Агитбригада

Глава 20

Возвращение моё в трудовую школу имени 5-го Декабря прошло без особых фанфар — буднично и незаметно, словно насморк. Я пришел, сдал заведующему бумагу от Гудкова о том, что с такого-то по такое-то число пребывал в составе агитбригады «Литмонтаж» и осуществил выезды по таким-то и таким-то деревням и сёлам. В агитбригаде выполнял работу помощника по реквизиту. Подпись, дата.

— Угум-с, — мельком просмотрев бумажку, глубокомысленно изрёк заведующий, угрюмый, совсем ещё не старый мужчина с бабским блинообразным лицом, и поправил очочки на мясистом носу в красных прожилках.

Я стоял перед его столом и ожидал вердикта. Сесть мне не предложили.

— И чем ты занимался в агитбригаде? — спросил заведующий, хотя в бумажке было всё прекрасно написано.

Благоразумно воздержавшись от едкого комментария, я ответил:

— Боролся с мракобесием и религиозными предрассудками среди крестьян.

— Во как завернул, — заведующий отложил бумажку и уставился поверх очочков на меня. Глаза его при этом не выражали никаких эмоций и понять хоть что-то по мимике было решительно невозможно.

— А как ты боролся… с мракобесием среди крестьян? — передразнил он меня.

— Путем культурной агитации и пропаганды атеизма, — не остался в долгу я.

— Между прочим, у него ведомость по возмещению ущерба за порчу станка лежит. Погашенная, — сообщил Енох, заглядывая в лежащие на столе документы из-за плеча зава. — Так вот, может тебе будет интересно, и если ты не понял, то твой долг закрыт.

Я изрядно удивился, ведь пробыл в агитбригаде всего каких-то две недели и в любом случае зарплата младшего помощника по реквизиту не перекрывает цену импортного станка.

— Похвально, — кивнул заведующий и потерял ко мне интерес, — можешь быть свободен.

Вместо того, чтобы, красиво вскинув руку в салюте, промаршировать прочь, я задал вопрос:

— А что там по станку, Пётр Захарович? На сколько я уже возместил так называемый долг?

— Что значит «так называемый»?! — аж возмутился заведующий, — ты как это разговариваешь со старшими, Капустин?! Совсем там, в агитбригаде распустился?! И тебя это не должно касаться!

— Как это не должно меня касаться?! — в ответ тоже возмутился я, — Пётр Захарович, что происходит? Мне незаконно, без всякого расследования, впаяли какой-то мифический долг, основанный на претензии пьяного человека. Сдали меня в какое-то рабство в эту агитбригаду! Отчисляли на ремонт всю мою зарплату! Я жил впроголодь! А теперь вы мне вот это говорите? Я вас не понимаю, Пётр Захарович! Конечно, мне обязательно, я подчёркиваю — обязательно, нужно знать, сколько на меня ещё денег в долг повесили! Может, я до теперь смерти не рассчитаюсь! А, может, пока я пахал в агитбригаде, ваш этот пьяный специалист еще что-то придумал на меня взвалить!

Я выпалил всё это на одном дыхании. По мере моего монолога лицо заведующего меняло окраску словно мимический индонезийский осьминог при виде креветки: сначала он порозовел, затем покраснел, потом стал багровым и, наконец, резко побледнел, аж до синевы.

— Ты что, сволочь?! Ты что это позволяешь?! — сиплым от возмущения голосом прошипел он и, уже громко, заорал, — эй, кто там?! Дежурный!

В кабинет вбежал парень лет семнадцати.

— В изолятор его!

— Есть! — вскинул руку в салюте парень и толкнул меня в спину, — пошли, Капустин!

— Погоди, мы с Петром Захаровичем ещё не закончили, — дёрнул плечом я и повернулся к заведующему.

Тот от удивления стал похож на офигевшего долгопята.

— Пётр Захарович, — спокойно продолжил я, — я хочу получить ответ на мой вопрос. Вопрос повторю, специально для вас — сколько денег из моей зарплаты ушло в счет закрытия моего долга за порчу станка? И сколько я ещё должен?

— Ты что, не слышал?! — заверещал заведующий дежурному, — в изолятор! Живо!

Дежурный толкнул меня сильнее. Пришлось идти, иначе началась бы драка. Этого я не планировал. По дороге я сказал Еноху:

— Останься, послушай.

Енох замерцал и исчез, а мы пошли дальше по коридору.

— Заткнись, Капустин, и иди, — проворчал дежурный, решив, что это я говорю ему, и опять больно толкнул меня в спину.

— Ещё раз толкнешь — я тебе глаза выдавлю, — мрачно пообещал я дежурному.

Дальше шли молча. Но хоть толкаться тот перестал.

Навстречу нам показались ребята в спецовках. Парни и девушка. Парней я не знал, а девушка была Смена. Она вытаращилась на меня, как на привидение, и язвительно сказала:

— Что ты уже опять натворил, Капустин?

— Танцевал фокстрот в Красном уголке, — в тон ей ответил я, получил замечание от дежурного, и мы двинулись дальше.

Мы вышли из центрального здания, прошли по дорожке среди цветников, которые уже практически отцвели, и направились к отдельно стоящему одноэтажному зданию.

Дежурный отпер дверь и буркнул:

— Входи давай!

Я вошел, дверь со стуком захлопнулась и послышался звук проворачиваемого ключа в замке. Скрип шагов на посыпанной песком дорожке отдалился, и я остался один в тишине.

Комната была достаточно большой, но чистой. Пахло хлоркой и хозяйственным мылом. Там стояла заправленная серым одеялом кровать, стул, стол и два старых рассохшихся шкафа. Я открыл их и заглянул — пусто. Непонятно, зачем они здесь. Ну да ладно.

Я сел на стул и задумался.

Ситуация получилась дурацкая. Не надо было заедаться с заведующим. Но, с другой стороны, я же имею право знать, что там с долгом. И вообще — как-то странно всё это. И долг мне как-то чересчур быстро впаяли, и меня в агитбригаду эту спровадили, отношение тоже какое-то странное. В общем, мутно всё как-то.

Мысли переключились на позавчерашнее:

Анфиса появилась, слабо мерцая зелёным. По ней было видно, что при жизни она относилась ко мне лучше.

— Осторожно! — воскликнул Енох.

— Анфиса, — сказал я, — ты знаешь, что Василия убили?

Анфиса, которая уже направилась ко мне, остановилась и растерянно замерцала.

— А знаешь кто убил?

Призрак девушки поднял на меня наполненный тьмой взгляд и у меня мурашки пошли по коже. Но тем не менее я продолжил:

— Тот, кто и тебя. Тебя же Лазарь убил?

Анфиса замерцала, задрожала, а затем кивнула, словно через силу.

— Вот и Василия Лазарь убил. Камнем пробил череп. Василий ходил к Лазарю за тебя говорить, и тот его убил.

При этих словах Анфиса завибрировала сильнее, дрогнула, и цвет её сменился на синеватый, а затем обратно — на зелёный.

— А ты знаешь, Анфиса, что Лазаря поймали? Его бабка Фрося опознала.

Анфиса опять помотала головой.

Я мысленно радовался — диалог, хоть какой-то потихоньку налаживался. Да. Я не льстил себе надеждой, что смогу отвести от себя Анфису, уж слишком она злая и агрессивная, но у меня возникла небольшая идейка.

— Но комсомольцы верят ему, а не бабке Фросе. Я боюсь, что он выкрутится и его отпустят.

На Анфису было страшно смотреть — она буквально распылилась в воздухе, словно марево, и стала опять призрачно-зелёной.

— Знаешь, Анфиса, — продолжил я, — ведь если Лазаря отпустят, то он ещё кого-то убьет. Он сейчас сидит, запертый в сельсовете. Один. И его книги с ним нету. Она у меня.

При этих словах Анфиса вновь приняла свой облик, замерцала и вдруг исчезла.

— Уф! — выдохнул Енох.

— Ушла, — сказал я и почувствовал, как напряжение меня отпускает.

— Ловко ты её! — похвалил меня Енох.

— Это ненадолго, — ответил я. — Сейчас она слетает к Лазарю, разберется с ним и вернется обратно.

— Ты натравил её на живого человека?! — обличительно ткнул в меня призрачным пальцем (точнее костяшкой) Енох.

— Ага, — кивнул я.

Ко мне на полати запрыгнул Барсик и толкнул лбом мою ладонь, мол, давай гладь меня, человек, чего ты всякой ерундой занимаешься. Кто мы такие, чтобы игнорировать котиков? И я принялся поглаживать мурлыкающего, как трактор, кота.

— И ты так спокоен?! — заверещал Енох, и заметался по комнате, — она вернется и тебе конец! Это же погруженная во тьму! Они беспощадны к людям!

— А вот с этого места поподробней, — я аккуратно чесал пузико Барсика, а потом за ушком.

Енох пробормотал что-то невнятное.

— Анфиса сейчас вернется и убьет меня, — сказал я призраку. — А ты останешься здесь сам. Ещё на много лет. Как ты думаешь, какова вероятность, что именно в эту деревню, именно в эту избу войдёт человек с такими же способностями, как у меня и заберёт тебя отсюда?

Енох тоскливо и обреченно замерцал в ответ.

— Вот! — назидательно сказал я и аж перестал гладить кота. От возмущения Барсик легонько куснул меня за ладонь, показывая, что ситуацию он контролирует и мои попытки схалурить он прекрасно видит. Для дополнительной аргументации он поскрёб задними лапами мне по руке. Я намёк понял, покорился и возобновил поглаживание.

— Я слушаю, — мотивировал я Еноха.

— Души бывают разные, — сообщил Енох после небольшой паузы.

— Это я уже понял, — сказал я.

— Не перебивай! — возмутился Енох.

— Не буду, — перебил призрака я.

Тот возмущённо померцал, но так как я молчал, то продолжил.

— Если взять критерием человека, — назидательно произнёс Енох менторским тоном, — то условно всех можно разделить на две части.

— Те, которые дружелюбны и те, которые агрессивны к людям. Это я уже давно и сам понял, — сообщил я.

— Не все дружелюбны! — не согласился призрак, — назовём это — условно-нейтральные.

— Пусть будет так, — вздохнул я, лекция обещала быть долгой и могла затянуться до самого возвращения Анфисы.

— Вот, к примеру, Серафим Кузьмич — это доброжелательно настроенная к тебе и к своим родичам душа, а к остальным — нейтральная, — пояснил Енох и продолжил. — Он, и такие как он, могут двигать предметы, могут проходить через стены. Могут разговаривать с такими как ты. С теми, кто слышит.

— А много таких как я? — не выдержал я и перебил Еноха.

Тот от возмущения аж заискрился, замигал.

— Достаточно! — отрезал он и надулся.

— Ну извини, — примирительно сказал я, — интересно же. И ты очень интересно рассказываешь.

Такая примитивная похвала, как ни странно, пришлась по душе призраку, и он вернулся обратно в первоначальное агрегатное состояние и заодно аж надулся от важности.

— Ладно, — с титаническим самоуважением произнёс он, немного помолчал, наблюдая, проникся ли я и, убедившись, что я раскаиваюсь, продолжил:

— А такие, как Анфиса, их еще называют погруженными во тьму, они — для человека крайне нежелательны. Они тоже проходят сквозь стены, но разговаривать не могут. Зато могут внушать, в том числе ужас, вызывать галлюцинации. Могут человека в болото завести или кружить по лесу.

— А убить могут?

— Конечно, — кивнул Енох. — Все могут. Даже такие как Серафим Кузьмич.

— Понятно, — вздохнул я.

— Есть более сильные души, которые уже давно здесь. Или которые при жизни совершали мощные дела. Они могут вселяться в людей.

— Ого! — напрягся я, — Анфиса же не может, я надеюсь?

— Нет. Анфиса пока ещё нет.

— Священник говорил, что в людей вселяются бесы.

— Это немного другое, но принцип тот же…

— А можно как-то с ними бороться?

— А зачем с ними бороться? — не понял Енох, — они, если и вселяются в человека, то временно и с какой-то миссией.

— В каком смысле?

— Ну, на пример, хотят излечить человека, — сказал Енох. — Или предсказать будущее, предупредить…

— Экстрасенсы типа? — догадался я.

— Я не знаю, что это такое.

— Ладно, забей, — отмахнулся я, — давай дальше.

— Есть их антагонисты, лиходеи, злые по-вашему, — продолжил Енох, — они тоже могут вселяться в людей, но делают это с дурной целью. На пример, могут заставить человека сделать что-то скверное. И есть третья категория…

Договорить ему не дала Анфиса. Она появилась прямо из воздуха передо мной. Барсик, заверещав дурниной, моментально спрыгнул с полатей и шмыгнул под печку, бросив меня одного разбираться.

Не долго думая, я схватил кувшинчик со святой водой и, торопливо проговаривая все молитвы подряд, выплеснул всё на Анфису. Мгновение ничего не происходило, затем призрак побледнел и исчез.

Не знаю, я ли ее уничтожил, или же она просто сама ушла.

Тем не менее больше она не возвращалась.

Мы вернулись в город N ближе к вечеру. За Гудковым с Зубатовым приехал автомобиль, и они сразу куда-то уехали. Девушки тоже разбежались очень быстро. Мы остались вчетвером. Разгрузив барахло, перетаскали его в здание.

— А поехали с нами, Генка? — весело сказал мне Гришка Караулов, — мы с Жоржем и Зёзей хотим завалиться в кабак и покутить. Так уже эта агитация вымучила, мочи моей нету. Айда с нами?

Я покосился на Зёзика. На прошлом собрании он голосовал против меня, и я как-то не видел повода для более дружеского общения с ним.

— Да ты не дуйся на меня, Генка, — легко сказал он, — я же был уверен, что это ты украл. А воров я на дух не переношу. Меня когда-то самого обокрали, так я чуть руки на себя не наложил — карточный долг отдавать надо было. А денежки — тю-тю.

— И как ты выкрутился? — спросил Жорж.

— Сестра материны драгоценности в ломбард отнесла, — вздохнул Зёзик, — так и выкрутился. Правда потом кольцо и серьги матери выкупить не удалось. Но с тех пор не играю больше.

— Досадно, — кивнул Жорж.

— А что ты нормальный, Генка, я понял, когда ты заместо меня играть начал, — сказал Зёзик, — не дал представлению сорваться. Наш человек!

И, видя, недоумение Гришки (его тогда не было с нами), пояснил:

— Живот прихватило у меня, а Нюрка фигуры как раз делать должна была. А меня скрутило — ужас. Я в лесок убежал, так Генка сыграл вместо меня.

— А где ты играть выучился, Генка? — спросил Жорж.

— Да отец учителя музыки нанимал немного, — отмазался я.

— Так что, Генка, идёшь с нами? — переспросил Гришка. — Тебе же в школу можно и завтра с утра. Кто там знать будет, когда мы вернулись.

И я согласился. Две недели с хвостиком, что я здесь — веду постоянную борьбу за существование. Еще и призраки все эти. Хоть вкусно наемся и потанцую.

И мы двинулись.

Гришка свистнул извозчика и тот лихо домчал нас в ресторан.

Обстановка там разительно отличалась от той, что я наблюдал все эти две недели в агитбригаде и в школе. На застеленной солдатским сукном эстраде под гирляндой из можжевельника и белых лилий лабухи наяривали попурри из разных песенок. Было шумно, звякали графинчики, столовые приборы, рюмки. Слышался смех, гул голосов. Официанты метались, как угорелые, таскали груженные горячим подносы, обратно — посуду. Опять подносы, подносы…

— Вакханалия! Богема! Обожаю! — подмигнул мне Зёзик, блестя глазами.

Все столики были заняты. Гришка что-то шепнул подбежавшему вертлявому официанту с лихо закрученными усами, и я увидел, как купюра ловко исчезает в складках его одежды. Нас провели к одному из столиков, который, словно по мановению волшебной палочки, оказался неожиданно свободным.

— Что изволите-с? — прогнулся официант в надежде на щедрые чаевые.

— Водки графинчик! Горячего! Мяса! Шницель! — заказал Гришка и, взглянув на меня, добавил, — пирожных и шампанского. У вас же есть шампанское? Он просто мал ещё водку пить.

— Есть брют, — склонил голову официант.

— Кислятина, — фыркнул Жорж.

— Брют сойдёт, — торопливо сказал я.

— О! Слышали?! Наш человек! — захохотал Гришка и подмигнул черноокой девице за соседним столиком с истомлённо-порочным лицом и в такой короткой юбке, что было видно резинки от фильдеперсовых чулок.

— Мигом будет! — сообщил официант и упорхнул прочь.

А тем временем на эстраде появился толстый старик в старомодном сюртуке, с бабочкой и моноклем. Он сел за дребезжащий рояль и начал наигрывать что-то дробно-разухабистое. Через миг на сцену взобралась толстая, слегка потасканная женщина, сильно напудренная и с ярко подведёнными глазами и ртом. Одёрнув короткое по моде платье, она выпятила оплывшую грудь и с лихим разухабистым надрывом запела:

Народ заревел от восторга. Принялись кто подпевать, кто притопывать в такт. Как раз в этот момент официант принёс нам заказ…

Додумать я не успел: замерцал свет и в изоляторе появился возбуждённый Енох:

— Генка! Ты не представляешь!