Агитбригада

Глава 23

После моей «чудесной» сдачи экзаменов отношение ко мне со стороны заведующего изрядно переменилось, причём явно в лучшую сторону. Я так и не понял, что конкретно послужило основной причиной — резкое «поумнение» Генки или же вероятность того, что в доме его отца отыщутся бумаги с информацией об исчезнувших миллионах.

Но, как бы то ни было, но меня буквально уже на следующее утро выпустили с изолятора, и я теперь мог свободно перемещаться. Во всяком случае, по территории школы точно.

Я теперь обитал в спальне бригады номер пять. В бригаде было двенадцать человек. Скажу честно, я и в том времени был индивидуалистом и пускал в свою жизнь далеко не всех, а в этой тоже ничего менять не собирался. Пока так и выходило: в агитбригаде я жил сперва на сеновале, затем в маленьком домике, сам-один. В школе я первую ночь ночевал в изоляторе опять сам. Теперь же мне предстояло жить в общей спальне, где, кроме меня, обитало еще одиннадцать человек, что мне совершенно не улыбалось. Кроме того, в такой обстановке общение с Енохом было невозможным.

Мое возвращение в общую спальню бригада встретила гулом неприятного удивления:

— Что, Капустин, тебя уже выпустили? — поддел меня Виктор. — Интересно, надолго ли?

— Пока опять не напортачит где-нибудь, — хохотнул низенький толстячок с глазами навыкате и толстыми мясистыми губами.

— Не накаркай, Ванька, — скривился Виктор, — мы и так из-за него из отстающих не вылазим. Всучили нам в бригаду гопоту эту на свою голову.

Он неодобрительно взглянул на меня и отвернулся.

Настрой бригады по отношению к Генке был демонстративным, вызывающе-враждебным. Мне это не нравилось. Такое отношение нужно сразу давить в зародыше. В любом коллективе, который является прообразом стаи зверей, всегда жесткая иерархия и там всегда пытаются найти «слабое звено» и сделать его козлом отпущения, лишь бы не себя. И хоть я здесь надолго оставаться не собирался, но становиться мальчиком для битья не входило в мои планы, поэтому я спокойно, но жестко сказал:

— В чём именно из-за меня бригада на нижних позициях?

— Да во всем! — рявкнул мясистогубый Ванька.

Послушались возмущенные голоса.

— Давай конкретно, — не пожелал уступить я и обратился к Виктору, как к старшему, — Виктор, объясни, а как это я довёл бригаду до отставания? Это точно именно я или всё-таки это суммарно по делам всех членов бригады?

— В учебе хотя бы! — запальчиво влез белобрысый пацан с такой светлой кожей, что она казалась аж прозрачной. Он был альбинос, но с чёрными глазами.

— Ладно. Учёба. Вот смотрите: я вчера сдал экстерном за два с половиной класса все экзамены и меня перевели с пятого в седьмой класс, — спокойно сказал я. — Теперь до нового года планирую сдать за седьмой и за восьмой сразу. Возможно и за полгода за девятый. Этого достаточно, чтобы бригаде выйти из отстающих?

В ответ послышался гул удивленных голосов.

— Да ну ты брось!

— Брешешь!

— Комиссия из четырех учителей приняла у меня экзамены, — ответил я, — все предметы сдал на «отлично», только историю на «четыре».

— А какого ангела ты тогда месяц дурака в школе валял? — возмутился Виктор.

— Если вы помните, то я попал сюда после смерти отца. Практически в тот же день, как его похоронили. А смерть его была трагической, между прочим. У меня была тоска и скорбь. А вы, вместо того, чтобы подать товарищу руку помощи, помочь, поддержать в трудную минуту — целую обструкцию мне устроили, — упрекнул я, — и какие вы товарищи после этого? Правильно, что бригада на последнем месте. За эгоизм и рвачество вам и последнее место — много будет!

Как ни странно, никто в ответ на мой агрессивный выпад не возмутился. Парни явно не находили себе места от смущения, им было совестно.

Можно было бы на этом всё и закончить, но я уж решил дожать, чтобы раз и навсегда расставить точки над «i».

— Еще какие показатели я вам снизил?

— Ну, работа, на пример, — сказал Виктор авторитетным голосом, — ты работать отказывался. А если работал, то плохо. Станок вон сжег.

— Конечно, внезапно остаться одному без отца и матери — это любого из колеи выбьет, — согласился я, — но сейчас я работаю не просто хорошо, а очень хорошо. Из агитбригады на меня положительную характеристику вон написали. Сейчас вот опять просят меня включиться в их работу. А это, между прочим, не гайки в цеху крутить, здесь передовая по борьбе с мракобесием у крестьян, очень ответственная и сложная работа. Это — война, ребята. Война настоящая, война за правду. Вы представляете, один раз селяне чуть не убили нас. Там действительно опасно.

Глаза у парней зажглись от любопытства. Пацаны же ещё.

— Расскажи!

— Как?

— Что там было?

Я, не скупясь на краски, живописал, как в первый день на агитбригаде селяне принялись крушить декорации и жечь реквизит. И как нам пришлось буквально бежать оттуда. Затем я рассказал, как в Вербовке убили местных «Ромео и Джульетту» — Василия и Анфису, и обвинили во всем комсомольца Лазаря, как сказали, что он с нечистой силой знается, а он всего лишь по советской науке капусту выращивал.

В разговоре мы уселись за стол, я рассказывал, рассказывал, а пацаны задавали вопросы. Мы просидели так до самого сигнала «отбой».

Зато симпатии к Генке (в смысле ко мне) в бригаде развернулись на 180 градусов.

С утра я работал в столярном цеху, помогал обтачивать детали. Сам цех был длинной коробкой, в которой стояли станки и были навалены в каком-то непонятном мне порядке брёвна, доски и всевозможные деревянные заготовки. За станками деловито и сосредоточенно работали пацаны разного возраста. Вкусно пахло дубовой стружкой, сосновой живицей и столярным клеем. Работать, в принципе было не сложно и, когда я приноровился, — сплошное удовольствие.

Пока руки механически выполняли одни и те же действия, я размышлял. С бригадой отношения налажены. Постепенно это, словно круги на воде, разойдется по всей школе. Нужно будет ещё чем-то их удивить (поразить?), для закрепления эффекта. Ну и не косячить, конечно же. Заведующий выжидает. Он — тёмная лошадка, но хоть пока явно не гадит, а там дальше — разберёмся. Педагоги от меня теперь вообще в восторге. Таким образом, в трудовой школе остались всего две кандидатуры, с которыми нужно разобраться, и то срочно. Первая — это Савелий Михалыч, оболгавший меня пропойца-мастер. Второй — Чуня. Но для начала нужно выяснить, что именно за претензии имеет он к Генке.

Дождавшись технического перерыва, я отошел за сараи, вытащил из-за пазухи дощечку и позвал:

— Енох! Енох!

Замерцал воздух и вредный призрак появился передо мной.

— Чего тебе? — недовольно буркнул он.

— Ты что такой сердитый? — удивился я, — небось за девками в спальне подглядывал?

Судя по смущенному покашливанию, я попал в точку.

— Мне твоя помощь нужна, Енох, — сказал я.

— Что именно? — сразу заважничал призрак.

— Ты помнишь, я тебе об алкоголике рассказывал, который мастером во-о-он в том сарае работает? Это же он на меня счёт за сломанный станок спихнул. Наврал, что это я его испортил.

— Помню, — кивнул скелетон. — И что с того?

— Ты можешь его попугать? Как-то так, как ты с Зубатовым разобрался?

— Могу, — равнодушно пожал плечами Енох, — а зачем? Он же тебя не трогает?

— Он меня в агитбригаду спровадил, — возмутился я.

— А я ему за это благодарен, — сказал вдруг Енох, — иначе я бы не встретил тебя и сидел бы до сих пор в том доме.

— Енох, в агитбригаду я мог попасть и так, без его вранья, — устало сказал я, перерыв подходил к концу, а вредный призрак опять упёрся, — но именно из-за него, все деньги уходили на счёт школы. А я в это время голодал, если ты помнишь.

Енох не ответил, он задумчиво мерцал.

Мне ждать, что он там надумает, было уже некогда, поэтому я побежал обратно в столярный цех.

Я устроился на своём месте и взял в руки заготовку. Обычно на обработку каждой детали уходило от десяти до семнадцати минут. Я уже приноровился и вполне вышел на усредненное время в тринадцать минут. Я придумал, как меньшим количеством движений обрабатывать большую площадь. Нужно, главное, правильно выдержать угол наклона…

— Капустин! — вдруг окликнул меня какой-то пацан, явно Генка его хорошо знал.

А вот я даже не представлял кто это.

— Чего? — буркнул я, так как сбился почти на полминуты.

— А с кем ты там сейчас за сараем разговаривал? — ехидно поинтересовался тот, — мы с Федькой заглянули, когда ты ушел, а там никого и нету.

Разговор заинтересовал остальных пацанов, и они наострили уши.

Во, блин, попал! Почти спалился! Нужно быть осторожнее. Что-то я совсем забыл, что пацаны — самый любопытный в мире народ.

— И что?

— Так ты с кем там разговаривал, а?

— Я репетировал, — пожал плечами я.

— Что репетировал? — разочарованно спросил пацан.

— Ну ты же знаешь, как за мной Смена бегает? — равнодушным голосом сказал я, — уже все в школе знают. Чтобы над ней не смеялись, я, как порядочный человек, решил на ней жениться. А так как раньше я никогда этого не делал, то репетировал, что ей нужно говорить.

В цеху повисло ошеломлённое молчание. Да, я нёс полный бред, но, во-первых, с наглым уверенным видом, а, во-вторых, они мне поверили. Ещё никогда в истории трудовой школы ни один пацан добровольно бы не признался бы в таком постыдном намерении, как женитьба на девчонке.

Не успел народ отмереть и переварить мои слова, как во дворе раздался душераздирающий крик. Так кричит только вусмерть перепуганный человек. Моментально всех сдуло во двор. Я выбежал тоже, досадуя, что этот крик перебил мой розыгрыш и не вышло эпатировать публику в полном объеме.

Во дворе трясся Михалыч. Глаза его были выпучены, сальные жидковатые волосенки на голове буквально стояли дыбом.

— Михалыч, что случилось?

— Товарищ Гук, что такое?

— Чего вы кричали?

Вопросы посыпались со всех сторон, а Михалыч прислонился к стене и ошеломлённо тряс головой.

— Да погодите вы! — рявкнул появившийся Кривошеин, — разгалделись. Чего пристали к человеку? Не видите, что-то стряслось! Идите работайте! Мы сейчас сами разберемся. Правда, дядя Савелий?

Но народ расходиться не спешил. Всех разбирало любопытство. Кривошеин ещё раз попробовал всех турнуть, и даже пригрозил СТК, но любопытные пацаны жаждали знать, что случилось, даже ценой личной свободы.

— Ну, Савелий, ты чего? — появился молодой воспитатель, вроде Иван Иваныч его звали, но точно не знаю.

Мастер потряс головой и вдруг выдал:

— Ты представляешь, Ваня, — хлопая глазами сказал он, — сижу я себе, работаю и тут вдруг на меня крыса набросилась.

— Покусала? — ахнул Иван Иванович, — покажи где? Тебе сейчас в больницу надобно!

— Да погоди ты, — отмахнулся мастер, — не покусала. Она встала на задние лапы и принялась плясать. А потом из-за буржуйки вышла другая и тоже начала плясать. Вы не представляете, как это страшно!

— А кричал ты чего? — с жалостью глядя на Михалыча, спросил воспитатель.

— Да вот они пляшут, пляшут, и тут залетела большая птица, вроде ворона, но больше, и как бросилась на меня, — ответил мастер, — я так испугался, что закричал.

— Мыхалыч, а ты сегодня к Никифоровне сколько раз ходил? — вдруг басовито прогудел Федька.

И все засмеялись.

Ну, молодец, Енох.

Еще пару таких «номеров» и СТК поймёт, что испорченный станок — дело рук пьяного забулдыги.

Нет, в данном случае мне его не было жалко. То, что он пьёт его отнюдь не оправдывает. Он испортил станок и свалил поломку на ребёнка. Это хорошо, что в Генку попал я, взрослый мужик. А был бы пятнадцатилетний подросток, да ещё, как я понял, не великого ума, он бы точно или сломался, или сбежал бы на улицу и стал вором.

Поэтому взрослого мужика, который ради своих пагубных страстей не пожалел ребёнка, я тоже жалеть не собираюсь. Ему нет места среди детей. Он социально опасен. Поэтому я добьюсь того, чтобы его отсюда уволили.

Иначе он может следующего ребенка и вовсе до суицида довести.

Пока всё шло неплохо. Я сдал экзамены, сдам чуть позже и остальные. К лету я должен выйти отсюда и забыть эту трудовую школу как страшный сон. Сидеть здесь постоянно мне не улыбается. Меня бесят эти их игры в дисциплину, иерархия и всё остальное. Больше всего бесит, что верхушка, СТК, по сути творят, что хотят и никто им слова не скажет.

Поэтому нужно здесь находиться поменьше. И пока я не получу аттестат, единственный шанс дистанциироваться отсюда — это агитбригада. Кроме того, когда мы были с Гришкой и ребятами в ресторане, я распробовал другую сторону жизни. Мне понравилось. Почти как в той, моей, жизни. Так что при желании и здесь можно довольно неплохо жить. Главное, разобраться, существуют ли деньги отца Генки на самом деле. Если же нет, продолжу дрессировать Еноха и нужно идти в казино, зарабатывать. Затем решить задачу вредного дедка и, после всего — в Париж!

Так размышляя, я пошел на обед.

В дверях столовой, явно меня поджидая, стояла Смена. Скрестив руки на груди, она психовала, ноздри её раздувались, глаза зло сверкали. Дождавшись, когда я зайду внутрь, она громко, на всю столовую, воскликнула:

— Капустин! Говорят, ты на мне жениться собрался? Это что, правда?

— Да погоди ты, Смена, — сказал я, нахмурившись, — Понимаю, что тебе уже невтерпёж, но ты бы сперва хоть школу закончила.

Народ в столовке грохнул от смеха.

Смена вспыхнула и выскочила вон.

А вот не надо быть такой ядовитой.

А днём я отправился домой к Генке Капустину. То есть, в тот дом, где он когда-то жил. Улица Дизельная в городе Nничем не отличалась от других, таких же улиц. Была она неприметная, серые коробки зданий прямыми линиями кучковались по обочинам мощеной булыжником дороги. Я нашел дом, где когда-то Генка жил с отцом, и вошел внутрь пропахшего кислой капустой, детскими ссаками и мышами подъезд.

Здание было двухэтажное и я поднялся по скрипящим ступеням наверх. Среди вещей Генки ещё утром я обнаружил ключ и бронзовый медальон с поблёкшим портретом женщины. Скорее всего это была генкина мать, я особо не присматривался, просто положил на место. А вот ключу я обрадовался, значит, смогу войти в дом, даже если новых жильцов и не будет.

Квартира была коммунальной. Капустиным раньше принадлежала одна комната. Мне Генкиной памяти, увы, не досталось и я, хоть убей, даже не подозревал, какая дверь из семи (их было аж семь!) была ихней.

Ну ладно, если чего-то не знаешь, можно воспользоваться методом научного тыка. И я в буквальном смысле этого слова принялся тыкать в каждую замочную скважину ключом. Не знаю, что я буду говорить, если кто-то из жильцов окажется дома и обнаружит меня за таким занятием, но другого выхода не было.

Проверив четыре комнаты, на моё счастье оказавшиеся пустыми, я таки нашел искомую дверь и благополучно отпер её.

В заваленной всевозможной бытовой рухлядью комнате было так тесно, что я даже не представлял, где искать бумаги отца. В любом случае новые жильцы привезли свои вещи и в них бумаг я не найду. По логике нужно смотреть в каких-то тайниках и схронах, которые могут быть под паркетом, за бумагой обоев, под подоконником и так далее.

Я начал с того, что прощупал обои. Дешевые, пёстрые, в ромбах, они явно нуждались в том, чтобы их переклеили. И то срочно. На моё счастье никто пока этого не сделал, так что, если бумаги были спрятаны под обоями, я их обязательно найду. Поэтому я аккуратно, словно заправский вор прощупывал складочки, морщинки и заломы, аж руки заболели от постоянно держания их вверх.

Я торопился, вдруг скоро хозяева придут.

Я как раз прощупывал небольшую щель между пилястром и боковой панелькой, как вдруг за спиной раздался наполненный едким сарказмом голос:

— Ну здравствуй, сынок…