Агитбригада

Глава 6

Ну и что вы думаете?

Древний призрак трясся как шестиклассница на первом свидании.

Но все прошло удовлетворительно. Пол там оказался совсем обветшалый, так что доску я отодрал вполне себе легко и быстренько. Главное, она не рассыпалась при этом в труху.

— Вот видишь, — сказал я Еноху, — а ты боялся. Охота была столько лет в этой одиночной камере сидеть?

— Да кто ж знал.

— Слушай, а если эту доску поломать на щепки поменьше? А потом раскидать на большой территории. Ты же сможешь по всей этой площади перемещаться, от щепки к щепке? Или распадёшься на несколько маленьких Еношиков и они будут торчать каждый возле своей щепки? — задумался я. — Может, эксперимент проведём, а?

— Не вздумай! Слышишь, человек! Не смей! Я согласия не давал! — завопил Енох, мерцая, как сломанный светофор.

— Я тоже согласия на выпуск петуха не давал, — мстительно напомнил я, — тем не менее кое-кто его выпустил. Так что давай торговаться не будем.

— Но там жизнь на кону не стояла! — заявил Енох.

— Зато там стоял на кону мой обед! А это, считай, почти то же самое. Если не больше!

С улицы меня окликнули помогать грузить реквизит.

— Сейчас! — крикнул в ответ я и повернулся к призраку, — так что, идём, Енох? Или ещё тут посидишь, поволнуешься?

— Идем! — Решительно сказал Енох и почти не замерцал, разве только немножко.

Теперь встал вопрос — куда девать этот кусок доски? Она получилась не очень большой, длиной, примерно, как школьный пенал и шириной в поладони. Карманов у меня в одежде предусмотрено не было. Генка носил бесформенную рубашку с широкими рукавами из немаркой ткани, которую заправлял в штаны. Вместо верхней одежды был полупиджак («полупердончик», как назвал его товарищ Караулов). Он тоже был без карманов, кроме того, болтался на Генке как половая тряпка на швабре.

Немного подумав, я взял торбу бабы Фроси (хоть какая-то польза), положил туда кусок доски, отломил и бросил туда кусок хлеба, для конспирации, а то мало ли. Немного подумав, добавил ещё перочинный ножик и луковицу. Теперь, если Зубатов отберет проверить, то весь этот хлам подозрений не вызовет.

Соорудив такую «экибану», я помахал Еноху, который от волнения даже мерцать перестал, и вышел на улицу.

— Ну что ты там так долго копаешься? — упрекнула меня Клара, — там Жорж про тебя уже раза два спрашивал.

— Проблемы у меня, Клара, — с превеликой печалью в голосе ответил я, — а сказать кому-то стыдно.

— Ну ты мне-то скажи, Гена, может, я посоветую что, — сразу взыграл материнский инстинкт у Клары пополам с любопытством.

— Ладно, смотри, — я со смиренным вздохом демонстративно-робко показал ей обосранный пиджак, — это все, что у меня есть из тёплой одежды. А гадский петух решил продемонстрировать на нём свой внутренний мир, а проще говоря — обгадил. Ты же сама видела в какие условия Гудков меня поселил. И вот скажи, что мне теперь делать — одеться тепло, чтобы не простудиться, но вонять как выгребная яма, или не одеваться и заболеть от холода?

— Ой, тоже мне беда, — рассмеялась Клара, — тебе, Гена, надо было сразу мне об этом сказать, у меня же весь реквизит и костюмы. Пойдем, давай. Сейчас быстро тебе подберём что-нибудь тёпленькое.

— А можно мне костюм человека-паука? Или Дамблдора? — зачем-то задал глупый вопрос я.

Клара хоть и не поняла, но рассмеялась, потрепала меня за волосы и потянула за собой. В её фургончике (у нее был отдельный фургончик под костюмы и реквизит), было тесно, затхло и скученно. Пахло сладкими женскими духами, мускусом и луком. Аж глаза заслезились. Но она ловко ориентировалась во всем этом бедламе. Порывшись в завалах из пропахших нафталином шляп и побитых молью накидок, она, наконец, издала довольный возглас и выудила мне одежду.

— Что это? — изумился я, рассматривая когда-то лиловое, а ныне порыжевшее, полотнище, отороченные крашеным мехом явно трижды переболевшего психогенным дерматитом кролика.

— Плащ рыцаря, — с тихой гордостью сказала Клара. — Даю на сегодня только. Так что аккуратнее пожалуйста, у меня их всего четыре, а для пьесы нужно три и один должен быть запасной. Не порви и не испачкай только. А завтра мы тебе что-нибудь поприличнее сообразим.

— Но я же в нём как дурак буду выглядеть! Люди засмеют!

— Нормально будешь выглядеть! Никто и не поймёт, артист ты или помощник по реквизиту.

— Ну ладно, — с сомнением сказал я, понюхал (уж лучше нафталин, чем петушиное дерьмище) и натянул лиловое недоразумение на себя.

— Ещё бы шляпу со страусовым пером и персиками, — вздохнул я.

— Паяц, — покачала головой Клара и прыснула от смеха.

— А поясок или веревочка у тебя есть какая-то? — решил обнаглеть до конца я. — Очень надо.

Клара нашла искомую веревочку, я подвязал торбу с обломком доски себе на пояс, сверху прикрыл плащом и пошел помогать Жоржику. Обхезанный пиджак оставил у Клары, она обещала днём его постирать и привести в нормальный вид.

Ну ладно, пока всё идёт вроде хорошо.

Пока мы обсуждали мой базовый гардероб с Кларой, Енох неприкаянно мерцал во дворе, рассматривая суету агитбригадовцев с жадным любопытством. Ещё бы, столько насидеться в одиночестве.

Представление началось, как и было обещано — до вечерней дойки, пока не стемнело.

Сельсовет выделил для этого дела большую площадку сразу за селом. Насколько я понял, тут проходили редкие сельские ярмарки, гуляния и праздники (хороводы там всякие). В остальное время там паслись козы и гуси. Площадка представляла собой густо заросший спорышом и мелким белым клевером пустырь. Место довольно удобное.

Агитбригадовцы соорудили сцену на высоких подмостках. На заднем плане выделялся большой кусок фанеры, на котором был нарисован кривоватый трактор на пшеничном поле и с подписью по центру:

И ниже буквами помельче:

Декорации были выполнены в кроваво-красных, чёрных и синих тонах (других красок у Клары просто не было), что задавало представлению довольно готичный настрой.

Но местный народ был явно не избалован культурными мероприятиями и на такие мелочи внимания не обращал. Людей собралось море. То есть человек примерно под триста. Само село было сильно поменьше, но судя по стоящим поодаль возам и подводам — селяне съехались со всех окрестных хуторов и пятихаток. Здесь были и мрачные заросшие старики с кустистыми бровями, подчёркнуто-независимо курившие самосад, и совсем молодые бабы с младенцами. Все стояли и молча, застенчиво смотрели на агитбригадовцев, которые гуськом вышли на сцену для приветствия.

Мне Жоржик дал задание — сторожить большую коробку с реквизитом — кольца и палки для жонглирования, платки и букеты бумажных цветов для постановки и кривоватые фанерные сабли для танца апаш. И прочий хлам. Поэтому я стоял в стороне и сторожил.

Енох молча и сосредоточенно мерцал рядом. Видимо, слишком много впечатлений за последние сутки.

На сцену вышел Гудков, в утрированном костюме буржуйского конферансье, и с огромным моноклем.

Дурашливо раскланиваясь, он сообщил, что сейчас выступит агитбригада «Литмонтаж» и объявил первый номер.

Аккомпанировал Зёзик на гармошке.

Сразу же на сцену выскочили Григорий Караулов и Нюра Рыжова, оба в черных комбинезонах на подтяжках, но только Нюра в красной косынке, а Гриша — в будёновке с красной звездой. Они сплясали что-то совершенно народное и Нюра, весело улыбаясь, запела:

Затем бочком, словно крабик, подволакивая ногу выползла Люся Пересветова, переодетая в рясу священника, с огромным накладным животом и бородой, как у деда Мороза. Она покривлялась на сцене, дважды подпрыгнула и сделала сальто. Так она изображала «попа», которого высмеивали агитбригадовцы.

На сцену тотчас же выскочил Зубатов в фанерной коробке, символизирующей трактор, и с красным флажком в руках. Лихо прогарцевав по сцене, он спел следующий куплет:

Люся Пересветова принялась топать ногами и грозить кулачками Зубатову. А он в ответ помахал ей красным флажком.

Пока Зубатов и Люся отвлекали внимание на себя, появился Жоржик Бобрович, тоже в комбинезоне и будёновке. Они с Гришей сцепили руки в замок, по которому Нюра легко вспорхнула наверх, вытянула руку с красным флажком и запела:

Люся опять принялась изображать крайнюю степень негодования: топать ногами и размахивать руками. Но Нюра грозно взмахнула в её сторону красным флажком и повергнутая Люся, высоко поднимая коленки, грозя и потрясая кулачками, с позором убежала со сцены.

И затем уже все вместе: Нюра, Гриша, Жоржик и Зубатов, — выстроились на сцене и, держась за руки, хором спели победный куплет:

Я молча взирал на всё это и не знал, как реагировать. В моём мире со всех утюгов неслось, мол, современное искусство вымерло, деградирует, а вот раньше была Классика, была Вечность, застывшая в картинах и в словах. Тогда, дескать, была Литература, а нынче — литературушка! И тому подобное. И мы же верили. Высокомерно поглядывали на сетевые романы и морщили носы, мол, да уж, теперь не тогда! А сейчас я смотрел на это выступление и понимал, что если сейчас сюда запустить Петросяна, то он будет, мягко выражаясь, великой примадонной.

Нет, потом девушки крутили salto-mortal’e, акробатические кульбиты, исполняли танцы и жонглировали на канатах. Пели, показывали инсценировки и номера с миниатюрами. Но я уже не следил. Во-первых, скучно. Во-вторых, я всё равно замёрз, проголодался и мечтал, чтобы всё это поскорее закончилось. И, в-третьих, исчез Енох.

Отойти от вверенной мне коробки я не мог, кроме того, мне приходилось периодически подавать реквизит — то палки для жонглирования, то флажки, то остальное. Поэтому стоял и терялся в догадках.

Еноха не было.

Еле-еле я дождался, когда потный и тяжело дышащий Жоржик спрыгнет ко мне:

— Можно я сбегаю кой-куда? — изобразив застенчивость, спросил я.

— Дуй, — хмыкнул Жоржик, — только недолго, сейчас Виктор закончит читать монолог о бациллах и микробах, и надо будет Люсе подавать реквизит. Но это после моего выступления, так что успеешь.

Еноха я обнаружил с другой стороны сцены, где соорудили импровизированную будку и где агитбригадовцы переодевались между номерами. Точнее там только Люся и Нюра переодевались. Мужики же просто меняли верхнюю одежду и все. Штаны у них были, как правило, одни и их не переодевали.

И вот этот гад стол прямо в фанерной стене и, не мерцая, подглядывал за тем, как Нюра и Люся переодеваются.

— Старый развратник, — тихо сказал я, подкравшись к нему сзади.

— Да я что?! Я ничего! — начал оправдываться Енох, — у меня же исключительно научный созерцательный интерес…

— Решил сравнить какие сиськи были тогда и теперь? — не удержался от подколки я.

— Сперва хотел, — честно признался призрак, — но потом увидел, какие у них панталоны и уже больше ничего не хотел. Это же уму непостижимо! Разве можно, чтобы у женщин было такое бельё?!

— Так, эстет хренов, — хмуро буркнул я, — ты задолбал! Когда я просил пирогов с картохой — так ты отойти от доски не мог, значит. А теперь смотреть на панталоны вдруг резко смог?

— Сам не знаю, как так получилось, — развёл руками Енох, — и прошу обратить внимание, отошел я недалеко, всего за другой край сцены.

— А если я сейчас эту доску пойду в болоте утоплю? — зло прищурившись, решил взять на понт призрака я, — и что ты тогда делать будешь? Сможешь на край болота отойти или так и будешь на глубине сидеть?

— Ты не сделаешь этого, — заявил Енох.

— На что спорим?

— Эй, ты что, серьёзно? — испуганно замерцал призрак. — Подожди, не надо! Постой, говорю!

Я пошел по направлению к болоту, насвистывая тихо мотивчик из кинофильма о трёх мушкетёрах. Енох мерцал сзади и пытался меня подкупить уговорами и лестью.

Честно говоря, я и не собирался топить доску. Я действительно хотел отойти до ветра, а это болотце просто было рядом с пустырем, где давали представление. Кроме того, решил немного повоспитывать Еноха, а то после того, как вышел на свободу, что-то резко борзеть начал.

Нет, я не ханжа, и как мужик мужика вполне могу его понять. Но дисциплина же при этом должна быть. И субординация. Мог бы и отпроситься.

Чтобы сократить путь, я решил срезать напрямик, и теперь углубился в пахнущие мятой и тиной камыши, которыми заросли берега небольшого, нынче уже почти высохшего озерца. Заросли эти были истоптаны вдоль и поперёк, так что заблудиться мне не грозило.

— Ой, бла-ла-ла, — фальшиво пропел я и чуть не рухнул от неожиданности в болотце, — передо мной в сторону метнулась девушка. Да, да. Самая обычная деревенская девушка, коренастая, курносая и круглолицая. Правда коса у неё была растрёпана. А глаза и нос опухли от слёз. Она шарахнулась в сторону, но запуталась в подоле длинной рубахи и свалилась в болото.

— Осторожнее! — воскликнул я. — Вы не ушиблись?

Девушка всхлипнула, её плечи затряслись от рыданий, а больше она не отреагировала никак.

— Давайте руку, я помогу.

Она чуть помедлила, но руку-таки протянула. Я помог выбраться из трясины, куда она угодила.

— С-спасибо, — прошептала она и опять разрыдалась.

Путём долгих уговоров и словесных манипуляций удалось кое-как разговорить её и выяснить, что к озеру она пришла топиться, но не рассчитала, то ли уровень воды оказался маловат, то ли духу не хватило, то ли пиявок испугалась, но топиться она не стала, вместо этого поплелась домой, пока случайно не столкнулась со мной.

История девицы оказалась совершенно типичной для этих времён. Живёт на селе парень, Василий, мало того, что кудрявый, первый красавец, так вдобавок ещё и на гармошке играть умеет. От такого убойного сочетания сердце Анфисы дрогнуло, и она влюбилась в красавчика самым что ни на есть возмутительным образом. И нужно же было такому случиться, что на одном из сельских праздников пошел подвыпивший красавчик её провожать.

Через некоторое время все село уже знало, что она с ним гуляет. Когда бабы устроили ей обструкцию прямо у колодца, она не на шутку перепугалась. Такой скандал же. И первое, что она сделала — бросилась к Василию что такая вот проблема, надо жениться. А тот взял и отказался. И началась коллективная травля. А сегодня ночью кто-то вымазал её ворота дёгтем. После такого позора она и пошла топиться.

Еще в школьные годы по программе русской литературе мы читали классиков и вполне представляли, чем обычно заканчивались такие вот истории. Общество не позволяло нарушительнице жить нормальной жизнью. Её травили до тех пор, пока она на накладывала на себя руки, или не становилась изгоем.

Я смотрел на неё, на её наивно-глуповатые круглые глаза и мне было жаль дурочку.

— Пошли к нам, — хмуро сказал я.

— Куда? — испугалась…

— На агитбригаду.

— Нет, не могу, — залилась слезами Анфиса, — вдруг Василий передумает и решит жениться на мне, а после того, как узнает, что я с безбожниками водилась — не примет же…

— Вот дура, — прокомментировал Енох, который жадно слушал эту незамысловатую историю.

— Ну тогда иди домой, я подумаю, как помочь тебе, — сказал я.

— Мне уже ничем не поможешь, — опять расплакалась она.

— Приведи себя в порядок и хватит рыдать, — гаркнул я и девица моментально притихла, вот что значит домостроевское воспитание. — Если я сказал, что помогу — значит, помогу. Разве ты не знаешь, кто я?

— Не знаю, — испуганно пискнула Анфиса.

— И про Вольфа Мессинга не знаешь?

— Нет… — пролепетала она и перекрестилась.

— Плохо. В общем, я ещё хуже, чем он. И звать меня Геннадий Капустин. Поняла?

— Ага.

— Топиться больше не будешь?

— Н-н-нет.

— Иди теперь домой и жди условного сигнала.

Мы расстались с нею, она отправилась к себе. А я — обратно на площадку для представлений.

— И как ты собираешься ей помочь? — сварливо спросил Енох.

— Мы, — ответил я.

— Что мы? — не понял призрак.

— Помочь ей собираемся мы, — пояснил я, — то есть я и ты.

— Я?

— Да, ты! — я резко развернулся к Еноху, который мерцал теперь словно вывеска в казино. — Слушай меня внимательно! Нужно срочно выяснить, кто измазал ей ворота дёгтем. Сейчас селяне собрались на представление, по любому между собой шушукаются. Полетай там между ними, послушай.

— Зачем?

— Выясни имена тех, кто это сделал и где они живут. Сегодня ночью измажем ворота им всем.