Ангелочек

Хутор Ансену, в тот же день

Стоя на пороге дома, Урсула Бонзон, невысокая худая женщина сорока двух лет, ждала приезда гостей. Она повязала большой белый платок на коричневое хлопчатобумажное платье, каштановые волосы заплела в низкий узел. Проводив мужа на рассвете, она подмела дом, начистила кастрюли и завесила колпак камина куском красивой ткани.

Урсула нервничала, ведь ей предстояло принимать у себя мадемуазель Жерсанду де Беснак, ее служанку и Анжелину, которая, должно быть, очень изменилась. Она с тревогой посмотрела на зеленую траву перед домом и убедилась, что куры не испачкали ее.

— Ты прибежал первым, — сказала женщина Спасителю, лежавшему в тени вдоль широкого плоского камня.

Собака, закрыв глаза, шумно дышала. Вдруг Спаситель вскочил и с громким лаем бросился вперед.

— Это они, — тихо сказала Урсула.

Она заулыбалась и приняла смиренную позу, сложив руки на животе и слегка наклонив голову. Вскоре показалась двуколка, которую тащила взмыленная ослица.

— Тетушка! — раздался знакомый звонкий голос. — Тетушка Урсула!

Анжелина спрыгнула на землю, не дожидаясь, когда двуколка остановится. Несколько минут назад она отдала Анри Октавии. Ей очень хотелось поскорее обнять тетку. Ошеломленная Урсула смотрела на веселую молодую женщину, бегущую к дому. Анжелина была одета в голубую холщевую юбку и белую кофту. По плечам прыгали две рыжие косички. Женщине показалось, что время повернуло вспять и перед ней маленькая девочка, счастливая Анжелина, жаждущая свободы и движений.

— Ты все такая же красивая, тетушка! Как я рада тебя видеть! Давай поцелуемся.

Урсула почувствовала на щеках легкие поцелуи. Она смеялась от счастья и облегчения. Жан Бонзон позвал жену, помогая Октавии спуститься вниз.

— Не волнуйся, Урсула, аристократка осталась в деревне. Конечно, она боится испачкаться. Черт возьми, нам будет лучше без этой дамочки!

— Позволь познакомить тебя с моей подругой Октавией и моим крестником Анри де Беснаком, — сказала Анжелина, беря Урсулу за руку.

Служанка вежливо поздоровалась, отметив лучистые зеленые глаза и тонкие черты лица женщины.

— Здравствуйте, мадам, — сказала Октавия. — Надо же, я думала, что мы никогда не приедем. Дорога все поднималась и поднималась. И крутилась! Я так рада, что наконец-то мы добрались. Вероятно, у вас нечасто бывают гости?

— У нас хорошие соседи, — ответила Урсула, тщательно подбирая слова, поскольку лучше говорила на местном диалекте, чем на французском языке. — О! Какой славный малыш!

Урсула смотрела на Анри с такой любовью и грустью, что невольно ранила сердце Анжелины. Природа не позволила этой женщине познать радость материнства. Все советы Адриены Лубе оказались бесполезными.

— Возьми его на руки, тетушка! — воскликнула Анжелина. — Он не пугливый. У него хороший характер.

Маленький мальчик оказался на руках незнакомки. Он дотронулся до ее носа, провел ручкой по левому уху и радостно засмеялся.

— Я обещала ему показать кур, уток и овец, — сказала Анжелина. — Ему не терпится их увидеть.

— Думаешь, он понимает, о чем вы говорите, этот малыш? — рассмеялся Жан Бонзон.

— Конечно, понимает. Так он учит новые слова. Не строй из себя ворчуна, дядюшка. Поставь бедную ослицу в стойло. Смотри, на нее набросились мухи и оводы. Надо бы протереть ей шкуру соломой.

— Каждое животное разумеет по-своему[54], — ответил Жан Бонзон. — Фаро, если захочет, ляжет на подстилку. Ты приехала сюда, чтобы учить меня? Нет, ты слышишь, Урсула?

— Да, и я очень рада, — откликнулась его жена. — Анжелина, давай покажем малышу наших овец.

Октавия почувствовала себя лишней. Она подошла к небольшому загону, огороженному досками. Открывшийся вид поразил ее. Между двумя поросшими деревьями с ярко-зеленой листвой горами на фоне лазурного неба вырисовывались вершины, покрытые снегом. Над верхушками деревьев, издавая пронзительные звуки, летали сарычи. «Гора, похожая на шляпу, там, в середине, — это Валье, — говорила себе Октавия. — Увы, отсюда не видно Сен-Лизье».

Октавия заметила примитивную скамью, сделанную из кусков шифера. Она села и продолжила любоваться пейзажем. Вскоре к ней присоединился Жан Бонзон. Он сел рядом и своими большими жилистыми руками скрутил папиросу.

— Я не смог бы жить в другом месте, — заявил мужчина. — Судите сами: здесь такой свежий воздух! Он чистый, как родниковая вода. За этими хребтами начинаются испанские земли. Один час полета — и вы пересечете границу. Ба, границы существуют только на картах! Горам плевать на них. Я крепкий ходок и могу добраться до Испании менее чем за ночь.

Довольный своими словами, Жан Бонзон громко рассмеялся. Октавия не знала, что ответить. Ее смущало, что она осталась наедине с этим мужчиной.

— Хотите посмотреть на мое стадо? — предложил он. — Я слышу, как малыш кричит от восторга.

— Конечно, я пойду с вами.

Они углубились в узкий проход между домом и сооружением, откуда доносился крепкий запах навоза. После последней грозы земля еще не просохла, но плиты были чистыми. Сзади простирался луг, расположенный уступами. На нем росли цветы. Овцы ходили взад-вперед, за ними бегали ягнята, очаровательные, как плюшевые игрушки.

— Ку-ку, Октавия! — окликнула ее Анжелина, шедшая вдоль ограды с Анри на руках. — Наш малыш видел кроликов. Но я не могу опустить его на землю. Он все время хочет поймать черную курицу.

Восторженная Анжелина радостно улыбалась. Урсула шла рядом, не отрывая своих прекрасных глаз от мальчика.

— Да, моя жена горюет, что у нас нет детей, — признался Жан Бонзон. — Как только видит малыша, так сразу воспаряет на седьмое небо от счастья.

— Да, это очень печально.

— А у вас, мадам Октавия, есть дети?

— Девочка… Когда я была молодой. Она умерла от холеры.

— О, сочувствую вам. Здесь тоже было немало смертей. Моя бедная мать отдала Богу душу за три дня. Божий бич, как говорил кюре. Хотя, скорее, подарок дьявола…

Смущенная такими словами, Октавия перекрестилась. Они замолчали, вспоминая ужас, объединяющий их, хотя пережили его в разных местах. К ним подошли Урсула и Анжелина.

— Давайте перекусим, — предложил горец. — Моя жена решила устроить настоящий прием. Вчера я поймал двух уток. Только учтите, сейчас мы будем пировать, но вечером нас ждет обычный ужин.

— Будет кукурузный пирог, Анжелина, — робко вставила Урсула.

— О, тетушка! Кукурузный пирог! Как мило с вашей стороны! Как давно я его не ела! Ты знаешь, что это такое, Октавия? Это флан из кукурузной муки. Его замешивают вместе с сахаром, а потом пекут в печи.

— Я слышала о кукурузных пирогах, но никогда их не пробовала. Мадемуазель Жерсанда любит только изысканные блюда.

Анжелина и служанка обменялись удрученными взглядами. Эксцентричная выходка старой дамы расстроила их. Тем не менее, они обе не представляли мадемуазель Жерсанду среди этого грандиозного пейзажа, величественного и сурового горного великолепия. Дядюшка Жан хмыкнул и пожал плечами.

— Пойдемте, мадам, — обратилась Урсула к Октавии. — Приборы я уже поставила. Все готово.

Они вошли в квадратную комнату средних размеров. Стены были отштукатурены, а пол сделан из широких, плохо обработанных досок. Растроганная Анжелина обвела восторженным взглядом обстановку. Здесь все напоминало ей о детстве. Она вновь увидела скромный стол, сколоченный ее дядюшкой, массивный буфет, сундук для посуды. В огромном камине, занимавшем, казалось, всю комнату, горел слабый огонь. На каминной полке под круглым колпаком можно было вполне встать во весь рост. Напротив находилась крошечная железная дверца, за которой угадывалась кирпичная ниша. В углу стояла кровать, завешанная занавеской.

— Вчера я разожгла печь для выпечки хлеба, — сказала Урсула. — В честь вашего приезда.

Октавия чуть не проронила слезу, настолько это скромное жилище напомнило ее собственную комнатку в Лозере, где она прожила два года после смерти мужа. Здесь была та же суровость, свойственная скромному, если не сказать бедному существованию. Хозяйка дома собрала букет ромашек и поставила его на подоконник окна, выходившего на долину внизу.

Они расселись вокруг стола. Анжелина держала Анри на коленях, поскольку стульев не хватило. Дядюшка Жан выругался и пошел за табуретом в соседнюю каморку.

— Посади малыша на мой стул, будешь кормить его с ложечки. Стаканчик красного, дамы?

Он налил всем вина и поднял свой стакан.

— Пью за ваше здоровье. Очень любезно с вашей стороны, что вы приехали к нам. Анжелина, за твою любовь!

Жан Бонзон лукаво посмотрел на племянницу. Анжелина решила воспользоваться моментом.

— В самом деле, дядюшка, у меня есть для вас новость. В следующем году я выхожу замуж за доктора Филиппа Коста.

— Черт возьми! За доктора! Ты, моя племянница?! Разрази меня гром! Огюстен, вероятно, хорохорится, как петух. А ты не шутишь?

— Нет, уверяю тебя. Этим летом мы хотим обручиться.

— Хм-м! — проворчал Жан Бонзон что-то на местном диалекте.

— Надо остерегаться образованных людей, — перевела Анжелина заинтригованной Октавии. — Я знаю эту поговорку, дядюшка. Но Филипп Кост — мужчина серьезный. Он милый, галантный. Немного старше меня… Скажем, лет на двадцать. Но это хорошо.

— Поздравляю тебя, Анжелина! — воскликнула Урсула, взволнованная до слез. — По крайней мере, ты ни в чем не будешь нуждаться.

— А этого мужчину, ты его любишь? — спросил Жан. — Это хорошо, захомутать доктора, богатого, несомненно. Но надо, чтобы ты любила его. То, что он богатый, серьезный и галантный, мне плевать. В браке важна любовь.

Слова дядюшки смутили Анжелину. Она прекрасно понимала, что не испытывает к Филиппу Косту тех страстных чувств, которые испытывала к Гильему. Но с недавних пор она хотела другого: взаимной нежности и покоя в зажиточном доме.

— Дядюшка Жан, я люблю доктора Коста, — ответила Анжелина. — Он хочет, чтобы я была счастлива. Знаешь, что он написал мне в последнем письме? Он собирается открыть акушерскую клинику в Сен-Годане или Фуа. Мы сможем работать там вместе. Это так чудесно!

— Чудесно, чудесно… Что за слова! А твой бедный отец, ты покинешь его?

Анжелина нежно улыбнулась и сказала:

— Не беспокойся о моем отце, дядюшка Жан. В конце июля папа женится. Скоро будет сделано объявление. Вы тоже приглашены. Мы отпразднуем свадьбу в таверне на площади с фонтаном. Он женится на Жермене Марти, вдове из нашего города.

Жан Бонзон словно окаменел. Вдруг он ударил кулаком по столу, да так сильно, что Анри испугался и заплакал.

— Что?! Огюстен женится? Этого я ему никогда не прощу. Анжелина, передай ему, что ноги моей не будет на свадьбе! Скорее сдохну, чем приду! Черт возьми! Моя сестра этого не заслуживает. Такую женщину, как Адриена, нельзя забыть!

Разъяренный Жан Бонзон встал и принялся ходить вокруг стола. Лицо его побагровело. Он то и дело выкрикивал ругательства на местном диалекте. Испуганный Анри заплакал громче.

— Но Жан, успокойся, — попросила Урсула. — Ты пугаешь малыша. Огюстен имеет право вновь жениться.

— Нет, не имеет, — срывающимся голосом сказал ее муж. — Нет и еще раз нет! Сколько раз он на похоронах моей сестры повторял, что будет хранить ей верность до самой смерти? Пустые слова! Пустобрех! Два года с лишним он держал клятву. Но, кто знает, может, он спал с этой вдовой сразу же после смерти Адриены?

Теперь настала очередь Анжелины рассердиться. Она передала Анри Октавии и вскочила со стула, чтобы подойти ближе к своему дядюшке, яростно разжигавшему огонь в камине.

— Не порть нам этот день, — повелительным тоном сказала Анжелина. — Почему ты взбесился? Ты что, лишился рассудка? Мне было так хорошо здесь, рядом с вами! Ты не имеешь права судить моего отца. Ты живешь с Урсулой, лучшей женой, какую только можно найти. Вы никогда не расстаетесь. И я рада, что папа может спокойно проводить дни в обществе такой достойной особы, как Жермена Марти. Она готовит, гладит белье и, главное, утешает его в горе, от которого он никогда не оправится. Поверь мне, мама, бывшая воплощением доброты, радуется, что он женится. А теперь давай сядем за стол. Мы проголодались. Если же ты будешь и впредь таким нелюбезным, мы вернемся в Бьер уже сегодня вечером.

Дядя и племянница смотрели в глаза друг другу. Непримиримые, разъяренные, не желающие отступать. Аметистовые глаза Анжелины одержали победу над карими глазами Жана Бонзона. Он смущенно рассмеялся и сказал:

— Ладно, я замолкаю. В конце концов, пусть твой отец поступает так, как считает нужным. Но я не приеду в ваш город буржуа и ханжей. Вот еще что, Анжелина. Если я потеряю Урсулу, никогда ни одна женщина не заменит мне ее. Никогда! Ни в моем сердце, ни в моей постели. И не задирай нос, Анжелина! Мне доставит огромное удовольствие, если ты заночуешь у нас с малышом и мадам Октавией. Кстати, мадам Октавия, вы ведь тоже вдова? Приходило ли вам в голову выйти замуж во второй раз?

— Нет, мсье. Но, может быть, потому что я не встретила достойного мужчину.

Голос Октавии немного дрожал. Вот уже несколько часов она, не в силах обуздать свои чувства, находилась во власти мужского обаяния Жана Бонзона. Раньше она думала, что больше никогда не сможет пережить ничего подобного, и сейчас ей было приятно, хотя и немного стыдно.

— Полно, все это наводит грусть, — сказала Урсула. — Жан, ты делаешь мне больно. Не так часто мы принимаем у себя гостей!

Она удрученно пожала плечами и принялась нарезать хлеб, который испекла накануне. Анжелина и Жан сели на свои места.

— Вам повезло, — продолжала Урсула. — Я пеку хлеб один раз в месяц. Вы приехали вовремя. Хлеб совсем свежий. Мне помогла соседка. Ведь надо замесить тесто, дать ему подняться. В это время я подкладывала в печь дрова, чтобы она хорошо прогрелась. Хлеб можно ставить в печь только тогда, когда кирпичи побелеют. Зимой ничего страшного, но вот в жару…

Анжелине стало жаль тетушку, Их приезд доставил ей немало забот. Она откусила кусок мягкого хлеба с поджаристой корочкой. Он приятно пах дымком.

— У нас есть зеленые бобы, — заметил Жан. — Первые в этом году! Они просто объедение.

Анри успокоился. Он с удовольствием ел, время от времени шмыгая носом. Но, несмотря на общие усилия говорить о пустяках, атмосфера оставалась напряженной. Урсула подала уток, тушеных в кокотнице на углях. Мясо было сочным и буквально таяло во рту.

— А на гарнир боровики! — воскликнула Октавия. — Боже мой, эти грибы — моя слабость!

— Возьмите немного картошки, — предложила Урсула. — Мы сажаем ее на склоне. Почва там песчаная, а сам склон с утра до вечера освещен солнцем, если, конечно, не идет дождь.

Они почти закончили обедать, когда небо стало затягиваться свинцовыми тучами, поглотившими лазурь за несколько минут. Теплый ветер гнал их с пугающей быстротой. В следующее мгновение дом содрогнулся от трех, последовавших один за другим, раскатов грома.

— Да, гроза будет сильной, — нахмурился Жан Бонзон. — Готов поспорить.

Молнии пронзали темное небо. Анри протянул ручки к Анжелине, и та взяла его на колени.

— Мой малыш, ты спрашиваешь, что происходит? В Сен-Лизье ты уже слышал гром. Правда, здесь он грохочет по всей долине. Не бойся!

Анжелина прижала ребенка к груди. Урсула, по привычке склонив голову набок, наблюдала за ней.

— В это время он привык спать, — заметила Октавия. — К тому же наш проказник съел слишком большой кусок утки. Теперь он должен все переварить.

— Я постелила кровать на чердаке, — сказала Урсула. — Там ему будет лучше, чем в этой комнате. Я могу попытаться убаюкать малыша, я знаю прелестные колыбельные.

Это было, скорее, не предложение, а горячая мольба. Анжелина сразу же согласилась, но Октавия попросила разрешения подняться вместе с ними:

— Я немного устала, и мне хотелось бы прилечь. Я с удовольствием послушаю, как вы поете, если не возражаете. И малышу так будет спокойнее.

— О, разумеется! — воскликнула Урсула.

Буря неистово бушевала. Вскоре полил сильный ровный дождь. Его крупные капли стучали по крыше в такт громовым раскатам.

Жан меланхолично посмотрел в окно.

— Наша жизнь подобна этим картинам, Анжелина, — прошептал он. — Когда светит солнце, природа радуется. Затем опускается темнота, возникает хаос. Вода может все смести на своем пути. В прошлом году шли такие ливни, что кусок скалы упал и перегородил дорогу; на хуторе Рамэ разрушило овин. Пойдем со мной. Я хочу поменять солому в овчарне. По вечерам я всегда загоняю скотину.

— Волки по-прежнему досаждают тебе? Молодая служанка из таверны сказала мне, что Спаситель загрыз одного.

— Да, но этот пес своенравный. Порой он исчезает. Я не могу полностью рассчитывать на него. В лесу бродит старая волчица, хитрая, как дьявол. Я остерегаюсь ее.

Анжелина с дядюшкой вошли в небольшую постройку со стенами, покрытыми известью, и окном с решеткой. Ослица стояла в угловом стойле. Жан Бонзон собрал вилами грязную солому и набросал чистую. Облокотившись о стойку, племянница наблюдала за ним.

— Ты никогда не изменишься, — насмешливо сказала она. — Ты в одно мгновение приходишь в ярость. Но я тебя очень люблю.

— А-а! — отозвался Жан Бонзон. — Если ты питаешь хотя бы немного уважения к своему старому ворчливому дядюшке, скажи правду об этом малыше. Откуда он появился? Едва усевшись в двуколку, вы стали пудрить мне мозги, рассказывая всякую чушь. Если он племянник служанки, почему его усыновила мадемуазель Жерсанда? И почему ты стала его крестной матерью?

— Прости меня, — взмолилась Анжелина, преисполненная решимости придать немного правдоподобия лжи, поведанной утром. — Это очень запутанная история. Этого ребенка ты уже видел в доме Жанны Сютра. Октавия попросила меня отдать его кормилице из Бьера. Она боялась, что он заболеет, если его отнимут от груди. В то время она еще не перешла в католическую веру, поэтому я сказала, что это бабушка малыша, ведь у Эвлалии и Жанны возникли вопросы. Потом мы перевезли малыша в Сен-Лизье. Мадемуазель Жерсанда взяла Анри под свою опеку и даже сделала его своим наследником, поскольку у нее не осталось родственников. Что было потом, ты знаешь. Октавия перешла в католическую веру, чтобы я смогла стать крестной. Что ты хочешь? Им так спокойнее. Я молодая и в случае необходимости возьму малыша к себе.

Жан Бонзон скрутил папиросу, испытующе глядя на Анжелину, словно инквизитор.

— Хватит молоть чепуху, детка! Разве не проще сказать мне всю правду? Это ты тайком родила малыша, что, впрочем, меня не удивляет. А поскольку ты настоящая хитрюга, то нашла для него порядочную и зажиточную семью. И все это под носом и на глазах Огюстена! Ты правильно поступила, поскольку я не знаю более скудоумного человека, чем этот чертов сапожник!

— Не оскорбляй моего отца! — воскликнула Анжелина. — И ты говоришь глупости. Неужели ты действительно думаешь, что я могла скрывать беременность и родить неизвестно где?

Но в голосе Анжелины звучали слезы, и Жан это почувствовал. Он подошел к племяннице и резко поднял ее голову за подбородок.

— Когда ты держишь малыша на руках, когда ты буквально пожираешь его глазами, любой дурак поймет, что это твой ребенок. И ты не можешь запретить людям болтать об этом по всему краю.

— Кто тебе сказал? — спросила Анжелина, готовая все отрицать.

— Соседка, черт возьми! Коралия, кузина Блеза Сегена, шорника из Сен-Жирона. Она поселилась здесь с мужем несколько месяцев назад. Ее муж лесоруб. Так вот, Коралия утверждает, что ее кузен кое-что знает о тебе и красивом парне, самом младшем из сыновей Лезажей. Этот негодяй обрюхатил тебя, а потом уехал из Франции в колонии. Я не дурак, Анжелина. Я долго думал. Однажды я застал тебя в доме Сютра, такую возбужденную, так нежно смотревшую на сосунка. А через год ты приезжаешь сюда с малышом, которого осыпаешь ласками и поцелуями. Я понимаю, у тебя не было выбора, бедняжка. Огюстен неукоснительно соблюдает условности. Он так бережет честь Лубе, что, узнав о случившемся, непременно выставил бы тебя за дверь.

У Анжелины не было сил лгать дальше. Она прижалась лбом к плечу дядюшки.

— Прости меня, ты прав. Анри — мой сын. Прошу тебя, не говори никому об этом.

— Но, малышка, я тебя пытал вовсе не для того, чтобы отдать на суд Божий, черт возьми! У меня тоже есть принципы. И я горжусь своей племянницей. Если бы ты бросила малыша, то глубоко разочаровала бы меня. Ты поступила по-своему, как добрая мать. Анжелина, послушай меня. Твой сын унаследует мое имущество, мои земли и мой дом. Если бы ты доверилась мне раньше, мы с Урсулой могли бы его усыновить и воспитывать. Черт возьми! Он носил бы фамилию Бонзон, более достойную, чем это родовое имя с частицей.

Анжелина с трудом сдерживала слезы. Она повернулась своим очаровательным лицом к дядюшке Жану.

— Спасибо, что не стал осуждать меня. Уверяю, я предпочла бы, чтобы он носил твою фамилию, но уже поздно.

— Жаль! Хорошо. Не волнуйся, я сохраню твою тайну и унесу ее с собой в могилу. Будет лучше, если моя жена ничего не узнает. Иначе она очень расстроится. Если я на днях увижу этого мерзавца Сегена, ему больше никогда не захочется лить грязь на мою племянницу, распуская сплетни. Я его встретил как-то раз. Это было в мае, в воскресенье. Он прогуливался по хутору с супругой.

— Блез Сеген женился? — удивилась Анжелина.

— Похоже, да. Счастливая избранница лицом не вышла, зато весьма пухленькая.

«Если у него в постели каждый вечер будет жена, — подумала Анжелина, — он оставит меня в покое. А если он начнет болтать, что у меня есть ребенок от Гильема Лезажа, я скажу, что он врет, просто мстит мне за то, что я его отвергла». И тут ее охватила смутная тревога. Пытаясь успокоиться, она подумала о предложении Филиппа. «У меня не будет выбора. В один прекрасный день я больше не смогу жить в родном городе. Но раз уж Жерсанда намерена переезжать, будет лучше, если я поселюсь в Фуа или Люшоне. Мари-Пьер Кост говорила, что Люшон очаровательный город».

— О чем ты думаешь, моя козочка? — спросил Жан. — Улыбнись мне!

— В начале месяца мне пришлось многое пережить. Я пытаюсь обо всем забыть и быть счастливой вопреки всему, но это непросто.

Кивнув головой, Жан Бонзон молча согласился с племянницей. Вдруг он рукой показал на небо и радостно сказал:

— Смотри, дождь перестал! Гроза прошла стороной, разразившись над Олю. Выходит солнце! Вдыхай полной грудью аромат теплой земли, на которую пролилась свежая вода.

Они вышли из овчарни. На пороге их ждал промокший Спаситель.

— Не переживай, малышка, — подбодрил Анжелину Жан Бонзон. — Ты крепкой породы и выдержишь все невзгоды. А своего доктора держи под каблуком. Этому парню выпало слишком большое счастье жениться на тебе.

Повеселевшая, полная радужных надежд Анжелина засмеялась. Она не жалела, что приехала к дядюшке. Рассказав ему всю правду, она почувствовала неимоверное облегчение. Сидя на скамье из шифера, они разговаривали больше часа. Анжелина уже не боялась открывать свою душу. Жан Бонзон узнал об обстоятельствах, при которых была убита Люсьена, и о последствиях этого убийства.

— Значит, ты закончишь свою учебу в Тарбе, — заключил он. — До чего же печальная история! Мужчин, которые совершают подобные преступления, надо кастрировать, а потом вешать высоко на короткой веревке. Видишь ли, Анжелина, девушек, подвергшихся такому насилию, гораздо больше, чем мы думаем. И доказательством тому служат несчастные жертвы в наших местах. О нет, только не здесь… Это в прошлом. Но в окрестностях Сен-Жирона происходит много подобных преступлений. Я читал в газете. За два года погибли дочь торговца скобяными товарами из Кастильона и девчушка из Ториньяна. Но хуже всего то, что, если жертвам удается убежать от насильника, они никогда не подают жалобу. Если, к счастью, они не забеременели, то возвращаются к своей обычной жизни. Правда, стыд навсегда селится в их сердцах, а тела остаются оскверненными. Но самое худшее, конечно, быть изнасилованной негодяем и умереть от его руки. Скажи, племянница, сын Лезажей, часом, не овладел тобой силой? Ибо, если это так, рано или поздно я его встречу и спущу с него шкуру.

Анжелине было неловко разговаривать с дядюшкой на эту тему. После смерти матери она редко виделась с ним.

— Нет, я отдалась добровольно, — покраснев, призналась Анжелина. — Я была без ума от него. Прошу тебя, не будем больше говорить об этом.

Разговор прервался, поскольку из дома вышла Урсула с Анри на руках. Раскрасневшаяся после сна Октавия шла следом. В доме своей госпожи и подруги Октавия никогда не позволяла себе отдыхать после обеда. Она была без белого чепца, что удивило Анжелину, и словно выставляла напоказ свои еще темные, немного взлохмаченные волосы.

Жан Бонзон бросился к жене и протянул руки к ребенку.

— Дай его мне, этого славного мальчугана. Он уже перестал меня бояться. Эй, малыш! Сейчас мы с тобой посмотрим на серую крольчиху и ты сможешь погладить ее крольчат.

Мальчик робко улыбнулся, но позволил взять себя на руки. Вскоре он уже сидел на плечах горца.

— О, какой он высокий, этот человечек! Идем, в дорогу!

Дядюшка Жан, изображая лошадь, поскакал трусцой, что привело малыша в восторг. Развеселившиеся женщины пошли следом, чтобы понаблюдать за этими двумя шельмецами, как выразилась Октавия.

Во второй половине дня в доме царила атмосфера любви и нежности. Около восьми часов Жан Бонзон повел всех по лесной тропинке. Он обещал Анжелине пойти перед заходом солнца в лес за лисичками. Прогулка получилась на удивление приятной. От подлеска исходил чарующий запах сырой земли. Когда они добрались до сосен, этот запах смешался с ароматом голубовато-зеленой хвои. Птицы без устали пели, прославляя лето оглушительной трелью. Звуки сливались в гармоничный хор, и это был фантастический концерт.

Впереди бежал Спаситель. При попадании солнечных лучей на его белую шерсть та переливалась всеми цветами радуги. Лапы собаки тяжело опускались на землю, не издавая при этом никакого шума. Добежав до ручья, Спаситель заливисто залаял.

— О, смотрите! — воскликнула Октавия.

От них убегал огромный олень. Он грудью пробивал себе дорогу в высоких папоротниках, а над головой его качались ветви деревьев.

— Я знаю его, — сказал Жан Бонзон. — Это семилетний олень. Ему всегда удается убегать от местных охотников, чему я очень рад. Семь лет свободы. И одиночества. Но осенью наступает период гона. И мы слышим, как он и другие олени ревут, бродя вокруг дома. Самый сильный покроет самку.

Эти откровенные слова заставили Октавию покраснеть. Анжелина, привыкшая в тому, что дядюшка никогда не стеснялся в выражениях, любовалась красивым животным, размером с лошадь. Разомлев от теплого воздуха сумерек, она вдруг почувствовала страстное желание увидеть Филиппа Коста. «Мне будет хорошо с ним. Он будет держать меня за руку, и я буду чувствовать себя прелестной и желанной. Мы будем целоваться, как тогда, в фиакре».

Но, заметив дерево, росшее среди мха, Анжелина вспомнила, какой красивой парой были они с Гильемом, как лежали в тени дубов наверху холма, возвышающегося над городом. «Он столько раз овладевал мной прямо на земле, на ковре из опавших листьев или из мха! Когда он проникал в меня и мог в любое мгновение оплодотворить, мне казалось, будто я — это сама земля, — с грустью вспоминала Анжелина. — Нет, я не должна больше думать о Гильеме. Никогда!»

Вернувшись на хутор, Урсула принялась готовить кукурузный пирог. Она положила дрова на тлевшие угли и раздула огонь с помощью кузнечных мехов. Сидя на камне около очага, Анри внимательно следил за всеми ее движениями.

— Малыш проголодался и устал, — приговаривала Урсула вполголоса.

Жан Бонзон в сопровождении овчарки загонял овец и ягнят.

— Как у вас спокойно! — вздохнула Октавия. — И какой свежий воздух! Если можно, я пойду лягу. Ой, я совсем забыла о мадемуазель! Надеюсь, она не очень скучает в таверне.

— Думаю, она дочитала роман Золя, который взяла с собой, — предположила Анжелина.

Урсула взглянула на племянницу.

— Какое счастье уметь читать! У меня не было возможности учиться, мои родители не отправили меня в школу. Я так об этом сожалею! А в Масса кюре давал нам лишь уроки Закона Божьего. Но Жан получил образование. По вечерам он мне читает.

— Тут нет вашей вины! — воскликнула Октавия. — Если бы не Жерсанда де Беснак, моя госпожа, я тоже, как и вы, была бы неграмотной. Она потратила на меня много времени, но я в конце концов научилась читать и писать.

— Муж показывал мне буквы, но я никак не могла запомнить их, и он терял терпение, — добавила Урсула. — Я не сержусь на него. Нет на свете лучшего мужа, чем Жан. Жить с неграмотной — это уже проявление доброты.

Анжелина подошла к тетушке и нежно погладила ее по плечу. Она чувствовала, сколько пришлось пережить этой доброй женщине.

— Прошу тебя, не расстраивайся! — сказала Анжелина. — Дядюшка Жан так тебя любит! Это подарок небес — супруг, влюбленный в жену после стольких лет совместной жизни.

— Ты права. Нельзя расстраиваться, иначе пирог не получится.

С этими словами Урсула вынула из буфета блюдо с четырьмя квадратами бледно-желтого теста толщиной в два сантиметра.

— Как только придет Жан, я поставлю пирог на огонь. Анжелина, у меня в подвале есть овечье молоко. Ты можешь дать его малышу. Мадам Октавия, хотите немного вина, разбавленного водой?

Урсула старалась угодить своим гостям. Пришел хозяин дома с закупоренной бутылкой в руках.

— Сидр собственного приготовления, дамы! Мы вместе попробуем его.

Вскоре свиное сало зашипело на сковороде, стоящей на треноге над огнем. С помощью вилки Урсула положила куски теста на сковородку. Октавия и Анжелина, стоя около камина, наблюдали за действиями женщины. Маленький Анри тоже смотрел, постоянно зевая.

— Пусть пирог хорошо поджарится, — посоветовал Жан жене. — А потом я смажу его медом. Я накачал четыре горшка акациевого меда.

— У вас есть все необходимое, чтобы не умереть с голоду, — заметила Октавия.

— Черт возьми, мне претит тратить свои жалкие су! — ответил Жан. — Я покупаю только табак и вино. Когда к нам заходит бродячий торговец, я говорю жене, чтобы она купила какие-нибудь безделушки или ленты, но она берет только иголки и нитки.

— Замолчи, Жан, — вмешалась Урсула. — В прошлом году ты подарил мне бусы… Садитесь за стол, все готово.

Жан полил пирог золотистым медом и откупорил бутылку с сидром. В сумерках на горы опускались голубоватые тени. Окно было открыто, и вид из него напоминал картину. Черные верхушки деревьев выделялись на еще розоватом небе, на котором начали появляться первые звезды. Птицы смолкли. Заухала сова, а усевшиеся на крышу сони издавали пронзительные крики. Все ели пирог молча, почти благоговейно. Он был теплым и буквально таял во рту.

— Я обожаю кукурузные пироги, — сказала Анжелина. — Спасибо, тетушка. Я как будто перенеслась в детство.

— Малыш тоже по достоинству оценил пирог, — подхватил Жан Бонзон. — Но, бедняжка, он клюет носом на своем стуле. Положи его на кровать, Анжелина. А на чердаке будем спать мы с Урсулой. Вы переночуете внизу. Давай, укладывай ребенка.

Анжелина взяла Анри на руки, нежно баюкая его. Едва коснувшись головой подушки, малыш уснул.

— Сегодня он видел столько нового, — заметила Анжелина, задергивая занавеску. — Овец, кроликов, оленя, осла, вернее, ослицу.

— Послушай, ты сейчас, случайно, не о своем дядюшке говоришь? — усмехнулся Жан Бонзон. — Немного уважения, племянница! Никто не называет Бонзонов ослами.

Захмелев от сидра, Анжелина прыснула со смеху.

— О нет, дядюшка, я говорила о Фаро, а не о тебе.

— Она опять за свое! Ах моя рыжая малышка! Ты всегда была хитрой девочкой. У меня и сейчас становится спокойно на душе, когда ты смеешься.

— Фамилия Бонзон редко встречается, — заметила Октавия. — Кажется, Анжелина объясняла ее происхождение мадемуазель Жерсанде, но мне не удалось полностью услышать ее рассказ.

— А! Ладно, я удостою вас чести и расскажу о славных людях, потомком которых являюсь по линии своего отца, Антуана Бонзона. Давно, более шести столетий назад, так называли священников-катаров. Слово «катар» имеет греческое происхождение и означает «непорочный». Добрые люди этого края были непорочными, или совершенными[55]. Их религия сгорела в огне костров, мадам Октавия. Катары пытались вести как можно более непорочное земное существование, отказавшись от материальных благ и требований плоти. Но была и другая причина исчезновения этой религии. Наиболее образованные катары поставили перед собой прекрасную, но трудную задачу: они хотели перевести Новый Завет на французский язык и окситанский — язык нашего края. Они несли в народ подлинное слово Иисуса Христа. Кюре, которые обрушивали на свою паству угрозы на латыни и стращали чистилищем и адом, терроризировали народ, чтобы еще сильнее поработить его. А благородные сеньоры-катары не плутовали. Они раздали свои богатства бедным, расстались со своими замками и лошадьми, драгоценностями и виноградниками, чтобы проповедовать иное учение, учение о любви и необходимости делиться с ближними.

Когда Жан Бонзон своим красивым зычным голосом рассказывал об этих далеких временах, казалось, будто он стал выше ростом. Языки пламени бросали отблеск на его волосы цвета огня; карие глаза сверкали. Анжелина и Октавия завороженно слушали его.

— Но короля Франции начала беспокоить эта религия, распространившаяся по всему югу его королевства. Он видел в ней неповиновение своей верховной власти. Папа Иннокентий III, которому совершенно не подходит это имя[56], решил начать крестовый поход против альбигойцев. Именно так называли катаров. Надо было искоренить ересь, но главное, захватить богатства Лангедока. Ох уж эти добрые намерения Католической Церкви! Она говорила, что изгоняет дьявола и его приспешников, но на самом деле, как и король, хотела присвоить себе имущество, феоды и деньги. Я не хочу вдаваться в подробности, но это был страшный, кровопролитный крестовый поход. Резня, подлые преступления, насилие, ссылки! Катары, которые не отрекались от своей веры, приговаривались к сожжению на костре. Им также надевали на головы мешки и обливали горячей смолой или живыми замуровывали в стены. Что касается меня, я предпочел бы костер. Я часто представляю себе, что чувствовали эти несчастные, которых замуровывали в каменные ниши и которые были виновны лишь в том, что хотели жить в соответствии с учением Христа. Они там, сидя или стоя, медленно умирали от голода, жажды и недостатка воздуха.

— Боже мой, какая ужасная судьба! — простонала Октавия. — Как люди могли поступать так с другими людьми?!

— Вы невежественная или наивная? Ваша госпожа, образованная, как я полагаю, протестантка, должна была рассказать вам о Варфоломеевской ночи. Тогда протестантов истребляли на улицах Парижа, а детей выбрасывали из окон на пики солдат-католиков, королевских драгунов.

— Дядюшка Жан, помилосердствуй! — взмолилась Анжелина. — У меня от этих историй кровь стынет в жилах.

— Понимаю тебя, племянница, но нельзя предавать забвению преступления, совершенные во имя Бога, которому частенько наплевать на нас.

— Господи, да вы неверующий! — встревожилась Октавия.

— Нет, моя славная дама. Я думаю так же, как философ Вольтер. «Если бы часы существовали без часовщика» — это было бы удивительно. Я верю в Бога-Творца, в своего рода гения, который одарил нас природой и ее богатствами. И поэтому я не мог бы принять веру катаров, которые считали земной мир делом рук Сатаны. Когда я любуюсь восходом солнца, своими первыми лучами освещающего снежные вершины, когда я вижу, как расцветают нарциссы, обволакивая ароматом горы, а ягненок весело бежит по зеленой траве, мне хочется молиться и благодарить Создателя.

Урсула, полная восхищения и любви, жадно внимала словам супруга. Жан Бонзон, как и его сестра Адриена, посещал коллеж в Сен-Жироне. Они оба хорошо учились, и горец с ранних лет увлекся чтением книг, которые покупал в городе. Анжелина знала, что ее дядюшка интересуется историей, но все равно была поражена его красноречием и глубиной знаний. Ей даже стало немного страшно.

— Но если бы однажды я выбрал карьеру священнослужителя, то провозгласил бы себя катаром, да, — добавил Жан. — Они умерли мученической смертью, хотя вели себя как добропорядочные люди, никому не причиняя зла. Совершенные питались исключительно миндальным молоком и черным хлебом. Они служили примером доброты и всепрощения. Я горжусь своим далеким предком, фамилию которого ношу. Порой я говорю себе, что, возможно, он был среди тех непримиримых катаров, которые укрылись в Монсегюре — своем последнем оплоте, — цитадели, расположенной на скале. Руины этой крепости до сих пор возвышаются в краю Ольм[57]. Святое место, уверяю вас, мадам Октавия! Пятьсот катаров спрятались там, под самым небом, от преследований. Это была далеко не первая осада. Когда на город Безье напали войска Папы и короля Франции, некоторые солдаты задались вопросом, делающим им честь. Они спросили у папского легата, Арно Амори, как отличить католика от катара. «Убивайте всех, Господь узнает своих!»[58] — ответил легат.

— Нет, я не могу в это поверить! — воскликнула служанка, широко раскрыв глаза от ужаса. — А ты, Анжелина, знала об этом?

— Дедушка Антуан рассказал мне, и я отказалась учить Закон Божий. Потом я образумилась, но поняла, почему дядюшка Жан не ходит в церковь.

— Боже всемогущий! — причитала Октавия. — А я-то обратилась в католичество! И это была не прихоть. Я мечтала об этом много лет. Теперь я говорю себе, что на совести протестантов не так уж много смертей.

— Ба, да тоже достаточно, — возразил Жан. — Ненамного меньше, уверяю вас. Они тоже преследовали, принуждали уезжать с насиженных мест. Урсула, налей мне стаканчик. Долгие разговоры вызывают у меня жажду.

Урсула вынула из буфета бутылку с высоким горлышком, наполовину наполненную прозрачной водкой.

— Я тоже выпью, — сказала Октавия. — Я так расстроилась.

Анжелина украдкой наблюдала за Октавией. Она казалась совсем другой, помолодевшей. Щеки ее раскраснелись, глаза блестели. «А она красивая, — подумала Анжелина. — Я никогда прежде этого не замечала. Если бы мадемуазель Жерсанда увидела сейчас Октавию, она бы поразилась».

Жан Бонзон залпом выпил свой стакан. Урсула подбросила в камин полено, поскольку в комнате стало темно. Потом она зажгла свечу и поставила ее посередине стола.

— Нет, — сказал ее муж, задувая пламя. — Ночные бабочки могут обжечь крылья. Ты же знаешь, Урсула, я этого не люблю. Надо взобраться на Пра-дель-Крема Монсегюра, чтобы возненавидеть саму мысль бросить живое существо в огонь. Крестоносцы в течение нескольких месяцев осаждали замок. В конце концов совершенные, измученные тяготами суровой зимы, сдались. Это произошло 16 марта 1244 года. Катаров, которые не отреклись от своей веры, сожгли заживо. Тогда погибло более двухсот человек, в том числе женщины. Их согнали в огороженный загон у подножия горы, полный вязанок хвороста и дров. Среди них были и солдаты гарнизона Монсегюра. Они тоже сгорели, не пожелав расстаться со своими сеньорами и друзьями. Когда мне было тридцать лет, я ездил на то место. Там у меня возникло странное ощущение: мне казалось, что меня окружают непорочные души. Я заночевал среди руин крепости.

После этих слов в комнате повисло глубокое молчание. На глазах Анжелины стояли слезы. Октавия смертельно побледнела. Урсула прошептала:

— А сокровища, Жан? Расскажи им о сокровищах!

— О, это легенда! О руинах Монсегюра известно много легенд. Одни утверждают, будто катары спрятали золото и серебро в пещерах на склоне горы, другие говорят, что в замке находился Грааль, — священная чаша, в которую пролилась кровь Христова. Когда мы с Адриеной были детьми, то мечтали убежать из дому, чтобы отыскать эти знаменитые сокровища.

— О, в самом деле! — воскликнула Анжелина. — Мама мне рассказывала, что в одно воскресное утро вы даже пустились в дорогу, но около перевала Пор дедушка Антуан догнал вас на осле. Тогда он задал вам хорошую порку!

Слова Анжелины разрядили обстановку. Октавия негромко рассмеялась, ее примеру последовала Урсула. Но Жан Бонзон сердито нахмурил брови.

— Я надеюсь, что когда-нибудь люди воздадут должное катарам, — продолжил он. — Их крепости превратились в груды камней, отданных во власть ветров, солнца и дождей. Кое-где еще возвышаются участки стен и башен. Но там хозяйничают гадюки, вороны, мелкие лесные звери. Я знаю названия замков, которые еще не до конца разрушились: Рокфиксад недалеко от Фуа, Пюивер в краю Од, Керебюс, Пюилоран…

Дядюшка Жан замолчал, положив руки на стол. Женщины едва осмеливались дышать.

— Я не думаю, что Господь одобрил эту резню, — неожиданно сказала Октавия. — Только не милосердный Господь, которому я молюсь по утрам и вечерам.

— Да, возможно, — проворчал Жан. — Однако ваш милосердный Господь не пощадил ваш край. Анжелина сказала мне, что вы и ваша госпожа приехали из Лозера.

— Если вы говорите о холере, то это бедствие разразилось во многих странах Европы, а не только во Франции, — прошептала служанка.

— А Зверь? — сурово спросил Жан.

— Зверь! Прошу вас, не надо о нем говорить! Это, несомненно, дело рук дьявола.

Анжелина задрожала, а Урсула в ужасе перекрестилась. Они обе не знали, о чем идет речь.

— О каком звере вы говорите? — спросила молодая женщина.

— О том самом, который терроризировал Жеводан и Маржерид в течение почти трех лет, Анжелина, — ответила Октавия. — В те времена было страшно жить в горах Лозера и Верхней Луары. Зверь нападал на детей и женщин. Он убивал их, размозжив череп, а потом поедал внутренности. Сначала крестьяне думали, что убийцей был волк необычных размеров, наделенный удивительной силой. Но они часто видели волков в лесах или на лугах, а те, кому удалось убежать от Зверя, описывали его как огромное существо с гривой, то есть с полосой темных волос на спине. Это существо не имело ничего общего с волками. Говорят, по вечерам Зверь вставал на задние лапы, опираясь передними на подоконник… Король Франции Людовик XV отправил на его поиски своих егермейстеров. Они устроили облаву, но Зверь был настолько ловким и хитрым, что сумел сбежать на другой конец края. Он убил и покалечил около ста человек[59].

Анжелина удостоверилась, что овчарка спокойно лежит у ее ног, и бросила тревожный взгляд на кровать, где спал Анри. Дверь и окно дома были по-прежнему открыты. За ними была кромешная тьма. Анжелина почувствовала, как ею овладевает страх, глухой, гнетущий. Жан Бонзон похлопал ее по плечу.

— Будет, племянница, эти события происходили более ста лет назад, — сказал он.

— Но здесь бродят волки. Октавия, этот Зверь оказался волком?

— Этого так никто и не узнал, малышка, — ответила служанка. — Моя бабушка рассказывала нам истории о Звере по вечерам. Она знала их от своей бабушки, бывшей в то время маленькой девочкой. Это был настоящий ужас. Люди не осмеливались посылать детей пасти стада. Или же дети пасли скот группами, и у каждого из них была палка с заостренным концом. Однажды Зверь незаметно подкрался и из кустов набросился на маленьких пастухов. Но коровы встали в круг, выставив рога, и защитили детей. В другой раз жителей хутора обеспокоило отсутствие девушки, пасшей своих овец. Близилась ночь, а ее все не было. Они побежали на луг и, увидев ее издалека, решили, что девушка спит. Но нет, она была мертва. Голова ее была отгрызена от тела, а живот вспорот. Самое странное, что одежда закрывала интимные части обнаженного тела[60].

— О, довольно! — воскликнула Анжелина. — Какая мерзость! Замолчи, прошу тебя!

— Тут не обошлось без дьявола, — заметила Урсула, тоже поддаваясь страху.

— По моему мнению, дьявол сидит во многих людях, — уточнил Жан Бонзон. — Зверь никогда не поступил бы так по собственной воле. Я часто думаю, что зверя направляет человек.

— Тем не менее, все прекратилось, когда огромный волк был застрелен освященной пулей, — возразила Октавия. — Но, когда я была маленькой девочкой, я не любила покидать ферму по вечерам. Я внимательно осматривалась, заглядывала в темные уголки и дрожала от страха.

Анжелина в отчаянии поднялась со стула. Эта трагическая история вновь заставила ее вспомнить о Люсьене, ставшей жертвой зверя в человечьем обличье. Она слегка отодвинула занавеску и посмотрела на спящего сына. «Слава богу, ты, мой малыш, никогда не станешь одним из тех бедных пастушков, которых посылают пасти скот и у которых, чаще всего, нет даже сабо, — думала она. — Всю свою жизнь я буду заботиться о твоем счастье, мое любимое дитя».

— Наверное, я лягу спать, — громко объявила Анжелина. — Дядюшка, ты запрешь дверь?

— Черт возьми, я каждый вечер запираю ее, Анжелина! Но чего ты боишься? Собака будет на улице. Нет лучшего сторожа, разумеется, когда она не убегает куда-нибудь…

— Спаситель не бросит меня, дядюшка Жан.

Но, словно опровергая ее слова, овчарка, взъерошив шерсть, зарычала, а мгновением позже уже была на улице и громко лаяла.

— Может, лиса бродит вокруг курятника, — предположила Урсула. — Не волнуйся, Анжелина, у соседей тоже есть собака.

— Но дядюшка Жан говорил о старой волчице…

— Да, правда. Я тоже волнуюсь, — вмешалась в разговор Октавия.

— Пойду посмотрю, из-за чего Спаситель так громко лает, — сказал горец.

— Разве ты не возьмешь охотничье ружье? — забеспокоилась Анжелина. — Все ваши истории подействовали мне на нервы.

— Ружье? У меня? — удивился Жан Бонзон. — Огнестрельное оружие мне ни к чему. Достаточно прочной палки.

Жан вышел и мгновенно исчез в темноте. Урсула закрыла окно и дверь. Она сожалела, что всем в доме стало тревожно.

— Мы могли бы поговорить о более приятных вещах, — сетовала женщина. — Мне хотелось, чтобы мы посумерничали, сидя у камина, и немного попели. У Жана такой красивый голос!

— В другой раз, тетушка, — заверила Урсулу Анжелина. — Я могу приехать с Анри в июле.

— Я приеду с тобой, — поспешила добавить Октавия. — Мне редко выпадает возможность прогуляться. Очень жаль, малышка, что я навела на тебя столько страху своим рассказом о Жеводанском звере. Если бы мсье Жан не заговорил на эту тему, я ничего бы не сказала, но раз начала, то не могла остановиться.

Анжелина собиралась ответить, но тут в дом вошел ее дядюшка. За ним бежал Спаситель.

— Приходил Валентин Назе, сосед с хутора Оранью, — мрачно сообщил Жан. — Он возвращается из Бьера. В долине происходит неладное, черт возьми! Что мне пришлось услышать!

Жан Бонзон с тревогой посмотрел на Анжелину. Урсула перекрестилась. Она была уверена, что случилось нечто страшное. Октавия тут же подумала о своей дорогой мадемуазель, опасаясь худшего. «Я оставила ее одну, а ведь она ненавидит одиночество!» — упрекала она себя. Не в силах больше ждать, она бросилась к горцу.

— Скажите, что произошло? Нам страшно…

— Восемнадцатилетнюю девушку изнасиловали и задушили, — сухо сообщил Жан.

Анжелина мгновенно прижала руки к губам, сдерживая крик. Прелестное очарование этого дня уступило место страху. Но Анжелину это не удивило после рассказов о звере-убийце и катарах-мучениках.

— Случилось то, о чем ты, дядюшка, говорил в овчарне. Голубое небо заволакивают тучи, и разражается гроза, сметающая все на своем пути. Да, за сладостные моменты надо платить. О боже мой! Кто она? Прошу, скажи мне!

— Марта, служанка в таверне Бьера. Обычно после работы она возвращалась в Масса по дороге, где ездят дилижансы, у подножия скалы Кер. Отец всегда выходил ей навстречу, даже поздно вечером. Но в этот раз он напрасно ее ждал, бедняга. В конце концов он нашел дочь на берегу реки.

Октавия залилась слезами. Она накануне разговаривала с молодой служанкой. Жуткая смерть Марты потрясла ее до глубины души. Сердце Анжелины отчаянно билось. Она, как наяву, увидела прелестную молодую девушку, говорившую с ярко выраженным местным акцентом.

— Боже мой! Этому никогда не будет конца. Люсьена, Марта… Наверняка мадемуазель Жерсанда знает о случившемся. Дядюшка Жан, мы должны отправиться в деревню до рассвета. Ты ведь помнишь, что я рассказала тебе, когда мы сидели на скамье? Я уверена, что вчера вечером преступник был недалеко от костра святого Иоанна. Этот проклятый скрипач! Он хитрый. Он вовсе не в Бордо, а здесь. Он преследует меня! Все произошло по моей вине.

Жан Бонзон недоверчиво нахмурил брови. Новость ошеломила Урсулу. Она не решалась вступить в разговор, но внутренне воспротивилась решению племянницы.

— Мы отправимся в путь на рассвете, — пообещал Жан.

Потрясенная Октавия плакала. Она схватила Анжелину за руки.

— Твои дядюшка и тетушка говорят золотые слова: не надо рисковать. На несколько часов раньше или позже — ничего не изменится. Малышка Марта мертва. Господь взял ее под свою святую защиту…

— Должна сказать, что вчера вечером, на празднике, я слышала, как играет скрипка. Но самого музыканта не видела. Когда я спросила Жерсанду, видела ли она его, она описала мне мужчину в маске, пузатого, со светлыми волосами. Возможно, он изменил свою внешность, чтобы его не узнали, этот Луиджи, тот, кто, несомненно, убил в Тулузе мою подругу. Я обязана донести на него жандармам. Я знаю, что он прячется у священников-отступников на хуторе Бернедо. Мне надо было подумать об этом раньше!

Урсула, не знавшая этой трагической истории, несколько раз перекрестилась, тихо читая «Отче наш». Пусть ее муж объявлял себя неверующим, но Урсула была очень набожной женщиной.

Жан почувствовал, как сильно расстроилась его племянница. Он взял дело в свои руки.

— Сейчас ты все нам объяснишь с самого начала, — заявил он, подбрасывая дубовое полено в камин. — Урсула, достань хлеб и колбасу. Уже поздно, мы за разговором перекусим. Принеси также кувшинчик вина. Мне больно смотреть, как Анжелина дрожит, щелкая зубами.

Молодая женщина понемногу успокаивалась. Дверь была заперта на засов, окно закрыто. Сидя на камне у очага, положив руку на голову овчарки, Анжелина смотрела на высокие языки пламени, свет и тепло которых с незапамятных времен придавали человеку силы. Она думала о мнимых еретиках, которые во имя своей веры взошли на костер.

Октавия и Урсула удобно расположились на скамье. Жан сел на низкий табурет, который использовался при дойке овец. С торжественным видом он раздал женщинам хлеб и куски жесткой коричневой колбасы с пепельной кожурой, налил четыре стакана вина.

— Мы слушаем тебя, племянница. Тяготы и заботы надо делить с родными и друзьями. Рассказывай!

Анжелина подробно рассказала обо всех событиях, связанных с Луиджи, этим таинственным акробатом, скрипачом, вором, лжецом и, несомненно, убийцей.

— Теперь я уверена, что этот человек преследует меня. Прошлой ночью, когда я возвращалась от Жанны Сютра, он шел за мной следом. Спаситель вовремя прибежал, иначе меня бы не было здесь, с вами.

Это зловещее признание повергло слушателей в шок. Однако Жан задал вполне резонный вопрос:

— Тут что-то не ладится, Анжелина. Почему этот тип оставил тебя в живых в парке больницы? Если он пришел, чтобы убить твою подругу Люсьену, значит, он должен был убить и тебя. Ты была в его полной власти. Но он не причинил тебе никакого вреда.

Растерявшаяся Анжелина подыскивала объяснение. Она хорошо помнила смущающий ее взгляд цыгана, его двусмысленные слова.

— Возможно, он решил подождать. Жерсанда, которой я обо всем рассказала, уверяла меня, что некоторые преступники скрывают свою извращенность, чтобы потом нанести более точный удар, и что эти люди опаснее дикого зверя, следующего своим инстинктам.

Жан Бонзон поморщился. Он скрутил папиросу, закурил и, закрыв глаза, задумался.

— Поразмысли хорошенько, малышка, — наконец сказал он. — Если ты донесешь на этого человека, а он ни в чем не виноват, с ним быстро расправятся. Его смерть тяжким грузом ляжет на твою совесть.

— Дядюшка, были изнасилованы и убиты молоденькие девушки. Я найду доказательства его вины. Я не хочу больше жить в страхе. Никогда.