Альпинист. Книга 1

Глава 1 Падение

Гадость!

День был прекрасным, солнечным. Пахло нагретым асфальтом, сиренью, городской сухой пылью.

Какая же гадость!

Я ковылял по тротуару, поглядывая на прохожих. Те спешили по своим делам — в университет, на работу, в магазин. Погруженные в суету, сливаясь с потоком шума машин и гула, походили они на пчел. А жужжание рекламных баннеров только усиливало эффект улья.

И только я никуда не спешил.

Долгожданная пенсия, которую я так вожделенно ждал всю жизнь и которую успел идеализировать, оказалась не такой уж и привлекательной.

Гадость! Какая же гадость!

Да, не нужно было вставать ранним утром и можно спать сколько хочешь. Только вот в старости спать уже и не хотелось, мучила бессонница. Мечталось, что в освободившееся время можно будет заняться тем, что действительно нравится. Да только вот лихо играть на гитаре как прежде уже не получалось — пальцы крутило артритом. Путешествовать? Ага, как же! На такую-то пенсию? Смех!

— Гадость! — процедил я сквозь зубы, остановившись у пешеходного перехода.

Говорить с самим собой — это тоже бесплатное приложение к пенсии. Все пытаюсь держать себя, но не получается.

Поток людей тоже остановился. Красный глаз светофора лениво принялся отсчитывать время, оставшееся до следующего старта новому марафону.

Я глянул на толпу. Каждый уткнулся в свой телефон, не замечая ничего вокруг.

«Интересно, если я упаду и буду биться в приступе, хоть кто-нибудь обратит на это внимание?»

Но проверять все же не стал — понял, что старика-затейника живо определят в психушку. А родных нет, которые могли бы подтвердить, что я не сумасшедший.

Загорелся зеленый сигнал светофора, толпа бурной рекой понеслась вперед. Я же остался на месте.

Я вдруг понял, что не знаю куда иду. Вроде вышел из дома, чтобы хлеба купить, зашел в магазин, но не взял — свежего еще не завезли. Поговорил с продавщицей Дашей о всяких пустяках, сказал, что ей забегу позже. Симпатичная она, добрая. Потом пошел. Просто пошел, мимо своей девятиэтажки, вдоль улицы, задумавшись обо всем на свете и ни о чем одновременно.

— Вот она, старость! — грустно усмехнулся я собственной рассеянности.

«Может, пива выпить?»

Но откинул мысль. От пива пучить будет и живот закрутит.

Тогда водочки? Не много, только чтобы кровь разогнать. Но и водки тоже не хотелось.

Тогда, может, пройтись до Кольцевой, посмотреть на фонтан и на голубей? Послушать какого-нибудь патлатого студента, который толком то и петь не умеет, три аккорда еле перебирает, а уже выступать желает, на улицу вышел? Иногда это его бренчание расслабляет.

Нет, этого тоже не хотелось. Болели ноги. Спину тоже начало ломить. Домой надо, в берлогу свою, к телевизору.

Стало вдруг невыносимо горько от всего этого — от толпы, от телевизора, от вселенской скуки, обыденности и обреченности. Тошно и горько.

Я заморгал, чтобы не дать предательской слезе прорваться наружу, пошел вперед, чтобы не стоять как дурак посреди улицы.

Пошел резко, сразу, не обращая внимания ни на что. И только успел услышать, как кто-то сбоку вдруг удивленно выдохнул: «Красный еще! Куда ты, дед?».

А потом — истошный визг тормозов. Тяжелый удар. Одним кадром огромное колесо машины, закрывающее собой весь горизонт, черное, страшное. Крик женщины «старик под колеса прыгнул!». Скрежет. Лязг.

И боль, боль, боль.

А потом пустота…

— Что там у нас?

Строгий мужской голос, чуть дребезжащий.

— Да вот, Николай Игоревич, привез вам пациента нового.

Второй голос молодой, звонкий.

— Вижу, что не бочку с квасом ты мне прикатил. И где ты их только находишь? Третьего уже за эту неделю.

— Ну, это вы, Николай Игоревич, пулю отливаете! Не третий. Второй. И не за неделю, а за месяц, — тяжелый вздох. — Ну что я могу поделать? Участок у меня такой, движение интенсивное, едут машины. И поток людской плотный. Много людей. Разных. И молодых, и старых. Думаете, мне охота их из-под колес доставать?

Тяжелый вздох.

— Ладно, не злись, старшина. То же не булочки тут печем, работа тяжелая и у нас.

— Понимаю. К тому же это не колесник.

— А кто?

— Каскадер!

— Да ладно?!

— С третьего этажа упал.

— Суицидник что ли?

— Не похоже. Прохожие говорят, сам полез наверх. И сорвался.

— Пьяный?

Сопение у самого рта.

— Алкоголем не пахнет. Не каскадер это. Каскадеры обычно под «мухой» лезть начинают на всякие столбы и дома, пытаясь показать свою удаль. Этот альпинист. Или дурачок.

— Николай Игоревич, мне пора. Вы уж как-нибудь сами, хорошо? А я потом, чуть позже приду. Разберемся кто он — дурачок или нет. Вот, распишитесь.

— Подожди ты. Осмотреть нужно. Потом распишусь. Так-с, посмотрим…

— Николай Игоревич, у меня пост там без присмотра…

— Не убежит твой пост. Сейчас.

Прикосновения рук, отточенные движения, нажимы. Все болит, искриться от боли.

— Кости целы. А вот ушибы имеются. Так-с… Голове хорошо досталось.

— Живой?

— Дышит, — ответил тот, кого назвали Николаем Игоревичем. — Был бы мертвый, на нижний этаж повез бы, к Марку Эдуардовичу в холодильник, хех!

Второй шутку явно не понял. Дежурно строго спросил:

— Так что, принимаете?

— А могу отказаться?

— Нет!

— Ну вот вы и ответили на собственный вопрос.

— Спасибо, Николай Игоревич! Я тогда позже забегу, когда он в себя придет, чтобы протокол составить.

— Завтра приходи, с такими травмами к следующему утру только отойдет.

— Хорошо. Только чтобы очнулся! Мне закрывать квартал надо, времени нет ждать.

— Не переживай, прокапаем, будет как новенький.

Раздались удаляющиеся шаги.

«Где я? В больнице? Верно в больнице».

Сквозь колючую боль думать было тяжело. Я попытался позвать врача, но из глотки вырвался лишь хрип. Стало еще больней, будто вместо слов из нутра посыпалось битое стекло.

— Очнулись, голубчик!

Я с трудом открыл глаза, огляделся. Серое помещение, стены выкрашены в зеленую краску, уже в некоторых местах потрескавшуюся. Да, действительно, больница. А вот и сам врач, пожилой уже доктор с кустистыми бровями и выцветшими словно бы присыпанными пеплом глазами.

— Меня зовут Николай Игоревич Нестеров, — представился он. — А вы помните свое имя?

— Сергей… Сергей Геннадьевич Ветрин.

— Уже хорошо, Сереженька. Из собственного многолетнего опыта знаю — если пациент помнит свое имя, значит все с ним будет нормально, на поправку быстро пойдет, — доктор улыбнулся обезоруживающей улыбкой, мягко спросил: — А ты чего, любезный, такие номера выписываешь?

— Я… я случайно, — ответил я, вдруг чувствуя, как щеки заливает стыдливый румянец. — Задумался просто.

— Ну нельзя быть таким рассеянным! — с упреком ответил Нестеров. — В ваши то молодые годы.

«Что? Молодые годы? — удивленно подумал я. — А врач то шутник!».

— Ладно, в палату сейчас переведем тебя, полежишь пару дней, отойдешь. Посмотрим еще на наличие переломов и внутренних ушибов. А там, через пару дней, козликом опять бегать будешь по девкам.

Хотел я старчески поворчать по поводу девок в мои то годы, но не стал. Вместо этого, ощупав себя, прохрипел:

— Где моя сотка?

— Сотка? — нахмурился доктор. — Что же это вы, голубчик, с собой такие деньги таскаете? Сейчас, подождите.

Он принялся читать бумагу, которую принес милиционер.

— Нет сотки. В протоколе осмотра личных вещей ничего про сто рублей нет. Уверены, что у вас были такие деньги с собой?

— Какие деньги? — не понял я. — Мне бы сотовый телефон.

Странный какой-то доктор. Может, глуховат?

— Какой телефон? — еще больше нахмурился Николай Игоревич. — Ничего не понимаю. Сотовый — это фамилия чья-то? Вашего друга? Родственника?

Я не нашелся что ответить.

— Ну-ка, подождите, — насторожился доктор.

И принялся внимательней осматривать меня, заглянул в глаза, поводил пальцем, приказав следить за ним только взглядом.

— Кажется, ушиблись вы чуть сильней, чем я думал. Ну ничего, и не таких на ноги ставили. Давайте в палату.

Доктор махнул кому-то рукой. В комнате показалась санитарка, крепкая женщина, мясистая, с красными руками и таким же красным лицом.

— Тома, парнишку в пятую.

— Хорошо.

Женщина подошла ко мне, уверенными движениями толкнула каталку.

— Мне бы домой, — скромно произнес я, не сильно желая лежать в казенном доме. — Там отлежусь.

— Доктор сказал в палату, значит в палату. Рано тебе домой. Вон, весь в синяках и гематомах. На выхлопаный палас похож.

Я смотрел по сторонам, пытаясь понять в какую именно больницу меня отвезли. Все здесь было знакомым, но в то же время каким-то другим, словно бы чужим. Странно ощущение только усиливалось с каждой секундой. Я озирался, вглядывался в мелочи, пытаясь понять, что меня так смутило.

Понял не сразу — плакаты в коридоре. Несколько висело у входа в отделение. Рисованные, словно из советских мультиков. На одном доктор, строгий, седовласый и медсестра рядом. Внизу надпись: «Служить людям — высокое призвание!». Второй плакат еще более странный. На нем изображена девушка в косынке, и надпись: «Колхозницы! Поступайте на курсы колхозных медицинских сестер!». Это какой-то доктор старые плакатные заначки в шкафу нашел что ли? Давно уже таких нигде не видел. Очень давно.

Окна. Они тоже привлекли внимание. Не пластиковые. Рамы деревянные, массивные. Между стеклами видны следы прошлогодней замазки. Под окнами торчат бетонные подоконники, какими слона можно убить.

Стены по верху и потолок выбелены, нижняя часть стен выкрашена зеленой краской. Плинтуса… деревянные!

— Что тут… где я? — только и смог вымолвить я.

Мне показалось, что я попал в какой-то фильм про советский союз. Какая это больница? Пятая? Или первая городская?

— Известно где — в больнице, — буркнула медсестра Тома. И остановила каталку у дверей. — Приехали. Ваша палата. Сам сможешь встать?

Я неопределенно кивнул.

Осторожно спустив ноги, обратил внимание на одежду. И удивился. На мне сейчас были светло-коричневые драповые брюки. Когда выходил на улицу точно помнил, что надевал джинсы. И рубашка не моя. Серая, в клетку. А была футболка с какой-то иностранной надписью.

Но еще больше удивило меня то, какими стали мои ноги. Худые и словно быть чуть короче. Руки тоже изменились. Молодые, загорелые, без старческих веснушек на дряблой коже. А ногти все такие же, искусанные, с заусенцами, хех!

«Вот так ударился головой! Мозги заклинило! Мерещится!»

— Тамара, мне бы таблетку! — прошептал я дрожащим голосом.

Мне стало не по себе.

— Голова болит?

— Болит, — кивнул я. — Ничего понять не могу. Не узнаю ничего! В глазах… двоится.

— Это бывает, — буднично ответила медсестра. — Часто таких вижу. Ничего, пройдет. Давай в палату. Белье тебе уже приготовили, койку любую занимай, какая нравится. Но у окна советую не выбирать — там сквозит.

Я осторожно встал. Отметил, что спина, до этого часто тянущая и стреляющая, теперь не болела. Да и все тело, не смотря на травмы после аварии, было как новое. Необычное чувство приятно поразило. Нет ощущения лишнего веса, старости. Видимо докторские уколы подействовали. Морфин что ли какой-то вколол?

— Встречайте новенького! — крикнула Тома и укатила вместе с коляской прочь.

Осторожно ковыляя, я зашел внутрь, поздоровался. На трех кроватях лежали пациенты — двое пожилых уже мужчин, и один молодой парнишка. У стариков были перебинтованы ноги, а у молодого — обе руки.

— Привет! — отозвался один из стариков, глянув на меня из-под толстых линз очков. — Как звать?

— Сергей Геннадьевич, — ответил я.

Тон, с каким старик задал этот вопрос, не понравился мне. Как к пацану обратился. Хотя, возраст одинаковый. Ему можно. Что это я нервозный какой-то? Надо успокоиться.

— Ишь ты! — усмехнулся тот. — Серега значит? А я Михаил Андреевич. Это, — он указал на второго пожилого мужчину, плотного, черноволосого, — Кайрат Айдынович. А тот, твой ровесник — Пашка.

— Ровесник? — не понял я, глядя на парня.

— Ну да, — кивнул Михаил Андреевич. — Тебе поди тоже шестнадцать?

— Мне шестьдесят пять! — выдохнул я.

Два старика переглянулись.

— Этот с травмой головы, — подал голос Пашка. — Повредился. Не обращайте внимания. Видите, голова перебинтована? Клинит.

— И то верно! Ну Пашка, ну Шерлок Холмс! — сухо рассмеялся Михаил Андреевич. — Вырастешь — следователем будешь!

— Я уже взрослый! — обижено ответил Пашка. — Вот кости срастутся на руках, заявление в Омскую школу милиции отнесу.

— Ну это правильно, — кивнул Михаил Андреевич. — Только доучись сначала.

— На нас бросаться не будешь? — спросил Кайрат Айдынович с сильным южным акцентом, поглядывая на меня с подозрением.

— А зачем мне на вас бросаться? — не понял я.

— Мало ли… — пожал тот плечами.

Он мне сразу не понравился. Хитрые какие-то глаза, и сам какой-то подозрительный. И вообще мне тут не нравилось. Все присутствовавшие словно пытались разыграть меня, но розыгрыш получался не смешной.

— Ладно, не стой в дверях, располагайся! — сказал Михаил Андреевич.

Я прошел к кровати, мельком бросил взгляд на зеркало, висящее на стене возле входа.

Глянул… и замер, словно пораженный молнией.

Зеркало было старым, серебряная отражающая поверхность по углам исшаркалась, медная рамка окислилась и позеленела. Но не это так сильно удивило меня.

А отражение.

Из зеркала на меня смотрел не я сам — седой, побитый жизнью старик. А молодой паренек, лет шестнадцати, абсолютно не знакомый мне…

Пол под ногами вдруг резко подскочил и шлепнул меня по лицу.