9 Обычные затруднения

Нами рассмотрены два основных способа определения фрейма совместной деятельности в обстоятельствах, когда возможна ее дискредитация. Первый, когда все участники разделяют понимание происходящего и своего места в нем и данное понимание не является ошибочным. В качестве следствия здесь возможны простое применение первичных систем фреймов или различные формы переключения деятельности — короче говоря, прямые, неопосредованные действия. Дополнительные данные в этом случае не добавляют риска, и дискредитацию в буквальном смысле этого слова трудно себе представить[561]. Второй вариант содержит некую «внешнюю» конструкцию, приводящую к обману. Именно этот тип фрейма особенно подвержен нарушениям, что может привести к дискредитации взаимодействия. Его структурная особенность заключается в том, что участники разделены на две группы — знающих правду и обманутых и у каждой из них свой взгляд на происходящее. Пока фабрикаторы поддерживают видимость справедливости, это зрелище может продолжаться неопределенно долго: наверняка, уже существовали «постановки», которые удерживали своих простодушных зрителей в течение всей жизни. Здесь есть еще одно затруднение: как отмечалось ранее, человек, по всей видимости, способен обманывать самого себя (когда он мечтает, впадает в паранойю и т. п.) или, по меньшей мере, действовать таким образом, что люди думают, будто он себя обманывает.

Включенность в неопосредованную деятельность противопоставляется в данном случае обману. Это противопоставление отвлекает внимание от еще одного круга уже упоминавшихся возможностей — тех, которые проявляются без чьего-либо намерения или целенаправленной помощи и все же мешают человеку включиться в прямые действия. Коротко говоря, это добросовестные заблуждения, иллюзии. Здесь, как и в случае намеренных выдумок и фальшивок, ситуация взаимодействия может заходить в тупик, разваливаться, развеиваться как дым, и хотя совместное определение ситуации при этом дискредитируется, участвующие в ней люди избегают этого жребия (если только сами «определители» ситуации не чувствуют себя виноватыми за то, что действовали с меньшей осторожностью и разборчивостью, чем обычно требуется в повседневной жизни). Избегают, поскольку в их взаимодействии нельзя усмотреть личных мотивов ложного представления себя другим с намерением обмануть их. Таким образом, в данном случае перед нами особая категория ситуаций, категория «ошибочных определений фрейма деятельности» (misframing), когда следствием неопосредованных действий становится наивность, а умышленных фабрикаций — опасность провала. И как раз таким ситуациям посвящена эта глава.


I. Двусмысленности и неопределенности.

Индивиду вполне свойственно, особенно время от времени, сомневаться по поводу происходящего. Здесь имеются в виду не любые сомнения (как, например, при подбрасывании монеты, когда индивид не знает, выпадет «орел» либо «решка», или, когда, глядя на часы в темноте, он не может понять, то ли на них два часа десять минут, то ли три десять). И не те сомнения, какие бывают при разглядывании хитроумных рисунков, специально рассчитанных на неустойчивое восприятие, так что зрителю чудится то кролик, то утенок, то фигурная ваза, то два человеческих профиля (в зависимости от контуров и фона), ибо эти рисунки могут быть совершенно недвусмысленно истолкованы как занимательные картинки, которые производят оптические иллюзии. Нас интересует особый вид сомнений, которые возникают при определении ситуации и которым подходит общее название «замешательство», так как они демонстрируют ожидание, что в таком-то отношении мир не должен быть непонятным. И поскольку сомневающегося индивида обстоятельства заставят предпринять какие-то действия (возможность весьма обыкновенная), двусмысленность перейдет в чувство неуверенности и колебания. Заметим, что обсуждаемая здесь двусмысленность имеет две разновидности: одна связана с вопросом, что вообще происходит и что возможно сделать дальше; вторая — с вопросом, какую из двух или более ясно различимых возможностей реализовывать. Это разница между полной неопределенностью и колебаниями, нерешительностью при осуществлении выбора.

В американском обществе мы часто ставим перед специалистами задачу устранить двусмысленность фрейма. Когда во время драки в баре погибает человек, на место происшествия вызывают медицинского эксперта, чтобы определить, последовала ли смерть от удара противника или, к примеру, от аневризма артериального клапана, что сразу помещает смерть в физиологические координаты вместо социальных[562].

Неопределенности можно различать по тому элементу фрейма, который характеризуется аналогичным свойством.

Прежде всего, неопределенности имеют отношение к первичным схемам интерпретации чувственного опыта[563]. Слыша какие-то шорохи за дверью, человек некоторое время может не знать, вызваны ли они чисто природным явлением, скажем трением ветки дерева о дверь, или событием из социального мира, допустим стуком посетителя. Чувствуя прикосновение к своей спине, человек некоторое время не знает в чем дело: задел ли он случайно стенку здания или какую-то ограду, останавливает ли его старый друг, пытается ли привлечь внимание незнакомец, револьвер упирается ему в ребра или с ним случился невралгический приступ. Обнаружив внезапное исчезновение голоса на другом конце линии, разговаривающий по телефону может гадать, то ли собеседник был отрезан от него технической неисправностью, то ли он упал на месте, сраженный сердечным приступом, а может, случайно нажал на рычаг телефона либо сделал это под давлением вооруженного грабителя; прекратил разговор, подумав, что он закончен, а, возможно, рассердясь на что-то, и т. д. Когда по всему Нью-Йорку гаснет свет, его житель не знает[564], что это: техническая авария, вражеское нападение или диверсия[565]. Водитель, машущий рукой из окна автомобиля, на какой-то момент вынуждает других водителей пребывать в неопределенности: то ли это сигнал поворота, то ли приветствие случайно увиденному приятелю. Во всех этих случаях двусмысленно значение некоторого события, но на карту поставлен общий вопрос: какую интерпретацию к нему применять и, однажды выбрав ее, продолжать ли применение, причем известно, что потенциально пригодные схемы часто коренным образом отличаются друг от друга. Заметим, что двусмысленные события рассматриваемого здесь типа часто обладают значительным свойством уводить в сторону. Негромкие звуки вне сцены могут привлекать к себе внимание так, как если бы они физически (по силе звука) перекрывали происходящее на сцене. Конечно, есть здравый смысл в том, что эти неопределенности требуют незамедлительного разрешения, чтобы человек не мучился сомнениями по поводу происходящего вокруг него.

Неопределенности, относящиеся к первичным схемам интерпретации опыта, по-видимому, живут очень недолго, и причина этого достаточно основательна: они имеют фундаментальное значение для организации деятельности, так как ткань такой организации в целом производна от каждой из них, и любое сомнение обычно быстро разрешается с помощью информации, поступающей от множества посторонних источников. В самом деле, для человеческой жизни, видимо, характерно, что любая деятельность, в которую мы втягиваемся, несет в себе, по меньшей мере, эту множественную упорядочиваемость. Но, по-видимому, верно и то, что кратковременные неопределенности на уровне первичных схем относительно распространены. Обычны, например, неопределенности, которые связаны с родственными друг другу первичными схемами. Человек, который распаковывает вещи после переезда на другую квартиру и не находит в коробке того, что, по его мнению, туда положил, может подумать, что недостающая вещь, должно быть, в другой коробке, или что она украдена перевозчиками, или что ее ошибочно направили другим заказчикам мебельного фургона, или что она забыта на старом месте, — и все эти объяснения, по-разному отличающиеся одно от другого, могут сталкиваться и соперничать в его сознании.

Подобно тому, как возникают двусмысленности в применении первичных систем фреймов, возникают они и в связи с трансформацией, преобразованием формы деятельности, хотя в этом случае, может быть, лучше говорить о чистой неопределенности, а не о колебаниях при осуществлении выбора. Иногда предметом сомнения оказывается «подбор ключа». (Когда, например, слышится звонок телефона, возможна неопределенность, то ли звук издает «реальный» аппарат в доме, то ли аппарат, расположенный в интерьере драмы, транслируемой по телевизору.) По-видимому, гораздо чаще в дело замешаны фабрикации. Как уже отмечалось, здесь речь идет о варианте двусмысленности, который встречается в каждом обществе, а именно о подозрении. Является ли человек, находящийся перед нами, действительно тем, кем представляется? И следует ли принимать сцену с его участием за чистую монету? Тотальное недоверие к людям и их внешнему виду, возможно, явление редкое. Но сомнения по поводу искренности поступка кажутся вездесущими, особенно преходящие, мимолетно учитываемые сомнения насчет «реальных» убеждений или намерений «другого» в связи с текущим событием.

Весьма обычны кратковременные сомнения в связи с возможностью добродушных и безобидных действий, подстроенных другими, — розыгрышей, поддразниваний и т. п. Так, если президент решает «поддержать контакт с населением», без предупреждения звоня по телефону разным людям по всей стране, особенно людям среднего калибра, одобряющим его решения, то легко предвидеть, что абоненты, которые услышат в трубке: «Белый дом на проводе», самое меньшее, заподозрят, что их разыгрывают[566]. Однако сомнения необязательно связаны с подозреваемой несерьезностью. На практике некоторые службы вроде полицейских особенно предрасполагают должностных лиц относиться с подозрением к представляемым им сообщениям, если даже они совершенно серьезны[567]. И даже обыватели стали подозревать, что любой поступок, который создает его участникам широкую газетную известность, был совершен ради рекламы, а не ради него самого. Так, когда в Хэмпстедском парке [Лондона] нашли полунагого художника-оформителя, распятого на кресте, в одном из откликов прессы указывалось на замешанность в деле религиозной секты. Но эта версия изначально имела высокую вероятность быть проверенной (как и случилось в действительности) наряду с другой (впоследствии оказавшейся ошибочной), что все дело в трюке с целью получения «паблисити»[568].

Важный источник подозрений в сфабрикованности действий — так называемые происшествия, поскольку в отношении их обычно достаточно правдоподобны предположения, что «случайное» событие в действительности было подстроено. Например, когда два сирийских пилота посадили свои истребители на аэродроме в Израиле, создалась известная неопределенность в оценке этого события, пока не было доказано, что они не дезертиры, а просто не имеют опыта в навигации[569].

Итак, установлено существование двусмысленностей в связи с применением первичных схем интерпретации опыта и в связи с преобразованиями фреймов. Третий источник сомнений возникает в связи с закреплением фрейма, особенно при биографической идентификации элементов, составляющих данный житейский эпизод, включая, что особенно важно, субъективные элементы. Возможно, самый общеизвестный пример таких сомнений — это ситуация, когда человек поднимает телефонную трубку после звонка и слышит незнакомый голос, тепло приветствующий его по имени и ожидающий ответного узнавания. Нечто подобное случается и тогда, когда человек неожиданно встречается с бывшим другом, который уже почти забыт.

Из вышеизложенного следует, что анализ фреймов позволяет развести источники двусмысленностей. Он также побуждает нас ставить вопросы, касающиеся обстоятельств, при которых неопределенность может сохраняться во времени. Один из ответов на этот вопрос: когда конкретные намерения действующего индивида формируют важную часть эпизода, но человека больше нет в живых, информацию о намерениях получить невозможно, будет рассмотрен нами далее. При оценке последствий самоубийства, особенно когда жертва слишком молода и социально и умственно незрела, тоже может создаться ситуация, когда надо решать вопрос, то ли это хорошо продуманная и подготовленная акция, то ли серьезный не до конца осознанный жест, адресованный близким, то ли театральный игровой жест с роковыми последствиями, то ли чистая случайность[570]. Внезапное исчезновение человека также оставляет подобные вопросы в подвешенном состоянии, пока его не найдут. Между прочим, этот последний источник неопределенности настолько сильно ограничен машинерией поиска информации о людях, которой мы располагаем, что затрудняет бесследное их исчезновение, хотя пропажи из поля зрения семьи и друзей не так уж необычны[571]. Когда выясняется, что человек стал жертвой преступления, его останки важно найти, как бы ни было это печально, не просто для того, чтобы появилась возможность подобающим образом похоронить их, но и чтобы снять тревожные вопросы относительно фрейма действий, приведших к такому результату.


II. Ошибки в определении фреймов.

Разные виды двусмысленностей, включая колебания при осуществлении выбора и полную неопределенность, имеют соответствия в ошибках, то есть в не навязанных посторонними ошибочных мнениях, как следует определять фреймы текущих событий. Вместо того чтобы просто остановиться и попытаться понять, что происходит, индивид испытывает неоправданную уверенность и/или действует на основе неверных предпосылок. Он помещает события в ошибочные фреймы (misframes events). И разумеется, двусмысленности, неправильно разрешенные, ведут к ошибке так же, как момент сомнения может предшествовать ее обнаружению.

Некоторые ошибки — это всего лишь ошибки восприятия у действующего индивида, как в случае, когда он принимает за летящую птицу бумажного змея на веревочке. Но, по-видимому, обычно ошибочные прочтения реальности ведут, по меньшей мере, к неразумным определению и исполнению действия. Однако различение между восприятием и действием здесь не относится к делу. Повторим, дело не в том, что человек может ошибаться (например, при сложении колонки цифр), но в том, что некоторые из этих ошибок явно становятся материалом для ошибочного определения фрейма и вследствие этого втягивают индивида в систематически устойчивую, умножающуюся последовательность ошибок — порождение неправильно ориентированного поведения. Ибо если мы в состоянии воспринимать факты только посредством некой схемы, в рамках которой они оформляются, и если «познавать объект на опыте значит иметь очную ставку с определенным порядком бытия»[572], тогда ошибочное восприятие факта может быть связано с введением радикально неподходящей к данному случаю схематической перспективы, которая будет сама устанавливать направление и структуру ожиданий, которые не смогут оправдаться. Вследствие этого выясняется, что действующий индивид использует не неверное слово, а неправильный язык. И по существу, эта метафора есть также факт действительности. Если, как настаивал Витгенштейн, «понять предложение — значит понять язык»[573], то, очевидно, высказывание одного предложения предполагает целый язык и молчаливое стремление им пользоваться. Двуязычный индивид, знающий английский и немецкий, в компании других таких же людей может услышать звуки, которые он примет за английское nine (девять), и поверить, будто он участвует в разговоре, где используются английские числительные, тогда как в действительности было употреблено немецкое отрицание nein, — и это пример правильного слухового восприятия звука, за которым последовало реагирование в ошибочном фрейме[574].

Наряду с двусмысленностями рассмотрим ошибки, классифицированные по их связи с процессом определения фрейма понимания или действия.

1. Ошибки, связанные с первичными схемами интерпретации. Реализация первичной схемы в определенной организации опыта и глубокая убежденность в правильности понимания происходящего на данном уровне оборачиваются замешательством и затруднением, испытываемыми действующими индивидами после открытия, что они исходили из неверной схемы. Так, медсестра-практикантка, пробующая через трубку напоить пациента, лицо которого забинтовано, может испытать нервное потрясение, когда вдруг поймет, что очевидное отсутствие жажды объясняется тем, что пациент умер еще до начала процедуры и, следовательно, это объект из совсем иной системы координат, чем она думала[575]. Человек, споткнувшийся при выходе из магазинчика и начавший было извиняться перед продавцом за то, что задел его ногу, может быть особенно раздосадован, посмотрев вниз и поняв, что споткнулся о ковер — объект социально нейтральный. Следующая история стала анекдотом.

Юнайтед Пресс интернейшенел:

— Помогите, помогите, пожалуйста, помогите! — слышался крик из полуподвала одной из школ Нортсайда.

— Подойдите к двери! — призывал полисмен Уильям Диас, вызванный на место происшествия встревоженными окрестными жителями. — Никто вас не тронет, вы в безопасности!

На зов никто не пришел. Диас выломал дверь. За ней сидела тропическая птица майна, любимица школьного сторожа.

Диас сказал, что птица нехорошо себя вела после ее разоблачения. Увидев полицейского, она сменила тактику и начала поливать представителя закона отборной бранью, упорно выкрикивая одни и те же ругательства[576].

Во всех этих случаях причины замешательства вполне доступны пониманию. Если это случай, предполагающий деятельность, характеризующийся своей структурной логикой, которая подразумевает тонкое просеивание исходных предпосылок, то, по-видимому, включение в эту деятельность на основании неверной первичной схемы или даже ошибки в любом элементе выбранного фрейма поставит действующего индивида в неловкое положение по отношению к текущим событиям.

Вопросы, касающиеся определения фрейма, становятся острыми в обстоятельствах, где мы представляем себе «естественную» схему поведения в чистом виде, возможно, обязанную преодолевать существующие социальные схемы. Например, во многих случаях надо принимать решение, реагировать ли на поведение индивида так, словно бы оно было полностью управляемым и целенаправленным, или посчитать его как бы непроизвольным симптомом. По сути, это значит решать, как оценивать и рассматривать действие: в детерминистских координатах или в волюнтаристской перспективе. Социальная значимость дилеммы, связанной с выбором адекватного фрейма, не должна мешать нам видеть, что при выборе между перспективами пониженной и полной ответственности возможна простая ошибка в определении фрейма.

По рассказу Дейва Найлза, какой-то малый лежит лицом вниз на мостовой Пауэлл-стрит — движение на улице, конечно, застопорилось. Вдруг из автомобиля с заглохшим мотором и прицепленным тросом вылезает пожилая леди и начинает делать парню искусственное дыхание. Тогда он поворачивает голову и говорит: «Послушайте, сударыня, не знаю, во что играете вы, а я пытаюсь закрепить этот трос!»[577].

Ошибочное определение фрейма случается также, когда уменьшение ответственности за человеческие действия можно обосновать по-разному. Так, тяжелое крупозное или переносимое на ногах воспаление легких нередко сопровождается у больного «периодическими бредовыми состояниями». Он действует, как безумный: его поведение в точности имитирует поведение человека «не в своем уме» или пьяного до потери сознания[578]. Эпилептические припадки тоже могут производить впечатление сильного опьянения, и возникающие отсюда недоразумения — одна из потенциальных возможностей, свойственных этой группе психических расстройств[579]. Пример — следующий репортаж.

Внезапно полупустой трамвай с лязгом и скрежетом остановился. Водитель пронесся в хвост вагона и склонился над обмякшим телом женщины, по виду матроны средних лет, завалившейся на своем сиденье. Через мгновение этот напуганный мужчина распрямился с видом явного облегчения.

«Я думаю, она пьяна», — пояснил он собравшимся вокруг пассажирам. Этот диагноз показался разумным всем находившимся в вагоне. От ее дыхания шел явственный запах алкоголя, а когда водитель попробовал поднять женщину с сиденья, ее начало рвать и она неразборчиво пыталась сказать что-то[580]. Четырьмя часами позже в ближайшем полицейском участке эта женщина, которой прописали промывания желудка, умерла от мозгового кровотечения, как оказалось, не имея каких бы то ни было следов алкоголя в крови.

2. К ошибкам в первичных схемах добавляются и ошибки в подборе ключа к деятельности. Эти ошибки обычны, и о них часто пишут в прессе.

Лондон. Вчера какой-то мужчина в толпе, увидев трех преследуемых полицейскими типов, которые бежали по деловой улице близ Трафальгарской площади, взял наизготовку свою прогулочную трость. Он знал, в чем состоит его гражданский долг, если бобби преследуют грабителей. Замахнувшись как следует, он треснул одного из убегавших по голове и исчез с места происшествия. Его единственным желанием было остаться неизвестным героем. Пострадавшего доставили в госпиталь, чтобы зашить глубокую рану на голове. Этим же вечером, залечивая травму, тридцатилетний актер Майкл Макстей пожаловался, что киносъемки получились чересчур реалистическими. «Я допускаю профессиональный риск, — сказал он, — но все-таки думаю, что тот мужик должен поставить мне выпивку»[581].

Весьма распространенный источник ошибок при определении ключа к деятельности составляют те случаи, когда происходит нечто угрожающее и участники на мгновение начинают настаивать на игровом характере происходящего отчасти потому, что такие события обычно разыгрываются как раз в порядке шутки:

Кассирша-блондинка из муниципально-федеральной ассоциации ссудно-сберегательных учреждений расхохоталась, когда вчера вскоре после полудня вооруженный преступник направил на нее автоматический пистолет 45-го калибра.

«Это совсем не смешно, — прошипел модно одетый бандит двадцатипятилетней Кэрол Гилберт. — Гони все деньги!»

Мисс Гилберт, призналась полиции, что восприняла все это как розыгрыш. Она отдала более трех с половиной тысяч долларов. Налетчик сложил добычу в коричневый портфель-дипломат и был таков[582].

Или другой случай.

Кеннет А. Линдстранд, торговец тридцати двух лет, ранним воскресным утром в канун Дня всех святых пришел на костюмированный бал в один из роскошных домов в пригороде Лос-Анджелеса.

Линдстранд, который жил на другой стороне той же улицы, был одним из немногих гостей, кто пришел без маскарадного костюма. Он потанцевал немного и ненадолго отлучился. Когда он вернулся, за ним стал гоняться мужчина с револьвером.

Все смеялись. «Револьвер выглядел игрушечным, — оправдывался потом другой гость, Брюс Кейн, — хотя я видел вспышки». Линдстранд упал, а гости еще несколько минут смотрели, как он корчился на полу, и смеялись.

Его преследователь скрылся фактически незамеченным. Наконец, один из участников маскарада подошел, пощупал пульс упавшего и закричал: «У него нет пульса! Этот человек мертв!» Прибывшие детективы опросили всех, но, как было сказано, не нашли никаких улик для установления личности убийцы[583].

Как и следовало ожидать, в истории преступлений в США нашлось ограбление казино, ошибочно воспринятое в юмористическом ключе. Представьте обстановку Маундз-клуба в 1947 году в Лейк-Каунти под Кливлендом.

За пятнадцать минут до Полуночи началось второе вечернее шоу в зелено-желтом обеденном зале. Собралось много народу. В аттракционе были заняты Мэри Хили и Питер Линд Хейес. Мисс Хили, выступавшая в роли Хильдегарды, комически оттаскивала Хейеса от круглого стола, когда мужчина в маске и камуфляже вышел в зал из кухни. Человек в маске вытащил из-под одежды автомат и дал очередь в потолок. Публика отозвалась громким хохотом на эту «реалистическую» деталь сценического действия. Мисс Хили, знавшая, что стрельба в нем не предусмотрена, убежала и заперлась в туалете. В зал вошли еще трое мужчин в масках. Один из них был в серой шляпе и выглядел главарем. Публика аплодировала, все еще считая происходящее частью развлечения, что в итоге сделало менее болезненной потерю денег. Вторая очередь в потолок прекратила смех[584].

Интересно, что существуют особые технические устройства типа фейерверков, которые по всеобщему признанию имитируют звуки, имеющие вполне серьезный смысл, и поэтому тоже дают основания для ошибочно несерьезных толкований. Так, король Марокко Хуссейн, празднуя свое сорокалетие на большом дворцовом приеме, оставался образцом гостеприимного хозяина в то время, как осуществлялась попытка государственного переворота.

Посол Рокуэлл рассказывал: «Были слышны всего лишь резкие хлопки, и большинство из нас принимало их за фейерверк, пока через открытые двери в патио, шатаясь, не ввалился мужчина с сильным кровотечением из обеих ног»[585].

Называя последний из вышеупомянутых вид ошибок «ошибками в определении ключа» к деятельности, мы используем чрезмерно обобщенную терминологию. О гостях Маундз-клуба, апартаментов в Ван-Нюйсе и короля Хусейна можно было бы сказать и гак, что они прочитали свой опыт в «возвышающем ключе»: приписали произошедшим событиям более тонкую структуру, чем было в действительности. Этот терминологический оборот позволяет нам предвосхитить противоположную разновидность ошибок — «реакции в понижающем ключе». Вот некоторые примеры таковых.

Роберт Кристофер вчера зарекся когда-либо играть в игрушки. Кристоферу двадцать три года. В пятницу, во второй половине дня он сидел в автомобиле, поджидая приятеля, и его взгляд случайно упал на игрушечный автомат, лежавший на сиденье. От скуки он взял в руки оливково-зеленый ствол, высунул его из окна и нажал спусковой крючок: «Тра-та-та!». К несчастью для Кристофера, его автомобиль был припаркован возле офиса Литтонской ссудно-сберегательной ассоциации в деловом центре Пало-Альто.

Кто-то из служащих компании услышал «стрельбу», выглянул в окно и увидел ствол автомата. Через несколько минут шесть полисменов целились в автомобиль. Один из них осторожно приблизился к открытому окну и скомандовал: «Брось оружие!» Кристофер повиновался[586].

В подобных случаях некто, предпринимая «несерьезные» действия, обнаруживает, что события выходят из-под его контроля, так как «другие» толкуют его шутку в дурном смысле, не имея правильного ключа к данному фрагменту деятельности. Но веселые игры или шутливые выходки могут оказаться крайне неудачными и независимо от чьих-либо предвзятых мнений, когда происходят физические, материальные события, придающие буквальность игре, хотя бы ретроспективно. Вот примеры таких роковых шалостей.

Франк Хикс, двадцати восьми лет, вчера утром проснулся в хорошем настроении и захотел сыграть в русскую рулетку со своей двадцатисемилетней женой Барбарой. Они были еще в постели в своей квартире в Окленде, когда Хикс полез в ящик шкафа, вынул револьвер 38-го калибра и проверил его барабан. Дразня жену, он навел на нее оружие и нажал на курок. Тот щелкнул вхолостую. Тогда муж снова проверил патронник револьвера и, приставив его к своему правому виску, опять спустил курок. Раздался выстрел, и пуля вошла ему в голову. «Так, как он, еще никто не удивлялся, — истерически рыдала миссис Хикс. — Он умер с таким удивленным лицом». Родственники сообщили, что Хикс с перерывами прослужил в армии одиннадцать лет[587].

Бландфорд, Англия. Семнадцатилетний учащийся элитной школы для мальчиков был найден вчера возле железнодорожного полотна связанным, с кляпом во рту и с отрезанными ногами. Полиция заявила, что его, очевидно, привязали к рельсам и поезд прошел по его ногам. Местные власти допускают возможность, что юноша стал жертвой глупой и злонамеренной школярской выходки. Стивен Харгривс успел сказать нашедшим его рабочим: «Они привязали меня». Он не смог сообщить ничего больше. В довольно сносном состоянии его доставили в Королевский лазарет в Солсбери[588].

Внимательный читатель заметит, что, рассматривая человеческие реакции в «повышающем» и «понижающем» ключах, я до сих пор останавливался на «откровенных» шутках, то есть таких действиях, которые по природе своей изначально рассчитаны на восприятие в качестве шуток, но эти шуточные действия либо не осуществлялись, когда их ждали, либо осуществлялись невпопад, когда в действительности о шутке не могло быть и речи. Здесь намечается удобный переход к рассмотрению роли сфабрикованных, подстроенных действий в возникновении ошибок, связанных с подбором ключа к чужой деятельности, начиная с легкого поддразнивания и других добродушных придумок и кончая фабрикациями, продиктованными эксплуататорскими целями. Однако при этом я не собираюсь анализировать такое отношение индивида с миром, которое удерживает его от ошибок: быть действительно обманутым другими — значит неправильно судить о происходящем, но такая неправильность — не то, что здесь названо ошибкой. Из анализа следует также исключить случаи, когда индивид верит, что он дурачит других, а в действительности это они управляют событиями, так что самодовольный умник и не подозревает о своем разоблачении, и это его, а не других, контролируют и сдерживают. В общем, ошибки в отношении подстроенных действий возникают тогда, когда человек убежден, будто делается попытка «надуть» его, а в действительности ничего подобного не происходит.

Я хотел бы добавить, что оружие и взрывные устройства фигурируют преимущественно в историях, случающихся из-за неверного определения фрейма, так как эти служебные средства наделены особым свойством — превращать обычную деятельность в нечто такое, что ретроспективно выглядит как злосчастная самонадеянность или опасное заблуждение[589].

Приводившиеся до сих пор примеры ошибок связаны с пространственными перемещениями и большой шумихой, однако анализ фреймов должен с такой же определенностью применяться к опыту любого рода, в том числе чисто рассудочному. Возьмем, к примеру, знаменитую проблему, изучаемую логиками под парным названием «использование и обозначение». В нашей терминологии это, по сути, проблема определения фрейма некоторых логических операций. Вообще в высказываниях используются имена, чтобы назвать, то есть упомянуть, объекты, и, очевидно, не используются сами объекты. Однако объекты, о которых логики и грамматики делают высказывания, сами суть имена и высказывания, которые могут быть построены из этих имен. Поэтому, чтобы было ясно, что упоминается имя, а не то, что оно обозначает, используется какой-либо прием форматирования вроде кавычек или двоеточия, после чего следует или жирный шрифт, или подробное разъяснение символа-наименования. Предполагается, что таким путем можно отвлечься от мира объектов и перейти в более расчлененный и компактный мир вербальных ключей, позволяющих быстро находить эти объекты и манипулировать ими.

В комментарии, посвященном необходимости последовательно различать в логике использование и описание, Куайн утверждает:

Цитирование — графически наглядный и удобный метод, но он имеет одну аномальную особенность, которая требует специального предостережения: с точки зрения логического анализа каждая цитата целиком должна рассматриваться как одно слово или знак, составные части которых имеют значение не большее, чем значение шрифтовых засечек в литере или слогов в слове. Цитата — не описание, а иероглиф. Она обозначает свой объект, не описывая его на основе понятий о других объектах, но изображая графически. Значение целого не зависит от значений составляющих его слов[590].

Далее Куайн показывает, что некоторые из систем обозначения в логике, применяемые на уровне описания, служат логическими связками между содержательными элементами взаимосвязанных высказываний, тогда как другие символы служат (или должны служить) исключительно средством высказывания о высказываниях как таковых и каждое высказывание-средство должно рассматриваться как знак формы, «имя» высказывания, короче говоря, как ключ к высказыванию. Затем, в редакционном комментарии он пишет, что в подобных ситуациях до сих пор были обычными ошибки в определении ключей: «Фреге, видимо, был первым логиком, признавшим важность точного использования кавычек во избежание путаницы между использованием и обозначением выражений. Но, к сожалению, его советы и хороший пример в этом отношении почти тридцать лет оставались незамеченными другими логиками»[591].

Вероятно, всегда найдутся обстоятельства, где нет ясности в определении фрейма операций использования и обозначения. К примеру, когда писатель хочет внушить другим, что слово или фраза, употребляемые им в данный момент, — не то, чем он обычно пользуется, он выделяет это выражение кавычками, форматируя его так, чтобы оно воспринималось как условно употребляемое, а не буквально используемое. Однако решение брать или не брать на себя личную ответственность за данное словоупотребление нередко есть вопрос вкуса и индивидуальной чувствительности к слову, а не формальная проблема синтаксиса — это вопрос о роли, какую хочет играть писатель.

3. К ошибкам в первичных схемах восприятия опыта, в определениях ключей к различным видам деятельности и фабрикациях добавляются ошибки в биографической идентификации материалов, присутствующих в данной жизненной сцене. Это опять же вопрос правильного определения фреймов, ибо во многих видах деятельности такая систематическая и безошибочная идентификация (в социальных либо личностных категориях) предполагается при построении последующего взаимодействия[592]. Классический случай здесь — это, без сомнения, заключение в тюрьму на основании ошибочного опознания (идентификации) личности.

Роаноук, Вирджиния. Мужчина, приговоренный к пятнадцати годам тюремного заключения за ограбление банка, освобожден вчера после драматической сцены в зале суда, когда в этом преступлении признался бывший полицейский.

Джон Эдуард Марш, двадцати девяти лет, был приговорен Федеральным судом присяжных здесь же в конце апреля за ограбление на сумму 14 тысяч долларов филиала Коммерческого сберегательного банка в Винчестере, штат Вирджиния. Он содержался в тюрьме с 9 ноября после ареста агентами ФБР.

Обвинения строились в основном на опознании Марша управляющим банка Рокси Хокманом и кассиршей банка Каролиной Хикерсон. Вчера они давали показания в том же судебном помещении и признали свою ошибку.

Понадобилось неожиданное признание, сделанное 7 июня Чарльзом Лориценом, сорока лет, из Ферфакса, Виргиния, проработавшим строителем-подрядчиком и полисменом в течение семи лет в графстве Монтгомери, штат Мэриленд, чтобы вновь открыть дело.

Судья Долтон заявил, что Марш может получить компенсацию за ошибочный приговор. «Теперь очевидно, что мы ошиблись, — сказал в заключительной речи судья. — Мы твердо настроены как можно быстрее исправить ошибку»[593].

Простая ошибка в идентификации физических объектов тоже способна ввергать действующих лиц в неуправляемый поток ошибочно форматированной деятельности.

Фресно. Бригада из пяти человек, нанятая перевезти дом пастора Церкви Бога на новое место, почти весь рабочий день готовила переезд.

Они отсоединили все провода и трубы и подняли строение домкратами для его перевозки по городу. Они как раз собирались начать это путешествие, когда подошел преподобный Дойл Р. Закари, взглянул и закричал: «Стойте! Это Церковь Христа! Церковь Бога через дорогу»[594].

4. В одной из предыдущих глав указано, что любой фрагмент деятельности можно рассматривать как организацию треков (tracks): главного (магистрального трека) и разного рода вспомогательных. Один из сильнейших аргументов в пользу предположения о действии трека заключается в том, что при использовании каждого из треков возникают характерные ошибки, то есть неверные определения фреймов.

Для начала возьмем пример трека, связанный с отсутствием должной внимательности.

Патерсон, Нью-Джерил (ЮПИ). Вчера три бандита в масках устроили засаду в приходском доме одной католической церкви. Хотя рядом за дверью шла заупокойная служба, они сумели ограбить бронированный банковский спецавтомобиль, который остановился, чтобы принять воскресные церковные сборы, и изъять из сейфа 511 тысяч долларов.

Бандиты к тому же украли 1100 долларов в самой церкви. Пока они ждали прибытия инкассаторского автомобиля, они связали и заткнули рты четырем священнослужителям и церковному сторожу. Один из священников попробовал убежать, но был сбит на пол подножкой.

Другой священник на втором этаже дома слышал, как одна из связанных жертв подавала сигнал тревоги, пытаясь кричать сквозь ленту, заклеившую рот. Но он не обратил на это внимания, так как, по его словам, кричавший священник «всегда громко пел»[595].

Причина ошибки здесь в том, что громкое пение обычно воспринималось на месте действия как не вполне адекватное поведение.

Ошибочное определение фрейма встречается также в тех случаях, когда индивид толкует вспомогательный, указывающий направление действий материал как часть основного текста.

Получив по почте уведомление, что впредь не требуется указывать в своем адресе аббревиатуру «R.F.D.2», одна женщина из Уэстпорта сообщила об этом в торговую фирму Бонуит Теллер. Позже она получила от фирмы счет, в котором был указан следующий адрес:

Миссис Хилари Джоунз Илиминейт, R.F.D.2[596].

Уэстпорт, Коннектикут[597].

Секретари поставляют нам другие примеры подобных ошибок, когда при стенографировании в качестве основного текста записывают то, что должно служить комментарием к нему, — ошибка, связанная с тем, что удивительно редко (на это уже указывалось) можно распознать те тонкие и неявные знаки, которые помогают отличить тексты, подлежащие записыванию, от текстов, которые записывать не следует.

Наконец, ошибки при определении фрейма могут касаться того, что обычно должно проходить вне сферы действия некоторых участников совместной деятельности. Это ошибки, связанные с неосторожным появлением на виду в неположенном месте, неспособностью поддерживать очевидные границы своей зоны действия. О такой возможности напоминают разные «фантазии нечаянного обнажения», то есть страхи неожиданно для себя появиться перед публикой не вполне одетым. Этот тип ошибочного определения фрейма (включая пути сокрытия каких-то действий) имеет особенно важное значение при постановке исполнений для публики. В процессе радиовещания, например, возможны не предназначенные для микрофона оговорки, высказывания, адресованные кому-то при ошибочном предположении, что ближайший микрофон «мертв». В телестудиях, соответственно, возможны выходки «не для камеры», то есть действия, совершенные в ложной уверенности, что исполнители находятся вне поля зрения камеры или что камера в зоне их нахождения отключена. В обоих случаях передающая аппаратура демонстрирует свою способность превращать несценические действия в вынужденно сценические. И конечно, бывают случаи, когда спектакль в разгаре, а некто по ошибке толкует его как репетицию или как непревращенную форму деятельности, в любом случае открыто вводя в спектакль то, что по обыкновению скрыто от аудитории.

Во время прямой трансляции по телевидению спектакля «Крафт-театра» был достигнут сильнейший эффект самого драматически захватывающего момента в пьесе, когда голоса актеров перебил другой голос: «Кто заказывал ветчину на ржаном хлебе?»[598] Это посыльный из буфета незамеченным прошел прямо в студию[599].

Руководящие указания (типа режиссерских реплик и замечаний антрепренера), не предназначенные для ушей тех, кому адресовано представление, также могут быть неверно «фреймированы».

Многие рекламные агентства размечают свои сценарии, указывая, какие пункты надо особенно подчеркнуть. Послушаем теперь нервничающего диктора-новичка, когда он делает свое первое коммерческое объявление: «Хлеб Коллинза выпекается неспешно. Нажимайте на это, что означает — преподносите искренне и проникновенно. Каждый батон подрумянен со всех сторон ровно и красиво. Это восхитительно вкусный, здоровый, питательный хлеб. Когда вам задают вопросы бакалейщики — подчеркивайте это. Будьте уверены в себе, когда говорите о хлебе Коллинза»[600].

Бесс Мейерсон, бывшая мисс Америка и ведущая популярной телепрограммы «Большой куш», беседовала с рядовым участником программы. Ей вручили записку от одного работника производственного отдела студии, где сообщалось, что этот участник телешоу особо привязан к американскому городку Лондон Баунд, чтобы помочь ей внести дополнительные детали в свое интервью. Полагая, что записка — это досланная памятка об имени соревнующегося, ведущая представила его так: «Леди и джентльмены, а теперь поприветствуем мистера Лондона Баунда!»[601]

Как и двусмысленности, такие ошибочные определения фрейма можно классифицировать по основному спорному элементу, возникающему при его организации. Кроме того, полезно задавать себе вопросы об условиях, при которых возможны долговременные ошибки в определении фреймов. Предположительно ошибки, даже недолговечные, менее распространены, чем двусмысленности, хотя бы потому, что действия, которые индивид предпринимает на основании ложных исходных посылок, по-видимому, сами по себе порождают противоречия и повышают вероятность обнаружения того, что (и как) он делал неправильно. Тем не менее, продолжительные ошибки возможны, даже в отношении первичных схем интерпретации опыта.

Санта-Барбара. Целых шесть месяцев софа в их арендованной квартире казалась немного бугристой. И это была весьма странная бугристость — она явно и очень часто перемещалась, даже когда на софе никого не было. А вчера Мануэль Валенсия и его семья увидели, что бугор внезапно исчез. Причина этого обнаружилась под семейным холодильником. Там, свернувшись кольцом под урчащим аппаратом, лежал удав боа-констриктор весом двадцать фунтов и длиной семь футов.

Представители зоопарка предположили, что брошенный кем-то удав выполз ночью, чтобы подкормиться мышами в квартире. Еда в принципе могла сделать змею настолько ленивой, что она не возражала против того, чтобы иногда посидеть на ней. Эксперты по рептилиям добавили, что только огромное количество пиши, проглоченной удавом аж полгода назад, могло бы удержать его в софе столь долгое время. А семья Валенсия временно переселилась к родственникам[602].


III. Оправдания и споры.

1. Известно, что жеребячья возня и проказы городских подростков кажутся чиновникам и потерпевшим вандализмом и преступлением. Поэтому хотя одна из сторон в таком споре, в конце концов, возможно, и установит какое-то определение ситуации, убедительное для другой стороны (или, по крайней мере, использует средства принуждения, достаточные, чтобы добиться от противника видимости уважения), на это может уйти значительное время, в течение которого стороны и потенциально не приближаются к согласию, когда, по существу, нет способа даже теоретически ввести всех участников спора в общий для них фрейм оценки событий[603]. При таких обстоятельствах можно ожидать, что группы с противоположными версиями событий станут открыто спорить друг с другом о том, как надо определять, что было и что происходит теперь. Итог один — возникает спор об определении фрейма событий.

Но в описанном случае основания для споров о фрейме все-таки исключительные. Более же обычны короткие препирательства по поводу ошибки, чистосердечно сделанной одной или обеими спорящими сторонами.

Следует упомянуть еще одно основание для возникновения споров, на этот раз иного порядка, чем первые два. Здесь потребуется более обширный комментарий.

В начале исследования прерывания деятельности и другие подобные несчастные случаи упоминались как примеры нарушений, которые могут возникать в связи с определением фрейма. Говорилось также, что случайность способна очевидным образом связывать то, что в действительности было независимыми действиями и событиями. В последующих главах показано, как индивид начинает ложно подозревать, что его каким-то образом обманывают, и вследствие этого сомневаться в окружающем мире. Наконец, в этой главе были представлены двусмысленности и ошибки как еще один источник неудач при выборе фреймов. Заметим, что все это случаи, когда обычная последовательность действий, осуществляемых в определенном фрейме, в силу обыкновенных, рядовых причин оказывается невозможной и человек чувствует себя, по меньшей мере, на мгновенье выпавшим из дающего опору мирка.

Когда случаются такие неудачи в определении фрейма, человек, который из-за них не сумел нормально влиться в поток повседневной деятельности, может признать провал и подать свои ошибки как некое оправдание и тем самым объяснение своей неспособности, явной вины или необоснованных подозрений. Другие тоже могут давать такие объяснения, чтобы уменьшить собственную долю вины за признаваемое всеми выпадение индивида из общего строя. И вся эта бухгалтерия может активно оспариваться или, по меньшей мере, осторожно ставиться под сомнение теми, кому она адресована. Поэтому возобновляется спор о выборе фрейма, но на этот раз спор более высокого порядка, ибо спорящие стороны теперь согласны относительно того, как следовало понимать общие задачи, расходясь лишь во взглядах на то, почему они не были решены.

Для разрешения споров (любого порядка) о фреймах могут быть уполномочены разного рода судебные органы, в которых выслушиваются аргументы обеих сторон и выносится приговор. К. Пайк высказывает следующее мнение.

В нашей культуре имеются особые юридические процедуры, используемые при попытках провести различие между событиями, которые, так сказать, физически похожи, но химически различны, и для которых в этой культуре предусмотрены очень разные наказания. Имел ли преступник при себе огнестрельное оружие, когда грабил дом? Проехал ли водитель на красный свет, когда сбил человека? Были ли насильственные действия умышленными, обдуманными заранее или стали результатом внезапного приступа гнева? Был ли их исполнитель психически больным или просто хладнокровно жестоким? В самом ли деле заключенный пытался бежать или он невзначай вызвал ложное впечатление у охранника, сам симулировал побег или инсценировал его по чьему-то приказу? Деятельность неправовая, житейская тоже требует критериев для обоснованного решения подобных вопросов: является ли данное кем-то объяснение подлинной причиной действия или бездействия или оно всего лишь служит для оправдания лености, безответственности или порочности? В самом ли деле яблоко с червоточинкой?[604]

2. Споры о фрейме действий или событий, особенно более высокого порядка, ставят перед нами некоторые фундаментальные вопросы. Если для доказательства фактической невиновности можно приводить оправдания, ссылаясь на ошибку в определении фрейма, то такие оправдания пригодны и как средство уйти от реальной ответственности за поступок, избежать наказания. И наверняка того, кто выдвигает такие оправдания, будут подозревать в плутовстве, обоснованно или необоснованно — вопрос второй. (В конце концов, именно эти подозрения и делают возможными обсуждаемые нами споры о фрейме.) И конечно, сам подозреваемый может правильно или ошибочно подозревать, что его объяснения будут приняты скептически независимо от того, насколько оправдан такой прием. Наконец, даже верящие в его версию «другие», тем не менее могут поступать так, словно они не верят (как могут поступать и так, будто они верят, когда наделе этой веры нет), и об этом он тоже может догадаться. Все эти возможности внутренне присущи процессу определения фрейма как фундаментальная особенность, как основное место пробуксовки в организации опыта. (Если подозревают, что одно из оправданий индивида ложно, то под сомнением могут оказаться две явно различные вещи: факты, как он их представляет другим людям; и верит ли он сам в то, что представляет другим. Ибо мы признаем возможность существования в этом мире чистосердечного введения людей в заблуждение.) Отсюда следует, что споры высшего порядка об искомом фрейме едва ли можно рассматривать без одновременного внимания к драме сомнений, из которых рождаются такие споры.

Очевидна тенденция к «размножению» ошибок отдельного человека при определении фрейма событий. Похоже, он не только продолжает целую серию ошибочных актов, но и когда начинает оправдываться за свои действия, сами объяснения порождают сомнения у других, а также сомнения насчет принципиальной возможности быть избавленным от сомнений со стороны этих других. И не стоит удивляться, что, когда другим ошибочно кажется, будто данный индивид неверно «фреймировал» некие события, он может отчаяться в том, что ему поверят, и даже воздержаться от всяких попыток поправить дело. К примеру, если бы кто-то был твердо уверен, что действительно произошло какое-то сверхъестественное событие, то этот наблюдатель, вполне возможно, предпочел бы все забыть. Отсюда следует, что по самой природе операции определения фрейма форматируемые события имеют, в сущности, неопределенно-свободный характер, открытый разнообразным сомнениям, и такая неопределенная степень свободы влияет как на действующего индивида и его притязания, так и на свидетеля чужих действий и его притязания. По всей вероятности, драма сомнений в той или иной степени развертывается в каждом обществе.

Отсюда еще один вывод. Не считающуюся виной наивность в делах нельзя рассматривать просто как душевное качество действующего индивида: это — такая его связь с событиями, которая порождается неверным определением фрейма его поступков другими.

3. Как и в случае двусмысленностей и ошибок, возникающих при неправильном определении фрейма, споры об истинном фрейме могут касаться разных элементов в его определении. К примеру, случаются споры, связанные с первичными схемами интерпретации опыта, возможные, как говорилось ранее, всякий раз, когда заявляют о вмешательстве сверхъестественных сил.

Лкайукан, Мексика. В воскресенье почти тысяча разъяренных крестьян выгнали из городка своего приходского священника за то, что он отказался признать чудо, о котором они ему сообщили. Полиция распространила информацию, что старое дерево, пролежавшее пять лет, после недавней грозы было обнаружено стоящим. Убежденные в том, что стали свидетелями чуда, крестьяне начали молиться перед этим деревом. Они просили у своего священника разрешения построить под ним часовню и отслужить мессу. Когда священник отказал им в этом, жители деревни сперва грозили линчевать его, а потом выгнали из городка[605].

Бывают споры, нередко горячие, и по вопросу о том, воспринимать ли некий поступок как своего рода симптом, рассматриваемый в природной системе фреймов, или как заслуживающее наказания управляемое действие. Теории преступления, к примеру, не имеют согласия по этому вопросу и тяготеют к двум лагерям, от принадлежности к которым зависит ход анализа человеческих поступков[606]. Очевидно, что взгляд на преступление как болезнь ведет к одному идеалу исправления преступников, взгляд, связанный с моралистической системой координат, — к другому. Фактически существуют уголовные преступления, которые одна юрисдикция станет рассматривать преимущественно как проявление психологического расстройства, а другая — как вопрос ответственности за злонамеренное поведение. (И более того, если имеется институционализированная машинерия для решения случаев, определяемых в обоих вышеуказанных направлениях, и если, вдобавок, существуют профессионалы, специально обслуживающие эти два подхода, то должна быть найдена и некая институциональная основа для споров об определении фреймов.) Именно поэтому (возьмем самый простой пример) лицо, пойманное с неоплаченными товарами в магазинной сумке, имеет возможность ссылаться на забывчивость по причине крайней душевной озабоченности и пережитого горя, что потом способно заставить суд присяжных разбирать вопрос, похож ли подсудимый на тип человека, регулярно ворующего в магазинах[607].

Ниже описан в своем роде образцовый случай упомянутого двойственного подхода к оценке одних и тех же поступков.

Армия США стерла десятилетнее позорное пятно с репутации одного из героев войны и в какой-то степени восстановила его честь и достоинство, — узнали мы из хроники новостей вчера вечером. Для Виктора М. Хангерфорда-младшего это означает отмену записей в его воинских документах о позорном увольнении со службы с лишением знаков отличия и права на пенсию, возвращение ему звания майора, почетную отставку по инвалидности и выплату задержанной пенсии за выслугу лет в общей сумме около пятидесяти тысяч долларов. Еще в июле 1954 года когда-то блестящая воинская карьера Хангерфорда пришла к бесславному концу. Он был арестован по обвинению в дезертирстве и выписывании сомнительных чеков, в середине 1955 года предан военному суду и приговорен к году заключения в армейской тюрьме в Ломпоке. После отбытия срока наказания в его документах появился штамп о позорном увольнении из армии. Возможно, позорный ярлык преступника никогда не был бы снят, если бы Хангерфорд не продолжал выписывать поддельные чеки и, в конце концов, в 1959 году не попал в тюрьму штата. Но перед отправкой в тюрьму Хангерфорд прошел обследование в Центре медицинского обслуживания своего штата в Вэкэвилле. Именно там он в очередной раз пожаловался на ужасные головные боли, которыми страдал с 16 июля 1950 года, когда был контужен с потерей сознания при взрыве танкового снаряда во время атаки на врага в коммунистической Корее. Это была все та же история о почти непереносимых болях, которую он уже много раз рассказывал врачам в армейском госпитале и потом в госпитале ветеранов тылового управления армии. Доктора утверждали, что головные боли появились по его собственной вине как результат неспособности подчиняться требованиям военной дисциплины в мирное время. Медики штата, однако, решили более тщательно расследовать причины жалоб Хангерфорда. 5 декабря 1959 года его оперировал нейрохирург. Он знал, что надо искать в мозгу пациента. Рентген выявил область вероятного повреждения. Просвечивание не обмануло. Операция показала, что Хангерфорд страдал от обширного повреждения мозга, вызванного ушибом головы, причиной которого могла быть сильнейшая контузия при взрыве снаряда. В начале текущего года Хангерфорд решился поставить на карту свою веру в то, что армия Соединенных Штатов признает ошибку. Он подал апелляцию в соответствии с законом о госслужбе Мелвина М. Белли о пересмотре своего дела армейскими инстанциями. Это оказалось хлопотным и порою мучительным процессом. Понадобились три месяца госпитализации, пока военные медики проверяли и перепроверяли результаты операции 1959 года на мозге и проводили множество рентгеновских исследований; ветерана неоднократно обследовала армейская медицинская комиссия, где его вновь и вновь мучили вопросами[608].

Отметим здесь, насколько драматическая газетная история подтверждает нашу схему определения фреймов, даже когда сообщает о ее неправильном применении.

4. В качестве первопричины судебных прений и других видов споров о фрейме событий часто можно найти «компрометирующие обстоятельства», то есть обстоятельства, в которых текущие события дают обыкновенным наблюдателям наивно неправильные впечатления о действующих мотивах, — впечатления, порочащие некоторых из тех, кто вовлечен в данную деятельность, и дающие почву для объяснений и извинений. Эта тема компрометирующих обстоятельств обильно используется в фарсах, и фильмы Лаурела и Харди особенно злоупотребляют ею. Можно привести пример из семейной жизни.

Дорогая Эбби! Эта проблема не моя, а моей сестры. Она живет в доме, где все соседи очень дружны. И вот однажды сосед постучался в ее дверь и пожаловался, что его жена уехала из города, а ему обязательно нужно сделать массаж спины. При нем был портативный электрический массажер. Моя сестра ответила, что рада помочь, пригласила его войти и дала ему бутылку пива, потому что было очень жарко. Сосед снял рубашку, и сестра начала массировать ему спину, когда они услышали, что идет муж. Сосед запаниковал и спрятался в чулан, оставив после себя рубашку. Когда мой зять увидел эту рубашку и бутылку пива, он взбесился и начал обыскивать дом. Найдя в чулане мужчину, он избил его и выгнал из дому сестру. Она, как дура, вернулась к нему на следующий день. Он все еще имеет зуб на нее и вот уже больше шести месяцев отказывается исполнять свой мужской долг. Она пристает ко мне, прося совета. Я ей помочь не могу. Может, ты поможешь?[609]

Конечно, люди обыкновенно действуют так, чтобы заранее избежать легко возникающих недоразумений: тот, кто мог бы неправильно понять что-то, упражняется в умении мысленно экспериментировать в своем подходе к тому, кто может быть неверно понят, а этот последний, в свою очередь, в собственном поведении передает вовне информацию, построенную так, чтобы предотвратить возможность неправильного истолкования событий. Иначе может произойти следующее.

Вчера утром, за четыре дня до Рождества Говард Янг заметил женщину, рывшуюся в мусорном баке, и деликатно обратился к ней: «Этот год довольно тяжелый. Может, помочь вам деньгами?» Женщина огрызнулась: «Не лезь не в свое дело! Я случайно выбросила сюда мои рождественские открытки»[610].

Обычно такого не происходит просто потому, что прохожие, как правило, предпочитают пройти мимо, независимо от их оценки жизненной ситуации другого, а человек, который имеет уважительные причины рыться в мусорных бачках, либо воздерживается от данной акции, либо действует в манере, которая заранее отметает любые могущие возникнуть унизительные и ложные догадки. И потому же институционализированные средства социального контроля функционируют таким образом, чтобы было легко применять соответствующие фреймы интерпретации и ориентации. (К примеру, если шахматист, прикасаясь к фигуре с целью поправить ее положение на доске, хочет быть уверенным в том, чтобы другие не подумали, будто в нарушение правил делается пробный ход, он может использовать фразу: J’adoube[611], тем самым формально устраняя всякую двусмысленность в толковании своего жеста.) Повторим, для нас здесь важно не то, что недоразумения случаются, а скорее то, что они случаются не так часто, и за этим стоит факт, что люди обычно заранее принимают меры, чтобы избежать их. И потому разборчивость и здравый смысл порождают мир, в котором определение фрейма работает как средство интерпретации событий — по замыслу, если не по природе.

За компрометирующими обстоятельствами скрывается нечто более общее, а именно случайные совпадения, случайная связь событий — как бывает, когда невиновный человек приходит на место преступления и поднимает орудие, которым оно совершено и на котором потом находят отпечатки его пальцев, направляющие следствие по ложному следу. Тем самым усматривается умышленное деяние там, где надо говорить лишь о «стечении сопутствующих обстоятельств». И понятно, почему в руководствах для полиции по методам расследования всегда приводятся, по меньшей мере, несколько примеров таких обстоятельств расследуемых событий, которые порождают ошибки при определении их фрейма. Только один пример.

Еще один случай, который как под увеличительным стеклом показывает опасность поспешных умозаключений до проведения полного расследования, произошел ранним воскресным утром на главной улице небольшого города. Полицейский шел по тротуару и заметил на автобусной остановке возле павильона мужчину и женщину, казалось, они слегка ссорились. То был деловой квартал, так что эти двое и полицейский оказались единственными людьми на улице в этот ранний час. Полисмен на какое-то мгновение отвел взгляд от пары и направил внимание на витрину универмага. Почти сразу же он услышал звон разбитого стекла и глухой стук падения чего-то тяжелого. Он обернулся на шум. Женщина лежала на тротуаре, а мужчина наклонился над ней, держа в правой руке за горлышко разбитую бутылку из-под виски. Полицейский кинулся к месту происшествия. Женщина была мертва. Мужчина отчаянно пытался доказать, что он ничего не делал. Но кроме этих троих ничто не нарушало покоя улицы. Мужчина крепко держался за свою историю о том, как они разговаривали, и вдруг в них врезалась и разбилась бутылка, и он машинально поймал ее за горлышко. По всем данным бутылка была почти полна виски Мужчине предъявили обвинение в убийстве, но полицейский продолжал расследование. Через пять дней он раскрыл истинные обстоятельства дела. В субботу около полуночи группа продавцов универмага закончила украшение витрины и пошла в маленькую комнатку на крыше семиэтажного здания играть в карты весь остаток ночи. Они взяли с собой несколько бутылок виски, и каким-то образом та роковая бутылка была поставлена на подоконник раскрытого окна. Неведомо для них самих она выпала из окна или ее нечаянно столкнули, но они так и не заметили пропажу. Даже когда отчет об убийстве появился в городской газете, они не связали описанные факты со своими посиделками, так как ни один из них не хватился пропавшей бутылки[612].

5. Споры насчет истинного фрейма действий часто возникают в связи с заявлениями об их неумышленности, когда заявитель настаивает, что, хотя его можно заподозрить в наказуемом деянии, он вообще не собирался что-нибудь делать, по крайней мере, ничего предосудительного, и случившееся — просто результат нечаянной потери самоконтроля, в которой он не виноват. К примеру, один служитель закона дал следующее объяснение выстрелу, произведенному им после того, как он, преследуя автомобиль с чернокожим водителем, наконец догнал и остановил его.

Лос-Анджелес. Вчера полисмен Джералд М. Боува оправдывался тем, что ему ушиб ногу завалившийся на бок автомобиль Леонарда Дедуайлера, и потому он «инстинктивно схватился» за свой табельный револьвер, «нечаянно выстрелил» и убил Дедуайлера[613].

Две пассажирки этого автомобиля дали следующие показания (надо учесть то обстоятельство, что в то время они обе были пьяны).

Миссис Дедуайлер и миссис Фергюсон обе свидетельствовали, что муж вез жену в муниципальную больницу, когда их остановила полиция. Беременная госпожа Дедуайлер страдала почечными болями, которые она приняла за родовые схватки, и этим объяснялась быстрая езда на пути в больницу. Обе женщины показали, что, когда их автомобиль остановился, полисмен просунул свой револьвер в пассажирское окно и застрелил Дедуайлера[614].

Кроме нечаянной потери самоконтроля, к совершенно непредвиденным последствиям может привести и полностью управляемое действие при неумышленном совпадении событий, когда, например, участвуя в охоте на оленя, человек стреляет из винтовки с телескопическим прицелом и сражает пулей в голову своего компаньона справа[615]. В оправдание также ссылаются на ошибку, совершенную при опознании предметов, — на некую по-человечески извинительную слабость, можно же обознаться без всяких аморальных намерений.

Кентербери, Англия. Парень, который прикарманил магический шар одной гадалки, объяснил вчера в суде, что он по ошибке взял его как стакан для пива. Двадцатиоднолетний Малколм Каммэйд рассказал, что он пил в таверне и в поисках туалета, раздвинув какой-то занавес, случайно попал в приемную семидесятипятилетней ясновидящей мадам дю Барри. «Я где-то оставил свой стакан и потому после туалета подобрал этот шар, так как подумал, что это мой стакан», — заявил он суду, который приговорил его к условному наказанию[616].

Заявления о невиновности, независимо от их обоснования несвязанностью или неумышленностью событий, поднимают специальную проблему пределов применимости соответствующих фреймов оправданий, а именно, насколько далеко можно заходить, настаивая на своих доводах о невиновности по существу дела (отвлечемся при этом от вопроса об их убедительности). Ответ (как подсказывает последняя иллюстрация) может быть таким: поистине очень далеко. В конце концов, на месте любого преступления действительно могут оказаться люди, которые «просто проходили мимо». Когда задерживают воровку и находят в ее лифчике бриллиант стоимостью 1350 долларов и изумрудную брошь с ценником, а в трусах — кольцо с бриллиантом в 1300 долларов, двое мужских наручных часов, золотой браслет с бриллиантом, жемчужный браслет и пустую коробочку из-под кольца, то и тогда она все-таки имеет наглость утверждать, что знать не знает о краже драгоценностей и о том, как они к ней попали, а помнит лишь, что пила и ела с каким-то мужчиной[617]. Конечно, этой сказочнице не поверили, но для нас здесь важно то, что она сочла стоящим делом выдумать объяснение в столь изобличающих ее обстоятельствах, и это косвенно доказывает, что человек способен отрицать любую связь между ним и событием на основании того, что, хотя связь и кажется очевидной, на самом деле ее нет.

6. Интересные споры по поводу определения фрейма событий возникают в связи с заявлениями о ключе, — заявлениями в том духе, что, хотя рассматриваемые события, возможно, и выглядят как подлинная, непревращенная форма деятельности, реально они зашифрованы в особом ключе, или, по меньшей мере, рассчитаны на это. Само собой разумеется, что независимо от достоверности подобного заявления могут предприниматься усилия с целью избежать вины и ответственности, которые связаны с подобной деятельностью. Возьмем для примера пресловутый эпизод из дела Бэрригана-Киссинджера[618].

Священнику [Бэрригану] был задан вопрос [на допросе в суде], планировал ли он похитить Киссинджера и взорвать коммуникации, в чем его обвиняет правительство.

Он ответил: «Не было никакого планирования. Была теоретическая дискуссия. Мы пробовали определить для себя, как делают это миллионы других людей, возможны ли в Соединенных Штатах такие политические похищения, как в Квебеке и Уругвае». Миллионам людей когда-нибудь да приходят в голову такие мысли. Это не значит, что они будут или хотят действовать, но почему нельзя об этом поразмышлять, может быть, обсудить и даже исследовать проблему[619].

Из всех сомнительных ключей, предназначенных для избежания ответственности, наиболее важны, по-видимому, отговорки, что некто, мол, только шутил. Их можно встретить в любом контексте, и это, должно быть, одна из наиболее широко используемых уверток в истории человечества. И еще раз крайние примеры проясняют для нас пределы такого определения фрейма. Процитируем отрывок из записок Джо Валачи[620], где выбор ключа позволяет вывернуться из ситуации после неудачного покушения.

Очевидно, Дженовезе и Миранда поразмыслили об этом деле и передумали поручать исполнение контракта профессионалам Коза Ностры. Последовала нелепая цепь событий, которая заставляет Валачи лопаться со смеху каждый раз, когда он вспоминает об этом. Когда Руполо услышал, что Бочча убит, он решил продолжить исполнение второго этапа заговора. Однажды ночью он и Галло посетили один кинотеатр в Бруклине, и когда после этого они шли по улице, Руполо вынул пистолет, приставил его к голове Галло и спустил курок. Пистолет дал осечку. Руполо быстро нажал курок второй раз, опять ничего. Когда Галло потребовал объяснить, что это было, Руполо неубедительно изобразил все как шутку и соврал, что пистолет был не заряжен. Оба проследовали в дом одного общего приятеля, где Руполо проверил пистолет, обнаружил, что его спусковое устройство заржавело, и смазал оружие. Покинув этот дом, они вместе прошли несколько кварталов, после чего Руполо еще раз попробовал застрелить Галло. На этот раз пистолет сработал, но все, чего сумел достичь Руполо, — это ранить спутника. В результате Руполо, распознанный Галло как человек, покушавшийся на его жизнь, был приговорен к девяти из максимально возможных двадцати лет тюремного заключения[621].

Интересно, что индивид, предлагающий необычное прочтение какого-то поступка, сам может стать жертвой; при этом он часто защищает обидчика от нападок третьих сторон, поддерживая его доводы о невиновности. Такое толкование происходящего может предлагаться даже в тех случаях, когда нет никакой солидарности между жертвой и обидчиком, поскольку любое другое прочтение событий влечет за собой далеко идущие последствия.

Дорогая Эбби! У меня есть подруга. Ей пятнадцать лет (как и мне), и мы часто бываем в гостях друг у друга. Когда я в первый раз встретилась с ее отцом, то подумала, какой это приятный человек, потому что он был очень дружелюбным. Но он начал делать, я уверена, нехорошие вещи вроде попыток обнять и поцеловать меня. Он никогда не делал этого в присутствии кого-то еще. Я пробовала избегать его, но он высылал свою дочь из комнаты, прося ее принести что-нибудь для него. Я притворялась, будто и вправду думаю, что все его действия — шутка, но в глубине души испугалась до смерти. Мне очень не хочется бросать свою подругу, а если об этом рассказать моей матери, она снимет скальп с ее отца. Что мне делать?[622]

Продолжим наше рассуждение. Если индивиду удается заявить о несерьезности своих намерений, чтобы избежать наказания за какой-то поступок, и это заявление делается постфактум, тогда наверняка в некоторых случаях он с самого начала так выстраивает свои действия, что, будучи призван к ответу, сможет ссылаться на несерьезность поступка, к которому они привели. Короче говоря, действие можно стилизовать так, чтобы оно изначально несло в себе собственное оправдание. Без сомнения, действие может быть задумано как стилизованное подобным образом, и некоторые ситуации способствуют такой интерпретации независимо от того, имеет или не имеет места факт стилизации в этомдухе. Пример из семейной жизни.

Дорогая Эбби! Моя мать влюблена в своего нового зятя. Ну, «влюблена» — слишком сильно сказано, но, как кажется, она уже не может заставить себя избегать его. «Буби» (как она его зовет) не понимает, как нехорошо это выглядит со стороны. Ему тридцать три, ей сорок восемь (но выглядит на тридцать), и от всего их поведения уже изрядно тошнит. Мать «в шутку» или сидит у него на коленях, почесывает ему спину, растирает шею, или пристает с просьбами потанцевать с нею.

Моя сестра (жена Буби) думает, как мило, что ее муж и мать так хорошо ладят. Но можно бы взглянуть на это и посерьезнее, так как наша мать фактически в разводе, и все это дело с каждым днем кажется мне все более запутанным. Что можем мы сделать, прежде чем советовать сестре раскрыть глаза пошире и не спускать их со своего мужа?[623]

Стандартная техника обмена сообщениями (техника коммуникации) между людьми путем безопасных намеков в чем-то следует такому образцу: человек действует так, чтобы некоторые «другие», в чьей неспособности уличить его можно быть уверенным, интерпретировали его действия в том же духе, что и он сам, не мешая их продолжению, тогда как другие «другие», способные возразить ему, в любое время могли бы быть обезоружены заявлением, что имелась в виду всего лишь игра[624].

Притязания на то, чтобы некоторые поступки считать откровенной шуткой, подразумевающей ключ для понимания, не слишком отличаются от стремления объявить события игровым обманом, розыгрышем (подразумевающим добродушные выдумки, «фабрикации»). Пример последних дает нам поведение команды, состоящей из мужа и жены.

Двадцатитрехлетний Джек Ф. Уилсон — верный муж. И вчера ему возвратили жену Терри, двадцатилетнюю девушку с рыжевато-каштановыми волосами.

Любопытное дело выплыло на свет божий, когда некий Роджер Перкинз из Ист-Пало-Альто, друг первого мужа миссис Уилсон, пришел в офис окружного прокурора в Сан-Хосе и бросил на стол помощника прокурора подписанный договор.

Согласно единственному параграфу этого документа за подписью миссис Уилсон, означенный Перкинз имел право на половину страховки, которую получила бы миссис Уилсон после смерти мужа. Хорейс Бойдстон, следователь по особым поручениям из прокуратуры округа, был немедленно послан в дом Уилсонов. Он выдал себя за возможного киллера и отрапортовал своему начальству, что миссис Уилсон действительно готова осуществить этот план добывания денег.

Но муж миссис Уилсон, служащий Уинтропских лабораторий в Менло-Парке и автогонщик по совместительству, незамедлительно нанял жене адвоката.

Защита сумела убедить присяжных, что все дело было розыгрышем и что миссис Уилсон планировала в надлежащее время разоблачить блеф Перкинза[625].

Отметим, что заявления о любых оттенках несерьезности происходящего, по-видимому, подойдут для чего угодно, кроме судебного расследования. Тем не менее, и такие маневры, честные или бесчестные, часто используются. Для примера обратимся к исследованию такой сомнительной деятельности, как подслушивание.

Мейсон допускал, что бесчестный человек, занимающийся подобной работой, мог использовать свое спецоборудование для шантажа. Он рассказал о случае, как некая молодая особа в Лос-Анджелесе пригласила к себе на квартиру директора частной голливудской школы, предварительно спрятав под диваном записывающее устройство. Она записала свидетельства его любовных намерений и потом стала шантажировать его. Директор, однако, обратился в полицию и в прокуратуру округа, после чего молодая женщина была арестована. Но ее признали невиновной, когда она со сдержанным достоинством дала показания, что запись была всего лишь шуткой, так как в действительности она ожидала, что директор школы женится на ней[626].

7. Подобно тому, как человек может доказывать (обоснованно или нет) непреднамеренность или несерьезность своего поступка с целью переиначить его смысл и уменьшить свою ответственность, он может так же заявлять и о своем вполне серьезном поступке или ситуации, подстроенной из добрых побуждений, например с целью научного экспериментирования, испытания устойчивости человека к искушениям и т. п. На этом основании он получает возможность надеяться, чтобы его воспринимали в «правильном фрейме», доказывая всем, что «другие» умышленно расположили события в таком порядке, чтобы выставить его в ложном, плохом свете. Здесь тоже есть ссылка на подстроенные, сфабрикованные действия, но на этот раз совсем не милосердного характера и исполненные не тем лицом, которое ищет оправдания. То, что всегда можно сослаться на несколько реально существующих и вероятных подтасовок фактов, искажающих фрейм восприятия (некоторые из этих подтасовок влекут за собой впечатляющее, очень заметное пересоздание мира вокруг жертвы), предоставляет индивиду шанс доказать, что его притязания на то, чтобы его поступки рассматривались в желательном для него фрейме, обоснованны и что вопреки видимым данным события вокруг него организованы злонамеренно.

Лондон. Молодой американец вчера был признан виновным в хищении более 60 тысяч долларов из Московского народного банка в Лондоне и приговорен к трем годам тюремного заключения судом присяжных в Олд Бейли.

Присяжные не поверили истории двадцатитрехлетнего Брайана Кристофера Террела из Хьюстона (штат Техас), что он законно получил почти 70 тысяч долларов за шпионаж в пользу Советского Союза и Соединенных Штатов. Он утверждал, что обвинения в краже были сфабрикованы русскими, когда те обнаружили, что он был двойным агентом[627].

Примем во внимание еще один факт, что другие люди способны сомневаться, является ли поступок человека искренним, неподдельным или подстроенным, сфабрикованным. Например, довольно обычны сомнения, является ли попытка самоубийства реальным действием или показным жестом, то есть предпринята ли она с ясным намерением умереть или всего лишь добиться внимания и отклика со стороны других и потому исполняется таким образом, чтобы уменьшить возможность ее осуществления. В результате возникает очередной спор об определении фрейма.

За последнюю неделю прошлого месяца по меньшей мере пять подростков пытались совершить самоубийство в Споффордском детском исправительном центре в Бронксе.

Выступая с заявлением о случившемся, член городского совета Роберт Постел поставил вопрос: «Разве эти попытки самоубийства недостаточно доказывают варварство порядков в Споффорде и крайнюю необходимость реформ? Или мы должны дожидаться смерти ребенка, которая побудит нас к действию?»

Уоллис Нотгидж, заместитель директора по надзору за условно осуждаемыми под опекой благотворительных учреждений, сказал корреспонденту, что «у нас была эпидемия» таких случаев. Однако, подчеркнул он, имеются основания «сомневаться в искренности» юнцов, добавив, что они, очевидно, рассчитывали, что попытки самоубийства заставят освободить их из исправительного центра[628].

Если даже в контексте обсуждения фигурируют смертельные случаи, а не попытки самоубийства, то и тогда остается основание для спора. В деле могут быть замешаны утонченные мотивы. Обстоятельства, которые обыкновенно подтверждают, что для самоубийства были приложены реальные усилия, будут точно такими же, которые подстроил бы человек с навязчивым намерением продемонстрировать себе и другим, что он серьезен, даже если в глубине души он не хотел идти до конца[629].

8. Объяснения и споры, которые я рассматривал, имели отношение преимущественно к применению первичной схемы интерпретации или превращенной формы деятельности. Вопрос заключается в том, какая ошибка в определении фрейма была допущена, если она вообще имелась. В большинстве из этих споров остаются за рамками обсуждения бытующие в данном сообществе общекультурные координаты определения фреймов. Мексиканский священник, который отказался поддержать веру местных крестьян в то, что свершилось чудо, вероятно, все же допускает, что чудеса бывали в прошлом и могут быть в будущем. Но вполне реально и более глубокое сомнение, затрагивающее вопрос о космологии, об основах нашего миропонимания в целом. В конце концов, в головы упомянутых мексиканских крестьян можно вложить и радикальную мысль, что никакого внешнего духовного вмешательства в природный мир никогда не было и никогда не будет. Аналогично, когда на землю падает космический объект и некоторые люди усматривают в этом возможную активность разумных существ и продукт их деятельности, то вызванный для консультации геолог в состоянии объяснить, что данный объект был неуправляемым, так как все прилетающее из внеземного пространства не имеет следов прикосновения человеческих рук. Ученый-юрист может сколь угодно долго доказывать, что повреждение мозга и влияет на поведение, но, очевидно, это влияние само по себе не объясняет особенности некоторых практических действий вроде подделки чеков; равным образом, повреждение мозга не исключает возможности считать подделку чеков умышленным преступным деянием.

Углубленные диспуты о «космологических» принципах, очевидно, даже в большей мере, чем обычные споры о мире как целом, ведут к потребности в судействе со стороны специалистов, действующих в полуофициальном качестве. Чаще всего, конечно, эти хранители наших космологических представлений оставляют все как есть, утверждая своим авторитетом «естественное» объяснение, которое позволяет нам продолжать свою деятельность, не меняя первичные схемы интерпретации опыта или их взаимосвязи. Понятно, что такие стражи когнитивного порядка будут окружены заметной аурой почтительности[630]. И здесь можно увидеть связь между событиями повседневной жизни и решениями официальных «апелляционных судов» в сферах права, науки и искусства. Коротко говоря, эти институты не просто заинтересованы в поддержании стандартов соответствующей деятельности — они также заинтересованы в поддержании ясности при определении ее фрейма. Пример — следующее «ориентирующее» решение:

Вашингтон, округ Колумбия. Суд высшей инстанции округа Колумбия постановил вчера, что хронический алкоголик не может быть признан виновным в совершении такого преступления, как пьянство в общественных местах.

В единогласном решении (8:0) Апелляционный суд по округу Колумбия указал, что доказанность хронического алкоголизма является смягчающим обстоятельством при обвинении в пьянстве, так как обвиняемый «потерял способность самоконтроля при потреблении опьяняющих напитков».

Поскольку у такого обвиняемого отсутствует преступное намерение, необходимое для признания виновным в уголовном преступлении, его нельзя наказывать по нормам уголовного права — постановил суд[631].

Другой случай касается «личного самовыражения». В Америке конституционное право свободы слова ограничивается лишь теми случаями, где оно могло бы причинить видимый и непосредственный вред, как, например, никому не позволено в шутку кричать «пожар!» в переполненной аудитории. Но как толковать случай ритуального публичного сожжения призывной повестки на митинге, считая его выражением отношения к войне? Квалифицировать ли его как проявление неприязни к войне или как активное участие в движении сопротивления?[632] От судьи требуют решения этого вопроса, даже если, решив его, он не в состоянии добиться всеобщего признания своего права решить дело именно таким образом. К этому можно добавить, что еще совсем недавно вышеописанные споры о первичных схемах толкования подобных событий привлекли бы большое внимание печати: один отражает падение интереса католической церкви к укреплению веры в возможность чудес, а в другом, который явно выходит из области официальных судебных решений по вопросам военных призывов, обсуждается возможность существования неопознанных летающих объектов, то есть космических аппаратов, управляемых рукой, подобной человеческой руке.


IV. Прояснение фрейма.

Когда человек обнаруживает, что сомневается или ошибается насчет сути происходящего, правильное прочтение событий обычно устанавливается довольно скоро. В некоторых случаях он сам усиливает ориентацию на внимательное изучение обстановки, чтобы собрать информацию и поправить дело. Часто и другие люди предлагают пояснения и иные формы вмешательства, дабы его толкования событий были правильными и устойчивыми. (К примеру, когда пропадает звук при просмотре телепередачи, то озадаченному зрителю могут вскоре сообщить через бегущую строку что-нибудь вроде: «Звуковой сигнал не поступает. Не пытайтесь настраивать ваши телевизоры. Сбой не в них, а в прохождении сигнала».) В случае, когда действия индивида так или иначе сдерживаются другими людьми или им самим, его отрыв от фактов, по всей вероятности, будет более длительным, чем при простых ошибках в определении фрейма, — иногда может затянуться на всю жизнь. Но и в этом случае «видение насквозь» хода событий возможно и в конечном счете дает свои результаты. И во всех указанных случаях можно говорить о «прояснении» отношения действующего индивида к фрейму будущих действий или событий.

Здесь следует внести некоторые уточнения. Организованный обман обеспечивает ясность в отношении фрейма для организаторов обмана, но не для обманутых. Термин «ясный фрейм» я буду соотносить с такой деятельностью, при которой все участники имеют ясность в отношении ее фрейма и становится осмысленным различение между ситуациями, когда кто-то проясняет собственное отношение к данному фрейму и когда он участвует во фрейме, который ясен, то есть ясен для всех участников. К слову сказать, каждый участник не только имеет правильный взгляд на происходящее, необходимый для работы, но и обычно приемлет взгляды других людей, в которых учитывается их отношение к точке зрения данного участника[633].

Информация, которая проясняет фрейм, может поступать из разнообразных источников. При встрече с двусмысленностями или несообразностями озадаченный или подозревающий неладное человек сам начинает с обостренным вниманием ориентироваться в своем окружении и сохраняет бдительность до выяснения обстоятельств, иногда открыто запрашивая фактические сведения, нужные ему для решения возникшей проблемы. Чаще всего индивиды, которые опасаются, что их могут (или уже успели) неверно понять, станут предлагать другим свои мнения, объяснения и иные формы вмешательства с целью прояснить ситуацию. Тот, кто подстраивает действия, может выдать свой секрет умышленно, в какой-то важный момент (вроде того, когда мистер Фант говорит: «Улыбайтесь, вас снимают в передаче „Скрытая камера“!»[634] или когда пожарный инспектор заявляет: «У меня для вас сюрприз! Я инспектор Грин из департамента полиции, у меня ордер на обыск»), или нечаянно, или из-за подозрения, что его вот-вот поймают на какой-то частности игры, и отсюда желание сохранить видимость честности, хотя бы ценой разоблачения, которое все равно последует. Просыпаясь и вспоминая сон, человек понимает, где явь, а где реальность. И, разумеется, возможно вмешательство третьих сторон, как, например, в случае, когда жену неверного мужа зовут к телефону и разговор начинается фразой: «Это говорит друг…» Иногда прояснению фрейма событий способствуют действия официальных инстанций.

Чикаго. Клер Стелмашек, тридцати четырех лет, молчала целых десять дней, перенося арест и последующее содержание под стражей, возмущенные пересуды друзей и соседей, упреки и тревогу своих детей.

Но вчера, наконец, прозвучали щедрые похвалы доблестной матери от высокопоставленных чиновников за помощь в срыве мошеннической игорной операции, которую намеревалась провести шайка гангстеров.

Полиция сообщила, что миссис Стелмашек, мать четырех детей и владелица таверны на юге Чикаго, прикинулась готовой сотрудничать с гангстерами, чтобы помочь полиции.

Три жулика из преступного синдиката два месяца старались установить искривленные столики для игры в кости в зале за баром. Миссис Стелмашек обратилась в полицию. Усмотрев в этом шанс больше узнать о методах проникновения преступных объединений в легальный бизнес, полиция попросила женщину подыграть мошенникам.

Полиция установила в таверне подслушивающие устройства и записала угрозы гангстеров и подробности мошеннической игорной операции, которую банда начала 10-го числа этого месяца.

Когда полиция накрыла шайку, миссис Стелмашек была арестована вместе с восемнадцатью другими подозреваемыми. Это было сделано, чтобы сохранить ее роль в тайне. Ее выпустили из тюрьмы на поруки.

«Когда соседи начали мучить ее расспросами, мы тотчас же предложили рассказать всем о ее роли, хотя и понимали, что чем дольше сможем хранить тайну, тем лучше будет для дела», — заявил лейтенант полиции Эдуард Берри.

Миссис Стелмашек решила молчать.

«Труднее всего ей было удержаться от признания своим детям, — заметил Берри. — Дети бывают жестокими, но дети миссис Стелмашек не теряли веры в свою мать». Лейтенант добавил, что из-за ареста матери ее дети, находившиеся в подростковом возрасте, подвергались насмешкам одноклассников.

Истину о миссис Стелмашек открыли публике только после ее свидетельских показаний перед судом присяжных[635].

Данные из разнообразных источников информации должны быть переработаны в уме и использованы для когнитивной перестройки сознания человека, прежде чем прояснится фрейм событий. Писатель Клиффорд Бирс говорит о возможности преодолеть субъективное смещение реальности. Надо перейти из вымышленного мира, где все представляет собой не более чем впечатление, к миру, где вещи становятся похожими на то, чем они являются на самом деле.

После полудня, как обычно, пациентов выпустили за двери и меня среди них. Я бродил возле лужайки, часто и нетерпеливо поглядывая в направлении калитки, через которую, по моему мнению, должен был вскоре пройти посетитель. Он появился меньше чем через час. Я первым увидел его на расстоянии приблизительно трехсот футов и, подталкиваемый более любопытством, чем надеждой, двинулся навстречу. «Любопытно, что он будет врать на этот раз?» — вот к чему сводились мои мысли. Человек, приближавшийся ко мне, в самом деле был копией моего брата, как я его помнил. Однако он был моим братом точно так же, как и в предыдущие свои посещения на протяжении двух лет. Он все еще оставался детективом, даже когда я пожимал ему руку. Как только эта церемония закончилась, он извлек на свет кожаный бумажник. Я сразу вспомнил, что сколько-то лет сам носил такой до того, как заболел в 1900 году. И из него он вынул мое недавнее письмо.

«Вот мой паспорт», — обратился он ко мне. «Это хорошо, что принес его», — спокойно ответил я, взглянув на письмо и еще раз пожав его руку, — на этот раз руку моего родного брата.

«Ты не хочешь прочитать его?» — спросил он.

«В этом нет нужды, — был мой ответ. — Я и так убежден».

Это был кульминационный момент постепенного восстановления порядка в моем сознании. Мозги, по меньшей мере, повернулись в правильном направлении. Одним словом, мой ум нашел себя.

…В то самое мгновение, когда я увидел мое письмо в руках брата, все изменилось. Тысячи ложных впечатлений, хранившихся в памяти в течение семисот девяноста восьми дней моего депрессивного состояния, казалось, разом выстроились в правильном порядке. То, что было Ложью, стало Истиной. Мой прежний мир опять стал моим. Всю гигантскую паутину, сплетенную неустанно работавшим и уже утомленным воображением, я тотчас же признал тенетами заблуждений, в которых я запутался чуть ли не безнадежно[636].

Следует ожидать аналогичного опыта корректировки фрейма, когда человек внезапно заключает — ошибочно, — будто теперь видит все в истинном свете. Тогда он столь же скоропалительно может поверить, будто больше нет причин подозревать кого-либо вокруг себя, тогда как это совершенно необходимо.

Очевидно, если индивид смотрит на все через призму фабрикации, подстроенных действий, то фрейм его деятельности не обязательно бывает (и даже, вероятно, не должен быть) ясным до конца. Как уже говорилось, одна из проверенных стратегий поведения тех, кто обнаружил обман, — продолжать вести себя как ни в чем не бывало, как будто пребывая в одураченном состоянии, радикально меняя тем временем фрейм своих действий и извлекая из этого ряд преимуществ[637]. Таким образом, он утаивает достигнутую им ясность от тех, кто его морочит. И если бы даже разоблачитель предъявил фабрикаторам доказательства, то и тогда признание в ясном понимании игры было бы необязательно или вообще нежелательно: по всей вероятности, вдело будут введены (по крайней мере, временно) протесты, оправдания и контробвинения, в итоге выливающиеся в спор о фрейме понимания событий. Фактически, любой толковый юрисконсульт рекомендует явно виновному никогда и ни при каких обстоятельствах не признавать выдвинутых против него обвинений. (Так, благонамеренные фабрикации и розыгрыши распознаются всегда, когда их раскрытие действительно влечет за собой прояснение фрейма событий.) Если происходит разоблачение мистификации, каждый может рассчитывать на определенный функциональный эквивалент, помогающий установить рамки восприятия ситуации. Как уже пояснялось примерами, споры о фреймах, устраиваемые в судебных залах и иных местах официальных слушаний, по-видимому, предполагают соглашение — конкретное решение суда, фактически проясняющее фрейм событий. В классическом детективном жанре принято собирать в одном месте всех сколь-нибудь причастных к преступлению персонажей плюс одного-двух официальных лиц — создается сцена, аналогичная судебной. Отличие детективного рассказа состоит в том, что аналитические умозаключения сыщика подкрепляются судорожными попытками разоблаченного злодея удрать или дать последнее сражение.

Стоит упомянуть о двух возможностях или способах прояснения фрейма. Первый способ предполагает неоправданную ситуацией искренность и открытость. Человек может понять, что маскарад окончен, и способствовать прояснению фрейма, но в итоге обнаружить, что его тайна в действительности никому не известна.

Блабб. Вчера вечером, приблизительно в 18 часов 15 минут полиция заметила автомобиль, который сначала петлял по Девятнадцатой авеню, а потом, нарушив правила, повернул налево, на Ирвинг-авеню. Полицейский патруль задержал водителя. Водитель, Леонард Софоро, двадцати двух лет, назвавшийся звукооператором кино, сильно удивил полицейских тем, что сначала попятился назад, а потом полез в патрульную машину со словами: «Ну ладно, вам удалось меня поймать!»

Затем, по свидетельству полицейских Пита Тассеффа и Эла Хоулдера, он признался, что выращивает марихуану в своей квартире, курит ее и еще употребляет ЛСД, галлюциногенный наркотик.

И верно, в квартире Софоро полицейские нашли два тайника с марихуаной и небольшую баночку с жидкостью, которая, по словам Софоро, и была ЛСД[638].

Вторая возможность прояснения фрейма в известном смысле противоположна первой. Человек может думать, что он проник в замыслы другого, и открыто разоблачает его с намерением раскрыть фрейм поступков всем, — в итоге обнаруживается, что видимая невиновности другого была не просто видимостью, и разоблачитель разоблачает себя в качестве заблуждающегося разоблачителя, мнимого срывателя масок. Когда покойного Джозефа Валачи вызвали свидетелем на суд присяжных (округ Куинс, штат Нью-Йорк) и его охраняли двадцать судебных приставов и триста городских полицейских, произошло следующее.

Толику юмора в судебный процесс добавил кандидат в присяжные заседатели, расхаживавший по зданию суда с футляром для скрипки под мышкой. Футляры из-под скрипок долгое время использовались подпольными исполнителями заказных убийств для маскировки оружия.

Мужчину с футляром, Николаса Д’Алико, останавливали раз шесть и заставляли показывать скрипку. Он объяснял, что очень дорожит этим инструментом и потому носит его с собой[639].

Следователи совершают аналогичный промах, когда уверяют подозреваемого, будто им хорошо известно, что он совершил преступление, тогда как в действительности тот твердо знает, что ничего подобного не делал, и, следовательно, видит, что напыщенные заверения в честной игре, а также слова о том, что они все видят насквозь, лживы.


V

Из сказанного ясно, что организация фреймов может приводить к двусмысленностям, ошибкам и спорам. (Понятно также, что человек будет проецировать эти реакции вовне как прикрытие для совсем другого отношения к фактам. Такого рода выверты всегда возможны, когда имеешь дело с определением фрейма.) Попав в ложное положение, мы становимся внимательными к фактам, но, как показывает опыт, лишь в необычных случаях. Нас выручает наша способность к дифференцированному восприятию сути фрейма, — разумеется, все это подкрепляется усилиями, которые предпринимают «другие», чтобы вести себя вполне определенным образом. Эта наша различительная способность уже пояснялась при обсуждении «трансформационной глубины». Можно привести еще один пример, пример тщательного и тонкого различения, которое люди способны проводить между неинсценированной деятельностью и ее инсценированием, даже когда эти две формы деятельности, по-видимому, основательно перемешаны. Это случилось на съемках фильма «Заявление Строуберри»[640] в Стоктоне, штат Калифорния, где полицейские и пожарные во внеслужебное время исполняли роли полицейских и пожарных на службе, мятежные студенты — мятежных студентов, телеоператоры, присутствовавшие там с целью «дать репортаж о киносъемках», были сняты в качестве телеоператоров, освещающих студенческие беспорядки, и настоящая, при исполнении служебных обязанностей, полиция тоже находилась в здании Стоктонской мэрии (в фильме это здание выполняло роль университета) для охраны городской собственности. И в этой ролевой мешанине ясность была достигнута в следующем репортаже.

Вечером, когда я находился на месте съемок, один из участников массовки, оказавшийся президентом Союза чернокожих студентов Тихоокеанского университета, в перерыве между киносъемками обратился в зале мэрии с речью к товарищам студентам. Он подчеркнул факт, что они работали сверхурочно, но им не заплатили, как положено при такой работе. Он призвал всех отказаться исполнять роли в массовке. Распорядитель съемок из киностудии M.G.M., безуспешно попытавшийся заткнуть оратора, заметно заволновался и, в конце концов, призвал настоящего, «при исполнении», белого полисмена арестовать чернокожего подстрекателя. Коп, удостоверясь, что это не часть киносъемок, приступил к исполнению.

Ему помешал громкоговоритель: «Национальная гвардия и полиция! Раз уж вы вошли в здание — никаких криков, повернитесь кругом и снова идите по направлению к камере». По свистку завыли сирены, семьсот юнцов запрыгали и начали скандировать хором. Полисмен пожал плечами и удалился.

Я думаю, сцена удалась…

Один из актеров наступил на осколок стекла. Два человека ухаживали за ним. Один стирал настоящую кровь с его ступни, другой наносил кровавый грим на его подбородок[641].


Загрузка...