Агент полковника Артамонова

Плевна. 1877. Июль

В белокаменном домике, на краю тенистой улочки, разведчики спешно обустраивались.

Прежде всего, унтер Семиволос выставил усиленную охрану, благо полувзвод казаков был придан штабу отдела. В комнатах — еще вчера это была квартира турецкого офицера — уже трудились шифровальщики. Почему-то они облюбовали кухню.

В гостиной с двумя выходами удобней было принимать и инструктировать лазутчиков. Болгарские юноши, добро-вольно посвятившие себя опасному, но благородному ремеслу, как правило, нуждались в обучении.

Спальня с необъятной кроватью из красного дерева лучше всего подходила для отдыха. Туда, в спальню, сразу же после обеда полковник Артамонов послал Фаврикодорова:

— На сон даю вам три часа, — распорядился он. — В шесть часов вечера получите новое задание.

Константину спать не хотелось, хотя в спальне было, как в погребе, прохладно, сюда не залетали оводы и мухи, в равной мере мучившие людей и лошадей. Но доносились голоса: Семен Разлуцкий, с трудом выговаривая букву «р», доказывал медлительному на восприятие Антону Хоменко, почему турки носят не панталоны, как, скажем, французы, а шаровары и садятся на коврики, а не на скамейки, как мы, русские.

— Ну, почему?

— Плавать не умеют. Им шаровары вместо пузыря. И скамейки без надобности. Сидят на коврике — не падают, за землю держатся.

— А вот наш Костя — турок, без шароваров обходится.

— Какой он турок? Он — русак, из Одессы.

— В Одессе кого только нет.

— Известно, второй Вавилон. Говорят, одесситы и башню до неба хотели строить, да сообразили, что это глупость. Господь Бог не любит высоких зданий. Вырыли катакомбы. От ракушечника хоть польза. И Богу не пришлось вмешиваться. Одесситы, они сообразительные. Знают, что Бог не теленок, умного видит с пеленок. Потому наш батя и посылает Костю туда, где нужно понимать разные наречия. А теперь вот намеревается в пекло…

Константин догадался, что задание будет не из легких. Разлуцкий и Хоменко уже знают, какое именно: они выполняют роль посыльных, часто через них передаются устные распоряжения.

Сослуживцы, было слышно, передвигали ведра, мыли подоконники и полы, снимали с потолков паутину. Всеми этими работами распоряжался унтер Семиволос.

Полковник Артамонов приучил своих подчиненных соблюдать чистоту и порядок. Любил повторять: «Коль мы имеем дело с картами — а это нежный предмет военного назначения, — то и содержать их требуется в соответствующем помещении».

Но разведчики имеют дело не только и не столько с картами, прежде всего они работают с людьми, которые с риском для жизни отслеживают все изменения боевой обстановки и тем самым дают возможность нашему командованию принимать правильные решения, избегать напрасных потерь.

Голоса были все тише и тише, Константин не заметил, как его начал одолевать сон. Будучи рядом с домом — до Габрово меньше сотни верст, — он все чаще думал о семье. Марьяну не исключал, ведь она жена законная, они сочетались в христианской вере, венчанные священником, а не муллой.

С болью в сердце думал о сыне. Гочо, конечно, в гвардии. Будет резать русских, как и болгар, — беспощадно. Рассудок подсказывал: лучше бы его убили в первом же бою, а сердце сопротивлялось: пусть живет. Война переделывает людей. Может, и Гочо ужаснется, увидя море крови, покается перед Богом. А люди, конечно, пролитую кровь не простят. Да и он простить не сумеет.

На закате солнца его разбудили. Полковник Артамонов инструктировал коротко:

— Сегодня ночью идете в Плевну. Вы опять Хаджи-Вали, ветеран Крымской войны. Торговец… Только не рыболовными крючками. Сегодня на Дунае не до рыбной ловли.

— Буду продавцом рахат-лукума.

— Под видом продавца, — уточнил полковник. — Что такое для турок Плевна — не мне вам объяснять. Все запоминайте. Записывать запрещаю. На записях попадаются наши лазутчики. Уже троих потеряли. Выясните, где затаился Хассан-паша. По возможности определите количество войск, вооружение, особенно артиллерию. Полевая полиция тщательно охраняет местность Сельви-оглы и Жемас. С какой целью? С каких мест в Плевну стягиваются войска? Депеши с особо ценной информацией доставляйте голубями. Голуби в Тырново у вашего друга Манолова. Запомните адрес.

— Помню.

— А теперь — переодевайтесь. С этой минуты вы — Хаджи-Вали, уволенный по ранению. Вот ваши документы. Кстати, вы же в Крыму храбро сражались. Должны иметь боевые награды.

Полковник достал из-под стола коробку, высыпал на стол турецкие ордена и медали.

— Солдатский орден вас устроит?

— Лучше медаль.

— Правильно, для продавца рахат-лукума слишком высокая честь. О, медаль «За храбрость в бою»! Подойдет?

— Вполне.

Ящик-лоток нашли быстро. Товар для продажи — свежий рахат-лукум — доставил уже в полночь пожилой болгарин, владелец магазина сладостей. Это был давний агент Николая Павловича Игнатьева, до войны служившего посланником в Константинополе. Сейчас он был прикомандирован, как и Артамонов, к свите императора, но почти все время находился в войсках.

Во втором часу ночи под моросящим дождем Константин Фаврикодоров отправился в путь. От сопровождения он отказался. Для сторожевых постов турецкой армии он — инвалид Крымской войны, торговец сладостями, заблудился в ночи.

На первый сторожевой пост он наткнулся перед мостом через речку Янтра. Был уже полдень. Дождь все еще моросил. Под тяжестью ящика ныла спина.

Старший поста, сержант полевой полиции, признал в нем сослуживца по Крыму. Они хоть и были на разных участках, но многих офицеров знали. Вспомнили майора Гуссейн-Салиха, выкраденного русскими лазутчиками. Оказывается, об этом происшествии знала вся турецкая армия. Не знала только того, как и не знал разжиревший от безделья сержант полевой полиции, что перед ним был автор этого происшествия.

Сержант в знак доброго расположения к ветерану дал ему в помощь солдата полевой полиции, и тот на своем горбу тащил ящик со сладостями до самого базара. Патрули их не задерживали. Словоохотливый солдат полевой полиции всем знакомым сослуживцам с нескрываемой гордостью сообщал:

— Это друг моего командира. Они вместе воевали в Крыму. Били русских. А в ящике — рахат-лукум. Покупайте.

И солдаты покупали. Было заметно, что деньги им выдали. Уже на базаре ящик опустел наполовину. От назойливого помощника нужно было быстрее избавляться, не то ветерану Крымской кампании грозило остаться без товара. Он поблагодарил своего носильщика серебряной монетой, и тот исчез в ближайшей же кофейне.

Явочный адрес Константин нашел без труда. Здесь год назад, в предвидении войны, нанял себе квартиру друг детства Атанас Манолов. Через него предстояло держать связь с отделом разведки Дунайской армии, у него были документы на жительство Хаджи-Вали в крепости Плевна.

Константин, сбросив с плеч все еще тяжелый ящик, постучал в калитку. Дверь открыла пожилая женщина, повязанная черной косынкой. Увидев перед собой высокого худощавого турка в форме отставного солдата, тут же захлопнула дверь.

На ломаном болгарском языке Константин спросил, здесь ли проживает учитель из Габрово.

— Здесь, но сейчас его нет. Он уехал на похороны, — ответила через дверь пожилая женщина.

— А где его можно найти? — спросил Константин.

— В Габрово. Мать провожает.

— Мария умерла?

— Да, сестра моя. Царство ей небесное.

— Царство ей небесное, — повторил Константин. — Как долго Атанас будет отсутствовать?

Дверь опять распахнулась. Женщина, услышав имя своей сестры, спросила в свою очередь пришельца:

— А вы кто будете?

— Хаджи-Вали.

— Он вернется через неделю. После поминок.

Неожиданные обстоятельства меняли план: без нужных документов, а главное, без пароля на явку, не было смысла отправляться в Пловдив.

Видя замешательство пришельца, женщина догадалась, что в ее племяннике очень нуждался этот высокий, с седым курчавым волосом турок; подобрев лицом, сказала:

— Если он так срочно вам нужен, вы его завтра же найдете в Габрово. Знаете дом Атанасовых?

— Да, конечно, — ответил Константин. И в свою очередь спросил: — А что вы не на похоронах?

— Война же началась! Дом разграбят.

— Янычары?

— Зачем? Грабят все, кто алчный. — И тут же опять участливо: — Завтра рано утром едет мой сосед в Габрово. Заберет дочку с детьми. Ее мужа ваши угнали на окопы. Всех мужчин-болгар в Плевну гонят.

Женщина ушла к старику-соседу договариваться, чтоб тот взял с собой турка, как-никак полевая полиция, если увидит, что на подводе турок, да еще с медалью на мундире, препятствия чинить не станет и деньги за проезд не потребует.

Соседка уговорила соседа. Старик согласился: верно, турок на подводе для турецкой полевой полиции — как пропуск.

Насколько тетка Атанаса оказалась практичной, Константин убедился, проезжая сторожевые посты. Дважды вояки покушались на лошадей, но старик показывал документ, выданный тырновским ветеринаром: дескать, лошади болеют сапом, а это значит — для армии не годятся.

Был полдень. Куда спрятаться? Засветло явиться в родной дом, притом в мундире отставного турецкого солдата и опять через столько лет, — в этот раз сердце стариков не выдержит. И к Манолову явиться среди бела дня, когда в доме при множестве народа отпевают покойника, было бы опасней. Там его наверняка бы опознали, донесли бы мудиру (среди своих найдутся предатели). В военное время на каторгу не пошлют, а голову отрубят.

Константин досадовал, что они с полковником не предусмотрели вариант пребывания агента в Габрово. А в Габрово у агента Фаврикодорова семья. Он своих родных не видел целых семь лет. Живы ли старики? Что с Марьянкой?

Как он ненавидит Ганди-Ахмеда! Это он виновник всех несчастий, упавших на голову Фаврикодоровых. Ганди-Ахмед отнял у него не только жену, но и сына, сделал из него смертельного врага и для отца-матери, и для всей многострадальной Болгарии.

Лютая смерть Ганди-Ахмеду! Сердце Константина вырывалось из груди. Еще мгновение, и чувства возьмут верх, но он сознавал, что расплата будет скоро, только не сейчас, не сегодня. Сейчас он лазутчик, посланный с важным заданием. Более того, он унтер-офицер русской армии, начавшей освобождать его Отечество. Ей, братской армии, он принял присягу на верность служения славянским народам, а значит, России и Болгарии.

Константин нашел в себе силы дождаться позднего вечера. В старом городском парке под старым платаном, надев защитные очки, он сидел на той самой скамье, где впервые поцеловал Марьянку. Как давно это было, а помнил все до мельчайших подробностей! Услужливая память сохранила даже запах ее черных волос, заплетенных в тугую косу.

Когда в небе зажглись первые звезды, он не рискнул отправиться домой, к родителям, пошел к товарищу.

В доме Маноловых светились окна. За плотными занавесками мелькали тени. Константин догадался: после поминок убирают со стола посуду. Поставив ящик под куст, он стоял в тени акации, дожидаясь Атанаса. Коль в доме гости, он выйдет провожать гостей.

Дожидался долго. Последним задержавшимся гостем оказался священник. Гость неуверенно стоял на ногах, и Атанас, ведя его под руку, вышел на улицу. Вернулся нескоро. Видимо, дом священника был неблизко.

— Атанас! — Константин тихо окликнул его из тени.

Атанас остановился и, узнав голос, направился под акацию.

— Ты давно тут?

— В городе — с полудня, а в твоем дворе — больше часа.

— Заходи. Осталась только родня: батя и мои сестры, ты их знаешь. А это я провожал отца Тихона. Ты и его должен знать. Он у нас в гимназии читал Закон Божий…

Манолов отвел Константина в свою спаленку и тут же отлучился. Вернулся с кувшином и двумя стаканами.

— Помянем нашу мамку, — предложил он. — Она любила тебя угощать ореховым вареньем. Помнишь?

— Как не помнить.

Выпили молча. Изголодавшемуся за долгий день Константину вино ударило в голову. Разговор шел о покойнице, как будто она была в соседней комнате.

— Мамка так ждала деда Ивана! Просила, чтоб мы его дождались.

— Теперь уже скоро, — сказал Константин. — Вот возьмем Плевну. Мне там надо быть уже сейчас.

— Сейчас не получится. При всем желании. Твои документы в Тырново. Я тебе их передам. Завтра ночью нас отвезут.

И тут же спросил:

— Ты был у своих?

— Когда мне быть?

— Тогда ты ничего не знаешь. Я немедленно тебя отведу. Но предупреждаю, ничему не удивляйся.

— Я уже давно ничему не удивляюсь. Жизнь научила.

— И все же…

Оставив ящик с товаром в спаленке с уверенностью, что никто сюда не заглянет, друзья отправились к старикам Фаврикодоровым. По пути Атанас не стал томить друга неизвестностью, сообщил:

— Марьянка у вас живет.

У Константина отнялся язык. Друзья ускорили шаг, на какое-то мгновение забыв об осторожности. На углу Стамбульской и Рыбной улиц они наскочили на патруль. Атанас схватил за талию друга, успел шепнуть: «Ты — пьян» — и так, поддерживая, приблизился к патрулю.

— Кто такие? Документы!

— Веду инвалида. Был у меня на поминках. Очень много выпил старого вина. Разве не видите? Он — герой, — и показал на медаль.

Константин что-то проговорил по-турецки. Рассмотрел, что патруль — это солдаты инженерных войск, молодые, их, видимо, только недавно забрили в армию.

— Перед вами сержант артиллерии Хаджи-Вали. Стоять смирно! — скомандовал, как если бы он был их начальником.

Патрульные — их было трое, — посовещавшись, предложили ветерану свою помощь, но сержант артиллерии, назвав их сынками, махнул рукой: дескать, меня сопровождает мой болгарский друг, — нетрезвой походкой проследовал дальше по знакомой с детства улице.

Уже когда они отдалились от патруля, Атанас похвалил друга за находчивость:

— А ты молодец! Не разучился командовать. Из тебя неплохой бы получился фельдфебель.

— Я — унтер-офицер, — признался Константин.

— Ладно уж! Ты уже не пьян, и патруля нет, который тебе мог поверить, что ты унтер, — друг улыбался, будучи под впечатлением встречи с патрулем.

— Я действительно унтер-офицер русской армии. — Константин уже не изображал из себя выпивоху, шел уверенной походкой, как ходят сильные, независимые люди. — Счастье наше, что наскочили мы не на чинов полевой полиции, хотя и с ними при необходимости можно найти общий язык. Главное, чтоб они признали в тебе истинного турка.

До Атанаса дошло: друг его детства — унтер-офицер русской армии! Не только для друзей и родителей — для всех жителей Габрово это уже большая честь.

И он спросил:

— Правда, что среди русских офицеров есть болгары?

— Правда, — с гордостью ответил Константин. — Ты их скоро сам увидишь. Тебе знакомо имя Райчо Николов?

— Да, — ответил Атанас. — Мы рассказываем своим ученикам, но так, чтоб не дошло до начальства, о подвиге этого мальчишки. Рассказываем, как он во время Крымской войны ночью переплыл Дунай и предупредил русских о готовящемся нападении турок. Тогда ему, помнится, было тринадцать лет. Кстати, в это время ты уже был в России.

— Вот я с ним там и познакомился. Сейчас он капитан русской армии. Вместе со своими русскими братьями освобождает нашу Болгарию.

За разговором они приблизились к заветному дому. Сколько раз Константин его видел во сне! Однажды в Египте, на каторге, он увидел его во сне желтым, солнечным, как видят наяву цветущие подсолнухи. Там, в каменоломне Нубийской пустыни, ему привидилось чудо: он уловил запах сирени, что росла под окном родного дома. Когда он проснулся — еще не было побудки, — он несколько секунд лежал, глядя в тростниковый навес и, казалось, вдыхал запах весенних цветов милой сердцу Болгарии. Он явственно слышал нежный голос матери: «Желтый цвет во сне — это жажда жизни».

И опять Атанасу выпала честь предупредить Фаврикодоровых о возвращении в этот дом самого желанного им человека.

У Константина сердце вырывалось из груди, когда он услышал трепетный голос Марьянки: «Где он? Где он, мой Кося?» Косей она его называла в торжественные минуты близости.

Марьянка белкой слетела с крыльца. Бросилась мужу в объятия. Лицо ее стало мокрым от слез. Не сдержал своих слез и Костя.

— Завтра, Костя, ты никуда не выходи, — предупредил его друг. — И на глаза соседям не показывайся. Мэрия обязала габровцев о появлении в городе подозрительных людей сообщать в полицию. За каждого выявленного русского лазутчика объявлена премия.

— Неужели болгарин будет предавать болгарина? — возмутился Константин. — В такое время?

— Представь себе, и среди болгар находятся предатели. Предательство хорошо оплачивается.

— Я понял. Когда тебя ждать? — перебил своего друга Константин.

Сейчас перед ним была Марьянка. Он ощущал ее дыхание, ее руки. Все это было не во сне, все это было наяву… А он о каких-то предателях…

— Завтра вечером, как стемнеет, я за тобой заеду. — И Атанас покинул двор.

Странно, что вслед за Марьянкой не выбежал отец, как в прошлый раз после долгой разлуки. Константин догадался: в прошлый раз не было Марьянки. Старики дали возможность молодым (иначе они их и не называли) побыть наедине.

С возвращением Марьянки счастье, казалось, вернулось в дом. Но какое оно без Гочо? О сыне, ставшем янычаром, они оба боялись даже думать. Но — думали. Да и как было не думать, когда он, презрев родителей, ходил по земле, творил свое черное дело, резал и убивал. Гвардия султана не щадит врагов Порты.

А может, Гочо — давно его уже называли Абдулом — встретил русскую пулю? На войне все возможно.

— Ты — на свободе? Ганди-Ахмед отпустил тебя?

— Нет его, — сказала Марьяна. — Он как узнал, что русские перешли Дунай, бросил службу и уехал куда-то на юг, в город Скутари. Там у него, оказывается, есть еще одна семья и есть плантация винограда.

— Скутари. Это не на Мраморном море?

— Кажется, да… Ты там бывал?

— Побываю.

Константину не нужно было копаться в памяти, чтоб вспомнить, что это за город. По легенде, он, Хаджи-Вали, родом из этого городка. Рядом, через пролив, видны минареты Константинополя.

— У тебя есть маленькие сыновья. С тобой они?

— Со мной. Только они уже почти взрослые. Я им внушила, что ты их настоящий отец. Ты меня прости…

— Показывай наших сынов!

Давно уже в доме Фаврикодорова не было праздника. В звездную июльскую ночь, когда Габрово с ее белыми домами под красными черепичными крышами, с церквями и минаретами замирает до утренней зари, в этом доме взрослые так и не уснули. Юношей будить не стали. Утром для них будет сюрприз.

Старики испытали особую радость: сын — жив! Однажды гадалка, к которой обратилась Зайдина, по картам нагадала, что сын ее покоится в чужой земле. От гадалки она вернулась и на целую неделю слегла в постель. Ободрил местный священник отец Владимир. Он сказал, что ее сын, Константин Фаврикодоров, по заверению Атанаса Манолова, возвращается в Болгарию. Скоро будет в Габрово.

Ожила, взбодрилась старая Зайдина. Отец Владимир вселил надежду. Говорят, надежда дорого стоит. За нее как не отблагодарить доброго человека? Отец Владимир согласился распить с Николой кувшин старого вина, что и было сделано.

А вскоре еще одна радость нагрянула в дом: вернулась Марьянка. Была она не одна. Вместе с ней двое юношей-красавцев переступили порог этого дома. Оба смуглые, чернобровые, высокие и гибкие, как молодые побеги персика. Они чувствовали себя стеснительно: куда это их мать привела? Она сказала:

— В дом вашего отца. Он воюет. Скоро вернется с дедом Иваном.

— Мы знаем, дед Иван живет на Волге, — ответили парни.

Она не стала говорить, кем доводятся им дед Никола и бабушка Зайдина. Дед Никола объяснил просто:

— Вы — наши внуки.

Бабушка Зайдина стала к ним присматриваться и нашла, что они похожи на ее сына: такие же черноглазые, высокие, во взгляде спокойствие и доброта.

Деда Николу смущало лишь одно: у его неожиданных внуков причудливо перемешана турецкая и славянская кровь. Чья возобладает? Он сам себе отвечал: человек начинается от воспитателя. Если Ганди-Ахмед не вернется, Марьянка сделает из них хороших болгар. Вернуть отнятое счастье мог только дед Иван. На деда Ивана надеялась вся Болгария.

Утром со своими новыми сыновьями познакомился Константин. Оказалось, что подростки оба мечтали переплыть Дунай, добраться до России и там поступить в болгарское ополчение.

Теперь отпала надобность переплывать Дунай: русская армия уже на правом берегу. Ведет бои в Систово. Ходит много разговоров, что турки никогда не сдадут Плевну. Директор гимназии, болгарин, получивший образование в Константинополе, а затем в Лондоне, не устает твердить: балканская армия империи заманит русских за Балканы и там их уничтожит.

Гимназисты верили и не верили. До Габрово доходили слухи, что Плевну будет оборонять армия непобедимого Осман-паши.

Поздно вечером в доме Фаврикодоровых появился Атанас. Праздник семьи закончился. И опять Константин для всех встречных стал Хаджи-Вали, заслуживший на поле боя серебряную медаль «За храбрость».

Трое суток спустя торговец сладостями Хаджи-Вали входил на закате дня в Плевну. Как участнику Крымской войны ему нашлось место в обозе армии Осман-паши. Многокилометровые колонны турецких войск с новейшим американским вооружением пылили дорогами от Виддина до Плевны.

Общаясь с офицерами и солдатами, Хаджи-Вали узнал, что в этих колоннах пятьдесят тысяч войск. Узнал он также, что возле Белградчика, несколько ближе к Дунаю, Осман-паша встретился с египетским Хасан-пашой. Его армия направлялась в Никополь. Эта армия насчитывала пятнадцать тысяч войск и пятьдесят две пушки малого калибра.

Задержался в Этрополе. Здесь жил старик, который продавал голубей. Если к нему обратиться, назвав пароль, он без денег даст почтового голубя, скажет: «Потом рассчитаемся». А уж голубь знает, куда лететь.

Нужный дом был найден быстро. Но старика дома не оказалось. Был его внук, девятилетний мальчишка. Увидев перед собой высокого турка в потрепанном солдатском обмундировании, с серебряной медалью на груди и с деревянным ящиком за спиной, он не растерялся, безбоязненно спросил:

— Вы желаете голубя? Одного, двух? Или много?

— Одного, и без денег, — сказал Константин, сразу же определив, что бойкий мальчишка работает с дедом в паре. — Позови, пожалуйста, дедушку.

— Заветное слово можете сказать мне.

— Дождя ваши голуби не боятся? — это был пароль.

Мгновенно последовал отзыв:

— Голуби, как и люди, боятся плохих людей. Пройдемте в голубятню.

В тесной и душной голубятне, по запаху напоминавшей курятник, предстояло заполнить капсулу и прикрепить ее к ножке голубя. Константин поинтересовался:

— Дедушка скоро вернется?

— Уже никогда.

— Что так?

— Его турки повесили. Разве вы не шли через базарную площадь? Он там висит. Уже третий день.

— За что же его?

— На реке схватили.

— Полиция?

— Черкесы. Они у реки лютуют. А в поле — башибузуки. Ох и злые!

Беспечная разговорчивость мальчишки не понравилась Константину, и он вынужден был с ним поговорить серьезно:

— Как тебя звать?

— Костя.

— Хорошее имя. — И он предостерег этого худенького долговязого паренька: — Костя, как ты смело разговариваешь с турками!

— А вы разве турок?

— А что — не видно?

— Глаза у вас добрые. И голубей вы берете для доброго дела. Нет, вы не турок.

Ближе к вечеру, когда ястребы возвращаются к своим гнездовьям, почтовый голубь с зашифрованной запиской по привычному маршруту устремился к левому берегу. Хотелось верить, что полковник Артамонов получит записку и сообщит в штаб о движении 50-тысячной армии Осман-паши из Виддина в Плевну.

Количество черкесов и башибузуков, разбивших свои лагеря на окраине Этрополя, предстояло выяснить, и Константин уже в сумерки отправился в поле — продавать башибузукам рахат-лукум.

Торговля шла небойко. Башибузукам не выдали денег, пообещали после победы над русскими. Поэтому башибузуки приуныли: на победу они не надеялись. Добрая половина войска — это пригнанные в армию вчерашние крестьяне и ремесленники. Торговцев среди них было мало. Большинство их откупились или наняли вместо себя молодых парней, пообещав после войны выделить земельные наделы под виноградники и огороды.

Перед торговцем рахат-лукумом, отставным солдатом и ветераном прошлой войны, где Турция с Англией и Францией, вечными соперниками России, стала победительницей, разновозрастные башибузуки не скрывали своего желания, что с русскими пусть воюют англичане, у них это лучше получается.

— А почему? — изображая из себя непонятливого солдата, спрашивал торговец рахат-лукумом.

— Их службу щедро оплачивает султан, — отвечали служивые и уточняли: — Вместо турецких офицеров ставят английских.

— Турецкий офицер стоит двух английских, — с гордостью произнес ветеран Крымской войны. — Мы, турки, Севастополь брали штурмом. Англичане смотрели на нашу гвардию с кораблей и нам завидовали.

— Отстал ты от жизни, — зашумели солдаты. — Ты знаешь, кто такой Гобарт-паша?

— Начальник турецкой броненосной бригады.

— А кто он?

— Турок.

— Вот и не угадал! Он — англичанин. Если не веришь — спроси любого офицера, — солдаты осмеяли отставшего от жизни отставного солдата.

Но торговец рахат-лукумом, нисколько не обидевшись, подзадоривал:

— Может, англичане, такие, как Гобарт-паша, сделают из вас матросов. Будете плавать по Дунаю.

— Какой Дунай? — засмеялись солдаты. — Дальше Плевны мы не пойдем. Туда заманим русских… Там, говорят, Бекер-паша уже приготовил им ловушку.

— Не слышал о таком.

— Он приехал из Германии. Будет командовать турецкой дивизией. Раньше этот немец французов заманивал.

«Как сговорились, — подумал Константин. — Везде готовятся заманивать. О том же говорят гимназистам. И солдатам толкуют то же самое. Узнать бы, какой тактики будут придерживаться турецкие офицеры?»

Здравая мысль посетила Константина: не заманить ли в ловушку и схватить офицера штаба полка или дивизии? Было бы здорово доставить его в Систово, в крайнем случае допросить на месте.

Константин понимал: для этого шага потребуется согласие полковника Артамонова. Но как его получить? Не пустить ли через линию фронта еще одного голубя? В Плевне свои люди есть, но есть ли у них почтовые голуби?

У лазутчика был соблазн посетить стоянку черкесов. Их костры на некотором удалении дымили по соседству. Заинтересует ли он их сладким рахат-лукумом? Выходцы с Кавказа, они предпочитают мясо, лучше всего молодого барашка. От многих он слышал: там, где прошли черкесы, болгары остались без овец. В турецкой Болгарии уже вошло в поговорку: турок берет все подряд, черкес выбирает жирного барана или молодую овцу. После таких гостей болгарин остается и без баранов, и без овец.

Турецкие солдаты советовали:

— Хаджи-Вали, не ходи к черкесам. Рахат-лукум не продашь, а деньги отнимут.

Но ветеран Крымской войны и без доброжелательных советов знал покупателей, кто на что способен. Направившись в соседний лагерь, он по пути нашел приметный камень, спрятал под него всю свою наличность. Оставил при себе только документ, служивший ему пропуском в Плевну.

У первого же костра он приветливо поздоровался. Предложил свой нехитрый товар. Его тут же окружили тонконогие люди в черных одеждах, у каждого на поясе кинжал, газыри набиты патронами.

В глазах смуглых костистых людей отражалось пламя костров. Люди весело загалдели, на ломаном турецком стали спрашивать, есть ли у него в продаже болгарская плиска. Плиски у торговца рахат-лукумом не было. Любители плиски бесцеремонно полезли в ящик, и через минуту сладкого товара не стало.

Потом они обыскали торговца. Денег при нем не оказалось, а его бумаги их не интересовали.

— В следующий раз приноси вино. Дадим денег. Много денег, — и потрясали пачками ассигнаций.

Черкесов султан не обделил. Более того, как потом узнал Константин, за каждого убитого русского (приноси голову) было обещано крупное денежное вознаграждение.

Подошедший турецкий офицер отогнал от торговца черкесов. Проверил документы, извинился перед ветераном Крымской войны.

— Вы их простите. Азиаты. Хотя и мусульмане.

— Много же их, — удивился торговец. — Болгары стонут.

— Зато воюют неплохо, — воздал им хвалу офицер. — Здесь их почти две тысячи, как навалятся на русских — всех потопят в Дунае.

Константин предположил, что это резерв Осман-паши. В дальнейшем предположение лазутчика оказалось верным. Он уже не жалел, что его ограбили, зато здесь, на этом обширном вытоптанном лошадьми поле, он уловил дух турецкого войска: кто будет сопротивляться упрямо, а кто — не очень.

С обозом башибузуков лазутчик пробрался в Плевну. Город кишел войсками. Нещадно палило июльское солнце. В смрадном воздухе кричали ишаки, слышалась сочная турецкая ругань. В облаках пыли в крепость непрерывно текли фургоны с солдатами, провиантом, огнеприпасами. Всюду слышалась чужая, не турецкая речь. Преобладала английская.

Пока не стемнело, нужно было найти своего человека, подобранного задолго до войны. Это был студент Петербургского университета Дмитрий Иванов, согласившийся на время прервать учебу, куда его послали состоятельные родители, и вернуться в Плевну под видом больного, страдающего язвой желудка. Конечно, у него никакой язвы не было, но было горячее желание принять самое непосредственное участие в освобождении Болгарии.

Посылая на опасную работу, полковник Артамонов предупредил студента:

— В Турции англичане подготовили контрразведку на европейском уровне. От вас потребуются предельная осмотрительность и дисциплина. Каждый ваш недостаточно продуманный шаг будет стоить вам жизни. По пути на родину в Одессе вам покажут человека, с которым, вероятнее всего, вам предстоит встречаться.

В Одессе ему показали Фаврикодорова, хотя сам Константин об этом даже не догадывался. Он недавно вернулся из турецкой каторги и еще не поправил свое здоровье. На голове были короткие седые волосы, не было усов. Всем каторжанам турки выбривали волосы, опасаясь эпидемии тифа.

И теперь, когда он увидел перед собой высокого пожилого мужчину в одежде отставного солдата, он не сразу признал в нем того доходягу, которого унтер Семиволос показывал ему в Одессе.

Это был другой человек — вылитый турок, самоуверенный, решительный взгляд черных глаз ломал взгляд собеседника. Говорил он по-турецки, никак нельзя было заподозрить в нем кровь болгарскую, тем более греческую. Под малиновой феской — копна побитых сединой волос, пышные усы, к тому же за спиной на широком кожаном ремне зеленый ящик, какие носят уличные торговцы, — всего этого в Одессе на указанном человеке не было.

Зато была одна примета, которая бросалась в глаза: пунцовый шрам на левом виске.

Обменявшись паролями, студент повел гостя в дом, усадил за стол, угостил холодным кислым вином. После знойной и пыльной дороги оно сразу же утолило жажду.

Константин огляделся. Богатое убранство свидетельствовало, что студент живет в доме родителей. Родители не бедствуют. Но спрашивать, чем они занимаются, откуда доходы, он не стал. Во все времена не все болгары были бедняками. Были и такие, которые из любой власти извлекали для себя выгоду.

«Ведают ли родители, чем занимается их сын?» Этот вопрос Константин задал себе, когда услышал за шторами женский голос:

— Зачем ты привел чужого человека? Разве ты не видишь, он же турок! Все ждут русских. Донесут соседи. Отберут фабрику.

— Мама, ты ошибаешься, — шептал сын. — Он вовсе не такой, как все.

— Тише! Он, может, понимает по-болгарски. Ты его не оставляй на ночь — обворует. С кем ты связался!

Было слышно, как женщина ушла, прикрыв за собою дверь. Студент вернулся.

— Слышали разговор? Мать опасается, что вы нас обворуете. Знала бы она, кто вы!

— И за фабрику опасается, когда придут русские. Не так ли?

— Так-то оно так. Фабрика — одно лишь название. Это под голой черепичной крышей цех, трудятся около десятка рабочих, осенью бывает и больше, фасуют махорку. — И с легкой иронией: — Так что отец мой — уже фабрикант, мечтает после войны продавать махорку в России. Для нас это рынок на века. Так считает отец, да и я того же мнения.

Утолив жажду и плотно закусив, Константин заговорил о деле. Первое, о чем он спросил, — есть ли связь с левым берегом.

— Зачем с левым? — горячо зашептал студент. — Я располагаю парой голубей. Они полетят в Систово. Там сейчас штаб.

«На ловца и зверь бежит», — подумал Константин. Уже было что отправлять голубиной почтой. Но этого «что» для полковника могло оказаться недостаточно. Здесь каждый голубь на вес золота.

— В крепость вам не довелось пробраться?

— Не пытался, — студент не стал скрывать, что это затея пустая. — Да меня и не пропустили бы. Болгарам вход туда запрещен. В каждом болгарине они видят шпиона.

— Тогда я попытаюсь. Завтра же утром, — после продолжительной паузы произнес Константин. — К вечеру постараюсь вернуться. На заходе солнца пустим голубя. А сегодня вы мне поможете достать рахат-лукум.

— Много?

— Фунтов сорок. Я ведь торговец.

Доставать сладкий товар в перенаселенном городе оказалось непросто.

— Сегодня я могу только заказать. Готово будет в крайнем случае к полудню.

— Жаль.

Дорога была каждая минута. В крепости хотелось не только рассмотреть, где и какие установлены орудия, но и где хранятся боеприпасы, где казармы, где конюшни, в каком здании штаб гарнизона. То, что штаб в крепости, не было никакого сомнения.

Студент ушел делать заказ, гостю он уступил свою спальню. Каждый раз на новом месте Константин испытывает тревогу: а что, если хозяин приведет полицию? Такие фокусы с лазутчиками проделывали. Если застанут спящего — схватят и обезоружат. Но в данной ситуации обезоруживать не было смысла. Наган, который ему подарил генерал Скобелев за блестящее выполнение задания, он оставил в сейфе разведотдела.

И все же Константин на всякий случай перебрался на веранду. Если нагрянет полиция, он сумеет по виноградной лозе спуститься за ограду и укрыться в густом кустарнике. Благо сразу же за домом протекает речка Тученица, огибая город на его западной окраине. За речкой, до самой дороги на Ловчу, простираются обширные виноградники. По ним к утру можно будет добраться в Брестовец. Там у него есть надежная с довоенного времени явка.

Убегать не довелось. Около полуночи, когда ущербленная луна гуляла между легких перистых облаков, вернулся довольный собой студент. Под мышкой у него был пакет.

— Завтра утром получим товар, — сказал он как само собой разумеющееся. — На всякий случай я прихватил немного: а вдруг утром не получится. А продавать будете — загните цену, чтоб никто не купил. Ваш товар всегда будет при вас… А впрочем, не мне вам подсказывать.

Тут он заметил, что гость все еще бодрствует, стоит на веранде, как будто любуется речкой, в которой плавает осколок луны.

— В ясную погоду отсюда видны горы, — похвалился студент. — Утром увидите. А сейчас — отбой. Спать! Если вы верующий, помолитесь на сон грядущий. Я, например, на всякий случай молюсь. Это нравится моим родителям.

Константин заметил:

— Что-то они не проявили ко мне интереса.

— А зачем? Чтоб потом мало ли что… А так — никого не видели. Никто у нас не был. Люди кругом особые. Очень бедные. Нищета. Заметят чужого — донесут. Толкает их на подлость не столько возможность заработать, сколько зависть: у нас — фабрика, у них — совсем ничего. А когда отец приглашал соседей поехать в Карпаты, плоты гонять — не поехали: боязно. А когда он вернулся с деньгами, пошли разговоры: никак Иванов кого-то ограбил?

— Тут вы, Дмитрий, не совсем правы, — возразил гость. — В Кишиневе я встретил ополченцев из Плевны.

Присягу принимали. Не побоялись же они перебраться через Дунай, чтоб воевать с турками?

— Есть, конечно, и смелые, — согласился студент. — Голубей из Систово передал мне мальчишка, сын моего товарища. Вот я своего товарища и его сына уважаю. Надо их выручить — выручу. А трусливых выручать не стоит. Они — рабы. Бичом из них надо выбивать рабство.

Уже лежа на скрипучей кушетке, прислушиваясь к ночным звукам (по-домашнему звенели цикады), Константин размышлял над словами студента: «Закончится война. Дмитрий Иванов получит отцовское наследство — табачную фабрику. Будет пот выжимать из своих работников — мстить им за их боязнь всего, что их окружает. В понимании студента, рабство потому и существует, что люди в большинстве своем пленники страха».

Константин прикидывал: если полковник разрешит устроить ловушку, в напарники он возьмет студента. В голове уже был план, но для этого требовалась женщина, которая заманила бы офицера к себе домой. Женщину предстояло уговорить. Но женщина должна быть своей, такой же патриоткой, как и студент Иванов. Легче всего уговаривают деньги. Но их еще надо было достать, даже взять в займы.

И все же — он в это твердо верил — в конечном итоге побеждают патриоты, движимые великой идеей освобождения родины.

Утром, нагрузившись рахат-лукумом, Константин подошел к воротам лагеря. Как всякий продавец, жаждущий сбыть товар, он заискивающе обратился к солдату полевой полиции:

— Слышь, герой, разреши ветерану-инвалиду пройти в лагерь. Я тут уже бывал, продавал сладости.

— Пропуск есть? — невозмутимо спросил «герой», одуревший от зноя и пыли, на его сером сукне мундира масляными пятнами проступил пот.

— Я бывший служивый. Воевал, — вел свое торговец и пальцем показывал на медаль. — Знаешь, за что ее дают?

— Вижу. За храбрость.

Солдат охрипшим голосом кликнул сержанта, дремавшего в тени под камышовым навесом. Тот лениво поднялся, поправил мундир, подошел к воротам.

— Вот ветеран, просится в лагерь. Что-то хочет продать.

— Я торгую сладостями, — сказал проситель. — У меня есть эти, как их, документы.

Сержант, не больно смышленый в грамоте, повертел в руке бумагу, где было написано, что ветеран Крымской войны Хаджи-Вали продает рахат-лукум и другой сопутствующий товар.

— Так чем торгуешь?

— Сладостями, — повторил торговец и для большей убедительности широкой, как лопата, ладонью постучал по ящику.

Было ясно: сержант не умеет читать. Эта незнакомая для него бумага — не документ.

— Нужен пропуск.

Пропуска не было, а ворота были одни. Константин надеялся, что сержанта сменит другой сержант, более покладистый, и тот разрешит пройти в лагерь. Но и пришедший на смену другой сержант тоже потребовал пропуск.

Постояв у ворот, Константин вернулся ни с чем. В доме Ивановых, уже понапрасну не теряя времени, он сел шифровать донесение. В нем он просил разрешения изловить и допросить офицера, знающего обстановку в крепости.

В лучах заходящего солнца голубь с капсулой улетел в Систово.

Ответ пришел довольно скоро. Около дома Ивановых появилась старая женщина с мальчиком лет пяти. Студент обратил внимание, что она уже несколько прошла мимо дома, пристально глядя в окна.

Студент вышел на улицу, спросил, кого она ищет.

— Вас, — ответила старуха молодым голосом. — Я с поручением от Николая Дмитриевича.

На мгновение студент растерялся. Сначала он не понял, от какого Николая Дмитриевича, но тут же догадка осенила: не от полковника ли Артамонова?

— Заходите в дом, — пригласил женщину.

Лицо ее было прикрыто черным платком, из-под платка выбивалась прядь седых волос.

— Это ваш внук? Как его зовут?

— Это мой сын. А звать его, как вашего одесского друга.

— У меня нет в Одессе даже знакомых.

Студент опасался провокации. А вдруг эту старую женщину прислала полиция?

— Мальчик, как тебя зовут? — спросил он по-болгарски.

— Тарас, — был неожиданный ответ.

В Одессе унтер Семиволос носил такое имя. Семиволос ему показал Фаврикодорова. Теперь студент окончательно убедился, что эта женщина от Николая Дмитриевича Артамонова. Но его смущал ее возраст: разве может быть у старухи малолетний сын?

Уже в зале, когда она перед зеркалом сняла с себя черный платок и парик с седой прядью волос, смыла грим, старуха превратилась в молодую красивую женщину.

— Я прибыла в распоряжение Хаджи-Вали. Доложите ему.

И Фаврикодоров не сразу открылся. Она его узнала по шраму на левом виске и по улыбке. Он улыбался одними глазами. Так улыбается, утверждал Николай Дмитриевич, только этот болгарин.

— Я и есть та самая женщина, которой вам не хватает для вашего благородного дела. Денег, к сожалению, я пронести не смогла. Не было на это разрешения. Придется одолжить здесь. Не все же болгары нищие. Среди них, в Плевне, есть и богатые. Ради освобождения Родины дадут взаймы.

Студент, который уже был посвящен в замысел Фаврикодорова, стал перечислять богатых людей города. Свой выбор остановил на торговце мясными продуктами.

— Есть такой! Никола Сарагеоргиев. Я иду к нему.

Деньги требовались для найма квартиры, где было бы все необходимое для банкета. А точнее, нужен был отдельный дом, чтоб ни один звук не вырвался оттуда.

— Тараса спрячьте понадежней. Возможно, до прихода русской армии, — попросила она студента.

— Мама отвезет его к своей сестре. У нее внук, а мой племянник примерно такого же возраста, как и ваш Тарас. Ребята подружатся.

Никола Сарагеоргиев знал родителя студента. Он у него товар не брал (махорку фабрики Иванова продавали другие торговцы), изредка они встречались на собрании предпринимателей.

— Чем могу служить, Иванов-младший? — спросил торговец мясными изделиями.

— Пришел с поклоном просить взаймы небольшую сумму.

— На какую надобность?

— На доброе дело.

— Я слышал, что вы оставили учебу в далеком Петербурге, чтоб заняться добрым делом. Не так ли?

— Так. Как и ваш сын, который ушел в ополчение.

— Тише! Тише! — замахал руками Сарагеоргиев. — Как вы узнали?

— Мои друзья его перевозили через Дунай.

Таиться было нечего. И Сарагеоргиев сказал прямо:

— Я вам дам деньги. Фунты стерлингов вас устроят?

— Вполне.

— Тогда мое условие: я даю вам нужную сумму, а вы верным человеком передаете мое письмо вашим друзьям, чтоб оно возможно быстрее попало по назначению.

Удивительно легко сделка состоялась. Студент вернулся к своим гостям с фунтами стерлингов и письмом Николы Сарагеоргиева. В силу необходимости с письмом ознакомился Константин Фаврикодоров. Шифровать только он умел. Зашифрованное, оно попадет лично в руки полковнику Артамонову.

Было решено письмо отправить почтовым голубем вместе с другими шифровками, в частности подтвердить благополучное прибытие старухи с внучонком.

В письме командованию русской Дунайской армии торговец мясными продуктами сообщал:

«Нижеподписавшийся уроженец Македонии, по национальности болгарин, давно уже стремится прийти к вам, чтобы возрадоваться свободе.

Наконец я нашел подходящего человека, который обещал пойти к вам, и я решил через него сообщить следующее: турецкая армия вместе с башибузуками, находящимися сейчас в Плевне, насчитывает 50 тысяч человек, и в этом я могу вас заверить на основании следующего: мясо, которое она закупила на один день питания для всех войск, в том числе для офицеров и башибузуков, весит около 8345 мер, считая по 80 граммов на человека; получается 41 725.

Кроме того, у войск есть еще 60 орудий. Все районы Плевны укреплены. Некоторые укрепления усилены рвами, каждый из которых имеет два метра в ширину и от двух до трех метров в глубину, а с одной стороны есть ворота, откуда входят и выходят войска. Их погреба находятся в следующих местах: в мечети подле конака, в мечети Куршум-джами, в мечети Дженгеларска-джами, в серале новой церкви и в ямах укреплений.

Если вам нужны другие сведения, я согласен добровольно вас осведомлять обо всем.

Если вы хотите убедиться, что я говорю правду, то я могу найти двадцать человек, которые подтвердят вышесказанное, но это опасно».

В конце письма стояла неразборчивая подпись. Видимо, так расписывался Сарагеоргиев.

Да, Константин знал, что такое подтверждение не останется незамеченным. Ищейки полевой полиции шныряют повсюду, и среди болгар есть мерзавцы. Было известно (этого власть и не скрывала), что каждый донос, даже пустяковый, оплачивается из правительственной казны. Для ленивых и пьяниц, как и во все времена, это были дармовые деньги. На них пили и гуляли, не боясь полиции. Часто, когда вспыхивала драка с поножовщиной, она их брала под свою защиту. Поэтому болгары-труженики больше опасались своих доносчиков, чем пришлых турок.

Никола Сарагеоргиев, чувствовалось по письму, был человек, в подпольных делах беспечный, легко поверил студенту, хотя… кому же тогда верить? Сын студенту поверил, то почему не поверить отцу? И деньги дал — не поскупился.

А самое главное, что подкупило Константина — доказывало стремление торговца служить святому делу освобождения Родины — важные для русского командования факты.

Количество войск в Пловдиве почти соответствовало данным, которыми уже располагал Фаврикодоров. Что же касалось количества орудий, их было значительно больше. Еще не было известно, где окажутся 32 пушки маленького калибра. Это были стволы египетского Хасан-паши. Судя по направлению, колонна 15-тысячного войска направлялась в город Никополь, но могла она повернуть и на Плевну, если еще не повернула. С каждым часом обстановка менялась, постоянно нуждалась в уточнении.

Судя по инструкции, которую полковник Артамонов устно передал через «старуху с внучонком», командование Дунайской армии нуждалось в точном местонахождении пороховых погребов, складов боеприпасов, орудийных площадок, пунктов боепитания пехоты. Все эти цели предстояло определить с точностью до метра.

Опытный лазутчик понимал: эти сведения нужны русским артиллеристам.

Нужно было торопиться с поимкой знающего крепость офицера.

Сняли домик в самом центре города — возле мечети Куршум-джами. Его хозяин — престарелый мулла Мустафа, давно находящийся на покое, — берег его для дочери, но дочь, овдовевшая настоятельница приюта, жила в Константинополе, поэтому домик пустовал.

Мусульманин Хаджи-Вали снял его на месяц — не для себя, а для французской писательницы Жанны Дюбуа. «Старуха», присланная полковником Артамоновым, прекрасно владела французским. Так как многие француженки-женщины свободного поведения, Жанна, о чем хозяин домика был осведомлен, для бесед за чашкой кофе приглашала мужчин. У нее бывал Хаджи Вали с молодым худощавым болгарином.

Обычно у крепостных ворот Хаджи-Вали продавал рахат-лукум. Изредка к нему подходили офицеры. Он с ними охотно вступал в разговоры, хвалился, как он славно воевал в Севастополе, был подрывником. Подрыв пятого бастиона русских — это его работа. За нее он удостоен боевой медали «За храбрость».

Среди невольных слушателей ветерана Крымской войны оказался капитан Намык. Он похвалился, что его дальний родственник, племянник министра двора турецкого султана, тоже имеет такую награду и очень ею дорожит.

Уже на следующий день француженка Жанна Дюбуа стала «пасти» капитана. Женское обаяние сделало свое. В кафе они познакомились. На вечер она пригласила его к себе на чашку кофе. Но здесь для лазутчиков произошла маленькая неувязка. Капитан пришел не один, а с другом-сослуживцем. Тому захотелось познакомиться с живой писательницей, а заодно за ней приударить. Капитан, как это ни парадоксально, имея в городе две любовницы, решил писательницу уступить другу, разумеется, за соответствующую плату.

В каморке терпеливо дожидались Константин и его напарник студент Иванов. Капитан маленький, плюгавый — обезоружить и связать его было минутным делом, чтоб уже потом, когда он поймет, кто его и зачем обезоружил и связал, задавать вопросы и получать на них четкие, правдивые ответы. Ну а если он откажется давать показания, применить болевое воздействие, примерно такое, как это практикуют янычары в отношении славян.

По первоначальному замыслу было допросить и запереть его в подвале до прихода русской армии, но подвал на двоих не рассчитан, двое найдут, как освободиться. Не случайно одна голова — хорошо, две — лучше.

В каморке лазутчики решали задачу, как и куда спровадить непредусмотренного турка. А второй — тоже офицер и тоже капитан инженерных войск. От второго капитана нужно было избавиться в крайнем случае с помощью ножа.

Выход нашла Жанна. Примерно через час она вошла в каморку, тихо спросила:

— Вы еще не спите?

— Ждем сигнала.

— А они спят. Я им снотворного подсыпала.

— Спящих не допросишь, — сказал Константин. — Если бы можно было их вывезти, скажем, за город, в Брестовец. Это полчаса езды на Ловчу. Насколько я понимаю, у твоего отца, Дмитрий, там склад табака-сырца.

— Ночью, уважаемый Хаджи-Вали, кругом посты. А вот с восходом солнца пост на Зеленые Горы снимают.

Еще по экспедиции шестилетней давности Константину было известно, что селение Брестовец сразу же за Зелеными Горами — это два холма, откуда с южной стороны хорошо просматривается город. Было опасение, что там уже закрепились войска, не исключено, что стоит по крайней мере батарея. Значит, в Брестовце полно военных.

Хозяин явочной квартиры камнетес Кирилл Новов может не согласиться оставить у себя пленников. В случае провала операции турки хозяина повесят. А у него малолетние внуки, турки и внуков не пощадят.

Время близилось к полуночи. На звездном небе — ни облачка. От домика муллы до старого болгарского кладбища — полверсты, а дальше через кладбище по мало приметному проселку есть выезд на селение Кришин, от Кришина до Брестовца — не более двух верст.

— Я иду за подводой, — сказал студент, — погрузим их в ящики из-под табака.

Пленников связали так, что они могли передвигаться своими ногами, на головы им натянули мешки.

На подводе оказалось четыре ящика: всегда меньше четырех не грузили, ведь товар легкий.

— Два с табаком. На всякий случай, — объяснил студент. Он был за хозяина и возницу.

Константин сопровождал груз в качестве подсобного рабочего. Дорогу лошади знали: отсюда прямиком возили ароматный сырец на табачную фабрику.

Жанна исчезла в ту же ночь. Неделю спустя «старуху с внучонком» встречали в Систово.

Не задержались в Брестовце и турецкие офицеры. Их перевозили болгары в катафалке в узких и тесных гробах. Катафалк сопровождали двое в черных одеждах монахов — Адам Борташевич и Семен Разлуцкий.

Поздно вечером того же дня, дав офицерам отдышаться (раздеть их пришлось еще в домике муллы, да простит Аллах!), полковник Артамонов приступил к допросу. Участие в допросе принял начальник штаба Западного отряда. Этому отряду предстояло брать штурмом крепость Плевну.

Фаврикодорову приказано было остаться в Плевне, продолжая выполнять прежнее задание.

Через Борташевича и Разлуцкого он передал: южнее Плевны в селениях Сельви-Оглу и Жемасе накапливаются войска, но какие именно и под чьим командованием, предстояло уточнить.

— Я завтра же туда отправлюсь, — сказал Константин. — Наших болгарских друзей туда не пустят. Иванов уже делал попытку — повез табак в местную лавку, но подводу не пропустили. Могли и лошадей отобрать. Счастье его, что откупился. Так что я пойду под видом отставного солдата, торгующего сладостями.

Разлуцкий напомнил, что от Константина полковник ждет сведения о крепостях Шумла и Варна.

— А возвращаться приказано через Адрианополь. Оттуда наш агент — вы его знаете, он с нами встречался в экспедиции — переправит вас в Габрово.

Габрово! Сердце опытного лазутчика екнуло. Упоминание города, в котором он родился и вырос, оживили в памяти недавнее свидание с родными. Удастся с ними свидеться снова? Прощаясь, он запомнил просительный взгляд Марь-янки: возвращайся, но уже не один, а с дедом Иваном.

Дед Иван — это не просто солдат, это — свобода, которую навсегда принесет солдат России.

В этом ее любящем взгляде он ловил невысказанную словами просьбу матери: если встретишь Гочо, а ты его, быть может, встретишь, не убивай нашего мальчика! Для нее, для матери, которая потеряла сына не по своей вине, Гочо оставался все еще ее мальчиком. Хотя этого мальчика иначе как зверем нельзя было назвать.

Турецкие феодалы изобрели самую жестокую пытку для славянских народов: руками славянских детей истреблялся славянский народ. Пожалуй, никакое другое государство в мире до такой жестокости не додумалось. Жестокость стала характерной чертой турецкой знати.

Константину Фаврикодорову больно было осознавать, что и в нем течет турецкая кровь. Значит, и на нем в некоторой мере лежит вина за содеянное янычарами.

Не однажды он себя спрашивал: а что, если еще доведется встретиться с Гочо, как он, его родной отец, поступит? Дрогнет ли рука? Еще недавно, может, и не дрогнула бы, но после недавней встречи с Марьянкой, уловив ее умоляющий взгляд — она только раз за все минуты короткой встречи произнесла и то шепотом слово «Гочо»… Она просила пощадить его. А если придется убивать его, то пусть убьет кто-то другой. Не обагрит он свои руки кровью сына.

А трезвая мысль: какой он сын? — настраивала на отторжение отцовского чувства: «Гочо не мой сын, у меня есть другие сыновья, рожденные Марьянкой».

В Сельви-Оглу полковник Артамонов послал другого лазутчика. Тот установил, что турецкие войска сосредоточиваются на обширной местности в готовности выдвинуться в нужном направлении — с целью отсечь передовые русские части от их тылов.

Через своих лазутчиков турецкое командование знало состав и численность русских отрядов, обеспечение их продовольствием и боеприпасами.

Полковник Артамонов несколько раз обращался к начальнику штаба Дунайской армии генерал-адъютанту Непокойчицому, тот отвечал начальнику разведки стандартными фразами:

— Вы, полковник, преувеличиваете опасность. Даже если турки и что-то знают, что мы держим в тайне, все равно наше победное шествие не остановят. Мы победим.

— Но какой ценой?

— Россия, слава Богу, людскими ресурсами неисчерпаема, — отвечал генерал, как будто речь шла о чем-то незначительном, что на ход и исход войны не повлияет.

В докладной записке главнокомандующему начальник разведотдела сообщал о том, что, согласно донесениям лазутчиков, в рядах Дунайской армии действует, помимо турецкой, агентура Англии, Франции и Германии. Наибольшую активность проявляет английская разведка.

Будучи в городе Шумла, Константин Фаврикодоров под видом торговца сладостями посетил ипподром. Там у него была намечена встреча с жокеем Захарием Носковым, когда-то в Габрово учившим его верховой езде.

Захарий, несмотря на пожилой возраст, оставался худощавым, подтянутым, легким в движениях. Годы, казалось, его не старили. Обремененный большой семьей, он согласился работать на русскую разведку, только быстрее бы Россия освободила Болгарию от ненавистных турок.

Фаврикодорову он несказанно обрадовался.

— Хаджи-Вали! Друг! Сколько лет, сколько зим! — восторгаясь встречей, затащил торговца сладостями в раздевалку. Оставшись с глазу на глаз, шепотом произнес:

— Передай туда, в школе, что напротив базара англичане готовят лазутчиков для засылки в тыл русской армии.

— И как много?

— Первую группу в двадцать человек уже заслали.

— Куда именно?

— В ополчение. Все они болгары, но есть среди них и македонцы. Пока я запомнил одного: у него заячья губа и нет правого уха. А роста он — твоего. Отлично владеет ножом. Нож всегда при нем. Висит на цепи в виде креста.

— На чем специализируются?

— На убийстве командиров, главным образом русских офицеров.

В Шумле Константину нельзя было долго задерживаться, но предстояло осмотреть окрестности города: что изменилось здесь за шесть лет?

А изменилось многое. Спасибо Захарию, дал во временное пользование дрожки. На них лазутчик с неизменным зеленым ящиком со сладостями и объехал окрестности. Здесь он увидел инженерные сооружения, на которых под надзором турецких полицейских трудились сотни болгар. Работами руководили англичане.

Шумлу намеревались оборонять башибузуки. Для них в крепости уже было заготовлено около тысячи пудов ржаных сухарей, копченое мясо, табак.

— Сухари заготовляют в Проводах, — говорил Захарий, когда Константин вернулся с объезда окраин. — Две пекарни дымят круглые сутки. Сколько дров сожгли — не подсчитать! От невыносимой жары пекари падают в обморок. Женщин заставляют стоять у печей по десять часов подряд.

И еще он сообщил:

— Изо дня на день ждут прибытия подвод с порохом. Погреба подготовлены. Малокалиберным снарядам не достать.

— Порох откуда?

— В Салониках завод. Но он маломощный. Как доложили мне верные люди, — продолжал Захарий, — на рейде в Варне стоит пароход из Америки. Что он привез: порох или патроны, — пока неизвестно.

У Константина были данные, что английскими кораблями подвозят войска. Но данные предстояло уточнить. И лазутчик не стал задерживаться в Шумле, отправился на поезде в Варну. Он так вошел в роль продавца сладостями, что в вагоне, где ехали преимущественно офицеры и чиновники, он настойчиво предлагал им свой товар, по ходу дела рассказывая, что спешит в гости к сыну, сын едет из Константинополя на английском корабле.

— На английских кораблях подвозят гвардейцев, — поправляли облаченного в солдатскую форму торговца.

— А он и есть гвардеец, — не смущался торговец. Уверенность придавала ему смелости. Помогала войти в доверие к турецким офицерам и боевая медаль «За храбрость».