Афины: история города

Тема Акрополя проходит через всю историю Афин с древнейших времен и до наших дней. Лучший вид на этот знаменитый памятник античности открывается, пожалуй, с холма Филопаппа, юго-западнее Акрополя. С этой возвышенности, где стоит памятник римскому консулу Филопаппу, можно увидеть Парфенон, нависающий над храмом Ники Бескрылой, а слева — Пропилеи. Под Парфеноном и южной стеной виден фасад театра Герода Аттика с арками. Именно этот ракурс являют зрителям в столь любимом ими музыкально-световом шоу. Есть, правда, небольшая разница: днем — строгие цвета мрамора, ночью Парфенон и другие здания подсвечиваются не только белым, но и огненно-красным, что символизирует вторжение персов и падение цитадели в 480 году до н. э. Идея с подсветкой Акрополя далеко не нова. Источники XIX века свидетельствуют об удивительных фейерверках и бенгальских огнях во время праздников.

Прогулка к бельведеру Филопаппа приведет к широкой, выложенной плиткой дорожке со скамейками и местами для отдыха, которая петляет между соснами и зарослями кустов. В этом спокойном пейзаже ощущается вечное дыхание природы. Это шедевр архитектора и учителя Димитриса Пикиониса.

Пикионис — один из малоизвестных мастеров греческого искусства XX века. Он родился в 1887 году в Пи-рее, в семье выходцев с Хиоса, бежавших с острова в 1822 году, во время истребления хиосцев турками. Еще ребенком он изучал знаменитые пейзажи Пирея, Афин и Аттики. В Афинском политехническом он учился у Джорджо де Кирико и был им отмечен. Затем учился в Мюнхене и Париже, в Грецию вернулся в 1912 году. Начав с модернизма в живописи, позже он развивал в архитектуре эстетику, отражавшую национальные традиции, сохранившиеся в искусстве островов Греции. После него осталось немного зданий, но он стал одним из тех практиков, которые оказали мощное моральное и эстетическое илиянис на своих учеников. В 1930-х годах он был среди создателей прогрессивного журнала «Третий глаз».

Пикионис был сдержан и проницателен, всегда видел мод внешней оболочкой вещей их суть, всегда учитывал отношение между зданием и рельефом. Константин Караманлис поручил ему отделку Акрополя. Пикионис всю жизнь занимался этой работой, соединяя с национальной греческой традицией гармоничные законы японской архитектуры. При мощении дорожек и смотровых площадок он избегал четырехугольных и прямолинейных форм и использовал фигурную плитку, все это несколько напоминает дзен-буддистские сады при храмах. Вряд ли гуляющие по этим дорожкам люди осознают, что все здесь искусно распланировал Пикионис.

Пикионис принял и продолжил традиции тех, кто впервые в XIX веке начал проводить археологические раскопки в Афинах. Серьезной проблемой для археологов оставалось безобразное нагромождение запутанных стен и рвов. Наиболее ценные раскопы отдавали музеям. Если место было открытым, в летнюю жару там было пыльно и жарко. С другой стороны, если участок был засажен деревьями, их кроны искажали вид археологического ландшафта. Ученые стали избирательно высаживать кустарники и отдельные деревья, которые давали бы тень, не нарушая при этом перспективы античной застройки. Еще в 1832 году в комментариях к новому плану города два его создателя — Стаматий Клеантис и Эдуард Шауберт — доказывали, что склоны Акрополя следует засадить деревьями, которые смогут выживать в засушливых условиях, оставив аллеи для прогулок. Два года спустя Людвиг Росс издал приказ, согласно которому каждую осень места завершенных раскопок должны были засаживать группами деревьев, «чтобы эта часть древнего города не выглядела пустырем, но и не казалась сплошным лесом». Росс полагал, что таким образом в Афинах появится парк, где можно изучать священные руины древности и любоваться красотой природы.

Таким образом, идея избирательных посадок существовала уже давно. Идею Пикиониса осуждал художник Царухис, критиковавший манию все озеленять растениями, якобы изначально росшими на афинских холмах. Он считал, что нереально и неправильно пытаться воссоздавать облик древнего города. Никто не знает, как тот на самом деле выглядел. Он принимал древние руины в том виде, в каком они сохранились, и считал несерьезными попытки облагородить их зелеными насаждениями и цветами, подчеркивать топографию руин и таким образом повышать привлекательность для туристов. Украшением Акрополя были сами памятники.

Откровенные рассказы и восторги именитых путешественников

Сегодня Акрополь для греков не только цитадель, но и Священная скала — «Иерос врахос». Здесь сочетается материальное, духовное и эстетическое. Акропольский холм всегда был сакрален, как для греков периода архаики и античности, для которых олимпийские боги были абсолютно реальны, так и для современных греков и иностранцев.

Предметом интереса путешественников эта скала стала с незапамятных времен, а с XIX века превратилась в место настоящего паломничества. Все старались здесь побывать, и многие оставили свои впечатления. Шатобриан, Дамартин, Флобер, Теккерей, Твен, Мелвилл, Фрейд, Вирджиния Вулф, Арнольд Беннетт, писатель Роберт Байрон, Ле Корбюзье, Ивлин Во и сотни других. Некоторые будто глядят из-за плеча читателя, когда тот сравнивает свои впечатления со всем, что читал. Одни ударялись в поэзию, другие, как Сирил Коннолли, — в слезы.

Лучше всего во время первого посещения попытаться получить собственное впечатление, независимое от мнений восторженных путешественников прошлого.

Одним из крайних проявлений восторга от созерцания древнего памятника стало чувство религиозного экстаза. Француз Эрнест Ренан, знаменитый автор «Жизни Иисуса», посетил Афины в 1865 году. Он был поражен сильнейшим в своей жизни переживанием и не остался безмолвным. Позже он описывал прохладный, пронизывающий бриз, налетающий издалека. «Есть место, где существует совершенство. Это место одно-единственное, и оно здесь. Я в жизни не мог себе представить ничего подобного. То, что я созерцал, было Идеалом, кристаллизовавшимся из пентеликонского мрамора, — не меньше». Ренан увидел в Акрополе образец вечной красоты, выходящей за ограничивающие рамки культур и народов, «сияние святости». Часы, проведенные им на Священной скале, были часами молитвы. Позже Ренан заявил, что откопал среди старых бумаг путевые заметки, содержащие то, что он назвал молитвой на Акрополе: «Молитва, сложенная мною на Акрополе, после того как мне явилась его совершенная красота». На деле оказалось, что молитва была написана через некоторое время после этого события. Получилась неприятная история, но тем не менее в силе воздействия Акрополя сомневаться не приходится.

Некоторые посетители пытаются сразу же прочувствовать эту силу. В своем дневнике Герман Мелвилл записал 7 февраля 1857 года: «Завтра готовлюсь к посещению Акрополя», будто о духовном упражнении, которое требует определенной сосредоточенности. На следующий день он сообщает: «Акрополь — мраморные блоки, как глыбы уэнхемского льда или огромные куски парафина. Парфенон встает перед человеком, как крест Константина.

Странный контраст шероховатой скалы и отполированных камней храма. В Стерлингшире искусство и природа друг другу соответствуют. Здесь по-другому, граница меж ними не заметна, они слиты воедино, и разрушение выглядит как расколотый снежный ком».

Мелвилл позже попытался выразить свои впечатления в стихах, сравнивая Парфенон с Крестом и раскрывая таким образом переполнявшие его чувства:

Последние строки этого стихотворения о Парфеноне передают ощущение внезапно наступившей тишины — даже птицы затихли, и смолк прибой, — когда на место была опущена последняя храмовая плита. Не все посетители Акрополя восторгаются придуманной картиной, их гораздо больше впечатляет то, что можно увидеть самим. 20 января 1811 года лорд Байрон в письме к другу Френсису Ходжсону прятал свою радость в шутливом сравнении: «Я живу в капуцинском монастыре: передо мной Гиметт, позади — Акрополь, справа от меня храм Юпитера, спереди — стадион, город — слева. Эх, сэр, вот так положеньице! Вот и виды! Не то что в Лондоне или даже в Мэншн-хаусе!»

Когда гречанка спросила Бернарда Шоу, как тот находит Акрополь, он ответил: «Как погнутый зонтик». Поэт Георгос Сеферис, рассказавший эту историю, считал, что либо Шоу просто ничего не воспринимал за пределами Соединенного Королевства, либо гречанка действовала ему на нервы.

Писатели старательно пытались передать цвет скалы и Парфенона. Марк Твен при лунном свете сравнивал цитадель с розовым «первосортным рафинадом». Вирджиния Вулф перебирала свою литературную палитру в поисках верных красок: сливочно-белый, охристо-желтый, пепельно-блеклый. Ивлин Во сравнивал Парфенон по цвету с сыром стилтон. Куда более метко, во всяком случае по моему мнению, Г. В. Мортон сравнил его цвет с цветом пенки на девонширских сливках. За последние сто лет в результате регулярных чисток цвет камня изменился, потому что очевидцы XIX века постоянно упоминали о красноватом оттенке камня, да и ранние фотографии указывают на различие в цвете. К примеру, Чарльз Такермен, ожидавший в 1870-х годах увидеть белизну и сияние, обнаружил «унылый красновато-коричневый цвет, испещренный прожилками и пятнами, образованными воздействием стихий», а многие из колонн — почерневшими от дыма. Конечно, все эти цвета, которые доносят до нас писатели, совсем не похожи на те, что видели древние греки. «Его красота — это красота природы, красота прекрасного материала в лучащемся свете. За исключением некоторых деталей, это нельзя назвать рукотворным искусством, поскольку труды художников уже давно погибли от времени, раскрошились и рассыпались. Но большинство людей предпочитает искусству природу», — писал Роджер Хинкс с некоторым вызовом.

Лучше всех уловил гармонию скал, храмов и дикой природы, рожденную беспорядком камней, Мелвилл:

Много было сказано как греками, так и гостями Афин об Акрополе и о впечатлениях от него, еще больше написали ученые, пытаясь объяснить столь различное восприятие древней цитадели и сравнивая отношение европейцев к колониальному прошлому страны, а также взгляды греков касательно осознания себя как нации сегодня.

Воспоминания Фрейда

Среди теоретиков эпохи постмодернизма, занимавшихся этой проблемой, выделяется необычным подходом эссе Зигмунда Фрейда «Расстройство памяти на Акрополе», написанное и опубликованное в 1936 году как открытое письмо Ромену Роллану по случаю семидесятилетия последнего. В этом письме Фрейд заявляет, что ему последние несколько лет не дают покоя воспоминания 1904 года, и анализирует произошедший с ним следующий случай. Фрейд и его младший брат каждый год нередко проводили выходные в конце августа или начале сентября в Риме или где-нибудь еще в Италии, либо на Средиземном море. В том году они решили съездить на несколько дней через Триест на Корфу. В Триесте знакомые стали их отговаривать ехать на Корфу в такое время года, а вместо этого предложили поехать в Афины. Судно компании «Ллойд» отправлялось в тот же день.

Фрейд рассказывает: «Визит привел нас обоих в подавленное состояние духа. Мы обсудили предложенный план и сошлись на том, что он неудобен и ничего, кроме трудностей, не принесет». Поездку в Афины они обсуждали нерешительно и без особого удовольствия, но как только открылась билетная касса, они, против всяких ожиданий, без малейших колебаний купили билеты до Афин, не вдаваясь в причины принятия такого решения.

Все это наводит на мысль, что Акрополь на Фрейда впечатления не произвел, — но нет! Вот ключевое место его рассказа:

Заметьте, что Фрейда не интересует Акрополь сам по себе, статья посвящена его собственной реакции на восприятие Акрополя. Далее он довольно подробно разбирает реакцию своего внутреннего «я». (Может ли это быть на самом деле? Вправду ли я вижу Акрополь? Ага, вот об этом нам в школе и рассказывали.) Затем он заключает, что главные действующие силы — почтительность и чувство вины, которые сыновья испытывают, путешествуя дальше своего отца как в прямом, так и в переносном смысле. Потому-то в Триесте им и была неприятна мысль о поездке в Афины.

Фрейд не единственный, кому Афины столь странным образом показались знакомыми. Роберт Байрон испытал здесь ощущение нереальности, как будто он стал жертвой обмана. Художник Чарльз Рикеттс нашел город «почти знакомым, словно уже бывал здесь когда-то, в другой жизни. Так смутно бывают знакомы вещи, которые раньше видел во сне». История Фрейда с трудом выдерживает весь тот груз анализа, который он взвалил на нее, пытаясь объяснить свои побуждения и мысли более чем через тридцать лет после пережитого случая. Но вышеописанный эпизод показывает, что, когда Фрейд захотел объяснить то таинственное, что вплелось в наши детские, школьные впечатления, вспомнив которые мы начинаем задаваться вопросом: «Возможно ли это? Вправду ли я здесь?», он обратился к Акрополю как к первоисточнику европейской культуры.

«Ужасная бомба»

Глядя на Парфенон издали, легко заметить, что линия крыши нарушена и некоторые колонны без ордера. Здание сильно повреждено. Ближе становится видно, что скульптуры, которые должны находиться на фронтоне и в местах, называемых метопами[9], отсутствуют.

Главная причина этих разрушений — соперничество Венеции и Османской империи в отношении Афин. В 1683 году началось турецкое вторжение в Европу. Именно тогда турецкая армия, осаждавшая Вену, была разбита объединенной польско-австрийской армией под командованием короля Польши Яна Собеского. Эта историческая битва завершила контрнаступление европейцев, ставшее предвестником долгого упадка османского могущества. На острие этого контрнаступления находилась Венеция, имевшая в восточном Средиземноморье свои политические и коммерческие интересы.

Командовал венецианскими и совместными антитурецкими силами Франческо Морозини. К1687 году эти силы окружили весь Пелопоннес, захватили Мистру и Мальвазию и вышли к Негропонту на острове Эвбея в Эгейском море. Однако кампания затянулась, гарнизон Негропонта был силен, его численность превышала 5000 человек. На военном совете Морозини предложил идти на Афины, а Негропонт взять в следующем году. 21 сентября 1687 года его силы достигли Пирея.

Перед угрозой мощной венецианской армии турки оставили город, лепившийся вокруг Акрополя, и укрепились на самом Акрополе. Войско венецианцев встало лагерем в большой оливковой роще к западу от города. Там им постоянно досаждали турецкие стрелки, подъезжавшие к лагерю верхом. Морозини через своего посланника, немецкого графа Кенигсмарка, предложил туркам сдаться, чтобы избежать тягот и ужасов долгой осады. Турки ответили отказом.

По поводу случившегося дальше существуют различные точки зрения. Очевидец, майор Собевольский, который в то время служил лейтенантом в знаменитых венецианских частях, пишет, что 22 сентября его люди начали устанавливать батареи на позиции и пытались подвести мины под Акрополь, что, из-за твердости скальных пород, им не удалось. В это время перешедший из крепости дезертир рассказал, что весь порох и припасы турки сложили в храме Минервы (то есть в Парфеноне) и что они отказываются сдаваться, будучи уверенными, что христиане не станут разрушать храм.

Лейтенант из Люнебурга — «ein luneburgischer Leutnant». Траектория полета снаряда, который должен разрушить Парфенон, изображена на нескольких рисунках, выполненных инженером венецианской армии.

С точки зрения командующего отрядом Собевольского было абсолютно правильно бомбардировать Парфенон, ведь союзники знали о находящемся там пороховом складе. При обстреле Акрополя не брали в расчет историческое и культурное значение разрушаемых зданий. Венецианцы должны были как можно скорее взять крепость, а значит, любое здание на Акрополе становилось боевой целью.

Сам Морозини, докладывая в Венецию об этих событиях, сделал основной упор на то, что его посланник Кенигсмарк подвергся нападению. Он писал, что бомбардировка Акрополя была затруднена особенностями местности, но вечером 26 сентября удачным попаданием («fortunato colpo») был взорван пороховой погреб. Через неделю в другом докладе Морозини сообщил, что «ужасная бомба» разнесла сам Парфенон и убила более трехсот человек, чьи тела уже начали разлагаться.

Кенигсмарк записей не оставил, зато Анна Экерхельм, фрейлина графини Кенигсмарк, 18 октября писала своему брату в Швецию:

Анна Экерхельм была права. Парфенону нанесли непоправимый урон. Венецианцы позволили туркам уйти на корабли, стоявшие в шести милях от Пирея, и взять с собой столько имущества, сколько смогут унести. Многие бросали поклажу по пути, другие были убиты мародерами.

Взятие венецианцами Афин привело к обычной в то время перестройке храмов под нужды другой религии. Шведы превратили изящную мечеть в лютеранскую церковь, еще две мечети были отданы католикам. Однако разрушенный Парфенон никому не был нужен, потому что венецианцы заняли Акрополь всего на шесть месяцев, а потом решили покинуть город по стратегическим соображениям. Турки вернулись, но Парфенон было уже не восстановить.

Символ классической эпохи

Акрополь уже не царит над городом, как это было до XIX столетия. Посреди моря современных зданий он не выделяется, как раньше, меж горных отрогов и оливковых рощ. Порой автомобильный смог размывает линии колонн настолько, что издали кажется, будто скала плывет в дымке. Тем не менее, помимо Ликавитоса, Акрополь остается доминирующим элементом афинского городского пейзажа. Архитекторы XIX столетия соотносили с ним планы городской застройки. Кажется, он повсюду следует за вами. Посмотрев по направлению улицы Афины или Эола, вы непременно увидите детали древней твердыни.

Хорошо смотреть на Акрополь из окна высокого здания, выходящего на запад, отсюда этот комплекс выглядит символом единства прошлого и настоящего Афин. В этом смысле очень удачно расположено министерство иностранных дел Греции, а обычные люди могут любоваться прекрасными видами с крыш и балконов Колонаки, Метса или Панграти.

Иностранцы, даже если они никогда не были в Афинах, воспринимают Акрополь как символ Греции. Для них он выражает историю и культуру Древней Греции, давшей миру демократию, пропорции классического искусства и великую жажду свободы, помогавшую грекам выстоять в годы опустошительных войн и тяжелых испытаний. Карикатуристы, рисуя Грецию, изображают именно колонны Парфенона, не важно, будет ли плакат посвящен мужеству греков во времена сопротивления нацистской оккупации или тюрьме, построенной военной хунтой.

Для греков ряд ассоциаций, вызываемых Акрополем и Парфеноном, намного шире. Глядя на Акрополь, они представляют не только Древнюю Грецию и духовное наследие той эпохи, но также и непрерывность греческой культуры, истории, все то, что столь дорого душе каждого грека. Естественно, Парфенон становится главным визуальным символом, без которого не обходятся производители сувениров и товаров для туристов. Эта скала стоит с первых веков греческой истории. Акрополь был завоеван, пережил оккупацию, осаду, разорение, его храмы использовали различным образом, а памятники разрушали, — и все-таки он вновь царит над городом. О том, что античная чистота Акрополя была достигнута при участии государства — демонтаж Франкской башни и других чужеродных элементов, напоминающих об иноземной оккупации, — большинство греков, вероятно, не подозревают. В XIX веке основной упор был сделан на то, чтобы Грецию воспринимали как европейское государство, чьи истоки уходят непосредственно в классический период античности.

Священный статус Акрополя требует от посетителей соответствующего отношения. Вандализм сурово осуждается. Большинство хулиганов, спустивших штаны перед древнегреческим монументом, были отправлены под суд.

Не одобряется и появление в неподходящей одежде. Прекрасные фотографии балерины Никольской, на которых обнаженная женщина в экстазе танцует перед колоннами Парфенона, представляют собой границу дозволенного. Попытки использовать театр Герода Аттика для обычных показов моды вызвали возмущение и споры о допустимости подобных показов в таком месте.

Мысль о том, что эти камни священны, утвердилась сравнительно недавно. Не только турки опустошали эти руины. И греки, и иностранцы в былые времена рассматривали их как полезный источник строительного материала и известняка. Пока государство не установило над Акрополем свой контроль, все приходящие, особенно иностранцы, распоряжались этим местом как им вздумается. В 1830-х годах группа британских гардемаринов выламывала детали недавно откопанных статуй. Еще в 1875 году Магаффи пришел в ярость, застав молодого грека упражнявшимся в стрельбе из пистолета под театром Диониса. Целью тот избрал кусок обтесанного мрамора. Когда стража так и не пришла, Магаффи с товарищем принялись бросать камни в «жалкого варвара» и выгнали его из театра.

Мраморы Элгина

В свете современного отношения к Акрополю как к священному месту становится ясно, почему вывоз лордом Элгином скульптур из Парфенона в Великобританию вызывает яростные дебаты. Все-таки это статуи Парфенона, признанные прекраснейшими образцами греческого классического искусства. Греки считают, что чужеземец, пользуясь полномочиями посланника, получил разрешение у турецких властей на похищение их самых ценных произведений искусства.

Томас Брюс, седьмой граф Элгин, был в 1799 году назначен британским послом при османском правительстве в Константинополе. Это был самый разгар увлечения европейцами наследием античности. Покровительствуя Оттоманской Порте и используя ее против Франции, Великобритания наделяла своих консулов в Стамбуле огромной властью, и Элгин получил от правительства фирман, официальное разрешение вывозить с Парфенона «отдельные каменные фрагменты, содержащие надписи или скульптуры», выкапывать их из земли, а также зарисовывать. Этим документом помощники Элгина в Афинах воспользовались в полной мере.

Полномочия, которые давал фирман, неоднозначны, как и все, что связано со скульптурами Парфенона. Далеко не ясно, было ли разрешено Элгину отбивать от фриза целые части и метопы, или он должен был ограничиться сбором частей, уже отвалившихся в результате венецианского обстрела. Как бы то ни было, группа Элгина под руководством итальянского художника Люзьери применила силу, отпилив от фриза пластины, чтобы отделить понравившиеся части. Они сняли большую часть внутреннего фриза Парфенона, скульптуры с треугольных фронтонов и пятнадцать так называемых метоп, отдельных сцен с наружной части. «Мраморы» были упакованы и отправлены в Англию, там выкуплены правительством и помещены в Британский музей, где и остаются по сей день (их можно увидеть в галерее Дювина). Любой житель или гость Лондона, собирающийся посмотреть на Акрополь, должен увидеть эти камни, не важно — до поездки в Афины или после.

Вокруг скульптур Парфенона, история которых подробно рассказана Уильямом Сент-Клером в книге «Лорд Элгин и мрамор», шли оживленные споры, похоже, не-утихшие и по сей день. Как бы поступили в этой ситуации Байрон, греческий поэт Кавафис и Мелина Меркури? Противоречивы и данные о времени вывоза камней. Свидетели этих событий, среди которых был путешественник Эдвард Дэниел Кларк, уже тогда понимали, что произошло нечто значительное. Современники (и позднее Шатобриан) не считали важным событием вывоз древнегреческих руин. После взрыва Парфенона в 1687 году расхищение стало обычным делом в Греции, и особенно в Афинах. Это подтверждают ученые, посланники и обычные люди, которые своими глазами видели быстрое разрушение древних сооружений. О неприкосновенности и защите памятников никто не думал. Грабеж порождали не эстетическое чувство и не чувство национальной неприязни, а непробиваемая османская бюрократия. Однако «оптовая экспроприация» Элгина была первой, следовательно, оказалась всеми порицаемой. Кларк, Эдуард Додуэлл и прочие говорили, что распиливание памятников — шаг на пути, который может завести далеко. Несколько лет спустя Байрон использовал всю силу своего таланта, чтобы заявить о вандализме Элгина.

Как оказалось, Элгин спас вывезенные мраморы от эрозии, вызванной загрязнением воздуха, которой подверглись остальные скульптуры афинского Парфенона. Это легко увидеть, если сравнить рельефы в Британском музее и в музее Акрополя. С этой точки зрения Элгин принес Парфенону пользу. Но эта польза никакого отношения не имеет к вопросу о том, где мраморы должны находиться сейчас, хотя никто не может доказать, что их следует вернуть в храм.

Апелляция к закону выглядит неубедительной. Британский музей представляет твердые правовые обоснования, хотя кое-кто и пытается их оспорить. Греческое правительство, что бы ни обсуждалось в частном порядке, не имеет законных оснований требовать возврата коллекции. Правда, говорят, что Британский музей может сохранять за собой право собственности на коллекцию, даже если передаст ее в Афины для устройства постоянной выставки. Аргументы, касающиеся хранения, малоубедительны и несущественны. Когда-то считалось, что надзор за скульптурами в Британском музее лучше, чем могут обеспечить греки. Однако этот довод отпал, когда выяснилось, что в 1930-х годах рельефы по рекомендации Дювина были вычищены абразивным материалом с целью их отбелить. В результате обработки часть поверхности мрамора потеряла патину, «налет старины» (напомним вдобавок, что исходная поверхность была раскрашенной). Но сейчас, во всяком случае, программа реставрации Парфенона стала настоящим искусством, и следят за ее выполнением греческие археологи, знающие свои здания и скульптурное наследие лучше кого бы то ни было. Если мраморы когда-нибудь вернутся в Грецию, им обеспечат хороший уход.

Итак, мы имеем непреодолимое противоречие. С точки зрения греков, эти мраморы, как часть античного наследия, принадлежат Парфенону и, следовательно, должны вернуться в храмовый комплекс и музей Акрополя, где здания и скульптуры составляют единую эстетическую композицию..

С точки зрения англичан, Британский музей владеет этими скульптурами на законных основаниях, и потому они должны оставаться частью величайшей мировой коллекции, где ученые могут изучать их, а посетители — любоваться ими в окружении всей экспозиции музея. Также Британский музей опасается, что возвращение скульптур может стать опасным прецедентом, который способен привести к распадению постоянных коллекций.

Если согласиться с этими аргументами, то верно «право нашедшего». Британский музей владеет скульптурами и не собирается их возвращать, если его не принудит к тому правительство. Правительство не станет этого делать без серьезных политических причин. Сейчас такого не предвидится. Хотя Комитет по реституции скульптур Акрополя провел бурную и настойчивую кампанию и получил поддержку нескольких влиятельных голосов из академического мира, греческое правительство никогда не пойдет на длительную ссору с Великобританией. В результате останется только груда бумаг — заявления многих министров культуры, начиная с пламенной Мелины Меркури и заканчивая Евангелом Венизелосом, тогда как премьер-министры и министры иностранных дел обсуждают более важные дела, например цены на оливковое масло или кипрский вопрос. Хоть и не стоит зарекаться, но возвращение скульптур Парфенона в Афины выглядит сегодня столь же несбыточным, как и в прошлом.