Ангел Варенька

АЛЛЕГОРИЯ ВЕСНЫ (Из цикла «Странные истории») Рассказ

Петухов был сам виноват: не оделся как следует, а мороз выдался декабрьский, нешуточный, минус двадцать, и он в своем тоненьком демисезонном пальто, картузике с мушкой и узконосых полуботинках совершенно замерз. Семейная прогулка, к которой готовились всю неделю, разумеется, сорвалась, и эта неудача была приплюсована к другим случаям фатального невезения, преследовавшего Петуховых последнее время. Начать с того, что в новом кооперативном доме, куда они переехали недавно, им досталась квартира с номером 1313 — самая последняя на самом последнем этаже. Наверное, у строителей, проводивших отделочные работы, и у комиссии, принимавшей дом, до нее просто не дошли руки (или, точнее, ноги), поэтому обои отставали, паркет коробился, потолки текли и батареи почти не грели. Петуховы мерзли, спали под двумя одеялами и меняли тазы под трещинами потолка. Целый месяц они приводили квартиру в божеский вид, и все шишки сыпались не на строителей и приемную комиссию, а на бедного главу семейства.

Именно он, Петухов, вытянул на жеребьевке конверт с роковым номером, хотя жена, вместе с ним подошедшая к столику, показывала на соседний конверт, в котором (как выяснилось впоследствии) лежал седьмой этаж с видом на Москву-реку и село Коломенское, памятник древнего зодчества. Из петуховских же окон были видны лишь голый пустырь и свалка, и, чтобы полюбоваться древним зодчеством, им приходилось несколько остановок трястись в автобусе. Жена не могла простить этого Петухову и с некоторых пор стала считать его виноватым во всех семейных несчастьях, называть неудачником, покрикивать и жаловаться на него подругам, а дочери шептались о том, что мама папу больше не любит. Вот и сейчас жена Петухова, имевшая обыкновение в минуты особого недовольства мужем выражаться в ироничном сказочном духе, сказала:

— Что же ты, свет мой, оделся не по сезону! Смотри, посинел весь! Возвращайся-ка, добрый молодец, домой, а то отпаивай тебя потом чаем с малиной! Возвращайся, возвращайся! Заодно и картошку к обеду почистишь!

Тогда-то и выяснилась первая странная подробность этого воскресного дня: Петухов прекрасно помнил, что перед выходом он выглянул в окно и на термометре было плюс семь. Поэтому он и достал с вешалки демисезонное пальто, удивляясь тому, как причудливо меняется погода и какие ошибки допускают синоптики. Он даже собрался предупредить жену, чтобы она не слишком кутала девочек, но почему-то (вторая странная подробность!) об этом забыл, сам завязал девочкам шерстяные шарфы, а жене подал шубу, очень тяжелую и теплую, сшитую из обрезков козьего меха. Подал и не проронил ни слова — как будто так надо. Жена же не обратила никакого внимания на его пальто, словно он был поджарым студентиком, привыкшим по морозу бегать в деми, закаленным моржом, каждое утро купавшимся в проруби, или индийским йогом, способным энергией собственного тела растопить гималайский лед.

Когда они вышли из дома, Петухов долгое время не замечал, что мерзнет, и радовался вместе со всеми слепящему зимнему солнцу, дымившемуся в ветках заиндевевших деревьев, крестикам вороньих следов на снегу бульвара, матовой белизне льда на Москве-реке, но, едва они приблизились к Коломенскому (девочки просили показать им знаменитые восьмисотлетние дубы), Петухов почувствовал озноб, стал ежиться от холода и тереть уши. Тогда и жена, посмотрев на него, ужаснулась: мочки ушей у Петухова были совершенно белыми, щеки посинели и лишь на кончике носа осталось крошечное красное пятнышко. Семейству пришлось разделиться: женщины продолжили свой маршрут, а Петухов понуро повернул назад, продолжая тереть уши и стараясь уразуметь, как же приключился с ним этот необъяснимый казус. Наверное, термометр просто сломался или он по рассеянности перепутал деления. Ведь не могло же произойти такого, чтобы у него на балконе была весна, а вокруг стояла самая настоящая декабрьская зима! Значит, сломался термометр. Или он перепутал деления. Сломался или перепутал — одно из двух.

Между тем странности продолжались, и чем ближе к дому оказывался Петухов, тем теплее ему становилось. Он даже подумал, а не догнать ли жену с дочерьми, и оглянулся назад в надежде издали их увидеть, но в лицо ему дохнуло такой свирепой стужей, что он тотчас же отказался от этой мысли. Видно, неведомый источник тепла, согревавший Петухова, находился именно дома, хотя остальные прохожие, которых он обгонял, прятали в воротники носы и прикрывали лица перчатками. В подъезде Петухову стало настолько жарко, что он размотал шарф и расстегнул пальто. «Зима это или не зима?! — спросил он сам себя, но, заметив под лестницей хоккейные ворота, спрятанные сюда мальчишками на то время, пока из-за сильных морозов они не гоняли шайбу, сам себе ответил: — Зима!» Да, именно, самая настоящая, декабрьская! На ворсе ковра, который сосед поднимал в лифте, сверкали намерзшие льдинки, и почтальонша, разносившая телеграммы, согревалась чаем из термоса. Почему же тогда из двери Петухова тянуло весенним жаром и сквозь дерматиновую обивку проникали странные звуки, напоминавшие журчанье ручьев у обочины тротуара, стук капель по жестяному карнизу и соловьиный свист?!

«Радио, что ли, не выключил? — подумал Петухов, отпирая дверь, но оказалось, что радио выключено, а странные звуки сами рождаются в воздухе вместе с запахами талого снега, мокрой коры деревьев и сырого асфальта. — Может быть, жена аэрозоль купила? — стал принюхиваться Петухов, но в это время его ослепило сияние, вспыхнувшее, словно весеннее солнце в зеркале, которое выносят из мебельного магазина. Петухов зажмурился и, снова открыв глаза, увидел всю комнату в тюльпанах и розах, а над балконом висел цветущий яблоневый сад с дорожками, усыпанными белыми лепестками. Петухов тряхнул головой, сбрасывал с себя наваждение, и ринулся на кухню чистить картошку. Он вспомнил, что и раньше у него бывали подобные видения, но тогда это происходило во сне, а утром почти забывалось, теперь же он видел все наяву, ясно и отчетливо, и казалось, протяни руку, и коснешься, дотронешься. — «Галлюцинации!» — решил Петухов и выронил наполовину очищенную картофелину, упавшую на пол и закатившуюся под кухонный стол.

Он нагнулся за упавшей картофелиной и в это время услышал, как его позвали:

— Товарищ Петухов!

Он медленно поднялся с колен, отложил картофелину вместе с воткнутым в нее ножом, снял фартук и, готовый к любым неожиданностям, решительно двинулся в комнату. И вот тут-то, ступая босыми ногами по дорожке яблоневого сада, откуда-то издалека, из прозрачного весеннего облака, к нему вышла женщина в легких, развевающихся на ветру одеждах, с распущенными золотистыми волосами и с цветущей веткой в руке. Она проникла сквозь двойные стекла, сразу очистившиеся от инея, встала на подоконник и спрыгнула на пол. Улыбнувшись Петухову, она протянула ему цветущую ветку (так обычно гости дарят цветы хозяевам), поправила волосы и села на диван. Петухов заметил, что диван при этом даже не примялся от тяжести. Не веря своим глазам, он осторожно коснулся плеча женщины и ощутил вдруг, что она бесплотна. Ветка, которую держал Петухов, тоже не имела веса и не падала, если он выпускал ее из рук.

— Кто вы? — спросил Петухов, с удивлением слыша свой голос, обращенный к бесплотной тени.

— Весна, — ответила женщина, вытягивая перед собой уставшие и перепачканные весенней грязью ноги.

— Весна?! — переспросил Петухов, стараясь показать, что он скорее не расслышал слова женщины, чем усомнился в них. — Но, насколько я понимаю, весна — это одно из времен года, а вовсе не человек с руками и ногами. У вас же есть и руки, и ноги, и такие красивые волосы…

— Тогда считайте, что я аллегория весны, — поспешно поправилась женщина, словно заботясь о том, чтобы собеседник не изменил мнения о ее волосах. — Помните, на картинах итальянских мастеров весна часто изображалась в виде молодой женщины?

— Помню, помню, — обрадовался Петухов, в юности увлекавшийся живописью. — Чему же я обязан вашим посещением?

Он старался выражаться как можно изящнее, в духе итальянской учтивости.

— Ничему. Просто я вас люблю, — призналась она.

— Любите?! — Петухов от растерянности выпустил из рук ветку, и она повисла в воздухе.

— Да, люблю, — женщина виновато вздохнула. — Я впервые увидела вас, когда вы ремонтировали балкон, затем отводили девочек в школу, затем стояли в очереди за помидорами, затем спешили на работу… Вы были такой озабоченный и даже ни разу на меня не посмотрели.

— Я чувствовал, что мне жарко, но думал, это от спешки, — стал оправдываться Петухов.

— Нет, нет, это была я, — заверила его женщина.

— Теперь я понимаю, — Петухов задумался, стараясь представить, каким замотанным и усталым он выглядел в глазах весны. — Знаете, очень много всяких дел… Действительно, некогда поднять голову и посмотреть в небо. Особенно в будние дни.

— Я не обижаюсь. Меня многие не замечают. Но однажды мне захотелось, чтобы вы меня все-таки заметили, вот я и пришла. Это не слишком навязчиво с моей стороны?

Женщина слегка привстала, как бы обещая уйти, если она оказалась некстати.

— Что вы, что вы! Я так рад! — Петухов замялся. — Только вы не ошиблись?

— В чем?

— Вы любите именно меня? Может быть, вы случайно перепутали номер квартиры? К примеру, рядом с нами живет мастер спорта, горнолыжник, удивительно красивый мужчина. Или оперный бас из квартиры 1307, его даже на улицах узнают. Или директор овощной базы из 1205-й. Он, правда, уже в летах, но зато у него такие возможности!

— Я никогда и ни в чем не ошибаюсь, — остановила его женщина. — Я люблю именно вас.

— Но за что же меня любить?! — вскричал Петухов и умоляюще посмотрел на гостью.

…Петухов привык любить безответно. Вся его жизнь складывалась так, что он любил, порою пылко и страстно, а вот ответной любви не получал, и не только от женщин, но и от самых разнообразных предметов. В юности он увидел однажды художника, писавшего маслом замоскворецкий дворик с решетками палисадников, дровяными сараями и маковкой церкви, выглядывающей из-за железных крыш, и Петухова настолько поразило его умение перенести на холст и превратить в картину самые привычные глазу и скучные вещи, что он страстно увлекся живописью, стал пропадать в Пушкинском музее и Третьяковке, записался в класс рисования при доме культуры, а по воскресеньям уезжал на этюды с мольбертом, сделанным из старой шахматной доски. Он самозабвенно любил и этот мольберт, и запахи масляных красок, выдавливаемых из тюбиков, любил мраморную прохладу Пушкинского музея и причудливый теремок Третьяковки, но чем упорнее склонялся он над картоном в безудержном стремлении превратить его в картину, тем беспомощнее была его живопись, словно бы не отвечавшая взаимностью на любовь. Преподаватель класса рисования, неохотно поправлявший рисунки Петухова, затем и вовсе перестал их поправлять, как бы не желая тратить время на отвергнутого музами ученика, и Петухов оставался один на один с гипсовыми головами и натюрмортами из восковых яблок.

Поэтому вскоре он покинул класс рисования и поступил учиться на товароведа. Эта профессия не вызывала в нем особой любви, но давалась ему легко, без лишнего напряжения, и, может быть, поэтому Петухов превратился во вполне солидного специалиста и поступил работать в крупный столичный универмаг, где у него было свое местечко, отгороженное шкафами от соседей, отдельная вешалка и полка в общем холодильнике. За этими шкафами Петухов и сидел с утра до вечера, погрузившись в бумаги или раскладывая перед собой образцы товаров, и лишь изредка вспоминались ему теперь Третьяковка, самодельный мольберт и запахи масляных красок. Ему казалось, что с безответной любовью покончено навсегда, но на одном из совещаний работников торговли он познакомился с молоденькой женщиной, которая работала продавщицей в магазине «Надежда» и сама носила имя Наденька. Петухова настолько удивило это совпадение, что он тотчас же влюбился, пригласил Наденьку в театр, а через три недели сделал ей официальное предложение, явившись с зимними розами, завернутыми в хрустящий пергамент, бутылкой шампанского и торжественным спичем, отпечатанным на машинке. Наденька благосклонно приняла розы, выслушала спич и ответила, что согласна выйти за него замуж и, хотя не уверена до конца в своих чувствах, надеется со временем его полюбить. И вот Петухов стал ждать, когда же Наденька его полюбит. Он понимал, что для этого ей тоже нужно удивиться, но удивить ее ничем особенным не мог и, считая себя человеком обычным и заурядным, мучительно сомневался в ее любви.

Когда у них родились девочки-одногодки, Петухов перенес свою любовь на них, надеясь, что дети — самые благодарные существа на свете — наконец-то отплатят ему ответной любовью. Молодой отец каждое утро бегал на молочную кухню, сам купал своих девочек в ванночке, присыпал тальком подопревшие складки на тельцах, одевал и выносил гулять, громыхая коляской по деревянной лестнице. Ради детей Петухов совершил небывалый для себя подвиг — добился квартиры, именно добился, потребовал, стукнул кулаком, и грузовик с брезентовым верхом увез их из Замоскворечья в Теплый Стан, а затем Петуховы поднатужились и одолели кооператив в Коломенском. Петухов ждал, что теперь-то его будут любить, но почему-то они гораздо чаще ссорились с детьми, чем наслаждались взаимной лаской и нежностью. Петухов отчитывал их за плохие отметки, за разбросанные по комнатам вещи, за невымытую посуду, а девочки показывали ему язык, отмахивались и затыкали уши. Постепенно он смирился с тем, что его любовь безответна (подвигов больше не совершал, и жена все чаще переходила с ним на иронично-сказочный тон, означавший высшую степень раздражения и недовольства), и вот впервые за свою жизнь Петухов услышал, что его любят, и услышал это не от обычной женщины, а от самой весны, неведомыми путями проникшей к нему в комнату.

— Я люблю вас просто за то, что вы — это вы, — сказала гостья, застенчиво улыбаясь в ответ на его умоляющий взгляд. — И не надо больше об этом. Мне стыдно, ведь я вам сама во всем призналась… Лучше покажите, как вы живете.

Она обвела взглядом комнату, стараясь не замечать разбросанных всюду детских вещей.

— Извините, у нас беспорядок, — Петухов заслонил собою наиболее компрометирующие участки комнаты. — А живем мы, в общем-то, обыкновенно, как все. Это у нас гостиная, хотя гостей мы редко принимаем и гораздо чаще сидим вечерами одни. Это обеденный стол, хотя обедаем мы всегда на кухне. Это наш лучший сервиз, из которого мы еще ни разу не ели и который бережем для торжественных случаев.

— А это? — гостья показала на фотографии, висевшие над столом.

— …Моя жена, Надежда Петровна, — Петухов засомневался, рассказывать ли дальше о своей жене или ограничиться этой краткой информацией. — Вы знаете, у нас очень сложные отношения. Не то чтобы сложные, а… — Петухов все еще не решался на полную откровенность. — Одним словом, жена меня совсем не любит, — прошептал Петухов, чувствуя, что этим признанием он упрощает свои отношения с гостьей. — Да, да, да! Я давно подозревал, но сейчас окончательно убедился! Не любит! Иначе не называла бы меня «свет мой, добрый молодец» и так далее! Чем я заслужил! Стараюсь, по магазинам бегаю, в очередях стою… — Петухов словно бы с состраданием всматривался в себя такого, каким он выглядел в собственном описании. — И дочки тоже… Такие были послушные, ласковые, тихие, когда в Замоскворечье жили, в деревянном домике, а стоило сюда переехать, и недавно слышу от них: «Кенты, покапали на хату». Совсем ведь еще школьницы, и где понахватались!

— А что такое кенты? — спросила гостья.

— От слова «Кент», сигареты такие… В переводе означает «парни», «ребята». Короче, городской подростковый сленг, — объяснил Петухов.

— Спасибо, — поблагодарила она. — А ваши фотографии здесь есть?

— Мои? Признаться, я редко фотографируюсь. И в зеркало почти не смотрюсь. Мне кажется, я такой неинтересный… Эти очки, залысины, маленькая головка… — Петухов со страхом ждал, что его самокритичность разочарует женщину.

— Что вы, у вас классический профиль! — возразила она. — Однажды я была влюблена в римского полководца, вы очень на него похожи!

— В самом деле? — Петухов был приятно удивлен. — И в каких же сражениях он участвовал?

— Он был одним из последних защитников Рима. Сражался с варварами.

— Между прочим, в детстве я очень любил командовать и играть в войну, — вспомнил Петухов.

— Вот видите!

— А еще я любил после сильного летнего дождя бегать по лужам! — с воодушевлением признался он. — Мы тогда жили в деревне, и вот пройдет гроза, сильная, свежая, и мы, мальчишки…

— Летнего? — разочарованно переспросила женщина. — Значит, лето вы любите больше, чем весну?

— Нет, нет, и весеннего тоже! — с опозданием поправился Петухов, но тотчас почувствовал неловкость и замолк.

— Не огорчайтесь, — успокоила она. — Я вас не ревную. Ну рассказывайте…

— …И мы, мальчишки, босиком выбегали на улицу, — стал нехотя продолжать Петухов, но через минуту снова замолчал. — Вечно я так, не умею я с женщинами, не получается быть внимательным, чутким, предупредительным, отсюда и все мои беды… Вот и вас невзначай обидел. Не хотел, а обидел. Разве не глупо!

— Напротив, вы очень чуткий и внимательный, — запротестовала гостья. — Просто я вас… действительно немного приревновала. Простите, мы, женщины, все такие… Вы же все прекрасно умеете, уверяю вас. Однажды во времена средневековья я была влюблена в рыцаря, и ваши манеры напоминают мне…

— Хватит! — не выдержал Петухов. — Сначала римский полководец, теперь рыцарь! Скольких же вы любили!

Гостья испуганно оборвала себя на полуслове.

— Извините, я не должна была… Когда существуешь здесь, на земле, уже целую вечность, то невольно ищешь любви. К кому угодно. Представляете, еще до того, как появились люди, я влюблялась в динозавров, ящериц, крокодилов… Помню, один динозавр…

— Хватит же, наконец! — угрожающе насупился Петухов.

— Значит, вы тоже ревнуете? — лукаво поинтересовалась женщина.

Петухов спохватился.

— Вовсе нет! Почему вы решили!

— А я вижу, и не пытайтесь этого скрыть. Вы ревнуете, как все мужчины.

Женщина весело взглянула на Петухова, и в ее зеленых глазах вспыхнуло его отражение, закружилось и рассыпалось мелкими искрами.

— Да, ревную, — вздохнул Петухов, — хотя мы встретились всего лишь час назад. Вас невозможно не ревновать. Вы такая красивая…

— В этом году не слишком. Вот в позапрошлом — другое дело. Тогда я действительно была хороша, — женщина раскинула тонкие руки по спинке дивана. — Помните, какая была весна в позапрошлом году?

— Конечно, помню. Уже в феврале все таяло, припекало, капало с крыш… — Петухов осмелился сесть рядом с женщиной. — Но вы и сейчас… вы… вы необыкновенная, — сказал он, жадно отыскивая в ее глазах свое отражение.

— И вы не боитесь мне об этом говорить? — простодушно удивилась женщина.

— Не боюсь, — твердо ответил Петухов.

— Почему это вы так осмелели?

Ее веселый взгляд словно поддразнивал его.

— Потому что вы олицетворяете собой вечную красоту, — Петухов смущенно зажал ладони между коленями.

— Вы хотите сказать, что вечная красота бесплотна и поэтому безопасна? О, вы ошибаетесь!

Женщина вплотную придвинулась к Петухову.

— Нет, нет, я хочу сказать… — начал Петухов, но голова у него закружилась, перед глазами все поплыло и в ушах повис странный счастливый звон. — Я люблю вас, — в изнеможении выдохнул он и услышал свой голос словно не из себя, а откуда-то сверху, снизу, со стороны и увидел себя — оттуда же — необыкновенно прекрасным, могущественным и добрым, не Петуховым, а — ангелом.

— Поцелуйте меня, — попросила весна. — Только не губами, а сердцем. Сможете?

— Смогу, — сказал Петухов, ощущая, как его сердце раскрывается, набухает, подобно ручью под зачерствевшей ледяной коркой, и, готовое вот-вот разорваться, сливается с сердцем весны.

— Да, именно так, именно так! Я в вас не ошиблась, — она протянула к нему свои невесомые тонкие руки и положила на плечи. — Хотите, мы улетим сейчас и всегда будем вместе?

— Куда? — спросил Петухов звенящим счастливым голосом.

— Здесь, на земле, весна наступает лишь на несколько месяцев, но я знаю такую страну, где весна никогда не кончается. Там нет ни времени, ни пространства. Ни страданий, ни боли, — одно лучистое сияние. Хотите стать лучистым сиянием?

Руки весны сплелись на шее у Петухова.

— А как же семья? Жена, девочки? — спросил он словно сквозь забытье.

— Я сделаю так, что они вас забудут.

— Навсегда?

— Навсегда. Как будто вас и не было.

— А что же будет с ними?

— Они будут по-прежнему жить в этой квартире.

— Без меня?

— Конечно, без вас. Хотите?

— Нет, — сказал Петухов, и головокружение сейчас же кончилось, перед глазами все встало, и счастливый звон в ушах смолк.

— Что ж, тогда прощайте, — женщина легко встала с дивана. — Больше мы не увидимся.

— Прощайте, — глухо отозвался Петухов.

— Не отчаивайтесь. Семья есть семья. Я понимаю, — она попыталась его утешить.

— Может быть, вы еще раз… когда-нибудь?.. — с надеждой спросил Петухов.

— Нет, нет, это исключено. Дважды я никому не являюсь. Более того, мне придется сделать так, чтобы вы забыли о моем посещении. Иначе выйдет очень неудобно… и для вас, и для меня. Но иногда вы будете обо мне вспоминать… Только почаще смотрите в небо, и вы вспомните. Обещаю вам, — ответила она, вспрыгнула на подоконник и исчезла вместе с розами, гвоздиками и яблоневым садом.

Двойные стекла сразу затянуло инеем.

…Когда Петуховы вернулись с прогулки, им непривычно долго не открывали. Девочки по очереди тянулись к звонку и, приподнимаясь на цыпочки, нажимали кнопку, а их мать, державшая тяжелые сумки (по пути из Коломенского успели забежать в универсам), с беспокойством поглядывала на дверь. Наконец она не выдержала и, переложив обе сумки в одну руку, с трудом достала из внутреннего кармашка шубы ключи. Открыв ключом дверь, она бросилась сначала в комнаты, затем на кухню и сразу увидела мужа. Петухов-старший крепко спал, причем поза его была очень странной и выражение лица представлялось совершенно необычным. Он сидел верхом на кухонном табурете, перед ним, словно райское яблоко, лежала картофелина с воткнутым в нее ножом, и Петухова могла поручиться, что никогда раньше ее муж во сне так блаженно не улыбался… Прежде чем разбудить его, она заглянула в кастрюли. Никакого обеда конечно же приготовлено не было, а единственная очищенная картошка уже посинела.

— Просыпайся, — жена тронула его за плечо.

Петухов не откликнулся.

— Просыпайся, я что сказала! — она тронула еще раз.

Он не пошевелился.

— Проснешься ты, горе луковое! — жена изо всех сил тряхнула Петухова, он качнулся на табурете и открыл глаза.

— Где я?

— Не знаю, добрый молодец, не знаю! Почему обед-то не приготовил?! Картошки было трудно начистить! Мы замерзли, в очереди стояли, а он тут дрыхнет, видите ли!

— Разве я спал? Ах да… мне еще снился какой-то странный сон… подожди… подожди… — Петухов снова закрыл глаза, как бы стараясь поймать остатки сна.

— Я тебе подожду, подожду! — жена снова принялась его расталкивать.

— Надя, — тихо сказал Петухов, не открывая глаз, — прошу тебя, не говори со мной в таком тоне.

— А в каком же тоне мне с тобой говорить!

— В нормальном. Человеческом.

Жена задержала на Петухове долгий недоверчивый взгляд.

— Что это с тобой? Ты нездоров? Значит, все-таки простыл в своем демисезонном! Ладно, картошки я сама начищу, а ты побудь с девочками. Помоги им в комнате убраться.

— Хорошо, — Петухов двинулся в комнату, по пути натыкаясь на брошенные валенки, шубы и шапки, поднимая их с пола и рассортировывая на одежду и обувь.

Когда он вошел, дочери вповалку лежали на диване, как бы настолько обессиленные ходьбой и очередями, что не могли даже поднять голову и пошевелить пальцем.

— Сними, — простонала одна из дочерей, протягивая ему руку с наполовину стянутым рукавом свитера.

— Сними, пожалуйста, — простонала другая, тряся в воздухе ногой с застрявшим на ней валенком.

Они ждали, что отец, как обычно, бросится выполнять их просьбы, но Петухов вместо этого хлопнул в ладоши и скомандовал:

— Раз, два, три! Встаем! Быстренько! Каждый убирает свои вещи, а затем вместе подметаем комнату! Что за лежебоки такие!

От неожиданности дочери разом приподняли головы.

— Это ты нам? А если мы не хотим?..

— А если мы не можем?..

— Тогда я просто перестану вас уважать, — сказал Петухов, как бы ничуть не сомневаясь в действии своей угрозы.

Дочери нехотя поднялись с дивана и взялись за веники. Петухов поправил за ними плед и вдруг заметил в складке дивана лепесток розы. «Откуда это?» — подумал он, мучительно стараясь что-то вспомнить. За обедом он молчал, и выражение его лица было сосредоточенным и значительным. Чтобы развеселить его, жена стала рассказывать, как она застала его спящим, но Петухов даже не улыбнулся и лишь со странной внимательностью заглянул ей в глаза.

— Что с тобой? — спросила жена, и девочки удивленно посмотрели на них обоих.

После обеда за окнами быстро стемнело и показались крупные зимние звезды. Девочки убежали играть в комнату, а Петухов с женой остались на кухне. Жена стала убирать со стола, а Петухов подошел к окну, раздвинул занавески и вспомнил. Он с острой и внезапной радостью вспомнил, что его любит весна, любят звезды, любит ночное небо, облака, ветер, весь мир его любит, потому что он — человек. Эта мысль настолько поразила его, что Петухов снова ощутил знакомое головокружение, счастливый звон в ушах, и лишь в глубине души его не покидало беспокойство.

— Надя, — позвал он жену и, когда она обернулась, настороженно спросил: — А ты меня любишь?