Агент полковника Артамонова

Кючук. 1870. Январь

Тем временем Константин Фаврикодоров уже был на берегу Мраморного моря. Зима и здесь господствовала. Северо-восточные ветры, издавна прозванные русскими, приносили леденящий холод. По пенистому Босфору шла высокая волна, с грохотом разбивалась о крутые, поросшие боярышником берега, оставляя на камнях ледяную корку.

Население Мраморного приморья оделось в теплые халаты, даже муллы на минаретах подняли меховые воротники, отворачивались от шквалистого ветра, хриплыми голосами во время намаза читали молитвы, воздавая хвалу справедливому всепрощающему Аллаху.

Константин Фаврикодоров, прибыв из Ени-Загра утренним поездом, поспешил на базар, купил меховую жилетку, поддел под шерстяную кофту. В жилетке немного согрелся. Но пока по обледенелой дороге добирался из Габрово в Ени-Загру, разбил опанки. От стужи спасали шерстяные носки, спасали до тех пор, пока не намокли. Пришлось на базаре искать новые опанки. Торговцы удивлялись, что турок ищет обувь, которую носят болгары. И все-таки подходящую по своей ноге нашел. Выручил заезжий болгарин — снял с себя далеко не новые опанки и продал. Ему нужны были деньги, чтоб добраться до Тырново поездом.

— А как же вы добежите до вагона?

— Я привыкший, — сказал он, поеживаясь от холода.

Пришлось отдать земляку свою старую обувь. Земляки зашли в ближайшую корчму в надежде выпить по стаканчику плиски, но плиску мусульманам не продавали, и Константин ограничился чашкой обжигающего кофе.

В Константинополе он задерживаться не стал, а сразу же отправился в Кючук. Благо, дилижансы, несмотря на ледяные «русские» ветры, ходили ежедневно до самого Эноса, портового города в устье Марицы. Там, в Эносе, находились казармы гвардии султана, то есть казармы янычар. Колледж гвардии, где готовили для сухопутных войск младших командиров, располагался в Кючуке.

По словам Марьянки, их сын, Гочо, учился на младшего командира гвардии.

Об этом узнала она случайно. Муж пришел с почты, принес газету. Не удержался, похвалился жене:

— Твой сын Абдул служит в султанской гвардии. Как лучший солдат отправлен в Кючук учиться на сержанта.

Она знала, что муж переписал Гочо на свою фамилию и даже имя ему поменял, тот давно уже не Фаврикодоров, а приемный сын Раджиба, габровского мудира.

— А где этот Кючук? — осторожно спросила Марьянка.

— На берегу Мраморного моря.

— Может, мы туда съездим? Гочо я не видела уже двенадцать лет. С ним бы встретиться.

— Не надо с ним встречаться, — строго заметил муж. — Твой Абдул увидит, что ты не турчанка, а всего лишь болгарка, будет щадить болгар. Когда я еще служил, говорили: гвардеец, который щадит врага, не гвардеец, а трусливый шакал. Неверные называют наших гвардейцев янычарами. За что?

За то, что они преданно служат султану? Ты гордись своим сыном. Младшие сыновья тоже будут преданно служить султану.

Окаменевшее сердце Марьяны клокотало ненавистью к мужу. Уже в первый год их совместной жизни она попыталась отравить его угарным газом и задохнуться вместе с ним. Еще в печи были горящие угли, она закрыла дымоход. Скоро они уснули. В чувство ее приводил муж шестигранной плетью. Неделю она не могла встать на ноги. Но мысль предать его смерти с тех пор уже не покидала никогда.

Особенно мучительны были его ласки. В эти минуты она его ненавидела, как может ненавидеть жертва своего палача. И когда родила близнецов, она исходила сердечной болью, что он их ласкает и на его ласки они отвечают радостным смехом. Дети, когда подросли, стали замечать, что их мать тяготится присутствием отца, незаметно между детьми и их отцом возникла отчужденность. Он свирепел, вымещал злобу на матери.

В первых числах января Константину с помощью подруги удалось встретиться с Марьянкой.

В Габрово из Вены приехал цирк. Марьянка повела своих близнецов смотреть зверюшек. Накануне подруга предупредила Марьяну о том, что у своих родителей гостит Костя.

Марьянка отлучилась всего лишь на один час. Дети были увлечены цирком, даже не заметили, что мать куда-то вышла.

Рядом сидела тетя Анна, хохотала вместе с ними, отвлекала всячески, чтоб они не стали спрашивать: где это мама?

А их мама, Марьянка, спустя много лет наконец-то встретила своего настоящего мужа. Родители Константина их оставили одних. Для свидания у них было не более получаса.

Они волновались, торопились. Для разговоров у них было мало времени. Каждая минута казалась мгновением. Целуя любимую, он горячо шептал:

— Я найду его. Найду! Может, его еще можно будет спасти. Только где он?

Она сказала, где искать сына. Да, собственно, Константин и догадывался, что сын служит в корпусе янычар и что искать его надо в казарме султанской гвардии. Но как туда проникнуть?

Казарма помещалась в старинной крепости в форме восьмиугольника. В середине крепости обширный плац для занятий рукопашным боем. Стрельбище — в двух верстах от крепости, по обе стороны дороги, по которой гоняли гвардейцев, почти в каждом доме на первых этажах — кафетерии. Сюда заглядывали портовые грузчики, забредали моряки покурить опиума. Некоторые кафетерии посещали офицеры гвардии. Им запрещалось курить опиум, но разрешалось наслаждаться сладостями. Повышенным спросом пользовалась пастила рахат-лукум. Ее подавали к чаю.

Константин Фаврикодоров обходил кофейни. Везде его принимали за турка, хотя и обращали внимание на его обувь: что заставило этого высокого красивого мужчину натянуть на ноги болгарские опанки?

Недалеко от крепостных ворот он присмотрел кофейню, хозяин которой, отставной гвардеец, намеревался продать свое заведение. К старику, бывшему гвардейцу, и зачастил Фаврикодоров. Они познакомились.

Оказалось, что они оба воевали в Севастополе, притом оба на восточном участке. Константин выдал себя за артиллериста, служившего под командой Тахир-бея. С Тахир-беем он чуть не дружил. О его подвигах он рассказывал с восторгом.

Подвиги, конечно, участник защиты Севастополя придумывал, а вот то, что с офицером был хорошо знаком, это была правда. Именно Тахир-бея он заманил в землянку с пакетом сухарей для голодных русских женщин. За сухари голодные женщины якобы готовы были пригласить турецкого офицера к себе в постель.

Старик вспомнил: да, был такой офицер, но его русские выкрали.

— Жаль, хороший был командир. Может, он жив?

— Может. Русские передали пленных.

— А где они сейчас?

— Разбрелись по стране. Каждый занимается своим делом. Я тоже хочу заниматься своим делом, — признался посетитель в болгарских опанках.

— А что вы умеете?

— Умею варить рахат-лукум. По своим рецептам готовлю чай.

— А кофейные зерна жарить умеете?

— Конечно! На службе я варил офицерам кофе.

— К нам офицеры заходят. Приводят европейских женщин. Откуда их столько набралось?

— Может, это жены английских офицеров?

— Вполне возможно. Европейские женщины никого не боятся. Даже Аллаха! — Старик перешел на шепот. — Их наши офицеры привозят ночью и ночью увозят. За молчание мне платят.

— Такую кофейню я купил бы, — сказал Фаврикодоров.

— А деньги у вас есть?

— Есть, но мало. Думаю, родственники помогут. Если подождете, заработаю.

— Мне нужен помощник. Из мужчин я один остался. Два моих сына сложили головы на Кавказе. Слава Аллаху, подрастает внучонок. Но он встанет на мое место лет через десять, не раньше. Мал больно.

— Что ж, тогда я у вас поработаю помощником, — согласился Константин. — А там и в цене сойдемся.

— Верно, служивый. Аллах милостив и щедр, — подтвердил старик. — Звать-то вас как?

— Нури. Вот мое свидетельство, — и Константин показал бумагу на имя Фуада Нури. Свидетельство ему выдали в Систово.

— Спрячь. Все равно я плохо вижу, — признался хозяин кофейни. — Полиция может проверить, а может — и нет. Да и какое им дело до моих работников?

Константина устраивало, если б никто ему в бумагу не заглядывал. Свидетельство куплено. Деньги у него были за проданных лошадей. Но для покупки кофейни денег не хватило бы. Была возможность заработать, подавая посетителям рахат-лукум с индийским чем. Но нужную сумму собрал бы нескоро. Впрочем, с покупкой он не торопился. Ему нужно было увидеть сына.

Фаврикодоров остался у хозяина. Старика звали Шакир-большой, хотя был он на целую голову ниже своего помощника. Двое бывших военных из противоположных лагерей быстро сработались.

Помощник хозяина приглянулся ночным посетителям. Они его называли гарсоном, он немного говорил по-французски, но не показывал, что владеет и болгарским. Уже неделю спустя он знал некоторых офицеров учебного подразделения. Осторожно заводил разговор о племяннике, который якобы где-то здесь служит, может, даже в гвардии.

Разыскать так называемого племянника взялся, к удивлению, не турецкий офицер, а лейтенант-англичанин, поступивший на службу в османскую армию.

— Как звать его? — спросил англичанин.

Константин назвал, кто он и откуда. Пообещал озолотить его пятифунтовой ассигнацией, если тот узнает, в каком подразделении служит племянник.

Англичанин оказался человеком дела. Уже на следующую неделю в шинели нараспашку он ворвался в кофейню, радостно позвал:

— Нури, с тебя пять фунтов!

— А где же мой племянник?

— Тогда с тебя еще пять фунтов. Итого — десять.

Фаврикодоров торговаться не стал.

— Показывай племянника.

— Завтра, — пообещал лейтенант, — я буду гнать курсантов на полигон. До возвращения с полигона оставлю твоего племянника у тебя.

— Хорошо, — ответил Нури. — Завтра вы получите свои десять фунтов.

— О-кей.

Утром, когда в кофейне еще не было посетителей (только что кончился утренний намаз), лейтенант-англичанин, как всегда, с веселыми глазами, ввел высокого плечистого гвардейца. Он был в темно-коричневой шинели, в мерлушковой шапке с красным верхом, на ногах коричневые, из бычьей кожи, ботинки, какие уже носили в английской армии, подпоясан широким ремнем с медной бляхой, на бляхе вытеснен полумесяц.

Лейтенант взглянул на своего знакомца Нури, перевел взгляд на молодого гвардейца, весело улыбнулся:

— О, вы действительно родня! Как смахивает на тебя этот телеграфный столб! И глаза такие же черные, как египетская ночь.

Англичанин был прав. Нури и гвардеец были разительно похожи друг на друга не только глазами — оба смуглые, оба с одинаковым разлетом бровей, оба горбоносые. Но один из них уже был седой, а второго седина еще не коснулась.

— Я спешу, — сказал лейтенант.

Незаметно для гвардейца Константин сунул в руку англичанину десятифунтовую ассигнацию. Отец и сын остались одни.

— Кофе будешь? — спросил по-болгарски Фаврикодоров, рукой показал на столик. — Я сейчас приготовлю.

Гвардеец стоял, не понимая, что от него хочет этот высокий седеющий мужчина. Понял, что он приглашает сесть.

Гвардеец сел. Константин принес в глиняной чашке ароматный кофе и на медном подносе рахат-лукум.

— Вы кто? Мой дядя? — спросил по-турецки гвардеец.

И Константин перешел на турецкий. Сказал:

— Лейтенант не ошибся. Нас признал за родственников.

— У меня нет никакого дяди.

— А маму свою ты помнишь?

— Маму? Она умерла. Давно.

— А как тебя звала она? В детстве.

— Я — Абдул.

— Это сейчас. А в детстве тебя звали Гочо.

И гвардеец вдруг изменился в лице. Он что-то вспомнил из далекого детства. Его лицо вдруг приняло свирепый вид. Он отодвинул чашку с недопитым кофе, встал. Взял в руку шапку.

— О чем вы еще хотели меня спросить? — в голосе Гочо слышалась неприязнь.

— Отца своего ты помнишь?

— Помню. Он уважаемый человек в Габрово. Он — мудир.

— Твой отец болгарин и мать болгарка.

— Нет! Мой отец мусульманин. Подданный Аллаха.

— Твой отец христианин. И тебя крестили в церкви.

— Врешь, неверный!

— Гочо, сядь. И послушай того, кто тебе не желает зла. Тебя еще маленьким отдал в казарму габровский мудир. Твоя родная мать у него рабыня.

— Врешь, неверный. Моя мать умерла. Она мусульманка, подданная Аллаха. И я мусульманин с рождения.

У Константина оставалось последнее доказательство, что Гочо вовсе не Абдул, что в нем течет болгарская кровь.

— Когда тебя крестили, — продолжал он, — священник увидел на твоей левой ягодице родимое пятно размером с куриное яйцо и сказал: «У вашего мальчика будет трудная судьба. Но в конце его жизни блеснет ему счастье…»

Гочо прервал его злобным возгласом:

— Я знаю, кто ты! Ты поджигал почту. Мне отец рассказывал. Ты дьявол, враг султана! Тебе тогда не отрубили голову…

При этих словах он выскочил из кофейни и направился не на стрельбище, а побежал в крепость. В злобном возбуждении он забыл на лавке суконные рукавицы.

Константин выбежал на улицу с намерением догнать сына и, остановленный морозным ветром, от боли в сердце задохнулся. Это был уже не его сын. Впервые за многие годы он заплакал.

Люди шли по улице, отворачиваясь от студеного ветра, но, увидев раздетого мужчину с заплаканным лицом, в недоумении останавливались: не иначе как наказанный Аллахом.

Фаврикодоров был оглушен встречей с бывшим сыном. Дальнейшее пребывание в этом городке теряло смысл. Бог с ней, с кофейней. Вот когда Шакир-большой вернется с базара, куда он ушел покупать брынзу, передаст ему полученные от ранних посетителей деньги, соберет свои вещички и отправится на дилижансе в Константинополь. Еще можно будет успеть на вечерний поезд до Ени-Загра.

Он понимал: своим сообщением он убьет Марьянку. Его, крепкого мужчину, все еще душили слезы.

Но собраться он не успел. Уже через полчаса нагрянули полицейские и как бандита бросили его под решетку в глубокую обледенелую яму.