения, сторожевые вышки, бесконечные ряды бараков. Зондереггер доложил о прибытии оберштурмбаннфюреру СС Кеглю, коменданту лагеря, вручив ему письмо от шефа гестапо. Там было сказано, как обходиться с важными персонами: не снимать с них оков, никакой переписки, режим питания обычный.

Канариса и его друзей привели в бункер — длинный одноэтажный каменный барак, в нем было 40 камер. Когда-то сюда упрятывали узников, которых комендант лагеря подвергал аресту. С 1943 года здесь стали содержать особо опасных политических заключенных.

Канариса поместили в камеру № 22. Эсэсовцы вошли вместе с ним в комнату, надели на него наручники, а на ноги наложили цепь — другой ее конец был прикреплен к стене. Затем захлопнулась дверь. В картотеке особых узников Канарис отныне значился под псевдонимом Цезарь.

КАЗНЬ КАНАРИСА

Вскоре адмирал понял, что успокаиваться рано. РСХА продолжает следствие: в лагерь прибыл печально известный криминальрат Ставицки. Ему разрешили допрашивать Канариса без особых церемоний. У гестаповца, кстати, были новые улики против адмирала. Служащий германского посольства в Мадриде припомнил, как в 1940 году адмирал не советовал Франко вступать в войну, делился с ним военными секретами рейха.

Канарис и это оспаривал. Держался он холодно, спокойно. В лагере он, кстати, снова стал заботиться и о своем внешнем виде. Светло-серый костюм, чистая белая рубашка, тщательно подобранный галстук. Когда адмирал выходил во двор на прогулку, то обязательно надевал пальто. Но все это была видимость, гордая поза. Стоило Канарису оказаться в камере, его охватывало отчаяние.

Как-то раз адмирал услышал, что в стену из соседней камеры № 21 кто-то стучит. Он прислушался. Было похоже на азбуку морзе, но, увы, он давно позабыл ее. Через какое-то время стук стих. Канарис терялся в догадках: он не знал, кто сидит рядом с ним. На следующий день охранник, роттенфюрер СС Вайсенборн, сунул ему записку. В ней был расписан алфавитный код. Очевидно, прислал эту подсказку его сосед, но кто же он?

Через пару дней, направляясь на допрос, адмирал сумел переговорить со своим таинственным соседом. Им оказался ротмистр Ханс Матисен Лундинг, бывший офицер датской спецслужбы. Он и стал волею судьбы хроникером последних дней Канариса.

Поначалу Канарис надеялся, что сумеет пережить «сумерки богов» (так в немецкой историографии называются последние дни рейха). Кроме того, допросы пока складывались удачно: уличить его в государственной измене не мог и Ставицки. Если так пойдет дальше, то скорее рухнет режим, чем закончится следствие.

Действительно, союзники продвигались в глубь страны. Западный берег Рейна был уже в их руках. В начале марта они захватили Крефельд и достигли Кельна. Одновременно американские армии вели наступление на города Майнц и Мангейм и на Тюрингию. Оттуда они должны повернуть в Северную Баварию.

Советские же войска целенаправленно двигались к Берлину. Диктатор лихорадочно пытался наладить оборону. Он призывал всех своих подданных — мужчин, женщин, детей — «потопить большевистский натиск в крови». В «Майбахе-II», в бывших помещениях абвера, разместился штаб сухопутных войск при верховном главнокомандовании вермахта. Руководил им теперь генерал от инфантерии Вальтер Буле, один из сторонников «войны до последней капли крови».

Тут-то и приключилась беда.

В поисках подходящего помещения для своего кабинета Буле бродил по пустующим комнатам и наткнулся на какой-то сейф. Любопытство заставило заглянуть. Там лежали странные черные тетради — огромные, толстые фолианты. Генерал перелистал одну из тетрадей — похоже, что это дневники. Кто их оставил здесь? Так Буле нашел дневники адмирала Канариса, за которыми долго гонялось гестапо.

Генерал и отправил их «по назначению». Почему он сделал это? Была на то одна причина. 20 июля 1944 года он был на совещании в «Волчьем логове», стоял неподалеку от фюрера, когда взорвалась бомба. Буле был тяжело ранен, чудом остался жив. Почему же теперь он должен жалеть заговорщиков?

Так дневники Канариса попали к штандартенфюреру СС, начальнику личной охраны Гитлера Хансу Раттенхуберу. А он уже передал их РСХА. По-видимому, это случилось 4 апреля. На следующий день ликующий обергруппенфюрер СС Кальтенбруннер докладывал фюреру об удивительной находке.

Гитлер прочел несколько отрывков, отмеченных Кальтенбруннером, и понял, что много лет Канарис беззастенчиво предавал его, уверял в преданности, а сам плел огромную сеть, вовлекая в заговор всех своих сотрудников. Его не интересовали немецкие победы, он вел страну к поражению. Он презирал фюрера и мечтал расправиться с ним. Из-за его козней страну окружают враги. Забросив всю работу, он только и занимался заговорами, пытаясь отнять у фюрера власть. Гитлер был неистов, он не находил себе места от ярости. А чуть успокоившись, отдал приказ: «Уничтожить заговорщиков!»

Правда, «мягкий австриец» (как называли Кальтенбруннера в РСХА) не решился расстрелять адмирала без суда. Поэтому 5 апреля, под вечер, он предложил Мюллеру организовать процесс военно-полевого суда СС. Преседателем суда был назначен юрист-аппаратчик Гуппенкотен.

Мюллер вызвал его в четыре часа дня. Под какими-то предлогами Гуппенкотенн попытался уклониться — никому не хотелось обременять себя в конце войны еще одним преступлением, но Мюллер не терпел возражений. Его распоряжения были недвусмысленны: суд пройдет в концлагере Ораниенбург/Заксенхаузен; уже готовы судья СС Хофман и два заседателя, комендант концлагеря Кайндл и оберфюрер СС Зоман.

Первым перед судом предстал Донаньи. Утром 6 апреля в концлагере появился штандартенфюрер Гуппенкотен. Он проследовал в одно из строений рядом с лагерной комендатурой. Здесь будет проходить процесс. Члены суда уже ждали высокого гостя. Тот зачитал несколько фраз — обвинительное заключение.

Охранники принесли на носилках Донаньи — он был парализован. Заседание началось. Никто не вел протокол, не было никакого адвоката, а сам Донаньи защищаться был не в силах. К вечеру страшная комедия окончилась. Судья СС, Зоман и Кайндл, соблюдая правила игры, удалились на совещание. Потом прозвучал приговор: смерть. Судья продиктовал секретарше Гуппенкотена обоснование приговора (оно заняло две страницы), и бумагу увезли в Берлин. Фюрер мог радоваться — одним врагом у него стало меньше.

В 23.00 Гуппенкотен появился с докладом у Мюллера, но его ждал уже новый приказ о ликвидации. Тотчас надо было спешить в Флоссенбюрг, где проводился еще один процесс — по «делу группы Канариса — Остера».

На этот раз у шефа гестапо хлопот было больше. Йозефа Мюллера, Бонхеффера и Гере уже собирались везти из Бухенвальда в другой лагерь, в Шенберг. Пришлось отменить эту операцию и отправить узников в Флоссенбюрг. Туда же Мюллер вызвал из Нюрнберга судью СС Отто Торбека. Из Берлина в лагерь направлялась колонна машин: везли еще нескольких заключенных и штандартенфюрера СС. В воскресенье, 8 апреля, все они собрались на заседание суда.

Все шло по плану. Гуппенкотен подготовил обвинение и ознакомил с ним Торбека и двух заседателей. Обвинение основано было лишь на бумагах, найденных в Цоссене. О дневниках Канариса речи не было (через три недели Гуппенкотен по приказу Кальтенбруннера сожжет их в австрийском замке Миттерзилл).

В 16.00 привели первого обвиняемого — Остера. Гуппенкотен зачитал свои доводы: генерал-майор обвинялся в том, что уже много лет, как и Донаньи, изменял родине. Ссылаясь на документы, найденные в Цоссене, штандартенфюрер доказывал, что начиная с 1938 года Остер готовил свержение национал-социалистской власти и при посредничестве Ватикана вел переговоры с западными державами.

Услышав обвинение, Ханс Остер не стал его опровергать. «Да, я пытался свергнуть Гитлера», — сказал узник. Он был приговорен к смерти. Казнь назначили на следующий день, 9 апреля.

Потом настала очередь Канариса. В 8 вечера Лундинг услышал, что в соседней камере распахнулась дверь. Послышался звон снимаемых кандалов. По тюремному коридору зазвучали шаги.

Обвиняли Канариса в тех же преступлениях, что и Остера: знал о заговоре; покрывал действия заговорщиков; зимой 1939/40 года сам пытался подбить генералов вермахта к путчу; был в курсе переговоров в Ватикане.

Адмирал и тут стал препираться. Он опровергал все аргументы Гуппенкотена. Любые доводы судей он обращал в свою пользу. Когда Канарис в очередной раз заявил, что был среди заговорщиков только затем, чтобы узнать их планы и вовремя их пресечь, судьи прервали слушание и вызвали Остера. Началась очная ставка.

Два бывших друга резко заспорили, когда судья стал зачитывать показания адмирала. Остер возмущенно повторял, что тут все неправда, Канарис всеми силами участвовал в Сопротивлении. В отчаянии пытался прервать его адмирал: «Да послушай же ты! Я лишь делал вид, притворялся!» Генерал, также волнуясь, кричал: «Нет, нет, неправда. Я говорю только то, что знаю. Я же не подлец». Канарис развел руками. Торбек спросил его, нет ли лжи в словах его бывшего помощника. Адмирал тихо промолвил: «Нет».

Он получил такой же смертный приговор, как и Остер.

Осталось заслушать еще троих обвиняемых. Канариса же повели назад, в камеру. В 10 вечера Лун-динг услышал, как загромыхала дверь у соседа, потом звякнули кандалы. Датчанин подождал еще пару часов, пока в бараке все успокоилось, потом постучал в стену. Сперва было тихо, но вот раздался ответный стук. Канарис сообщал: «На последнем допросе сломали нос. Мое время прошло. Изменником родины не был. Свой долг перед Германией выполнил. Останетесь живы, передайте привет жене».

Интересная деталь: адмирал сообщил о поврежденном носе. Однако Теодор Айххольцер, переносивший тело казненного адмирала, не заметил на его носу никаких повреждений.

В начале шестого 8 апреля 1945 года адъютант лагеря Баумгартнер занимался последними приготовлениями к казни. Во дворе строились караульные. Появился лагерный врач, штурмбаннфюрер С С Герман Фишер. В западной части двора — там, где была стена с деревянным навесом, — виднелись крюки и петли. Эсэсовцы проверяли их прочность.

Фишер вошел в бункер, и караульные стали выводить осужденных. В шесть утра Лундинг услышал шум в соседней камере. Дверь ее растворилась. По тюремному коридору кто-то прошаркал босиком. Откуда-то, со стороны ванной комнаты, донеслась новая команда: «Раздеться!»

Обреченные на смерть двинулись по коридору на выход. В щелку датчанин увидел седую голову адмирала. За ним шли еще 4 человека — Остер, Гере, Зак, Бонхеффер.

«Осужденных, — докладывал Фишер, — по одному выводили к виселице; им пришлось подниматься на маленькие лесенки. Потом на шею каждому надевали петлю и выбивали лесенку из-под ног».

С низкорослым адмиралом Канарисом пришлось немного повозиться — он не доставал до петли, веревку пришлось удлинить. «Адмирал умер спокойно», — отметил врач.

Казнь Цезаря и его соратников эсэсовцы хотели сохранить в тайне, но уже через два часа все заключенные в бункере знали о том, что произошло.

Принц Филипп Гессенский, также томившийся в лагере, видел, например, не только кучу одежды, оставшуюся от казненных, но и книгу, которую напоследок читал Канарис, — биографию императора Фридриха II, написанную Эрнстом Канторовичем. Страницы книги были испещрены замечаниями адмирала.