17

Итак, моментально приняв решение, я поехала к папе.

Над горой Кармель нависало темное зимнее небо, но поля вдоль дороги еще не утратили желтизну. Натужно преодолевая подъем, «форд» приближался к наркологической клинике — папиному «Парижу». Сколько раз он уже лечился здесь? Десять? Пятнадцать?

Доктор Тефер, который рекомендовал папе эту клинику, первым заметил, что мой папа не просто иногда «выпивает», а тонет в глубоком море алкоголя и депрессии. Это случилось через год после ее отъезда. Когда она исчезла, он несколько недель был полон энергии, что-то приводил в порядок, ремонтировал и при этом ни на минуту не умолкал. До блеска вычистил дом, переставил мебель в гостиной, переклеил обои в коридоре и купил новую стереосистему — самую дорогую и навороченную. «Именно такую я всегда хотел», — снова и снова повторял он. Прошло несколько недель, и он потух. Его аварийный аккумулятор разрядился. Он лежал у себя в комнате с бутылкой виски или неподвижно сидел во дворе на скамейке с полупустой бутылкой белого вина, ко всему равнодушный. По дому перекатывались клубки пыли, палисадник увял, а в училище ему нашли замену. Я уединялась в своей комнате (обнимаясь то с одним, то с другим приятелем), он — в своей. Малер и алкоголь. Это был его коктейль. Он угасал всё больше, но я не замечала болота, в которое он погружался. Как я могла? Я была поглощена своей собственной борьбой — борьбой с тоской и злобой, пытаясь компенсировать утрату маленькими удовольствиями, которые получала вдали от классной доски и уроков физкультуры. Тут-то и появился доктор Тефер — наш давний участковый врач — и предложил папе лечь в наркологическую клинику, которой руководил его коллега доктор Медобоев. Папа возражал, уверял, что это временно, и всё под контролем, но, в конце концов, согласился. Поехал, якобы, отдыхать. В доме с глубокими венскими корнями не говорят о том, что на самом деле болит…

Он съездил в клинику на горе Кармель, получившую тогда же кодовое название «мой Париж», и вернулся оттуда с потухшим взглядом на бледном лице.

В педучилище ему предложили взять долгосрочный отпуск, а после возвращения приняли преподавателем на гораздо меньшую ставку, чем была у него раньше. Хор, которым он руководил, остался для него единственным источником радости. В хоре он был всем! Там он был одаренным музыкантом — дальновидным и инициативным. Когда даже хор переставал его радовать, и он посылал меня сказать, что заболел, я понимала, что он опять тонет, что, судя по всему, женщина, которая когда-то была моей мамой, опять оказывает на него давление, требуя деньги, заставляет продать дедушкин участок и переслать причитающуюся ей часть семейного имущества. Алкоголь — как и ее требовательность — накатывал волнами. В такие моменты я знала, что очень скоро мне придется упаковать его чемоданчик, и он уедет в свой Париж.


Клинику окружала серая бетонная стена. Снаружи это было похоже на заброшенный военный лагерь. Я запарковала машину на пустой стоянке и по пяти высоким каменным ступенькам поднялась к входной двери. Позвонила и долго ждала, пока молоденькая медсестра откроет тяжелую стеклянную дверь.

— В чем дело?

— Я дочь Амнона Амита.

— Мы не даем сведений о пациентах, — рявкнула сестра.

— Это чрезвычайный случай, — настаивала я. — Я не прошу никаких сведений — я знаю, что он здесь, я сама привезла его шесть дней назад. Мне известны правила доктора Медобоева, но мне очень нужно его увидеть. Очень! Понимаете?

— Подождите здесь, — холодно сказала она. — Я позову врача, он с вами поговорит, — и закрыла дверь.

Я потерла застывшие ладони одна о другую, солнце спряталось, и воздух становился всё холоднее. Позвонила папе на мобильник. Он не отвечал. Естественно. Строгий режим доктора Медобоева. Он боится, что каждый шорох, проникнув в замкнутый мир клиники, может плохо сказаться на пациентах.

Я закурила сигарету и глубоко затянулась. Волна тошноты захлестнула меня, наполнив рот жгучей горечью. Внезапное головокружение усадило меня на холодную каменную ступеньку. Узо и греческий ужин, съеденный вчера с надутым немцем, бушевали у меня в животе. Пять дней прошло с той ночи, когда дедушка нашел у себя во дворе Сару Курт. Все эти пять дней я почти ничего не ела и очень мало спала.

— Доброе утро, Габи. Мне сказали, что ты здесь…

Я осторожно подняла голову. Мир перестал кружиться вокруг меня. Медленно поднявшись, я протянула руку доктору Шраге Мониэлю. Размазав по губам сладкую улыбку, я произнесла:

— Доброе утро! Как дела, доктор Мониэль?

Когда-то у нас с ним был короткий эпизод. Эпизодик. Нечто совершенно незначительное, случайное и одноразовое. Мы встретились во Дворце Культуры на филармоническом концерте в антракте. Выпили кофе, поговорили немного о папе, немного о себе, и после концерта я очутилась в его квартире — прямо напротив Дворца. Был поспешный неинтересный секс (он кончил раньше, чем я начала), я ушла оттуда и остаток вечера провела самостоятельно. Он несколько раз звонил, но у меня не было никакого стимула для повторения первой встречи. Бывают безнадежные случаи, и он — один из них. Но сейчас я была рада его видеть. От Шраги Мониэля я без труда получу любую информацию.

— Что это у тебя? — он мягко провел пальцем по царапине, украшавшей мою щеку.

— Я ездила в Африку посмотреть на горилл. Ты когда-нибудь был в Африке.

Он смущенно улыбнулся.

— Давай зайдем внутрь, — сказал он и повел меня в свой кабинет. — Никогда не поймешь, шутишь ты или говоришь серьезно…

— Я серьезна только в том, что касается моего отца. Мне необходимо его увидеть.

Он остановился в дверях своей комнаты и удивленно на меня посмотрел.

— Твой отец уехал, разве он тебе не сказал?

— Ты это серьезно?

— Я всегда серьезен… Он попросил его выписать, пообещав вернуться через месяц.

— Почему же он выписался, не окончив курса лечения?

— Такую информацию сообщать не принято… — Он опять смущенно улыбнулся.

Я вошла в комнату вслед за ним и прижалась к нему:

— Ну, Шрага… После всего, что между нами было?

Он сдался без боя.

— Мы с самого начала видели, что он не готов к лечению, — сказал он, стоя близко-близко. — Он был неспокоен, рассеян… Позавчера он пошел к доктору Медобоеву и сказал, что ему нужно уехать, что за ним приедут. Медобоев решил, что так будет лучше, и выписал его.

— Ничего не понимаю… — пробормотала я. — Папа сказал вам, что его беспокоит?

— Габи, я действительно не могу рассказать тебе…

Я потерлась об него всем телом.

— Шрага, посмотри на меня. Мне очень-очень нужна твоя помощь… — умоляла я. — Я очень за него беспокоюсь, только ты сможешь помочь… — я расплющила об него груди и почувствовала, как напрягся его член.

— Ты сводишь меня с ума, — прошептал он, прислонив меня к стене. — Ты сводишь меня с ума, моя ведьма. — От него пахло копченой макрелью. Наверное, съел завтрак своих пациентов.

— Вспомни, пожалуйста, что он тебе сказал, — я удержала его руки, норовившие забраться мне под кофту.

— Что его ждет какая-то женщина… Попросил отправить вещи на его адрес в Рамат а-Шароне…

— Вы отправили?

— Нет еще. Они здесь, на складе. — Он шумно вздохнул. Теперь его пальцы прокладывали путь в мои трусы. Это была непростая задача, учитывая, что на мне были туго обтягивающие джинсы. — Иди ко мне, моя ведьмочка, устроим себе маленький праздник…

— Мы уже празднуем… — прошептала я ему в ухо. — Только скажи мне, кто за ним приезжал? — Фронт его брюк всё сильнее выдвигался вперед. Если бы я надеялась, что дело того стоит, я, может быть, расстегнула бы молнию на своих джинсах, чтобы облегчить ему работу. Но, помня о способностях Шраги Мониэля, я предпочла ускорить процесс. Просунув руку под его ремень, я начала гладить и встряхивать член.

— Ох, хорошо, — шептал он. — Хо-ро-шоооо….

Я ускорила темп, и он покорно прижался ко мне, закрыв глаза. Две минуты усилий и хоп! — мужской нектар оросил мои пальцы, а молодой доктор издал мощный стон. Слава богу. Мониэль освобожден. Теперь пусть продолжает сливать информацию.

— Так кто за ним приезжал? — спросила я, не теряя ни минуты.

Он глубоко вздохнул.

— Уфф!.. Дай же прийти в себя… Кто за ним приезжал? Кажется, он говорил — сестра.

— Сестра?

— По-моему, да… Но тебе лучше поговорить с доктором Медобоевым. Он его хорошо знает. Иначе ни за что не позволил бы ему уйти…

— Где Медобоев?

— У него выходной… Эй, ты куда? Ты так торопишься… Ладно, я тебе должен. В прошлый раз ты исчезла слишком быстро.

На клочке бумаги я записала телефон Сюзан.

— Позвони, а? — озорно подмигнув ему, я вышла из кабинета…


…и сразу наткнулась на хмурую медсестру:

— Ну, доктор вам помог?

— Да, очень помог! — невинно улыбнулась я. — Это была взаимная помощь.

Она смотрела на меня, будто пытаясь понять.

— Он послал меня на склад забрать вещи моего отца. Как мне туда пройти?

— Спуститесь на один этаж вниз. Спросите Игоря.

Игорь сидел за пустым зеленым столом, полностью погруженный в учебник подготовки к психометрии.

— Доктор Мониэль прислал меня забрать вещи моего отца, Амнона Амита, — улыбнулась я ему.

Он улыбнулся в ответ:

— Никаких проблем — это здесь, — он встал, прошел вглубь склада и вышел с большим папиным чемоданом.

— Тяжелый… — заботливо сообщил он. — Вы на машине?

— Да, не беспокойтесь… — я протянула руку, намереваясь взять чемодан.

— Ну, что вы! Такая хрупкая девушка… Позвольте, я помогу. Я отнесу его в машину… — по-рыцарски произнес он. Я не возражала.

— Ваш отец очень приятный человек, — сказал он, направляясь вместе со мной к стоянке. — Он сказал мне, что он музыкант.

— Да. Вы с ним разговаривали?

— Только в последний день. Он сказал, что должен уехать из-за своей сестры.

— Вы видели его сестру?

— Да, у меня как раз закончилась смена, и мы вместе выходили.

— Как она выглядела?

Он поставил чемодан рядом с «фордом» и сосредоточенно на меня посмотрел.

— Похожа на вас. Чуть повыше. Только очень бледная. Но, в общем — очень похожа…

Это была не его сестра. Тетя Рут похожа на меня, как Маргарет Тэтчер на Дорона Джамчи[31].

Я отправила своему увертливому папе короткую эсэмэску: «Где ты, папуля?» Потом прибавила: «Остерегайся женщин, которые были когда-то твоей женой».


На скоростном шоссе было темно и пусто, и возвращение в центр страны заняло меньше часа. Километраж, накрученный мной за сегодня, выглядел внушительно. Яффо — Герцлия — Париж. Настало время узнать, как поживает сборная Рамат а-Шарона, а через два часа репетиция спектакля в Яффо. Только этого в моем сегодняшнем коктейле и не хватало…

Дедушка и Газета сидели на старой скамье-качелях во дворе папиного дома и тихо беседовали. Мориц лежал у их ног, около него свернулась Бой — такая тихая и умиротворенная, будто нашла потерянного братца.

Я смотрела на них с удовольствием — хоть здесь всё спокойно.

— Вам не холодно? — спросила я двух стариков.

— Это холодно?! — спросил дедушка с венским снобизмом. — Это даже не прохладно… Но мы скоро зайдем в дом, Габиляйн. Еще немного…

Мне было холодно. Я вошла в дом. Отнесла чемодан в папину комнату и открыла его. Чемодан был аккуратно уложен, похоже, что папа так ничего из него и не вынимал. Умывальные принадлежности лежали в синем полиэтиленовом мешочке, новая зубная щетка, которую я ему положила, оставалась в упаковке. Одежда лежала в том порядке, в каком мы ее сложили в то утро. Три пары брюк, шесть рубашек, полотняный мешочек с носками и бельем, поверх одежды — зеленый шерстяной свитер. Мешок для грязного белья оставался пустым. К горлу подкатила злая горечь. И у него тоже от меня тайны? Я разобрала чемодан и вернула сложенные вещи на место в шкаф. Пошарила во внутреннем кармане чемодана, проверяя, не закатилась ли туда пара носков, но вместо носков обнаружила папку, набитую письмами.

Почерк был знаком до боли. Слегка неряшливый, торопливый, с наклоном влево. Я уселась на кровать и разложила письма перед собой. Все они начинались взволнованным обращением. «Дорогой…», «Любимый и единственный…» — липкий и безвкусный пудинг. «Люблю тебя…», «Тоскую…», «Не отталкивай меня, я хочу тебя видеть…», «Ты мне нужен…» — пошлая романтическая чепуха. Я скользила глазами по тонким буковкам. «Меня снедает тоска по тебе… Мечтаю увидеть Габи. Амнон, пожалуйста, попробуй ее уговорить встретиться со мной… У меня в сердце глубокая яма…» — полнейшая чушь, сказала я себе. Пустые слова. Я сложила письма обратно в папку. Мерзавка! Как она смеет изображать любовь?!

В папке был еще и пухлый конверт. Я открыла его, и оттуда высыпались медицинские справки на английском языке. Диагноз, результаты анализов и длинные счета, оканчивающиеся сказочно-огромными суммами. К одному из счетов была прикреплена записка, написанная слабой рукой. «Моя медицинская страховка не покрывает всего этого… — было написано там. — Дорогой, я нуждаюсь в твоей помощи…»

Я потрясла конверт, и из него выпал маленький желтый листок — такой, который можно приклеить на дисплей компьютера или на поля книги. «Картина, похожая на эту, должна быть у твоего отца, — было написано на листке черным карандашом. — Сара Курт будет тебе звонить. Поговори с ней, пожалуйста».

Миллион мыслей заметались у меня в голове, детали цеплялись друг за дружку, и мне даже показалось, что я всё поняла… Или почти всё. И тут же смятение — нет, не сходится. Ни-че-го. Я явственно увидела папу в его «Париже», затем передо мной возникло лицо женщины, которая была когда-то моей мамой, и, наконец — бледное лицо мертвой Сары Курт…

В кармане джинсов застрекотал мобильник, вернув меня в папину спальню в Рамат а-Шароне. Номер не определялся.

— Береги дедушку, — произнес глухой мужской голос.

— Кто говорит?

— Это не важно. Твоему дедушке угрожает опасность…

— Кто это?! — закричала я. — Отвечайте! Кто вы, черт побери!..

Разговор прервался.

Мои пальцы бешено застучали по кнопкам.

— Шамир, бездельник ты эдакий, почему не отвечаешь? — простонала я. — Кто-то угрожает мне по телефону, слышишь? Где же ты, черт тебя дери?

Загрузка...