Ангелочек

Тулуза, больница Святого Иакова, в тот же день

Ровно в пять часов Анжелина вошла в кабинет доктора Филиппа Коста. После разговора с главной повитухой она работала в детском отделении. Это был большой зал, где в несколько рядов стояли одинаковые кроватки. Две медсестры ухаживали за детьми, которые проводили здесь по нескольку часов в день, пока их матери отдыхали. Новорожденные часто плакали, кто громче, кто тише, так что здесь была непрекращающаяся какофония звуков.

Анжелина ходила между кроватками, вглядываясь в детские личики. Она нежно разговаривала с младенцами в надежде их успокоить. Так она пыталась хотя бы немного компенсировать разлуку с сыном.

Филипп Кост посмотрел на Анжелину проницательным взглядом.

— У вас были неприятности? — спросил он.

— Нет, доктор, — ответила Анжелина. — И за это я должна поблагодарить вас. Если бы не вы, я получила бы выговор. Но вы солгали мадам Бертен…

Доктор улыбнулся. Он встал и вышел из-за массивного дубового стола, на котором лежали папки с историями болезней.

— Скажем, что это была святая ложь. Вернее, полуправда. Мы с вами действительно разговаривали, хотя и не здесь, а в парке. Пойдемте.

Анжелина пошла за доктором. На ходу она поправила белую косынку, скрывавшую ее волосы, несколько раз провела руками по переднику и туже затянула пояс.

— Моя пациентка — первородящая. Я хочу сказать, что это ее первый ребенок, — уточнил доктор Кост.

— Я знаю этот термин.

— Прошу прощения… Роженице тридцать четыре года, и это осложняет дело. Повитуха, которая наблюдает за ней, сообщила мне, что шейка матки раскрылась всего на пять пальцев после нескольких часов болезненных схваток. К тому же речь идет о полном ягодичном предлежании. Я думаю, что через час придется разрезать в нескольких местах промежность, чтобы облегчить выход плода.

Они шли по коридору первого этажа. Анжелина радовалась и вместе с тем волновалась из-за того, что будет помогать опытному акушеру. Она молчала, не решаясь высказать свое мнение. Но перед тем как войти в родильную палату, доктор задал ей прямой вопрос:

— Как бы вы поступили на моем месте?

— О, прошу вас! — запротестовала Анжелина. — У меня нет диплома, я не могу ничем вам помочь. Почему вы мне так доверяете?

— Я просто спрашиваю ваше мнение. У врачей принято советоваться друг с другом.

Громкий вопль заставил их вздрогнуть. Доктор резко открыл дверь и бросился к кровати будущей матери. Анжелина подошла ближе и увидела женщину плотного телосложения с перекошенным от боли лицом. Ее лоб был покрыт крупными каплями пота. Казалось, несчастная подвергается жестоким пыткам. Нижняя часть тела женщины была прикрыта простыней, приподняв которую, акушерка проводила ручной осмотр.

— Дышите, мадам, дышите! — повторяла повитуха. — Доктор, шейка матки раскрылась на семь пальцев.

— Прекрасно! Все идет хорошо! — отметил доктор Кост.

К ним подошла симпатичная женщина лет тридцати.

— Анжелина Лубе, это мадам Анна Моро. Она тоже состоит под началом мадам Бертен, но свой диплом получила восемь лет назад.

В знак приветствия Анжелина кивнула головой. Доктор Кост подошел к своей пациентке и успокаивающим тоном сказал:

— Мужайтесь, мадам! Скоро вы родите. Вы в надежных руках. Мадемуазель Лубе, дайте ей немного воды.

Анжелина поспешно налила воды в стакан. Затем она взяла роженицу за руку и склонилась над ней:

— Все будет хорошо, мадам. Верьте нам! Вы сейчас испуганы, напряжены. Вам надо успокоиться.

Ласковые интонации и нежный взгляд немного успокоили плачущую женщину.

— Мне не надо было так поздно выходить замуж, — рыдала она. — Сейчас мне приходится за это слишком дорого платить.

— Не думайте о подобных вещах! Сегодня вечером у вас появится малыш, и вы будете любить и лелеять его, — ответила Анжелина, вытирая лоб женщины влажным полотенцем.

— Я умру, это точно. Мне так больно, мадемуазель, я не могу больше терпеть!

— Я знаю, что вы страдаете, но скоро все закончится.

Доктор Кост и повитуха отошли от кровати и о чем-то тихо разговаривали. Анжелина краешком глаз смотрела на них, но не могла различить слов.

«О чем они говорят? — волновалась она. — Если бы только я могла применить мамины методы, сделать массаж, которому она меня научила! Давали этой женщине настои, которые стимулируют работу матки, способствуя схваткам? Настои пустырника, шалфея, листьев малины и крапивы? Надо бы попытаться перевернуть ребенка, чтобы он лег правильно. Я не заблуждаюсь на свой счет: доктор Кост потребовал, чтобы я была здесь из прихоти. Он хочет соблазнить меня, я это чувствую. Гильем научил меня распознавать желание мужчины по его глазам».

— Мадемуазель, — простонала женщина. — Мне больно, там, внизу! Опять начинается! О боже! Как мне больно! Это продолжается со вчерашнего дня. Ой! У меня разрываются все внутренности, я не могу больше терпеть! Нет, нет!

Женщина на мгновение замерла, а потом вновь закричала. Ее лицо исказилось от страха и боли. Доктор Кост сам осмотрел ее, нерешительно кашлянул и громко сказал:

— Теперь вы должны тужиться, мадам. Сейчас самое время.

В сопровождении монахини в зал вошла медсестра. Вдвоем они стали готовить все необходимое, чтобы принять ребенка. Медсестра взяла пузырек с хлороформом и ватный тампон. Они обе хорошо знали, что делать.

«Я здесь для того, чтобы успокоить пациентку, — думала Анжелина. — Она совсем обезумела от страха, измучена болью и поэтому почти не слышит меня. Какое решение они приняли? Мне так хотелось бы это знать! Доктор Кост ничего не объяснил этой несчастной женщине. Вероятно, он решил ее усыпить, чтобы разрезать промежность. Возможно, она даже не знает, что ребенок выходит ягодицами.

Адриена Лубе, даже если боялась осложнений, всегда говорила правду своим пациенткам, чтобы они тоже участвовали в процессе родов. Но в родильном отделении больницы Святого Иакова не приветствовалось подобное женское сообщничество, взаимное доверие. Такое же положение дел существовало во многих больницах.

Будущая мать кричала от боли. Откинув голову назад, выгнув спину, она вцепилась в руки Анжелины.

— Тужьтесь сильнее! — велел доктор. — Мадам, надо тужиться.

— У меня нет больше сил. Нет, я не могу! — задыхаясь, кричала женщина. — Что происходит, доктор? Мне страшно…

Вместо ответа повитуха сунула ей под нос ватный тампон, пропитанный хлороформом. Женщина погрузилась в спасительный сон. Филипп Кост тут же сел между ногами пациентки. Взволнованная происходящим, Анжелина сжала зубы. Она мысленно представила, как скальпель режет натянутую плоть… И тут акушер воскликнул:

— Господи, только этого не хватало!

Доктор встал, виду него был озадаченный.

— Ребенок повернулся. Теперь он лежит поперек матки. Я уже собирался резать, как вдруг увидел его руку во влагалище. Это редчайший случай. Мы потеряем их обоих, даже если сделаем кесарево сечение.

Воцарилась мертвая тишина. Монахиня перекрестилась. Ее примеру последовала молодая медсестра. Анжелина подошла к доктору Косту. Ей казалось, что она каким-то странным образом раздвоилась, избавилась от паники и страха. Рассудок с необычайной точностью подсказывал ей, что надо сделать, чтобы спасти мать и ребенка. Перед глазами Анжелины с предельной ясностью мелькали различные образы.

— Доктор, как бы то ни было, есть один способ помочь ей, — набравшись смелости, сказала Анжелина твердым голосом. — Сложилась чрезвычайная ситуация. Я уверена, что за двадцать лет практики моя мать никогда не сталкивалась ни с чем подобным. Но если Господь на нашей стороне, он даст нам шанс.

— Что вы предлагаете? — с тревогой спросил доктор. — Говорите же!

— Надо вложить руку ребенка обратно в матку, а поскольку он уже перевернулся и не идет ягодицами, есть ничтожный шанс, что мы сумеем повернуть его головкой вниз, массируя живот роженицы, — тихо объяснила Анжелина. — Если это произойдет, он появится на свет в хороших условиях. В худшем случае мы применим щипцы.

Филипп Кост погрузился в раздумье. Повитуха и медсестра шептались с озабоченными лицами.

— Нет, я в это не верю, — сказал наконец доктор. — Теоретически все кажется просто, но я полагаю, что опасность слишком велика.

— Но кесарево сечение, обрекающее мать на смерть, еще опасней, — твердо возразила Анжелина. — Неужели вы, ничего не предприняв, позволите этой несчастной женщине умереть?!

В разговор вмешалась монахиня, перебиравшая четки. Она пристально посмотрела на Анжелину, говорившую столь уверенным тоном, потом на акушера.

— Я разделяю мнение этой барышни, доктор, — сказала она. — Надо попытаться. Если Господь захочет, вам все удастся.

— Я могу нанести непоправимый вред, — ответил он, глядя на свои крепкие, широкие руки с короткими пальцами. — Мадам Моро, я предпочел бы, чтобы это сделали вы.

Филипп Кост обратился к повитухе, но та отступила назад и дрожащим голосом возразила:

— Нет, доктор Кост, я не хочу нести ответственность за смерть пациентки и ее ребенка. Я думаю, что перевернуть плод невозможно.

Анжелина в отчаянии бросилась мыть руки, затем протерла их антисептиком. Все в недоумении смотрели на нее. Она попросила монахиню снять простыню, прикрывавшую нижнюю часть тела женщины. Анжелина больше не слушала, зная, что сейчас дорога каждая секунда.

«Тем лучше, если меня отчислят, — говорила себе Анжелина. — Но хуже для моего диплома. Я уверена, что еще ничего не потеряно. Правда, мама? Вдохнови меня, помоги найти правильное решение».

— Что вы делаете, мадемуазель Лубе? — в ужасе закричал доктор.

— Проявляю инициативу, как того требовала от меня мадам Бертен, — не глядя на него, ответила Анжелина. — Умоляю вас, доктор, позвольте мне! Я смогу! Посмотрите на мои руки: они не дрожат, они чистые и… миниатюрные.

Филипп Кост покраснел до кончиков волос. Молодая женщина обратила против него его собственные аргументы.

— Хорошо, попробуйте, — только и сказал он.

Анжелина не услышала его разрешения. Без простыни она лучше видела интимные части тела пациентки, которая стонала, впав в полузабытье. Анжелина четко различила маленькую ручку. Затаив дыхание, сосредоточившись на своих действиях, она осторожно вложила ее обратно в матку.

— Мне удалось это, — сказала она, выпрямляясь.

— Господи, благодарю тебя! — с облегчением вздохнула монахиня.

Повитуха и доктор с беспокойством следили за действиями Анжелины. Они видели, как она уверено принялась массировать живот легкими круговыми движениями.

«Прошу тебя, малыш, помоги мне! — умоляла она. — Ты должен жить. Твоя мама тоже».

Вдруг пациентка вздрогнула и судорожно вдохнула воздух открытым ртом.

— Очень сильные схватки! — закричала Анжелина. — Доктор, скорее! Ребенок перевернулся! Скорее!

К всеобщему изумлению через несколько минут ребенок, мальчик, вышел из своей тесной тюрьмы головкой вперед. Он был живой. Акушер отдал малыша медсестре.

— А как он громко плачет, херувимчик! — с восторгом воскликнула Анна Моро. — Поздравляю вас, мадемуазель Лубе! Это в ваших горах вы научились столь удивительному мужеству?

— Да, — тихо согласилась Анжелина.

Напряжение, дававшее ей силы, постепенно спадало. Молодая женщина чувствовала себя опустошенной, измученной. Рассудок возвращался к ней. Анжелина не решалась даже пошевелиться, что-либо сказать. Свидетели родов изумленно смотрели на нее.

— Благодарю вас, мадемуазель Лубе, — сказал наконец доктор. — Это какое-то чудо! Но вы пошли на неоправданный риск. Я буду вынужден рассказать о вашем поступке мадам Бертен. Впрочем, ребенок жив, мать тоже. Мадам Бертен учтет это обстоятельство.

С этими словами Филипп Кост быстро вышел из зала, обуреваемый противоречивыми чувствами: гневом и восхищением. Но, главное, он хотел уйти подальше от этой молодой женщины с аметистовыми глазами, в которую был определенно влюблен и которая только что преподала ему урок мужества… и акушерского искусства.

Повитуха осмотрела роженицу. Вскоре у той вновь начались потуги, но уже слабые, и отошел послед.

— Мадам Моро, я должна выйти? — спросила Анжелина, которой хотелось дождаться того момента, когда пациентка проснется.

— Можете остаться, вы это заслужили! Полагаю, дама, придя в сознание, захочет сказать вам «спасибо». Ведь благодаря вам у нее родился славный мальчик. Боже мой, сколько раз я видела, как умирали женщины и младенцы! Это такая радость, когда тебе выпадает возможность победить злой рок!

Анжелина еле слышно согласилась с повитухой. Она вновь взяла за руку незнакомку, которая вскоре должна была открыть глаза. Она наверняка скажет, как ее зовут и какое имя она выбрала для своего малыша. Так и случилось. Плач ребенка вывел мать из забытья, и она открыла глаза.

— О! — простонала женщина. — Я в больнице… А ребенок? Это он плачет? Пресвятая Дева, он жив?

Еле ворочая языком, она попросила пить. Монахиня принесла ей воды.

— Доктор усыпил меня? — спросила женщина. — Я вдруг перестала что-либо чувствовать.

— Вы скоро увидите своего малыша, — нежно ответила Анжелина. — У вас мальчик, мадам. Сейчас с ним занимается медсестра. Когда она вымоет и запеленает его, вы сможете взять сына на руки.

— Благодарю тебя, Господи, благодарю! — прошептала женщина.

В эту минуту в зал кто-то вошел. Это была разъяренная мадам Бертен. Она знаком велела Анне Моро подойти к двери. После короткого разговора главная повитуха сухо сказала:

— Анжелина Лубе, выйдете отсюда!

Сама она тоже вышла и поджидала молодую женщину в коридоре, по которому взад-вперед ходил Филипп Кост.

— Мадам, я нужна вам? — спросила Анжелина.

— Я должна с вами серьезно поговорить. Доктор Кост поставил меня в известность о том, что произошло в этом зале. Мне казалось, что сегодня утром я предельно ясно выразилась: ни одна из моих учениц не должна дотрагиваться до пациенток в течение двух месяцев. Именно столько вы будете практиковаться на аппарате мадам дю Кудре. Но вы нарушили мой приказ.

— Я последовала вашим советам, мадам, — ответила Анжелина. — Вы же требовали от меня мужества и инициативы.

«Я буду говорить то, что думаю, — пронеслось в голове Анжелины. — Тем лучше, если меня отчислят». Но Анжелина с трудом сдерживала слезы, настолько была взвинчена и настолько ей была неприятна эта сцена. Смущенный доктор Кост подошел к ним и встал рядом с мадам Бертен. Главная повитуха добавила:

— Вы ослушались меня! Тем не менее, благодаря вам пациентка и ее ребенок живы. Повитуха должна заботиться только об одном: чтобы ребенок появился на свет в как можно лучших условиях, а мать осталась жива. Инцидент исчерпан, но о вашем подвиге никто не должен знать. Семья пациентки, персонал больницы и, главное, другие ученицы должны считать, что роды прошли удачно благодаря доктору Косту. Я уже предупредила мадам Моро, а она в свою очередь предупредит монахиню и медсестру. Вы поняли меня, Анжелина Лубе?

— Да, мадам Бертен.

— Если вдруг вы столкнетесь с этой женщиной, то не должны хвастаться своей смелостью. Я этого не потерплю! Ребенок шел головкой, роды принимал доктор Кост. Он и только он один! И в этом его заслуга. Вы можете идти.

Прежде чем уйти, Анжелина бросила недоумевающий взгляд на доктора. Но он даже не улыбнулся ей.

«Ну и хам! — думала Анжелина, входя в дортуар. — Он льстит мне, когда мы наедине, но в присутствии мадам Бертен смотрит на меня свысока. Впрочем, это не имеет значения. Благодаря Господу и тебе, мама, я спасла женщину и ее ребенка».

В последующие дни Анжелина избегала встреч с доктором Костом, что было нелегко, так как тот, наоборот, старался как можно чаще сталкиваться с ней. Он проходил мимо столовой, когда ученицы шли в нее или выходили оттуда. Иногда он даже приходил, когда Анжелина сидела около кровати пациентки, как днем, так и ночью. Он задавал несколько вопросов, получал еле слышные ответы и уходил.

В тот вечер перед сном Магали показала пальцем на Анжелину и сладким голосом пропела:

— А он бегает за тобой, наш красавчик доктор. Правда, Дезире? Ты тоже заметила?

— Да, он видит только ее, смотрит только на нее. Тебе повезло, Анжелина!

— Вы обе мне надоели. Во-первых, он вовсе не красавчик, этот мужчина. И мне абсолютно все равно, нравлюсь я ему или нет. Он вдвое старше меня. А во-вторых, я приехала сюда учиться, а не искать любовника.

Это было время разговоров, доверительных признаний в приглушенном свете керосиновых ламп. Магали и Дезире, сидевшие на одной кровати в ночных рубашках, с распущенными волосами, засмеялись. Девушки давно подружились. Они не отталкивали от себя Анжелину, но ее замкнутый характер и немного высокомерный вид, с помощью которого она пыталась скрыть свою робость, возводили невидимый барьер между ней и другими ученицами. Тем не менее, Анжелину все уважали.

— Если я соберусь замуж во второй раз, — призналась Арманда, — то только за врача. Я из хорошей семьи. Если бы доктор Кост начал ухаживать за мной, я не стала бы долго сопротивляться. Вдовство так тяготит меня…

— Возможно, он переспал бы с тобой, но вот жениться… — оборвала ее Одетта. — Моя мать велела мне остерегаться студентов-медиков. У них только одно на уме. Они даже заключают пари, кто первым сумеет соблазнить наивных девушек. Если об этом становится известно или простушка забеременеет, ее отчисляют. А через несколько месяцев появляется на свет незаконнорожденный ребенок. Бедный малыш! Он ни в чем не виноват, но его все равно отдают в сиротский приют. Нельзя уступать мужчине до того, как он наденет кольцо на твой палец!

Задетая за живое, Анжелина стиснула зубы. Слова Одетты ранили ее в самое сердце. Чтобы не вступать в разговор, она решила написать письмо мадемуазель Жерсанде.

— Сегодня утром я дежурила у кровати странной пациентки, — сказала Дезире. — Она без всякого стыда призналась мне, что продает свои прелести. Вот уже десять лет! Она проститутка, представляете! У нее двое детей, которых воспитывает ее мать. Теперь она рожает третьего. Знаете, что еще она мне сказала?

— Конечно нет, курочка, — ответила Магали.

— Она знает, кто отец детей. Это ее сутенер. Интересно, как она может быть в этом уверена?

— Они очень хитрые, — воскликнула Жанина. — Какая наглость рожать в больнице! Эти девицы страдают нехорошими болезнями. Мне не хотелось бы, чтобы меня вынудили дотрагиваться до одной из них.

— Замолчите, — вздохнула Арманда. — Я хочу спать.

— Да, замолчите, — подхватила Анжелина. — И напоминаю вам, что мы не имеем права судить женщин, лежащих в родильном отделении. Они все наши пациентки.

Измученная Анжелина отложила перо и бумагу. До следующей недели Жерсанда де Беснак не получит от нее письма. Молодая женщина легла на холодную шершавую простыню и натянула одеяло до самого подбородка. Ее соседки продолжали тихо разговаривать.

«Мой маленький Анри, мой сын, моя крошка, я не бросила тебя, но у тебя нет фамилии. Прости меня, дитя мое! Надеюсь, что ты, повзрослев, не станешь на меня сердиться», — думала Анжелина. На душе у нее было тяжело.

Жанина потушила керосиновые лампы. Дни были длинными и трудными. Ученицы мадам Бертен быстро засыпали.

Вокзал Буссанса, 10 февраля 1880 года

Анжелина сошла с поезда из Тулузы, испытывая легкое возбуждение. Наконец-то она возвращается домой! Уже сегодня она увидит, как ночь окутает своей пеленой Сен-Лизье. Увидит отца, родной дом, славную овчарку с белой шерстью. Но главное, она прижмет к себе сына. Во время каникул у нее будет столько поводов для радости, столько счастливых мгновений!

Приближался полдень. Небо было голубым, безоблачным. Стоял легкий морозец. Анжелина с волнением смотрела на заснеженные вершины на горизонте. Она уже видела горы из окна вагона, но сейчас могла любоваться ими во всей их величественной красе.

«Какое это счастье, возвращаться домой!» — говорила себе Анжелина, направляясь в зал ожидания.

Мечтательная улыбка не сходила с лица молодой женщины, но она даже не замечала этого. Дни, предшествовавшие каникулам, промелькнули быстро. Анжелина помнила каждый час, проведенный возле пациенток мадам Бертен. За это время она многому научилась. Статус ученицы позволял Анжелине быть всего лишь обыкновенной помощницей, зато она могла наблюдать за роженицами. Каждый раз она делала одно и тоже: вытирала лоб, покрытый потом, давала пить, держала за руку, иногда прикладывала младенца к материнской груди. Но пациентки были такими разными! Одни мужественно терпели боль и даже улыбались, другие бились в истерике, стонали и рыдали.

«Мне повезло, — думала Анжелина. — На глазах Жанины и Одетты от родильной горячки[33] умерли две молодые пациентки. Я должна быть готова к таким трагедиям. Несмотря на все рекомендации мадам Бертен, в больнице не соблюдают правил гигиены. У мамы не было ни одного случая горячки».

На улице начальник вокзала что-то говорил в рупор, но Анжелина, задумавшись, не обратила на это внимания. Сидя на скамье, она рассматривала свои руки в перчатках. Ей понадобилось время, чтобы заметить, что рядом кто-то стоит. Она подняла голову и увидела доктора Коста в пальто с каракулевым воротником, в котелке на седеющих волосах.

— Анжелина Лубе! Какая встреча! — сказал он, присаживаясь на скамью. — Кончится тем, я проникнусь любовью к этому вокзалу. Вы не против, если за пределами больницы я буду звать вас по имени?

Анжелина молча отодвинулась. Доктор вздохнул.

— И долго вы будете меня игнорировать? — спросил он. — Вы работаете в моем отделении, но при этом не разговариваете со мной, избегаете меня.

— Оставьте меня в покое, — ответила Анжелина.

— Нет! — воскликнул он. — Я знал, что вы поедете этим поездом, и вышел в Буссансе, чтобы поговорить с вами. Анжелина, я хочу пригласить вас пообедать. Начальник вокзала объявил, что ваш поезд отправится в путь только в четыре часа. Прошу вас, давайте помиримся.

— А я с вами не ссорилась, — откликнулась Анжелина. — Вы правильно сказали, мы не в больнице. Ничто не обязывает меня сидеть рядом с вами и слушать вас. За пределами больницы я вольна поступать так, как мне вздумается. И будет лучше, если вы станете называть меня мадемуазель Анжелиной. Это не так фамильярно.

Филипп Кост смотрел на молодую женщину. Он любовался ее очаровательным профилем и с трудом сдерживался, чтобы не попросить ее слегка повернуть голову. Он был охвачен безумным желанием погрузиться во взгляд ее фиалковых глаз, увидеть в них хотя бы немного снисходительности, вернее, прощение.

— Наверное, вы правы, — согласился Филипп Кост. — Полагаю, вы сердитесь на меня из-за того досадного инцидента. Но вина полностью лежит на мадам Бертен. Вы должны ее понять. Она несет ответственность за обучение будущих повитух, а этот процесс требует безукоризненной дисциплины, иначе ошибок не избежать.

Анжелина резко повернулась к доктору лицом, пылающим от гнева.

— Досадный инцидент? — тихо повторила она. — Боже мой! Я расцениваю это иначе. В тот день вы своим равнодушием унизили меня, ранили в самое сердце. Разве я совершила ошибку? Допустила оплошность? Я не требовала ни благодарности, ни поздравлений. Я почувствовала себя оскорбленной. У меня создалось впечатление, что меня отругали за то, что я спасла мать и ее ребенка. Я никому не говорила, какую роль сыграла в их спасении, поскольку все должно было оставаться в тайне. Но вы не сказали ни слова в мою защиту. И что было потом? В больнице все говорили о вашем таланте, поскольку вам удалось совершить чудесную манипуляцию и перевернуть ребенка!

— Мадемуазель Лубе, прозрейте же наконец! Было совершенно невозможно рассказать о вашем вмешательстве! Подумайте сами. Через три месяца после поступления в школу повитух молодая ученица властно берет ситуацию под свой контроль… Другие ученицы и так вам завидуют. Они не упустили бы такой возможности, чтобы затеять ссору с вами… Пойдемте в буфет вокзала. Я принесу вам свои извинения, и мы выпьем за ваше будущее.

— Вы можете принести свои извинения здесь, — отрезала Анжелина.

— Разумеется! Прошу у вас прощения за свое тщеславие и капельку подлости. Я не осмелился вступиться за вас перед мадам Бертен. Я был слишком рад, что могу приписать себе заслугу в проведении этих тяжелых родов со счастливым концом. Но я знаю, что, если бы не вы, эта женщина умерла бы и сейчас лежала бы в могиле вместе со своим ребенком. Я никогда не забуду эти минуты, когда вы священнодействовали, словно колдунья, такая ловкая, такая серьезная. Господи, да из-за вас я становлюсь романтиком!

— Тут нет никакого колдовства. Речь идет об интуиции и логике. Если бы вы действительно были потрясены, то разрешили бы мне увидеться с вашей пациенткой и ее ребенком.

— Простите меня, — настаивал доктор. — Кстати, мадам Моро, это воплощение честности, даже поругалась по этому поводу с мадам Бертен. Анна требовала, чтобы вы услышали слова вполне заслуженной благодарности из уст матери и отца, известного торговца из квартала Сен-Мишель.

Анжелина улыбнулась. Доктор Кост решил, что она улыбается ему, на самом же деле ее позабавила одна безобидная подробность: Анну Моро он назвал просто Анной. «Какая фамильярность! Полагаю, он за ней тоже ухаживал и, несомненно, добился своего».

— Мадам Моро — ваша любовница? — насмешливо спросила Анжелина.

— Что за чушь! Хорошо воспитанная молодая особа не станет задавать подобных вопросов!

— Мне просто стало любопытно! — ответила Анжелина, вставая. — Прощайте, доктор! Я рада, что разочаровала вас.

— Погодите! Чтобы разочаровать меня, требуется нечто большее. Господи, вы не перестаете меня удивлять! Вы считались слишком робкой — и вдруг превратились в настоящую фурию. Правда, сейчас здесь нет мадам Бертен… Анжелина, прошу вас, согласитесь пообедать со мной. Мы с вами поговорим откровенно. Что касается Анны, то я ее хорошо знаю, вот и все. Между нами ничего нет. Получив диплом, она продолжила образование под моим началом. Я зову ее по имени по привычке. Что касается вас, я тоже предпочел бы обойтись без фамилии или слова «мадемуазель». Когда принимаешь роды, так удобней. Так мы идем обедать? Буфет в соседнем зале. Вот увидите, здесь очень хорошая кухня.

Анжелина сдалась, поскольку проголодалась. Она подумала, что ей будет интересно поближе познакомиться с акушером.

— Хорошо, я согласна, — сказала она. — Но молодой особе, даже плохо воспитанной, не пристало одной обедать с мужчиной. Мой отец простой сапожник, но он не одобрил бы вашего поведения и приглашения.

Казалось, доктор Кост на мгновение задумался, потом поднял руки к небу.

— Бог ты мой! Но я приглашаю вас не в тулузский ресторан, а в привокзальный буфет, в весьма людное место. Отдайте мне ваш чемодан.

Доктор немного нервничал. Анжелина сослалась на уважаемого отца семейства, который свято блюдет нравственность своей дочери, и это умерило пыл доктора.

— Ладно! — наконец решил он. — Вы скажете своему отцу, что все получилось случайно, по воле обстоятельств.

Анжелина ничего не ответила, но как-то странно посмотрела на доктора. Филиппу Косту показалось, что в ее взгляде был упрек. Они сели за маленький столик, на котором уже стояли два прибора, корзинка с хлебом и графин красного вина.

— Посмотрим, какое у них сегодня блюдо дня, — сказал доктор, улыбаясь. — Жареная телятина, приправленная петрушкой, и печеная картошка. На закуску я закажу свекольный салат. Вас это устраивает?

— Я не капризная, — отозвалась Анжелина.

Она принялась рассматривать посетителей. Филипп Кост воспользовался этим, чтобы в очередной раз полюбоваться молодой женщиной. Он не находил в ней недостатков. «У нее все тонкое, изящное, милое: уши, нос, рот, форма бровей. Волосы спускаются маленькими колечками на виски, кожа такая светлая! А ее шея напоминает шейку ребенка…» Напрасно доктор запрещал себе думать о теле Анжелины — он был не властен над своим рассудком. «Она кажется худенькой, но ее груди выступают под бархатным жакетом, да и талия резко очерчена».

Вот уже на протяжении более десяти лет профессия доктора позволяла ему изучать морфологию многочисленных пациенток. Он мог бы без труда описать множество женских бедер, животов, лобков. Он представил лобок Анжелины с рыжеватыми волосками и залился краской.

— Это вино слишком крепкое, — заявил он, чтобы объяснить внезапный румянец.

— Я предпочитаю воду, — ответила Анжелина.

— Очень разумно с вашей стороны, — пошутил он. — Расскажите мне о себе. Честно говоря, вы меня заинтриговали. Я уверен, что из вас получится женщина с сильным характером.

— Прежде всего я надеюсь стать хорошей повитухой, — резко возразила Анжелина. — У меня есть только одна мечта, которую я хочу как можно скорее осуществить: получить диплом и пойти по стопам своей матери. Я вновь перечитала учебник мадам дю Кудре, который привезла с собой. Эта выдающаяся повитуха приводит бесспорные аргументы, осуждая опасную практику матрон, время которых, к сожалению, еще не прошло. Моя мать преодолевала сотни километров, поскольку боялась, что пациентки обратятся за помощью к одной такой особе, оказывающей услуги в окрестностях Сен-Жирона. В прошлом году у нее в родах умерли три матери семейств.

— Матрона, — задумчиво повторил Филипп Кост. — Я давно не слышал этого слова. Итак, если я вас правильно понял, вы хотите уже в следующем году открыть практику, причем в своем родном городе.

— Разумеется! — воскликнула Анжелина.

Их разговор прервал официант, подошедший, чтобы принять заказ. Анжелина заметила, что он свободно обратился к доктору, невзирая на различия в возрасте и социальном положении. Ей это не понравилось, и она дала себе слово, что впредь не будет горячиться и станет вести себя более сдержанно.

— Какая решимость! — продолжал Филипп Кост. — Неужели вы не хотите работать в больнице? Мадам Бертен дама пожилая. Еще пять лет, и ее должность займет Анна Моро. В больнице освободится место для вас.

— Нет, я не смогу жить в Тулузе, — возразила Анжелина.

— Возможно, из-за жениха, который женится на вас, когда вы окончательно вернетесь в родной город?

— Вы задаете нескромные вопросы!

— В таком случае, мы квиты, Анжелина. Видя, как вы смутились, я понял, что прав. Простите меня, я вновь назвал вас просто Анжелиной.

— Здесь это не так важно, — любезно уступила Анжелина. — Но у меня нет жениха, и я никогда не выйду замуж.

Официант принес салат и терракотовый котелок, откуда исходил приятный запах. Немного отрезвленный категоричным ответом Анжелины, доктор принялся за еду, решив не продолжать эту тему. Впрочем, вскоре он почувствовал возбуждение, заставившее его забыть об осмотрительности. «Если она говорит правду, у меня есть все шансы ее завоевать, — думал он. — Она милая, умная, рассудительная».

— Вы откажетесь даже от хорошей партии? — спросил Филипп Кост, к собственному удивлению.

— Да. Я откажу даже королю, — резко ответила Анжелина и сразу же немного опечалилась. — Для этого у меня есть веские причины, доктор Кост. Мои родители очень любили друг друга, были дружной парой, но я видела, как они иногда ссорились. Моему отцу не нравились частые отлучки матери. Он волновался, если она приезжала позже, чем предполагала, и кипел от негодования, когда она проводила несколько дней у постели пациентки. Я тоже страдала: часто мама оставляла меня на попечение соседки, а потом меня отдали в пансион Сен-Жирона. Я смотрела в окна класса, пытаясь разглядеть свой родной город. Сен-Лизье построен на скалистом отроге и окружен крепостными укреплениями. Издали хорошо виден Дворец епископов. Раньше там была семинария, а сейчас это больница для бедных[34]. Однажды утром я сбежала домой. Папа отругал меня, чуть не ударил. А потом он сделал еще хуже: отвел меня в школу, и я была наказана. Целых две недели я не могла ездить домой по воскресеньям. Словом, ремесло, которое я выбрала, не сочетается с замужеством.

Погрузившись в воспоминания, Анжелина неподвижно смотрела в одну точку. Доктор молча слушал ее. Доверительный рассказ немного смутил его. Вдруг молодая женщина воскликнула:

— О, простите! Мне очень жаль, что я все это рассказала. Наверное, я надоела вам. Обычно я веду себя более сдержанно.

Анжелина была искренне огорчена. Она внимательно посмотрела на Филиппа Коста и поняла, что он еще молодой, довольно симпатичный мужчина. Его лицо и светлые глаза выражали глубокую нежность. Перед ней сидел не акушер, работающий в больнице, а предупредительный, галантный мужчина. «Если он меня любит, если я тоже попытаюсь полюбить его, что станет с Анри? — думала Анжелина. — Нет. У меня есть сын, и всю свою жизнь я посвящу ему».

— Анжелина, вы оказали мне честь своим доверием и вовсе не надоели мне. Когда-нибудь я расскажу вам о своем детстве. Я провел его в Люшоне. Город постоянно меняется. Его лечебные воды пользуются огромным успехом. Летом от курортников отбоя нет. Я вырос в горах, как и вы, и тоже не любил школу. Теперь уже я боюсь, что надоем вам. Выпьете кофе?

Анжелина собралась ответить, но тут начальник вокзала сделал новое объявление.

— Мой поезд отходит, — забеспокоилась она. — Наверное, они устранили поломку быстрее, чем предполагали. Я оставляю вас.

Анжелина стремительно поднялась. Доктор задержал ее:

— Не волнуйтесь. У нас еще есть немного времени. Я провожу вас. Официант, кофе! Я скоро вернусь.

Он подхватил чемодан и, недолго думая, взял Анжелину под руку. Молодую женщину это нисколько не шокировало. Напротив, она почувствовала облегчение. Ей было приятно, что можно довериться уважаемому и влиятельному человеку. Еще немного, и она, потрясенная и взволнованная, положила бы голову на плечо этого мужчины и расплакалась.

Они вышли на перрон. Доктор помог Анжелине войти в вагон, затем поставил ее чемодан.

— До скорого свидания, Анжелина, — сказал доктор. — Желаю вам хорошо провести каникулы.

Она тихо поблагодарила его. Служащий закрыл дверцу вагона. Поезд тронулся под какофонию свистков и скрежета.

— До свидания, Филипп, — тихо выговорила Анжелина и робко помахала рукой.

Доктор не мог слышать ее слова, но увидел нерешительный жест и смущенную улыбку. Этого было достаточно. «Надо ли завоевывать девушку, чтобы украсть ее девственность? — подумал он. — Она станет моей женой».

Сен-Лизье, тот же день

Анжелина бодро шла по крутой улице Коссад. Так она могла скорее добраться до угла улиц Нобль и Орлож, а оттуда попасть на улицу Мобек, расположенную на скалистом плато. Чемодан был тяжелым, но она не замедляла шаг. На вокзале Анжелину никто не встретил, и это немного беспокоило ее. «Я сообщила папе, когда приезжаю. Он мог бы встретить меня! Октавия, конечно, предпочла не выходить на улицу с Анри. Ветер просто ледяной. Вечером или ночью пойдет снег».

После Буссанса небо стали затягивать тяжелые серые облака. Анжелина вспомнила пословицу, которую не раз слышала от деда, и принялась повторять ее, словно колыбельную: «Снег в феврале — весной вода в ручье».

Анжелина шла по родному городу, охваченная детской радостью. Здесь ей был знаком каждый дом. Вот дом нотариуса с длинным железным балконом и изящными арабесками; вот дом звонаря Сатурнена, фасад которого с каждым годом все больше заплетают вьющиеся розы. В июне было настоящим наслаждением видеть, как красные и желтые цветы плавно качаются на охровом фоне стены, и вдыхать опьяняющий аромат.

Хотя по улицам гулял ледяной ветер, Анжелина улыбалась. От нетерпения увидеть родной дом ей хотелось бежать. «Сначала я обниму и поцелую отца, а затем пойду к мадемуазель Жерсанде. Я приехала, мой малыш, моя крошка! — говорила она, входя в арку. — Боже мой, какой тяжелый чемодан! Мне не следовало брать книги…»

Анжелина открыла правую створку деревянной двери. И тут же раздался хриплый лай, перемежающийся глухим рычанием.

— Спаситель, это я, Анжелина! Спаситель, иди ко мне, моя собака!

Но собака была привязана в углу двора. Спаситель, словно каторжник, пытался порвать цепь. Анжелина поставила чемодан и бросилась к нему.

— Мой бедный зверь! Ты похудел, да и шерсть у тебя грязная, — вполголоса причитала Анжелина.

Оказавшись на свободе, овчарка радостно приветствовала хозяйку на свой, собачий, манер. На бархатной коричневой юбке Анжелины тут же появились серые следы от лап, но она не обращала на них внимания, с упоением лаская собаку. Вскоре Анжелина заметила, что в мастерской сапожника не горит свет.

— Папы нет дома? — удивилась она.

Молодая женщина вошла в мастерскую, желая удостовериться в этом. В просторном помещении никого не было. Там царил ледяной холод, печка давно потухла. И только терпкий запах кож свидетельствовал о человеческом присутствии, иначе можно было бы подумать, что это заброшенное место. Анжелина вышла из мастерской и попыталась войти в дом. Дверь оказалась запертой на ключ.

— Вот так прием! — удивилась она.

Но, по сути, это устраивало Анжелину. Она оставила чемодан на пороге, собираясь идти к Жерсанде де Беснак.

— Пойдем со мной, Спаситель. Тебе надо размяться.

На улице Орлож Анжелина встретила Сатурнена, звонаря. Это был коренастый мужчина лет шестидесяти, небольшого роста, всегда носивший черный берет и плащ.

— О, ты вернулась домой, малышка! — поприветствовал он Анжелину, улыбаясь во весь рот. — Лучше быть лесной птицей, чем птицей в клетке! Ты поняла, что я сказал? Ведь это местный диалект. Или теперь ты говоришь только на тулузском наречие?

— Я все поняла, Сатурнен! Я не забыла родной диалект. В больших городах очень мало деревьев, которые подошли бы мне.

— Да, черт возьми, но ты улетела слишком далеко от своей клетки. Ты стала еще красивее!

— Спасибо, вы очень галантный мужчина.

— Ха! Такой же галантный, как мои колокола! — ответил он, смеясь.

Анжелина распрощалась с Сатурненом и пошла по улице Нобль. Весь город был вымощен крупным коричневым галечником, так что идти было удобно. Наконец Анжелина увидела крытый рынок и арку, через которую проходила неоднократно. «Мой дорогой малыш Анри, твоя мама приехала!» — думала Анжелина, поднимаясь по ступенькам. Овчарка бежала за ней.

К великому удивлению Анжелины, дверь оказалась приоткрытой. Октавия никогда раньше не допускала ничего подобного. Но тут до Анжелины донеслись обрывки разговора, какой-то шум. Она услышала, как хнычет ее малыш. Не столько обеспокоенная, сколько заинтригованная, она вошла в прихожую, бросив взволнованный взгляд на стены, оклеенные золотисто-красными обоями, на венецианское зеркало и деревянную вешалку. Эта обстановка была ей хорошо знакома.

— Спаситель, будь умницей. Лежи здесь и никуда не ходи, — велела она собаке.

Вдруг в гостиной раздался громкий плач. Так мог плакать только Анри. Объятая ужасом, Анжелина вбежала в комнату и сразу же увидела, что над ее сыном склонились Октавия, мадемуазель Жерсанда и доктор Бюффардо.

— Боже, что случилось? — воскликнула она. — Анри заболел?

Женщины вздрогнули. Они не слышали, как вошла Анжелина. Врач же неприязненно посмотрел на нее. Жерсанда де Беснак подошла к подруге.

— Вот ты и приехала, Анжелина, — прошептала она. — У Анри поднялась температура, и Октавия пригласила врача. Наш малыш кашляет со вчерашнего дня. Его даже рвет.

Молодой матери пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы не выдать себя. Она тихо сказала:

— Надо было предупредить меня, послать телеграмму! Я приехала бы раньше. Я могу видеть его?

— Конечно, но ради, всего святого, сохраняй хладнокровие, — взволнованно прошептала старая дама.

— Хорошо, обещаю вам.

Анжелина с трудом сдержала стон, увидев, как мечется в бреду ее сын. Лицо Анри покраснело, глаза закатились. Он громко плакал и пытался вырваться из рук врача. Каждый его крик заканчивался пронзительным, хриплым звуком. Октавия плакала, глядя на маленького больного.

— Скорее всего, у него бронхит или круп, — сказал доктор Бюффардо.

— Круп? — повторила смертельно побледневшая Анжелина. — Этого не может быть!

— Вы собираетесь стать врачом, мадемуазель Лубе? — с иронией отозвался мужчина. — Насколько мне известно, вы изучаете акушерство, а не детские болезни.

С этими словами он повернулся к Октавии, которая растерянно качала головой.

— Вы должны следить за дыханием своего племянника, — сказал доктор. — Главное, успокойте его. Ему нужно поспать. Я выпишу шафранно-опийную настойку. Вы будете давать ее в малых дозах, разбавив сладкой водой, по чайной ложке утром и вечером. Это не причинит ему вреда, даже если речь идет о бронхите. Завтра утром я приду проведать его.

Доктор выписал рецепт и надел свой редингот. Слегка приподняв цилиндр, он попрощался:

— Всего доброго, дамы! Не провожайте меня, оставайтесь с бедным малышом.

И тут произошел небольшой инцидент, который в других обстоятельствах вызвал бы у Анжелины смех. Увидев незнакомого мужчину в прихожей, собака, ощетинившись, зарычала. Доктор выругался, что окончательно взбесило Спасителя. Он решил, что этот человек ни за что не переступит через порог.

— На помощь, черт возьми! — закричал доктор Бюффардо. — Этот зверь разорвет меня на куски!

Молодая мать собиралась взять Анри на руки, но ей пришлось броситься на помощь доктору. Без колебаний она схватила собаку за ошейник. Спаситель тут же успокоился, подобно дрессированному медведю.

— Можете идти, он не тронет вас, — не очень дружелюбно сказала Анжелина.

— А вот я в этом не уверен, — ответил доктор. — Вашему отцу было велено держать собаку взаперти до завтрашнего дня. Жандармы застрелят его, это чудовище! Сегодня утром он напал на Блеза Сегена, и тот, слава богу, подал жалобу. Что за безумная идея держать такого зверя в городе! Овчарки созданы для высокогорья. Там они не трогают порядочных горожан.

Доктор Бюффардо испепелил Анжелину взглядом и наконец вышел, хлопнув дверью. Слишком озабоченная здоровьем сына, Анжелина не придала особого внимания словам доктора.

— Как он? — спросила она, подбегая к Анри. — Почему он так громко плакал?

— Полагаю, просто испугался врача, — ответила Октавия.

— Надо сказать, что этот доктор осматривал нашего херувима, словно куклу, — добавила Жерсанда де Беснак.

Анжелина почти не слушала их. Она села на канапе и прижала сына к себе.

— Да он весь горит! И лицо такое красное! Господи, не забирай моего мальчика, сохрани ему жизнь! Моему ангелочку, моему непорочному агнцу, моему сокровищу!

Жерсанда гладила Анжелину по плечу с бесконечной нежностью.

— Моя милая Анжелина, не плачь. Если Анри до завтра не станет лучше, я приглашу другого врача, знаменитого Пьера Режеля из Комона. Это по дороге в Тулузу.

— А я, — сказала Октавия, — пойду за настойкой в аптеку при больнице. У монахинь она наверняка есть.

— Не надо, — вмешалась Жерсанда. — У меня есть одна бутылочка. Эта настойка помогает мне избавляться от головной боли и быстрее засыпать. О, Анжелина! Как я огорчена! Какое грустное возвращение! А мы так радовались с Октавией!

Не сказав ни слова в ответ, Анжелина встала, держа сына на руках. Казалось, малыш впал в забытье.

— Моя крошка, держись! — тихо проговорила она. — Теперь ты выздоровеешь, ведь мама рядом.

Жерсанда и Октавия с изумлением смотрели, как Анжелина открывает одно из высоких окон.

— Что ты делаешь, Анжелина! — испуганно воскликнула старая дама. — Ты сошла с ума!

— Надо сбить температуру, — не оборачиваясь, ответила Анжелина. — Мама советовала выносить детей, которых лихорадит, на холодный воздух.

— Боже всемогущий! — простонала Октавия. — Наш малыш не выдержит такого лечения. Анжелина, умоляю тебя!

И хотя обе женщины протестовали, вмешаться они не осмелились. В гостиной воцарилась напряженная тишина, было слышно лишь их дыхание.

— Ну вот, он уже не такой горячий, — сказала Анжелина, отходя от окна.

Она осторожно села на канапе и принялась баюкать ребенка под недоверчивым взглядом старой дамы. Служанка закрыла окно и шмыгнула носом, немного успокоившись.

— Эту песенку мне пела мама, когда я болела, — мечтательным тоном объяснила Анжелина. — И еще она поглаживала мне лоб.

Через некоторое время она добавила:

— Ну вот, он уже лучше дышит. У тебя нет крупа, мой малыш. Ты просто страдал без мамы.

В комнату осторожно вошел Спаситель. Опустив голову, он направился к своей хозяйке и улегся у ее ног. Анжелина с беспокойством взглянула на овчарку. Она вспомнила искаженное от злости лицо доктора Бюффардо, который говорил, что собаку убьют.

«Наверное, я что-то не так поняла», — подумала Анжелина.

Ребенок закашлял. Но это был уже обыкновенный кашель, вызванный заложенностью носа и воспалением горла. Лицо малыша постепенно приобретало естественный цвет.

— То, что он испугался и плакал, никак не помогло ему, — уверенно сказала Анжелина. — Мадемуазель, можно я переночую у вас? Я могу лечь на полу. Я не хочу расставаться с Анри. У меня такое впечатление, что он узнал меня.

Жерсанда де Беснак покачала головой. Она тяжело дышала, еще не придя в себя после столь ужасных переживаний.

— Прости меня, малышка, я лишилась рассудка от страха. Я не знала, что делать. Ты уверена, что ему лучше?

— Нет пока, но он успокоился. Я дам ему липового отвара с медом. Это проверенное средство.

Анжелина любовалась сыном, прижавшимся к ней. Она нежно поцеловала его мокрые от пота каштановые волосы.

— Октавия, не могла бы ты оказать мне услугу? Надо предупредить отца, что я останусь у вас. Скажи, что твой племянник заболел и вам нужна моя помощь. Скажи ему все, что захочешь. Папа не пришел на вокзал… Я была в его мастерской. Он даже не топил печку…

— Уже иду! — воскликнула служанка. — А когда вернуть, приготовлю вкусный ужин.

Октавия надевала пальто, когда во входную дверь забарабанили. Она спросила, кто там. В ответ раздался громовой голос, долетевший до гостиной.

— Господи, это папа! — ужаснулась Анжелина, отдавая ребенка Жерсанде. — Будет лучше, если я сама поговорю с ним.

Разгневанный Огюстен Лубе стоял на крыльце. Увидев дочь, он сухо сказал:

— Ноги моей не будет в доме гугеноток… Что ты здесь забыла, Анжелина? Пошли домой, у нас крупные неприятности.

— Мсье Лубе, входите, — пригласила Октавия.

— Я сказал, что не войду, и не собираюсь изменять своему слову, — прорычал сапожник. — Я не какой-нибудь ветреник!

— Папа, где ты был? — спросила Анжелина. — Ты, наверное, видел во дворе мой чемодан. Я пришла сюда, чтобы спрятаться от ледяного ветра. Племянник Октавии, малыш Анри, серьезно болен, и я решила провести с ним ночь. Это успокоит мадемуазель Жерсанду и Октавию. Они измучились.

Служанка оставила их наедине. Огюстен Лубе ткнул пальцем в грудь дочери.

— Я почти целый месяц был один. И сейчас, в день своего возвращения, ты снова бросаешь меня. А твоя собака? Разумеется, ты отвязала ее. И теперь она будет бегать по всему городу и бросаться на людей. Я дорого плачу за свою глупость, дочь. Это не животное, а дьявол во плоти. Ты хочешь знать, где я был? Мэр прислал за мной жандармов, словно я какой-то бандит, разбойник!

— Скажи, что произошло? — вздохнула Анжелина. — Я встретила доктора. Он утверждает, что Спаситель укусил Блеза Сегена. Папа, войди хотя бы в прихожую. Здесь так холодно. Я замерзла.

— Нет, нет и еще раз нет! — рявкнул Огюстен Лубе. — Я не дам сбить себя с толку в этом логовище дурных христианок. Я должен был запретить тебе встречаться с этой женщиной. Она развратит тебя, заставит отречься от истинной веры.

У сапожника был устрашающий вид. Глаза, пристально смотревшие на дочь, пылали, губы искривились в жуткой гримасе. Анжелина почувствовала запах спиртного.

— Папа! Ты пил?

— И что тут такого? Я имею право на стакан красного вина! Блез Сеген заказал мне гетры из телячьей кожи, но твоя овчарка набросилась на него. Сеген сумел отбиться от нее ногами и ушел, пригрозив, что подаст жалобу. У него вся нога была в крови. Бог отвернулся от меня! Он подал жалобу, этот негодяй! В полдень на улицу Мобек пришли жандармы. Завтра утром они снова придут и убьют эту проклятую собаку.

Анжелине пришлось сделать над собой нечеловеческое усилие, чтобы не закричать и не расплакаться. У нее уже не было сил.

— Никто не причинит зла Спасителю, — сказала Анжелина. — Папа, иди домой. Тебе надо поспать. Я приду завтра рано утром. У меня тоже был длинный день. Боже мой, как я радовалась, что наконец-то возвращаюсь домой! Но все идет наперекосяк. Бедный малыш болен, мадемуазель Жерсанда и Октавия волнуются, Блез Сеген принялся за старое, а ты напился.

Сапожник стал тереть лицо руками. Потом он зевнул и недобро рассмеялся:

— Ко всему прочему, ты назвала это животное Спасителем. Ты богохульница, дочь моя. Наш единственный Спаситель — это Иисус, а вовсе не овчарка. Если бы у меня было ружье, твоя собака давно была бы уже мертва. Вот что я тебе скажу, Анжелина: что бы ни случилось, я не оставлю у себя этого зверя. Поскольку ты уехала, он должен исчезнуть.

— Ты пьян, — простонала Анжелина. — Уходи, ты позоришь меня! Спаситель здесь, под покровительством мадемуазель Жерсанды, лучшей женщины в мире. Ты больше не увидишь Спасителя, и жандармы не найдут его завтра. Я увезу его в Бьер — дядюшка Жан хотел взять его к себе. Спаситель больше никому в городе не причинит зла.

— Пойди и расскажи об этом Блезу Сегену, Анжелина. Пусть он заберет свою жалобу, — проворчал Огюстен Лубе.

— Я пойду, папа, обязательно пойду, — пообещала Анжелина. — Даже если мне очень неприятно разговаривать с этим грязным типом.

Огюстен Лубе повернулся к дочери спиной и стал спускаться по ступенькам неуверенной походкой.

«Для меня важен только ты, мой малыш, — подумала Анжелина. — Ради тебя я преодолею все трудности, пройду через все испытания».