Анжелина задержалась около фонтана. Она задумчиво смотрела на широкий портик собора и массивную дверь из темного дерева, вспоминая о своем детстве. Как часто она, держась за руки отца и матери, переступала через порог этого святилища! Адриена, которая была очень набожной, всегда советовала дочери хорошо вести себя в храме и внимательно слушать мессу.
— Это дом нашего Господа Иисуса Христа и его матери, Пресвятой Девы, — шептала она Анжелине на ухо.
Потрясенная, преисполненная глубокого почтения, девочка усердно внимала словам священника, очарованная пламенем свечей и высоким нефом, расписанным геометрическим узором с вкраплением маленьких цветов. Здесь она в белом платье, прелестном наряде с кружевами, которые связала сама Адриена, приняла свое первое причастие.
«Здесь я выйду замуж», — думала взволнованная Анжелина.
Но вдруг ее радость померкла как по мановению волшебной палочки.
«Имею ли я на это право? — побледнев, спросила себя Анжелина. — После всего того, что я сделала, мне будет стыдно есть облатку, ведь я убила Божье создание, невинную душу! Я это сделала ради Розетты, но все же сделала, хотя это и преступление. Я уже молчу о своих грехах, ведь я согрешила, отдавшись Гильему вне священных уз брака, согрешила, тайно родив ребенка. Теперь я больше не исповедуюсь и не причащаюсь. Я слушаю мессу, как грешница, спрятавшись в глубине собора. Я заблудшая овца. Но как признаться в своих прегрешениях отцу Ансельму, который крестил меня, побуждал учиться, чтобы я смогла стать повитухой? Он часто мне повторял, что это достойное ремесло, что мама вознеслась в рай, поскольку спасла много женщин и новорожденных. Возможно, он поймет меня, он, только он один!»
Почувствовав острую необходимость замолить свои грехи, Анжелина быстро направилась к собору и, недолго думая, вошла внутрь. Служба состоится лишь вечером, и у Анжелины было мало шансов встретиться со священником, но он неожиданно вышел из ризницы в простой сутане, глядя не на Анжелину, а в другую сторону.
«У меня еще есть возможность уйти», — подумала Анжелина.
Тем не менее она этого не сделала. Отец Ансельм обернулся и сразу же заметил молодую женщину. Удивленный, он подошел к ней.
— Здравствуй, мое дорогое дитя. Что привело тебя сюда?
Отец Ансельм смотрел на Анжелину проницательным взглядом, и она поняла, что все эти три последних года священник, должно быть, спрашивал себя, почему она давно не исповедовалась.
— Сможете ли вы выслушать мою исповедь, святой отец? — тихо выговорила Анжелина.
— Конечно, дочь моя. Никогда не поздно, не так ли? Хотя я видел тебя на воскресных мессах и надеялся, что из-за своих частых отлучек ты исповедуешься в других епархиях, как это делают некоторые мои прихожане.
Анжелина ничего на это не сказала. Они присели на минутку около деревянной исповедальни, покрытой темным лаком. Сердце Анжелины было готово выпрыгнуть из груди, настолько ее страшило предстоящее. И все же, когда она села на скамью за медной решеткой, отделявшей ее от священника, ею овладело странное спокойствие.
— Я слушаю тебя, дитя мое.
— Отец мой, я согрешила, я нарушила клятву, и теперь мне стыдно. Я скрываю свои душевные муки от всех, кто меня любит, кто близок мне, но я не мшу лгать самой себе. Моя вера осталась нерушимой, и я, занимаясь ремеслом, требующим преданности и сострадания, каждый раз неизменно молю Господа укрепить мой дух.
Анжелина пристально смотрела на стенку исповедальни, все еще продолжая сомневаться. Отец Ансельм долго не прерывал внезапно установившегося молчания, но потом все же призвал молодую женщину продолжить свою исповедь. Он слышал, как она учащенно дышит, чувствовал, что она колеблется.
— Говори, ничего не бойся, дочь моя, — твердо сказал он. — Ты пришла сюда именно сегодня, конкретно в этот день, и поэтому, чтобы подбодрить тебя, я процитирую отрывок из послания святого Павла: «Все же от Бога, Иисусом Христом примирившего нас с Собою и давшего нам служение примирения, потому что Бог во Христе примирил с Собою мир, не вменяя людям преступлений их, и дал нам слово Примирения. Итак мы — посланники от имени Христова, и как бы сам Бог увещевает через нас; от имени Христова просим: примиритесь с Богом». Это относится и к тебе, Анжелина, если ты тяжко согрешила, а сейчас испытываешь раскаяние.
Анжелина действительно чувствовала искреннее желание примириться с Богом. Перед ней открывалась перспектива новой жизни с Луиджи, и она хотела избавиться от бремени прошлых ошибок, преступления, которое, как она считала, совершила.
Анжелина исповедовалась, ничего не скрывая, начиная с преступной связи с Гильемом Лезажем, от которой у нее родился сын. Молодая женщина пылко признавалась в грехах, словно хотела показать, как в ту пору она боялась, как страдала, как надеялась, что молодой человек исправит свои ошибки.
Когда Анжелина принялась рассказывать о неожиданной помощи, оказанной ей Жерсандой де Беснак, священник покачал головой. Губы его скривились в скептической гримасе. Старая дама, убежденная протестантка, вызывала у него недоверие. В городе говорили, что она ездит в храм только для того, чтобы покрасоваться в новых туалетах. Но священник промолчал. Как ни странно, признания Анжелины особо не удивляли его. Происхождение малыша Анри было для него сомнительным. Однако ребенок был крещен и воспитывался в католической вере, что немного успокаивало священника. Анжелина снова замолчала.
— Что-нибудь еще тяготит твою душу, дочь моя? — спросил священник ровным тоном.
— Да, отец мой. И это тяжкий грех. Я взываю к вашему милосердию, поскольку речь идет о смерти невинной души, о трагическом выборе.
— Я слушаю тебя.
Теперь было бессмысленно отступать. Анжелина едва слышным шепотом рассказала, как познакомилась со своей юной служанкой Розеттой, в какой нищете та жила вместе с сестрой Валентиной. Когда Анжелина заговорила об ужасных поступках их отца, возмущенный священник осенил себя крестом. Чем дольше говорила Анжелина, тем сильнее она волновалась. Наконец она дошла до драмы, разыгравшейся в прошлое воскресенье, и тогда отец Ансельм осознал, какую жестокую дилемму преподнесла молодой женщине безжалостная судьба.
— Сначала я твердо отказалась, испугавшись нарушить прежде всего божественные законы, а не законы, написанные людьми. Это был даже не страх, а ужас, который мне внушало это преступление, внутреннее отторжение этого. Я предложила Розетте принять более нравственное, с моей точки зрения, решение: родить ребенка, а затем отдать его кормилице. Мне казалось, что будущее этого младенца, зачатого в жестокости, в самой мерзкой жестокости, на которую отец способен в отношении своей дочери, будет печальным, если мы отдадим его в сиротский приют.
В голосе Анжелины звучало отчаяние, когда она поведала о последствиях своего отказа: Розетта совершила попытку самоубийства.
— Я ее хорошо знаю. Она вновь попыталась бы покончить с собой, твердая в своем желании не дать жизнь этому младенцу. Я оказалась перед нелегким выбором. И выбрала ее жизнь.
— Этот выбор ты не вправе была делать! — возмутился священник. — Почему вы обе не пришли ко мне и не рассказали обо всем, что произошло? Я смог бы образумить эту девушку, примерную католичку, честную, работящую, уверяю тебя! Бог есть сама жизнь. Он не может мириться с уничтожением другой жизни. Анжелина, я понимаю, что ты действовала из чувства сострадания к Розетте. Но именно ты должна была направить ее на путь истинный, на тот самый путь, по которому вы должны были пойти из любви к нашему Господу. Для невинного младенца строгие правила сиротского приюта и забота кормилицы — это намного лучше, чем гибель. Но вы принесли его в жертву, его, абсолютно безгрешного, хотя и зачатого в жутком смертном грехе. Бог свидетель мне! Адриена, твоя мать, святая женщина, никогда не пошла бы на это, ведь аборт — преступление, сурово осуждаемое Церковью.
— Знаю, отец мой! Но покончить с собой, когда тебе восемнадцать лет и ты преисполнена желания учиться, ведешь смиренную, трудовую жизнь, разве это не преступление? Я часами размышляла над этим. Я понимала, что, если Розетта наложит на себя руки, буду вынуждена лгать, чтобы она получила право на церковную мессу, чтобы я могла оплакивать ее на освященной земле. Я не ищу себе оправданий. Многие сочтут, что я должна была выполнить свои обязательства — обязательства, какие берут на себя повитухи нашего края, повитухи, достойные так называться, которые ни за что не согласились бы сделать аборт. Но Розетта! Я люблю ее всем сердцем, как сестру. Ее отчаяние потрясло меня и сокрушило мои искренние убеждения.
К огромному удивлению Анжелины, отец Ансельм сказал:
— Я могу понять, что побудило тебя совершить этот поступок. Мое бедное дитя! Я крестил тебя, я выслушивал твои первые исповеди, вызывавшие у меня улыбку. Ты каялась в том, что завидовала белокурой однокласснице, поскольку была предметом насмешек из-за своих рыжих волос. Ты признавалась, что стащила кусок сахара из стенного шкафа. Господи, как все изменилось! Я тебя так хорошо знал, дочь моя! До сегодняшнего дня я восхищался твоей отвагой, твоим чувством справедливости и твоей преданностью. Я был счастлив, что ты стала достойной преемницей Адриены и доказывала это своими поступками. Мое священство обязывает меня выслушивать своих прихожан, многие из которых хотят получить отпущение грехов, хотя уже на следующий день совершают новые прегрешения. Но ты! Как ты могла в течение почти трех лет отстраняться от Церкви? Почему ты отказалась от Божественной помощи? Я мог бы поговорить с Оноре Лезажем, убедить его дать согласие на ваш брак с Гильемом.
— Я была паршивой овцой, я погрязла во лжи и постепенно привыкла к ней.
— Заблудшей овцой, Анжелина, овцой, которую добрый пастырь вновь привел в стадо. Дочь моя, ты совершила тяжкий грех, и мы оба это знаем.
— Чтобы искупить свои грехи, я решила отказаться от своего ремесла, — наконец призналась Анжелина. — Никогда больше я не соглашусь избавить женщину от плода, который она носит. Бог мне свидетель!
С этими словами Анжелина беззвучно заплакала. Это были умиротворяющие слезы, изгонявшие стыд, избавлявшие от бремени страшной тайны. Теперь не имело значения, получит ли она отпущение грехов. Лишь старый священник, который всегда считал Анжелину умной, образованной, снисходительный, был ей судией. Пусть он наложит на нее самую суровую епитимью, она выйдет из собора, чувствуя бесконечное облегчение.
— Меня глубоко огорчает преждевременная и столь мученическая кончина твоей матери, — сурово продолжал старый священник. — Если бы Адриена была среди нас, ты, возможно, не ступила бы на этот опасный путь. Ты сказала, что постепенно привыкла ко лжи, привыкла жить в беззаконии и стыде. Анжелина, хочешь ли ты в самом деле примириться с Богом, вновь жить, как образцовая христианка, не прибегая ко лжи и уловкам?
— Я хочу этого всей душой, всем сердцем, отец мой. Не знаю, слышали ли вы, но вскоре я должна выйти замуж. Я была готова отказаться от этого союза, считая себя недостойной священного таинства.
— Тебе ли это решать? — возмутился священник. — Только не хватало, чтобы эту мрачную картину, которую ты мне только что описала, дополнили незаконные отношения, ибо пары, не спешащие вступить в освященный церковью брак, редко ждут небесного благословления и предаются плотскому греху. Что касается твоего ремесла, то я сделаю тебе такой же упрек. Ты отказываешься заниматься своим ремеслом во искупление грехов. Но чьей властью? Вновь своей собственной, что доказывает, до какой степени ты привыкла поступать так, как взбредет тебе в голову. Я очень огорчен, моя бедное дитя. Послушай меня…
Отец Ансельм долго отчитывал Анжелину, но говорил он ласковым тоном, словно пастух, стремящийся уберечь от опасности одно из своих животных.
— Ты заблудилась, — продолжал отец Ансельм, — но искренне раскаиваешься в содеянном. Так постарайся отныне не грешить, по крайней мере не впадать в столь тяжкий грех. Придя ко мне на исповедь, ты знала, что я проявлю к тебе сострадание по той простой причине, что ты выросла у меня на глазах. Я уверен, что твоя вера осталась непоколебимой. Ты никогда не была тщеславной или корыстной, дочь моя. Просто для нашего века ты слишком независимая. Я благословляю Небеса за то, что они услышали тебя и смогли помочь тебе. Твоих признаний достаточно, чтобы я отпустил тебе грехи. Однако я должен наложить на тебя епитимью, а ты должна выполнить все, что я велю тебе сделать.
— Обещаю, отец мой.
— Хорошо. После свадьбы, в день, который ты сама выберешь, но не слишком затягивая, ты отправишься в паломничество в Сантьяго-де-Компостела, в Испанию. Дороги сейчас отнюдь не безопасны, особенно для путников, идущих пешком, поэтому твой супруг может сопровождать тебя. Но в воздержании и молитвах, особенно это относится к тебе. Каждый день ты должна будешь читать Иисусову молитву.
Анжелина и не думала возражать. Отец Ансельм проявил к ней такую милость, что ей казалось, будто она видит сон. Молодая женщина была уверена, что ее навсегда изгонят из христианской общины, пожизненно лишив права на евхаристию, и теперь она возрождалась к жизни.
— Да, отец мой, — выдохнула Анжелина.
— Раздавай милостыню, сколько захочешь. И еще. Во искупление твоих грехов я попрошу тебя не отказываться от своего ремесла, по крайней мере до отъезда. Разве ты сможешь бросить на произвол судьбы женщин, надеющихся дать жизнь еще одному нашему прихожанину, верящих в тебя, поскольку ты дочь Адриены Лубе? И хотя я церковный человек, мне ведомо все, что происходит в округе. Анжелина, сколько несчастных женщин умирает при родах в отдаленных долинах, в больницах и богадельнях! И ты отказываешься применять свои знания, свой талант повитухи? Прошу тебя, не отрекайся от своего ремесла. Не складывай оружия, ибо так поступают только трусы. Будь всегда готова выполнить благородную обязанность, помогая появиться на свет новой душе. Каждый новорожденный, крики которого ты услышишь, искупит смерть невинного неродившегося младенца, которого ты, действуя сознательно, уничтожила.
— Я сделаю это, отец мой!
Они оба услышали, как хлопнула дверь и раздались шаги по вековым мраморным плитам. Священник тихо прошептал молитву:
— И пусть Господь, Отче наш, будет к тебе милосерден! Смертью и воскресением Сына Своего он примирил мир с Собой и ниспослал Святой Дух для отпущения наших грехов. Пусть он при посредничестве Церкви подарит тебе прощение и мир. А я, во имя Отца, Сына и Святого Духа, отпускаю тебе все грехи. Аминь.
Молодая женщина перекрестилась. Она испытывала удивительное чувство очищения и благодати.
— Надеюсь, что увижу тебя на воскресной мессе, дочь моя, — добавил священник. — Ты наконец сможешь причаститься. Я ведь не слепой! Я наблюдал за тобой и с каждым разом все больше волновался. У тех, кто отказывается от тела нашего Господа Иисуса Христа, совесть нечиста. Я понял бы, если бы тебя позвали к пациентке, но ведь службы идут и по вечерам, причем каждый день. Скажи Розетте, что я приду навестить ее.
— Спасибо, отец мой, спасибо, — пролепетала Анжелина, вставая.
Анжелина вышла из исповедальни с чувством величайшего блаженства. Ее лицо преобразилось, оно теперь выражало безмятежность. Она подошла к алтарю и залюбовалась средневековой фреской с изображением Христа, которая украшала свод хоров. Анжелина молилась, едва шевеля губами. На ее глазах выступили слезы. Наконец, осознав, что она оставила Розетту одну на несколько часов, Анжелина вышла из собора. В нескольких метрах от паперти, вымощенной мелким булыжником, стояли чета торговцев и их дети, старая прачка Евдоксия с племянницей и молодая особа с вьющимися светло-каштановыми волосами, одетая в черное платье и шляпку.
Все они приветствовали Анжелину кивками. Анжелина поняла, что ее исповедь длилась долго и что эти люди пришли на вечернюю мессу. С минуты на минуту должны были появиться ее отец и Жермена. Быстрым шагом Анжелика направилась в сторону фонтана. Незнакомка бросила на нее взгляд, полный любопытства, но Анжелина не обратила на это никакого внимания.
«Вероятно, Розетта ждет меня с нетерпением, — говорила себе молодая женщина. — Только бы она не упала, пытаясь встать, несмотря на рекомендации доктора и мои советы!»
Однако в доме на улице Мобек царило спокойствие. Розетта спала, сложив руки на груди. Около кровати лежала овчарка. Анжелина вновь разожгла огонь, поскольку от поленьев осталось лишь несколько красноватых углей. Луиджи купил решетку с тремя сочлененными панелями, не позволяющую вылетать горящим уголькам или мелким щепкам.
«Отец Ансельм отпустил мне грехи! — с восторгом думала Анжелина. — Теперь я должна хорошо вести себя, а значит, не провоцировать жениха, не осыпать его безумными поцелуями и всегда следовать здравому смыслу. Мы подождем до нашей первой брачной ночи».
Слово «искупление» буквально преследовало Анжелину, и она чувствовала себя способной на все жертвы, только бы искупить свои грехи.
— Я сейчас сварю вермишелевый суп на оставшемся курином бульоне, — тихо сказала Анжелина.
— Мадемуазель Энджи! — окликнула ее Розетта. — Вы уже вернулись? Как я рада!
— Прости, мне надо было бы вернуться раньше! Я тоже очень рада. Ты хорошо выглядишь, значит, как следует отдохнула.
Розетта лукаво улыбнулась. Анжелина подошла ближе и погладила девушку по щеке.
— Не надо было мне задерживаться! Кто-нибудь мог позвонить и побеспокоить тебя.
— Я не слышала колокольчика. Надо же, а вы долго говорили с доктором Костом! Сейчас уже поздно, правда?
— Начало шестого. Но в такую облачную погоду темнеет рано. Может, я помогу тебе сесть поудобнее?
Не дожидаясь ответа, Анжелина помогла Розетте сесть, подложив ей под спину подушки. Ее движения были спокойными, нежными — материнскими.
— Я приготовила для вас маленький сюрприз, мадемуазель Энджи, — объявила девушка. — Присядьте на две минутки на табурет и закройте глаза. Я не шучу, эй! Не открывайте глаз!
Забавляясь, Анжелина поспешила выполнить просьбу Розетты. На мгновение воцарилась тишина, а потом раздался чистый голос Розетты:
Луна на глади волн сплетает кружева.
Окно распахнуто. Все спит в ночном просторе.
Султанша юная одна. Пред нею море
Серебряной канвой обводит острова[27].
— Ну как? — взволнованно спросила Розетта. — Вы можете посмотреть, вот книга, возле меня. Я прочитала на память, да, я все это запомнила, мадемуазель Энджи! Я не знаю, кто такая султанша, ну так что ж!
— Розетта! — воскликнула Анжелина. — Какой чудесный сюрприз! Ты действительно прочитала и запомнила! Прошу тебя, повтори! Я хочу еще раз послушать!
Розетта с детской гордостью выполнила просьбу Анжелины. Плача от радости, Анжелина бросилась к Розетте и ласково обняла ее.
— Это стихотворение Виктора Гюго. Я оставила сборник так, чтобы ты смогла дотянуться. Ты умеешь читать, но… Как тебе удалось так быстро сделать столь потрясающие успехи?
— Сама не знаю. Я весь день распознавала буквы, как вы говорите, произносила их вслух, складывала вместе, и вдруг все получилось. Я даже вспотела! Когда я поняла, что это обрело смысл, что это очень красиво, я вновь и вновь стала повторять, чтобы сделать вам сюрприз. А когда вы вошли, я притворилась спящей. Мне так хотелось обрадовать вас!
— Ты… ты такая… — пробормотала Анжелина, еще крепче обнимая Розетту. — Если и впредь ты будешь обучаться такими темпами, то станешь школьной учительницей. Завтра я приглашу на полдник Жерсанду и Октавию, и ты прочтешь им это стихотворение.
Розетта радостно улыбалась. Она так трогательно выглядела! Темные косы, матовый цвет лица и глаза цвета зрелых орехов придавали ей особое очарование.
— Мне хотелось бы читать весь день напролет, — призналась она.
— Вскоре ты уже не сможешь остановиться, а поскольку ты прикована к постели, я подберу тебе приключенческие романы. Но я тоже хочу тебе кое о чем рассказать. После обеда Филипп Кост сел в фиакр на площади с фонтаном. Некоторое время спустя я пошла на исповедь к отцу Ансельму. Розетта, ты только не упрекай меня, я ведь так страдала, думая о том, что совершила деяние, сурово осуждаемое Церковью! Мне было так плохо, что я даже решила отказаться от своего ремесла. Я обо всем рассказала священнику. Он простил меня, отпустил все грехи, и если я говорю «все», это действительно означает все. Я рассказала о Гильеме, Анри и обо всем, что касается тебя.
— Не стоило этого делать, мадемуазель! Нет, не надо было! Никто не должен был знать. Теперь я никогда не смогу смотреть в глаза мсье кюре. А я так любила мессы, музыку, песнопения, молитвы…
И Розетта разрыдалась. Ошеломленная Анжелина попыталась оправдаться:
— Ну, не плачь! Священник обязан хранить тайну исповеди. Он не выдаст нас. Ты ведь доверилась Луиджи и по-прежнему смотришь ему в глаза. Отец Ансельм навестит тебя. Он, несомненно, хочет помочь тебе, а не судить. Розетта, прости меня за откровенность, но я больше не могла жить с этим грузом. Я чувствовала себя виновной, мучилась и из-за того, что решила отказаться от своего ремесла. Отныне же мы сможем возродиться. Ты понимаешь, что это значит? Возродиться, ходить на службы с миром в душе и сердце. Я примирилась с Богом, это было необходимо, поверь мне. Когда ты поговоришь со священником, ты испытаешь такое же облегчение.
— Возможно, да, возможно, нет. — Девушка фыркнула. — А это правда, что вы из-за меня больше не хотели заниматься практикой?
— Нет, не из-за тебя, но я так решила и сказала об этом Луиджи. Он так обрадовался! Мы решили отправиться в путешествие до Рождества, посетить Париж.
Розетта вытерла слезы большим носовым платком, который прятала под подушкой.
— Что за чертовщина! Наверняка кюре отнесется к этому благосклонно, правда? — прошептала Розетта.
При малейшем волнении Розетта употребляла словечки, которые так часто приводили Анжелину в отчаяние.
— Наш кюре — святой человек, способный понять чужое горе, чуткий, сострадательный. Не волнуйся. А сейчас давай я объясню тебе, кто такая султанша, согласна?
— Да уж, ладненько.
— Розетта!
— Да, мадемуазель, хорошо.
— Не отчаивайся! Самое трудное позади. Ты научилась читать, ты продолжишь учебу, и я тебя не брошу. Никогда! Мне очень жаль, если я причинила тебе боль, но я должна была сказать тебе правду. А теперь улыбнись!
Но, вместо того чтобы улыбнуться, Розетта протянула к ней руки, явно воодушевленная. Анжелина обняла девушку и крепко прижала ее к себе.
— Все позади. Мы должны быть счастливы и думать о будущем. У меня созрел план, который должен доставить удовольствие моему жениху и мадемуазель Жерсанде.
— Какой план?
— Мы поедем в Лозер, в знаменитые семейные владения де Беснаков. Как-то раз Октавия описывала его мне. Судя по всему, это мануарий, окруженный большим садом или парком. Там есть небольшой пруд и великолепные конюшни. Я дам тебе свой дорожный костюм из коричневого бархата, тот самый, в котором с такой робостью, поскольку опоздала, входила в больницу Святого Иакова.
Эти обещания развеяли печаль Розетты, и она радостным тоном возразила:
— Но жакет будет болтаться на мне, ведь я худее вас в груди!
— Я ушью его по твоему размеру, юная кокетка! Итак, мы говорили о султанше. Султанша — это жена султана, а султан — король или принц в оттоманских странах. Часто у такого государя бывает несколько жен, несколько султанш. Они носят дорогие украшения, красятся, надевают расшитые золотом и камнями цветастые наряды. Я покажу тебе иллюстрацию, только мне надо взять книгу у мадемуазель Жерсанды. А теперь я сварю суп.
Анжелина надела голубой передник и подбросила дров в печку. Собака внимательно следила за каждым ее движением, как надежный страж дома, который должен быть в курсе всего происходящего. Вдруг, когда Анжелина ставила котелок на треножник, Спаситель хрипло залаял. Почти тут же за овальным стеклом слухового окна появилось лицо Октавии.
— Входи! — крикнула Анжелина.
Служанка вошла, прижимая к боку корзину.
— Здравствуйте, барышни! — громко произнесла она. — Да уж, вечерок выдался прохладный! Я пришла узнать, как поживает наша больная. До чего же неприятно вот так упасть! Надо немного думать головой, сорвиголова ты эдакая! Когда думаешь, крепче держишься на ногах!
И Октавия рассмеялась, довольная своей шуткой. Она свято верила в версию о несчастном случае, которую придумали Анжелина и Луиджи, считавшие необходимым скрыть истинные причины столь отчаянного поступка Розетты.
— Энджи, ты нашла ее ожерелье? — добавила Октавия.
— Какое ожерелье?
— То самое, которое она хотела поймать, когда оно упало со стены.
— По правде говоря, у нас не было времени искать его.
— Да, — подхватила Розетта. — Мсье Луиджи обещал мне купить другое ожерелье. В любом случае, это было дешевое украшение, обыкновенная безделушка.
— Безделушка! А ты, малышка, осваиваешь прелестные слова.
Октавия поставила корзину и направилась к кровати, чтобы поцеловать Розетту. Служанка светилась от радости, ведь она так любила этот дом на улице Мобек.
— Интересно, когда вернутся мадемуазель и мсье? — Октавия вздохнула. — Мне так скучно одной! Без малыша наш дом как будто пустеет. И вот я сказала себе: Октавия, надо навестить барышень.
— Ты правильно сделала. Розетта, не прочитаешь ли нам стихотворение?
Розетта не заставила просить себя дважды. Едва она произнесла последнее слово, как зазвонил колокольчик. Овчарка, зарычав, вскочила.
— Уже иду! — крикнула Анжелина.
Вскоре она стояла лицом к лицу с элегантной женщиной лет пятидесяти. За ее спиной виднелся черный фаэтон, в котором сидел молодой человек, очевидно, правивший гнедой лошадью.
— Побыстрее известите о моем приходе мадемуазель Лубе! — умоляющим тоном произнесла женщина. — Скажите ей, что это срочно. У моей дочери больше нет сил терпеть эти адские боли.
— Это я повитуха Лубе. Но что такое? Где вы живете?
— Ах, это вы! Поехали, умоляю вас! Мы живем на улице Пюжоль, в Сен-Жироне. У моей дочери схватки начались ночью, а сейчас ей совсем плохо. Это ее первенец. И я так беспокоюсь!
— Когда у женщины первые роды, схватки могут длиться несколько часов, в отдельных случаях даже до двух дней. Почему бы вам не отвезти ее в больницу?
— В больницу? Никогда! В начале прошлого года моя старшая дочь умерла там при родах. Мадам Дару, акушерка из Лакура, сейчас подле моей дочери, но она не знает, что делать. Мадемуазель, мне много рассказывали о вас, вернее, о ваших методах. Умоляю, поехали! Обратно мы вас привезем в фаэтоне.
— Хорошо. Только возьму саквояж и чистый халат. Я сделаю все, что в моих силах, мадам.
Слова отца Ансельма настойчиво звучали в ушах Анжелины: «Отдавать всю себя, спасать мать и ребенка».
Анжелине на сборы понадобилось, пожалуй, меньше пяти минут. Октавия обещала сварить обед и позаботиться о Розетте. В новом красном кожаном саквояже с крепким ремнем лежало все необходимое. Садясь в фаэтон, Анжелина испытывала необыкновенное спокойствие, которое всегда нисходило на нее, когда она отправлялась к пациентке. А вот мать новой пациентки Анжелины была на грани нервного срыва.
— Я не могу потерять вторую дочь, нет! — бормотала она. — Знаете, мадемуазель Лубе, мы еще носим траур по Альбертине, моей старшей дочери. Разумеется, жизнь продолжается. Ее сестра уже была замужем, когда случилась эта трагедия. Узнав, что Дениза ждет ребенка, я выплакала все свои слезы. А теперь мне страшно. Боже мой, я не переживу, если она умрет!
— Мадам, я понимаю вашу тревогу. Я согласна с вами, что, несмотря на успехи медицины, роды по-прежнему остаются суровым испытанием, и всегда опасностью. Простите, но я должна расспросить вас о родах вашей старшей дочери. Возможно, это важно для вашей Денизы.
Фаэтон резко подпрыгнул на ухабе, что помешало женщине ответить. Рассердившись, она отругала своего сына, управлявшего лошадью:
— Осторожнее, Виктор! Если сломается ось, мы потеряем много времени! Простите его, мадемуазель Лубе. У Альбертины был узкий таз, а ребенок оказался крупным. В больнице доктор попытался вытащить его щипцами. Медсестра разрезала интимную плоть моей бедной дочери. Началось кровотечение, обильное кровотечение. Она умерла от потери крови.
— А ребенок?
— Мы их похоронили вместе.
— Мне очень жаль, мадам. Давайте помолимся за Денизу и ее малыша.
И Анжелина инстинктивно схватила женщину за руку, словно желая придать ей мужества. Взволнованная женщина посмотрела на нее с надеждой.
— О вас и о вашей матери Адриене рассказала мне мадам Дару. Судя по всему, Адриена была опытной повитухой, передавшей вам свои секреты.
— Тут нет никаких секретов, только знания и опыт. Повторяю, я сделаю все возможное.
Лошадь неслась галопом. Колеса скрипели, фаэтон подбрасывало на каждом ухабе. Женщины молчали, погрузившись в свои мысли. Наконец бешеная скачка закончилась перед домом на улице Пюжоль.
— Это здесь. А ведь я не представилась! Мадам Аньес Пикемаль. Мой муж — судебный исполнитель. Идемте! Возможно, Дениза родила, а возможно, и умерла.
— Мадам, не теряйте веры, — подбодрила ее Анжелина.
В добротном доме, обставленном мебелью в стиле Наполеона III, увешанном тяжелыми гобеленами и загроможденном безделушками, царила суматоха, обычно предшествовавшая появлению на свет младенца, особенно когда роды протекали тяжело. Как только женщины вошли в прихожую, к хозяйке дома бросилась горничная.
— Мадам, ваша дочь по-прежнему мучается. Она совсем обезумела. Мсье послал вашего зятя за доктором.
Через открытую дверь большой гостиной были видны трое жарко споривших мужчин. Две женщины, явно плакавшие, ходили из угла в угол.
— Господи, за каким еще доктором? — воскликнула Аньес Пикемаль.
Не дожидаясь ответа, она бросилась вверх по лестнице. Анжелина устремилась за ней следом. Их догнал тучный мужчина в рубашке и полосатом жилете.
— Аньес, это мадемуазель Лубе?
— Да, мсье, — ответила Анжелина.
Обезумевший от страха отец, мэтр Пикемаль, схватил Анжелину за руку, что вынудило молодую женщину остановиться.
— Мадемуазель, сжальтесь над нами! Спасите нашу младшую дочь! Вот уже несколько часов подряд я слышу, как она кричит. Это настоящая пытка! Спасите ее!
— Если это в моей власти, мсье, я спасу ее, — прервала его Анжелина, высвобождая руку. — Но сейчас дорога каждая минута.
— Да, разумеется. Простите! Давайте идите, — растерянно пробормотал он.
Анжелина уже поняла одну важную вещь. Глубоко опечаленные кончиной старшей дочери, эти люди поддались безмерному страху, граничащему с паникой, что было вполне понятно. У них также не возникало сомнений, что роженице уготовлена трагическая участь ее старшей сестры. В таких условиях предродовые схватки расценивались как угроза жизни, а панический страх мог замедлить, а то и вовсе остановить родовую деятельность.
«Мама была категорична. Она говорила: если женщина боится умереть при родах, ее тело напрягается, и тогда все усилия повитухи идут насмарку», — вспомнила Анжелина, входя в комнату.
Дениза оказалась молодой миниатюрной брюнеткой. У нее было миловидное лицо, но сейчас оно раскраснелось и было искажено от ужаса, и тот же ужас застыл в ее темных глазах.
— Слава Богу! Мадемуазель Лубе! — воскликнула крепкая женщина лет сорока.
Это была Мария Дару, повитуха из городка Лакур, пользовавшаяся хорошей репутацией. Она уже надела пальто и держала в руках большую сумку.
— Мне надо уходить. Меня ждут в другом доме, расположенном у дороги, ведущей в Фуа. Я и так опаздываю. Ребенок наверняка уже родился. Пятый, представляете! Но мои услуги все равно понадобятся.
К всеобщему удивлению, в том числе и Анжелины, повитуха явно собралась уйти.
— Я не знаю, что делать с вашей дочерью, — добавила она. — Мадемуазель Лубе, выйдем на минутку.
Анжелина вышла в коридор, куда доносились душераздирающие крики Денизы.
— Хочу вас предупредить, — прошептала Мария Дару, — если не вытащить ребенка щипцами, он умрет. Мать тоже. Я велела им послать за доктором. Ведь мы, к сожалению, не имеем права накладывать щипцы[28].
— А в чем дело?
— Голова малыша уперлась в тазовую кость. Несчастная мечется и тужится, но все напрасно. Думаю, что в Париже, в больнице, я прибегла бы к кесареву сечению.
— Эта операция слишком часто заканчивается трагически, — вздохнула Анжелина. — Благодарю вас, мадам Дару. Я с вами прощаюсь.
То, о чем узнала Анжелина, потрясло ее. Бледная, с пересохшим ртом, она вернулась в комнату.
— Что она вам сказала? — прокричала Аньес Пикемаль. — Мне не нравится это шушуканье! Ради бога, мадемуазель Лубе! Что она вам сказала?
— Я просто выслушала мнение мадам Дару и приняла к сведению все, что она мне сообщила. Теперь мне нужны горячая вода и таз.
Обезумевшая Дениза была полностью сосредоточена на своих страхах и боли, заставлявшей ее все чаще и чаще корчиться. Анжелина надела халат, повязала голову белым платком и вымыла руки с мылом. Потом она тщательно осмотрела пациентку. «Господи, ребенок сам не выйдет. Эта несчастная молодая женщина совсем выбилась из сил, схватки становятся все более частыми, но это ничего не дает», — говорила себе Анжелина.
Рядом с ней стояли дрожавшая Аньес и горничная, девушка лет двадцати. Тут раздался стук в дверь и в комнату ворвался задыхающийся мужчина. Это был зять Пикемалей.
— Я бежал как бешеный! — воскликнул он. — Я привел доктора Ренодена, нашего нового доктора. Он сейчас поднимается по лестнице. Как моя жена?
С этими словами мужчина с тревогой взглянул на Денизу.
— Приехала мадемуазель Лубе, — сказала его теща, показывая рукой на Анжелину. — Будет лучше, если вы, мой бедный друг, спуститесь в гостиную.
Мужчина послушно вышел из комнаты, поскольку будущие отцы редко присутствовали при родах, лишь в случаях крайней необходимости. На пороге он столкнулся с доктором. Эта сцена происходила под жалобы, стоны и крики Денизы. Анжелина немного успокоилась, поскольку применение щипцов могло оказаться как нельзя более кстати. Но слова доктора Ренодена, недавно окончившего медицинский факультет университета Тулузы, вызвали у нее шок.
— Это мои первые роды, — заявил он. — Вообще-то я не акушер, но все же захватил щипцы, поскольку ребенок никак не выходит.
С этими словами он вытащил из саквояжа щипцы и с сомнением принялся их рассматривать.
«Если он не умеет накладывать щипцы, это может закончиться трагически, — с ужасом подумала Анжелина. — Господи, не допусти этого!»
И тут Анжелина вспомнила о Филиппе Косте, известном и опытном акушере.
— Подождите! — воскликнула она. — Мадам Пикемаль, прошу вас, скорее пошлите вашего сына в гостиницу «Белый дуб». Это недалеко отсюда. Пусть он спросит доктора Коста от имени Анжелины Лубе. Скажите, что это срочно и очень серьезно. Трудные роды. Привезите его во что бы то ни стало!
— Хорошо, я сейчас скажу Виктору! — проговорила женщина, выходя из комнаты.
Дениза кричала из последних сил.
— Мадам, умоляю вас, успокойтесь и, главное, постарайтесь ровно дышать! — обратилась к ней Анжелина. — Ваше тело сковано от страха, а от этого боль только усиливается.
— Не надо щипцов, — с трудом произнесла Дениза.
— Кто он, этот доктор Кост? — спросила ее мать.
— Блестящий акушер, под началом которого я училась в Тулузе. Он навещал меня и на ночь остановился в гостинице здесь, в Сен-Жироне. Это неслыханное счастье, что он оказался в городе. Теперь, Дениза, — если, конечно, вы позволите мне называть вас по имени, — я сделаю вам массаж, который принесет вам облегчение. Мадам Пикемаль, я хотела бы также дать ей выпить немного шафранно-опийной настойки.
— Хорошо, может, она от этого станет меньше страдать. Как мне тяжело видеть дочь в таком состоянии!
Когда Анжелина принялась массировать огромный живот молодой женщины, у нее возникло ощущение, что она не сможет найти правильного решения. Но внутренний голос советовал ей поразмышлять, вспомнить подобные случаи.
— Мне как будто лучше, — через несколько минут прошептала Дениза.
— Это на вас подействовала настойка. Моя мать часто повторяла, что во время родов надо в первую очередь совладать со своими нервами.
— И ваши руки тоже… Ой, мне опять больно, придется тужиться… Мадемуазель, если я буду тужиться, ребенок выйдет?
— Нет! Пока еще нет! Но если применить щипцы, ему будет легче выйти.
Доктор Реноден стоял в стороне. Его немного раздражала инициативность этой красивой молодой женщины с фиолетовыми глазами. Она потребовала пригласить другого врача, поэтому у него было огромное желание откланяться. Но любопытство заставило доктора дождаться приезда его коллеги. Филипп Кост буквально ворвался в комнату, держа пальто в руках, в шляпе, чудом не упавшей на пол. Через дверной проем Анжелина увидела, что в коридоре стоят мэтр Пикемаль, Виктор и муж Денизы, не пожелавший спуститься на первый этаж.
— Вот и я! — воскликнул акушер. — Мадемуазель Лубе, как обстоят дела? По дороге этот молодой человек сказал мне, что ситуация сложная.
— Да. Я думаю, что придется накладывать щипцы. Доктор Реноден правильно сделал, что захватил их. Но это его первые роды, и…
— И вы подумали, что у меня это лучше получится?
— Я подумала, что так будет лучше для моей пациентки. Только это, доктор Кост.
Акушер вымыл руки и внимательно осмотрел пациентку с головы до пят. Затем он проверил степень раскрытия шейки матки и положение ребенка.
— Я попытаюсь наложить щипцы, — мрачно сообщил он, внезапно побледнев. — Но это будет очень больно. К тому же я боюсь причинить ребенку вред, поранив черепную коробку. Более того, есть опасность, что я пораню мать, вызвав тем самым кровотечение. В данном конкретном случае только кесарево сечение может привести к счастливому исходу.
Аньес Пикемаль хрипло вскрикнула и упала в кресло.
— Кесарево сечение? — слабым голосом прошептала Дениза. — Но тогда придется ехать в больницу. И от него, насколько я знаю, умирают. Но ведь я в любом случае умру, правда? Мой ребенок тоже. Мой бедный малыш!
Горничная стала всхлипывать, вторя стонам своей хозяйки. Анжелина подошла к Филиппу и посмотрела на него своими фиолетовыми глазами.
— Вы действительно не можете использовать щипцы?
— Здесь я не могу пойти на такой риск, но, если бы мы были в Тулузе, я попытался бы сделать кесарево сечение. Нам остается самый худший вариант, если у вас есть скальпель, — прошептал Филипп на ухо Анжелине.
Молодая женщина содрогнулась. Она все поняла. Доктор предлагал разрезать ребенка на куски в животе матери, чтобы спасти ее. Это был ужасный метод, но еще довольно часто используемый.
— Нет, нет! Только не это! Ни за что! — ответила Анжелина. — Я возражаю! Это моя пациентка!
Возмущенная подобной перспективой, правда, вполне вероятной, Анжелина на несколько секунд закрыла глаза, призвав на помощь все силы небесные. В ее воображении мелькали смутные образы, но вдруг один из них словно выкристаллизовался, предстал перед мысленным взором невероятно четко. Это был образ высокой женщины с кожей цвета карамели, Фиделии, уроженки Мартиники, у которой Анжелина принимала роды в больнице Тарба. Той самой Фиделии, которая упросила Анжелину позволить ей рожать стоя.
«Надо попытаться!» — подумала Анжелина.
— Дениза, немедленно встаньте! — потребовала Анжелина. — Мадам Пикемаль, вы должны мне помочь. Сейчас ваша дочь будет ходить по комнате, а вы будете поддерживать ее. Надо, чтобы она стояла!
— Стояла! — возмутился доктор Реноден.
— Но… — запротестовала мать Денизы.
— Анжелина, вы сошли с ума? — ужаснулся доктор Кост.
По испокон веков существующей традиции и в соответствии с правилами приличия женщины дарили жизнь своим детям, лежа на кровати или на большом столе, покрытом простыней. Но Анжелина вновь увидела себя в пещере Кер испытывающей все более частые и сильные схватки, которые предвещали скорое появление на свет ребенка. И она, порой согнувшись чуть ли не до земли, все время ходила по пещере. Воды отошли, и родился Анри. А Фиделия, схватившись руками за стойки больничной кровати, стояла, извиваясь всем телом. И ребенок нашел дорогу, родился прекрасный здоровый малыш.
— Прошу вас, позвольте мне поступить так, как я хочу! — воскликнула Анжелина.
И, не обращая внимания на негодующие возгласы возмущенных людей, находившихся в комнате, она заставила Денизу встать. Ошарашенная Дениза, дрожавшая от боли и страха, широко открыла глаза, ставшие в этот момент похожими на глаза агонизирующего животного. Аньес Пикемаль бросилась к дочери и обняла ее за талию.
— Давайте немного походим, — сказала Анжелина, беря свою пациентку за руку. — И дышите, дышите глубоко и ровно.
— Послушайте, Лубе, это смешно! — рявкнул доктор Кост, обратившись к Анжелине по фамилии, как это всегда делала мадам Бертен, главная повитуха тулузской больницы.
— Нет, мне так легче! — простонала Дениза. — Теперь у меня не так болит спина.
Позднее Анжелина вспоминала, что у нее возникло чувство, будто ее ведут, направляют какие-то незримые силы. Под недоуменными взглядами двух врачей и горничной она подвела свою пациентку к деревянной стойке кровати и ласково попросила ухватиться за нее обеими руками.
— Теперь я снова буду массировать вас, Дениза, — сказала Анжелина. — Такими манипуляциями мне уже удалось немного повернуть ребенка. Кричите, если в этом возникнет необходимость, и тужьтесь, когда почувствуете схватки. Главное, не напрягайтесь. Представьте, что вы одна, а вокруг вас лес. Забудьте обо всех своих страхах, сконцентрируйте все мысли на вашем ребенке, который хочет познакомиться с вами и пить ваше молоко.
— Чушь собачья! — проворчал молодой доктор и стремительно вышел из комнаты, забыв свои щипцы на комоде.
В коридоре не утихали жаркие споры, но Анжелина не слышала эти громкие негодующие мужские голоса. А вот Филипп Кост расслышал одно восклицание:
— Господь Всемогущий, не допусти, чтобы она убила мою жену!
Вопреки всякой логике акушер, первым осудивший Анжелину, приоткрыл дверь и властным тоном велел мужчинам замолчать.
— В любом случае эта молодая дама обречена, — добавил он сквозь зубы.
И доктор закрыл дверь. Анжелина не обратила внимания на происшедший инцидент. Она встала позади Денизы, стоявшей, чуть раздвинув ноги, и своими миниатюрными руками начала массировать живот пациентки. Ее пальцы чувствовали положение тельца ребенка. Она чуть усилила нажим, словно ведя с малышом безмолвный разговор.
«Шевелись, маленький, — мысленно обращалась к нему Анжелина. — Найди свою дорогу, дорогу жизни, дорогу к свету. Мир прекрасен. Ты должен гулять под сенью платанов на берегу Сала, лакомиться по воскресеньям медом и сладостями, ты должен играть с деревянной лошадкой, которую будешь возить за веревочку! Выходи, малыш! Выходи!»
Вдруг Анжелина почувствовала, как под ее ладонями прокатилась какая-то волна. Она нажала сильнее, потом обхватила руками живот Денизы и стала сжимать его через каждые несколько секунд.
— У меня схватки! — простонала Дениза. Господи, какие они сильные, болезненные!
— Ну, давайте же! — крикнула повитуха. — Тужьтесь, тужьтесь! Повернитесь ко мне лицом! Быстрее! А вы, Аньес, возьмите дочь под мышки. Да, вот так.
Подбежал Филипп. Он тоже стал поддерживать Денизу. Анжелина опустилась на колени.
— Он выходит, Дениза! Ваш малыш! Его головка уже освободилась. Да, тужьтесь, тужьтесь! Да, браво, он выходит! Вот уже появились плечики…
У Анжелины перехватило дыхание, когда она приняла малыша. Она сразу же увидела, что у младенца цианоз.
— Филипп, отрежьте пуповину, быстро! Зажимы и ножницы там, в моем саквояже. Быстрее! Надо действовать быстрее!
— Это мальчик, — прошептала Аньес Пикемаль. — Боже! Прелестный мальчик!
Аньес Пикемаль, ставшая бабушкой, не осмеливалась радоваться, поскольку младенец не издал еще ни одного крика. Именно в этот момент Дениза стала терять сознание, измученная многочасовыми страданиями и последними усилиями.
— Положите ее на кровать! — велела Анжелина, когда пуповина была обрезана. — Филипп, проследите за последом.
Анжелина отдавала распоряжения сухим тоном, однако она вовсе не хотела оскорбить или шокировать доктора. Сейчас она думала только об этом еще живом крошечном существе, у которого было теплое тельце, но сморщенное сизое личико.
В то время как доктор Кост пытался привести юную мать в сознание и устроить ее поудобнее на кровати, Анжелина положила ребенка на подушку, специально приготовленную посредине стола. Потом она стала нежно растирать его маслом, которое готовил старый брат Эд, больничный монастыря, и в состав которого входили масла миндаля, зверобоя и лаванды. Пахло оно очень приятно.
«Умоляю тебя, малыш, дыши, плачь! Только не уходи от нас! — молча молила младенца Анжелина. — Мама, помоги мне! Мама, сжалься надо мной!»
В крайних случаях Анжелина всегда взывала к Адриене Лубе, когда-то известной повитухе, наделенной, вне всякого сомнения, талантом знахарки и великолепной интуицией, способными разрушить планы смерти, старухи с косой, как она говорила.
Не раздумывая, Анжелина склонилась над младенцем, приоткрыла ему рот указательным пальцем и прижалась к нему своими губами. Очень осторожно она выдула струйку воздуха в крошечный ротик и повторила эти манипуляции несколько раз. Анжелине приходилось сдерживать дыхание, поскольку она имела дело с маленькими легкими.
«Ну, дыши! Возвращайся к нам, мой прелестный малыш! Не покидай нас, твоя мама будет так счастлива поцеловать, приласкать тебя!» — всем сердцем молила малыша Анжелина.
И она продолжала, охваченная неукротимым желанием победить смерть. Этот ребенок, которого Анжелина так отчаянно пыталась спасти, был для нее и Анри, ее собственным сыном, и ее столь рано умершими братьями, которых она никогда не знала, и каждым младенцем, издававшим свои первые крики, прижавшись к груди повитухи. Это были все дети Земли, беззащитные, голенькие, долгожданные или отверженные, слабые или сильные.
«Милостивый Боже, Пресвятая Дева Мария, Господи Иисусе! Пожалейте эту невинную душу! — вновь и вновь молилась Анжелина. — Подарите ему жизнь, которую я украла у ребенка Розетты! Сжальтесь над ним, над его матерью, над его отцом. Окажите мне эту бесконечную милость, мне, грешнице!»
Филипп подошел к Анжелине и дотронулся до ее плеча.
— Хватит, Анжелина! Чудо уже то, что его мать выжила!
Анжелина выпрямилась и, объятая яростью, посмотрела на доктора, который отступил назад, не выдержав фиолетового огня ее взгляда.
— Мне нужно еще одно чудо, Филипп! — заявила она.
— Ну что ж, полагаю, вы его получили! — воскликнул доктор. — Господи, да разве такое возможно?!
Молодая женщина посмотрела на ребенка, который издал звук, походивший на мяуканье. Почти тут же он захныкал, а потом расплакался. Кожа малыша стала сиреневатой, а потом порозовела. Наконец он помочился, пустил светлую прозрачную струю.
— Слава Богу! Он спасен! — крикнула Анжелина. — Слава тебе, Господи! Слава! Аньес, Дениза! Малыш жив!
Ноги Анжелины стали ватными, сердце бешено колотилось, но она, пересилив себя, запеленала младенца. Теперь он, скорчив личико, закрыв глазки и широко раскрыв ротик, кричал во все горло.
В комнату вошли мэтр Пикемаль и его зять. Аньес и горничная плакали от радости и облегчения.
— Норбер, наша дочь жива! — воскликнула супруга судебного исполнителя, хватая его за полу пиджака. — Младенец тоже! Это чудо, настоящее чудо! Нет, это все благодаря мадемуазель Лубе!
Мужчина восторженно посмотрел на Анжелину, а затем бросился к ней и схватил за руки.
— Мадемуазель, я буду вечно вам обязан, я благословляю вас, я…
Но он не смог больше вымолвить ни слова и расплакался от радости.
— В любой момент вы можете просить нас о чем угодно, — сказала Аньес Пикемаль. — Отныне мы ваши должники перед лицом Господа Бога и Пресвятой Девы Марии.
Анжелина ничего на это не сказала. Она баюкала малыша, который славил свое спасение громким плачем. Лежа на кровати, Дениза протянула к нему руки. Она быстро пришла в сознание и сейчас чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Ее муж, сидевший около кровати, осыпал лицо Денизы поцелуями. Он тоже плакал, как и его тесть, и теща.
— Сын! У меня сын! — повторял он.
— Вот он. Теперь этот пупс должен быть рядом с мамой и папой, — сказала Анжелина, кладя малыша на кровать. — Дениза, приложите его к груди. Это придаст ему сил после столь трудного прихода в наш мир.
— По сравнению с тем, что вы меня подняли, это совсем не трудно сделать, — улыбаясь, заметила молодая мать. — Мадемуазель, не знаю, как вас и благодарить. Правда! Я была уверена, что умру, как и моя сестра, не оставив ребенка моей семье.
— Я заплачу вам двадцать… нет, тридцать франков и луидор, — объявил молодой отец со светлыми усами и голубыми глазами.
Это была огромная сумма, но мэтр Пикемаль захотел ее удвоить.
— Вы очень щедры и очень любезны, но я не возьму ни су, — сказала повитуха. — Мне и так уже заплатили, заплатили сторицей.
Анжелина радостно улыбалась, а в ее ушах звучали слова отца Ансельма, особенно навязчиво повторялось слово «искупление».
Аньес Пикемаль хотела было возразить, но тут вмешался Филипп:
— Мадемуазель Лубе знает, что говорит, и, учитывая ее характер, не стоит настаивать. Я так понял, что она собирается отказаться от практики, и очень рад узнать, что это не так.
— Доктор Кост прав, — призналась Анжелина. — Сегодня вечером мой долг выполнили силы небесные. Этот прелестный малыш жив, вы, Дениза, тоже.
— Да, благодаря вам и воле нашего Господа, — согласилась Дениза. — Мы назовем его Альбером в память о моей старшей сестре.
Ужас и тревога уступили место спокойствию и радости. Анжелина и Филипп были вынуждены спуститься в гостиную, чтобы выпить по бокалу вина. Кухарка подала им бутерброды с гусиным паштетом и рубленой колбасой. Было начало одиннадцатого, когда мэтр Пикемаль попросил Виктора, младшего ребенка в семье, отвезти их в фаэтоне. Юноша не заставил просить себя дважды. Он то и дело бросал на повитуху восхищенные взгляды, очарованный ее статью и красотой, уверенный, что этой молодой женщине удалось перехитрить судьбу и победить смерть.
— Я очень рад, что стал дядюшкой! — воскликнул Виктор, взбираясь на переднее сиденье фаэтона.
Доктор Кост мог бы вернуться пешком, поскольку гостиница находилась метрах в ста от дома Пикемалей, но ему хотелось поговорить с Анжелиной. Он говорил тихо, чуть ли не касаясь губами уха молодой женщины, чтобы она могла слышать его, несмотря на шум от колес экипажа, цокота копыт по мостовой, скрипа осей и лязга железных ободов. Все эти звуки образовывали настоящий концерт, который днем звучал оглушительно громко, поскольку к нему примешивались звуки, издаваемые повозками, колясками и кабриолетами.
— Анжелина, поздравляю вас с благополучным исходом этих родов. Но признайтесь, только честно, как вы осмелились пойти наперекор всему тому, чему учили вас я и мадам Бертен? Заставив молодую женщину встать, вы пошли на огромный риск. Впрочем, вам чрезвычайно повезло!
— Что? Повезло? Вы думаете, что это случайность? Вы думаете, что я поставила под угрозу жизнь своей пациентки? У меня был уже подобный опыт. В Тарбе я принимала роды у одной служанки, уроженки Мартиники. Она упросила меня позволить ей рожать стоя, что только стимулировало родовую деятельность. Я знаю также, что мне удалось повернуть ребенка головой к шейке матки, и голова больше не упиралась в кости таза. Я уверена, что это чудо стало возможным исключительно потому, что мать приняла другую позу. Наконец, я помнила о законе тяготения.
— Не смешите меня! Еще скажите, что рожающая женщина должна прыгать, чтобы ее ребенок легко вышел! — Доктор усмехнулся.
— Для меня важен только результат. Плоть Денизы не разорвалась, у нее не было кровотечения, а Альбер — довольно крепкий малыш. Я обещала приехать завтра, чтобы убедиться, что с ними обоими все хорошо.
— А эта ваша бравада! Отказаться взять деньги! Похоже, вы действительно выходите замуж за богатого наследника.
— Даже если бы Луиджи был бедным, нищим, я все равно вышла бы за него замуж.
— Луиджи? Вы говорили о неком Жозефе. Надо бы узнать, кто наденет на ваш палец кольцо.
— Просто он так себя называет. Филипп, вот и гостиница. Спасибо, что так быстро пришли мне на помощь.
— Моя помощь вовсе не понадобилась, но я имел удовольствие вновь видеть вас, причем за работой! — пошутил доктор Кост.
— Нет, вы очень помогли мне. Если бы я не обратилась к вам, этот молодой доктор воспользовался бы щипцами, которые считает дьявольским орудием.
Они оба от души рассмеялись. Взяв Анжелину за руку, акушер с наигранным сожалением сказал:
— По вашей вине я пропустил многообещающий ужин. Анжелина, моя дорогая Анжелина, мне трудно с вами расстаться. Но скажите, я по-прежнему должен искать вам замену?
— Нет, не трудитесь. Я ошибалась. Я не отрекусь от своего ремесла.
Виктор Пикемаль соскочил с козел, чтобы зажечь светильники. Юноша дал себе слово, что будет не спеша ехать до Сен-Лизье, чтобы насладиться присутствием очаровательной пассажирки.
— Прощайте, моя дорогая, — прошептал Филипп. — Желаю вам счастья.
С этими словами он поцеловал Анжелину в губы, поцеловал жадно, быстро, недвусмысленно. Этим поцелуем доктор давал молодой женщине понять, что жаждет ее, что до сих пор любит.
— Прощайте, — ответила Анжелина, когда доктор выходил из фаэтона.
Ошеломленная Анжелина провела по губам указательным пальцем. «Решительно, никто не заботится о моей нравственности! Мне придется вновь исповедаться», — подумала Анжелина. Ее скорее позабавил поступок доктора, чем рассердил.
Но на этом сюрпризы не закончились. Провожатый Анжелины пустил лошадь рысью в сторону дороги, ведущей в город. Держа вожжи одной рукой, он обернулся:
— Я хотел бы еще раз поблагодарить вас, мадемуазель! — воскликнул он. — Я так горевал, когда умерла Альбертина. Я говорил себе, что, если нас покинет и Дениза, я запишусь в солдаты.
— В любом случае вы скоро станете им, — отозвалась взволнованная Анжелина.
— Мне девятнадцать лет. Еще успею надеть форму. Но вообще-то я не горю желанием стать солдатом. Однако я сдержал бы клятву, даю вам слово.
— И вы оставили бы родителей наедине с таким огромным горем?
— Да. Возможно, это огромное горе и заставило бы меня бежать из дома, — сказал Виктор. — Теперь благодаря вам я могу остаться здесь на какое-то время.
В слабом свете двух светильников Анжелина лучше разглядела своего возницу. Это был миловидный молодой человек с темными глазами. Нос у него был немного крупноват, но гармонировал с высоким лбом, на который упала темная прядь.
— Я охотно пригласила бы вас на свою свадьбу в декабре, — лукаво сказала Анжелина, догадываясь, что этот молодой цветущий мужчина проявляет к ней неподдельный интерес.
— О нет! Вы выходите замуж? Черт! — пошутил он.
— Мне очень жаль, если я разочаровала вас, но я обручена. Ничего не поделаешь… Но у моей фрейлины нет кавалера.
— И она такая же красивая, как и вы? — спросил он.
— Розетта просто очаровательна! А теперь, мсье Пикемаль, мне хотелось бы, чтобы вы смотрели на дорогу. Сейчас темно, и вы постепенно забираете влево.
— О, в это время на дороге никого нет.
Тем не менее Виктор прислушался к словам Анжелины. Измученная, но невероятно счастливая, Анжелина откинулась на спинку сиденья. После поворота перед ее глазами появилась очаровательная картина. На горизонте возник древний город Сен-Лизье, ее любимый город. Тучи рассеялись. На ночном небе, прямо над крышей Дворца епископов, сиял полумесяц. Освещенные окна домов походили на сонм маленьких огоньков. Их свет прогонял темноту, согревал душу и заставлял мечтать одинокие сердца.
«Еще несколько минут, и я увижу Луиджи и всех тех, кого так люблю. В моем камине будет гореть огонь, и я соберу неплохой урожай улыбок!» Анжелина была счастлива. Взгляд ее прекрасных глаз, увлажненных слезами благодарности, устремился на зубчатую башню собора. «Примириться с Богом, как говорил отец Ансельм. Теперь я понимаю, насколько это важно».
Виктор Пикемаль остановился на улице Мобек, прямо перед воротами дома Анжелины, и спрыгнул на землю, чтобы помочь своей пассажирке выйти из фаэтона. Он был выше ее на голову. Отвесив любезный поклон, юноша сказал:
— Спокойной ночи, мадемуазель. Еще раз благодарю вас за то, что спасли мою сестру. Завтра я поставлю в церкви свечу, чтобы возблагодарить Господа и Пресвятую Деву Марию.
— Вы правильно сделаете, Виктор. Прощаюсь с вами до завтра, поскольку обещала приехать, чтобы убедиться, что мама и малыш чувствуют себя хорошо.
— В котором часу вам будет удобно? Я с удовольствием заеду за вами.
— У меня есть коляска и белая кобыла, спокойная, как ягненок. И все же большое спасибо.
— Очень жаль. Возможно, я тогда познакомился бы с вашей фрейлиной.
Анжелина рассмеялась. Этот юноша пришелся ей по душе.
— Приезжайте завтра утром, часов в десять.
— Договорились. Я буду пунктуален, не волнуйтесь.
Анжелина простилась с Виктором и вошла во двор. Ей навстречу устремилась белоснежная масса. Овчарка, положив лапы на плечи молодой женщины, принялась лизать ее подбородок.
— Прекрати, Спаситель! Успокойся, моя собака! Что за манеры!
В это мгновение Анжелина почувствовала, что ее обнимают мужские руки. Едва заметив Анжелину, Луиджи вышел из конюшни, чтобы прижать ее к себе.
— Анжелина, похоже, ты помчалась на помощь пациентке? Ты, которая твердо решила отречься от своего ремесла!
Луиджи шептал Анжелине в затылок, вдыхая аромат ее волос:
— Я так спешил к тебе! Я хотел рассказать о своем визите в аббатство. Ой, да ты дрожишь! Мы все тебя ждем.
— Я дрожу от радости, Луиджи, — прошептала Анжелина. — Мне тоже не терпелось тебя увидеть.
Он, не разжимая объятий, повел ее к дому.
— Октавия оставила тебе твою порцию. Анри уснул, прижавшись к Розетте. Моя мать делает успехи: она выпила кофе, чтобы дождаться твоего возвращения. Анжелина, прежде чем мы войдем в дом, я хочу тебе кое в чем признаться. Я беседовал наедине с отцом Северином. Разумеется, он радуется тому, что мы поженимся, поскольку я положу конец своей вольной жизни. Это его слова. Увы! Я поклялся ему, что не дотронусь до тебя до благословения нашего брака. Тут невольно станешь неверующим.
Анжелина с серьезным видом посмотрела на Луиджи потом скорчила гримасу, которую он счел очаровательной.
— Это мудрое решение. Сегодня я тоже вступила на путь целомудрия и стала рассудительнее. Я потом объясню тебе, что произошло. Мы сможем подождать, не правда ли? Два с половиной месяца или чуть больше — это не так уж долго.
— Для меня это станет вечностью! — простонал Луиджи. — Но какое это восхитительное и сладостное ожидание! И какая в конце концов нас ждет награда!
— Замолчи! — смеясь, воскликнула Анжелина.
Они поцеловались под покровом теплой сентябрьской ночи, и поцелуй этот был еще более нежным из-за запрета.