После очередного приема пациентки Анжелина приводила свой диспансер в порядок. С начала месяца ее посетили несколько будущих матерей, которым до родов было еще далеко. Анжелине это казалось хорошим знаком. Она смогла установить время родов и дать своим пациенткам советы относительно соблюдения правил гигиены.
— Сможешь записать фамилию этой дамы в дневник? — спросила Анжелина Розетту. — Катрин Борд. Она живет на улице Нёв.
— Да, мадемуазель Энджи, — ответила девушка, сидевшая за инкрустированным столом. — Не волнуйтесь, я всегда стараюсь, когда пишу. Я так рада, что научилась писать! Это не так уж сложно.
— Луиджи оказался хорошим учителем. Он более терпеливый, чем я. Но тебе еще предстоит учиться и учиться.
— Я понимаю. Мои буквы не такие красивые, как ваши. Когда я их вывожу, у меня немного дрожит рука.
Розетта вздохнула. Став по-детски серьезной, она взяла перо и открыла чернильницу. Вот уже три дня она передвигалась на костылях. Доктор Бюффардо снял гипсовую повязку и сказал, что удовлетворен тем, как срослась кость. Розетта, на которой был белый халат, выполняла обязанности секретаря. Осмотр производился за большой гобеленовой занавеской, чтобы пациентки не смущались. Однако, если присутствие Розетты, пусть она и старалась быть незаметной, оказывалось нежелательным, она уходила в кухню.
— Мадемуазель Энджи, а как пишется «Катрин»? Через «о» или через «а»?
— Разумеется через «а». Если у тебя возникают сомнения, всегда спрашивай. Не делай ошибок, я терпеть не могу исправлять их. Запиши, что сегодня к нам приходила Катрин Борд с улицы Нёв. Увы! Я думаю, что она родит перед самым Новым годом, когда меня здесь не будет. Надо, чтобы она обратилась за помощью к повитухе, работающей в больнице. Мне очень жаль, Розетта, что две моих пациентки родят своих малышей, когда я буду в отъезде, — одна в январе, вторая в марте. Когда я им посоветовала одну из моих коллег, они расстроились.
— Но вы же не можете отказаться ни от поездки в Лозер, ни от паломничества!
— Меня в основном беспокоит это длительное паломничество. Отец Ансельм велел мне заниматься своим ремеслом с полной отдачей, однако заставляет меня покинуть родной край на несколько недель, возможно, месяцев. Но, если я отложу свой отъезд до весны, у меня появятся новые пациентки. Это замкнутый круг.
Озабоченная Анжелина замолчала. У нее была спиртовка, на которой она кипятила воду в особом котелке. Тщательно протерев хирургическое зеркало эфиром, она принялась стерилизовать его.
— Не берите себе в голову, мадемуазель, — сказала Розетта. — Иначе никогда не выйдете замуж. Кстати, ваше платье готово?
— Портниха пришлет его завтра. Твое платье тоже. На Анри будет прелестный костюмчик из темно-синего бархата с кружевным воротничком. Плохо, конечно, что мне грустно, но с каждым днем свадебная церемония все больше пугает меня. Все, кого я встречаю, обещают непременно прийти. Думаю, собор не сможет вместить всех желающих…
И Анжелина рассмеялась, словно подшучивая над собой.
— Вы просто нервничаете, вот и все. — Розетта вздохнула. — Да и у меня на душе неспокойно. В день вашей свадьбы Виктор собирается представить меня своим родителям. У меня голова кругом идет. Что они подумают обо мне?
— Они будут рады увидеть такую прелестную барышню. Уверяю тебя, это очень милые люди. Аньес Пикемаль, мама твоего возлюбленного, — простая и гостеприимная женщина.
— Не говорите так — мой возлюбленный! Каждый раз, услышав это слово, я краснею.
— Розетта, этот юноша — для тебя настоящий подарок судьбы. Судя по твоим словам, он намерен на тебе жениться, так что не красней. Он умный, милосердный. К тому же он не придает особого значения твоему прошлому, и это убедительно доказывает, что он любит тебя.
— Так-то оно так, мадемуазель Энджи, но я не знаю, хочу ли я выходить замуж, поскольку тогда мне придется покинуть вас. А я так вас люблю! Словно вы моя старшая сестра!
— Сестры не разлучаются, когда выходят замуж за желанного мужчину, мужчину, которого любят. А может, ты не любишь Виктора?
— Я очень люблю его, он мне нравится, но я еще плохо его знаю. И вам известно, что внушает мне беспокойство…
Анжелина покачала головой, глядя на Розетту с нежной улыбкой. Как-то раз, вечером, они долго беседовали об одной из супружеских обязанностей — плотских отношениях. Несмотря на откровенные признания Анжелины, утверждавшей, что физический акт может доставить бесконечное блаженство. Розетта по-прежнему испытывала страх, уверенная, что не выдержит мужского натиска супруга. После того как девушка подверглась насилию, она считала физическую близость чем-то отвратительным.
— Послушайте, к нам кто-то пришел! — воскликнула Розетта.
По-прежнему шел дождь. Анжелина увидела двух элегантных женщин, которые направлялись к диспансеру, прячась под большими черными зонтами.
— Господи, похоже, они приехали с ребенком! — воскликнула Анжелина, бросаясь к двери диспансера, чтобы открыть ее. — Входите, дамы!
— О, какая отвратительная погода! — раздался пронзительный женский голос. Это была Леонора Лезаж. — Здравствуйте, повитуха Лубе.
— Здравствуйте, мадам.
Увидев супругу Гильема, Анжелина недовольно поморщилась, но старалась быть вежливой, хотя и не проявляла сердечного радушия. Что касается второй женщины, то это была Николь, горничная с испытующим взглядом. Николь закрыла зонтики и поставила их снаружи около стены.
— А вы хорошо все устроили! У вас тут чисто, — сказала Леонора, осмотрев помещение. — У меня такое впечатление, что вы удивлены, но вы ведь сами попросили меня привезти к вам Эжена. Это было несколько недель назад.
— Да, действительно. Теперь я вспомнила. Простите, мадам, но я с тех пор постоянно очень занята. И как чувствует себя ребенок?
В помещение вошла Николь, поджав губы. Розетта оторвалась от записей и стала незаметно рассматривать посетительниц. «Они почти одинаково одеты, на обеих прелестные коричневые шерстяные костюмы, бежевые шелковые шарфы и шляпки с вуалью», — подумала Розетта, не подозревавшая, что на самом деле это были служанка и ее хозяйка.
Анжелина взяла на руки тщательно запеленатого младенца и тут же успокоилась: Эжен явно прибавил в весе. Приподняв капюшон, она стала вглядываться в личико младенца.
— У него округлились щечки. Теперь это прелестный пупс. К тому же он улыбается! Как вы его кормите?
— Мы следуем вашим советам. Даем подслащенное козье молоко. Отец сам кормит его из соски. Вы можете ликовать: превратили Гильема Лезажа в няньку! Это настоящий подвиг!
Она говорила язвительным тоном. Николь сочла необходимым рассмеяться, чтобы показать, что она заодно с Леонорой.
— Главное, что ваш сын, судя по всему, здоров, — оборвала Леонору Анжелина. — Могу ли я его распеленать, чтобы осмотреть полностью?
— Да, если считаете, что здесь достаточно тепло. Мой дорогой муж из своего инвалидного кресла приказал мне не перечить вам, повитуха Лубе.
— Не ломайте язык, говорите проще, мадам. У меня есть имя. А слово «повитуха», которое вы бросаете мне в лицо, из провансальского наречия, языка моего края, уроженкой которого вы не являетесь. Зачем его употреблять, если вы презираете местный диалект? Впрочем, я удовлетворена. Вы только что поступили как настоящая мать — забеспокоились, не холодно ли в помещении. Но не стоит волноваться. Печка топится, а на окнах висят занавески. Эжен не простудится.
Эта короткая речь подействовала на Леонору как холодный душ. Она ничего на это не сказала, только ее глаза сверкнули от ярости. Розетта затаила дыхание. Она понимала, что сейчас происходит, и, несмотря на нарочито равнодушный вид, всем сердцем была на стороне своей подруги.
— Ваш ребенок совершенно здоров, — сказала Анжелина после тщательного осмотра. — Теперь я спокойна, а до этого момента я не получала никаких известий о нем. Жена вашего деверя, Клеманс, больше не пишет мне.
— Мадам Клеманс было бы трудно вывести хотя бы строчку, — сказала Николь. — Она сломала правую руку, неудачно упав с лошади.
— Да, наш мануарий превратился в настоящую больницу, — подхватила Леонора. — Вы могли бы поучаствовать в конкурсе на должность сиделки, повитуха Лубе.
— Хватит! — возмутилась Анжелина. — Если вы намерены говорить со мной столь высокомерным тоном, а эта шлюха так и будет хихикать за вашей спиной, то вам лучше уйти. Эжен чувствует себя хорошо, и это для меня главное. Возвращайтесь в ваше змеиное гнездо! И чтобы вашей ноги больше здесь не было! Вы насмехаетесь над своим искалеченным мужем! Вы насмехаетесь над женой своего деверя, а ведь она так переживала из-за вас, жалела вас! Ваши слова не достигают цели. Более того, мне вас жаль. Убирайтесь вон!
Дрожа от возмущения, Анжелина запеленала ребенка и протянула его матери.
— Какая наглость! — воскликнула Леонора, красная от ярости. — Вы считаете, что вам все позволено, поскольку вы выходите замуж за аристократа и будете носить фамилию с частицей, вы, дочь сапожника?
— Убирайтесь!
— Я уйду, но вы за это мне заплатите. Дорого заплатите. Идем, Николь!
— Да, мадам. Я пойду вперед, чтобы открыть зонтики.
Горничная как-то странно посмотрела на Анжелину, потом на Розетту, не проронившую ни слова, поскольку была напугана этой неистовой ссорой. Наконец посетительницы вышли за ворота. На улице заржала лошадь.
— Вероятно, их ждал кучер Лезажей. — Анжелина вздохнула. — Боже мой, я чуть не дала ей пощечину. Какая гадина!
— Да, верно, мадемуазель Энджи, настоящая мегера! А вторая ведьма, кто она?
— Горничная из мануария. Я не сочла нужным говорить тебе об этом, Розетта, но у меня есть все основания называть ее шлюхой. Эта девица, Николь, спит с Гильемом. Но, судя по всему, такое положение вещей устраивает Леонору. Я даже думаю, что они хорошо ладят между собой, что заключили своего рода сделку. Господи, эти люди приводят меня в отчаяние! Знаешь, я все лучше и лучше понимаю мадемуазель Жерсанду. Весь этот бомонд, все эти люди из мануария исповедуются и причащаются, а потом снова начинают врать и вести себя самым бессовестным образом. Наглядным примером тому служит Оноре Лезаж, отец Гильема… Да и эти двое… Я не имею права их судить, но если подумать, религия протестантов представляется мне менее лицемерной. Протестанты признаются в своих грехах непосредственно Богу, пытаясь затем не совершать дурных поступков. У них нет такого понятия, как отпущение грехов, которое подчас за деньги покупают себе знатные люди. Есть только раскаяние и покаяние. Прости, глупо все это говорить тебе, но сейчас у меня мысли путаются.
— Да забудьте обо всем этом! Давайте поговорим о наших красивых платьях и об ужине.
Немного успокоившись, Анжелина села на табурет рядом с Розеттой. Она должна забыть о Леоноре Лезаж и о Николь, чей насмешливый взгляд задел ее за живое.
— Так, свадебный ужин… Будут, разумеется, Жермена и папа, некая барышня Розетта со своим кавалером Виктором Пикемалем, отец Северин, приор аббатства Комбелонг, и отец Ансельм — два уважаемых священника, Ирена, Робер и Пьеро, поскольку я их пригласила. Я искренне восхищаюсь этими людьми. Не приедут дядюшка Жан и тетушка Албани, что меня очень огорчает. За столом нас должно было быть шестнадцать, но будет только четырнадцать. Мадемуазель Жерсанда наняла одну из служанок таверны. Она заменит Октавию, которая имеет полное право составить нам компанию.
— Но это не помешает ей вскакивать и бегать на кухню, чтобы следить, не нарушается ли порядок подачи блюд, — заметила Розетта. — Октавия не может жить без своих кастрюль.
— Ради меня она сделает над собой усилие. По крайней мере, я надеюсь на это. Моя будущая свекровь отказывается переступать порог собора, а дядюшка укрылся на своей горе. Я все спрашиваю себя, не произойдет ли в последний момент какая-нибудь катастрофа? Нам осталось ждать еще три недели. Это долго, очень долго!
Прошли три долгих недели, которые Анжелина прожила в страхе перед возможными неприятностями. Эти дни были наполнены самыми заурядными событиями, которые не имели особых последствий для столь долгожданной свадьбы. Правда, малыш Анри простудился, Октавия поранила левую руку, разрезая в воскресенье мясо на куски.
Наконец настал великий день. Как ни странно, в трехэтажном доме на улице Нобль царила тишина, а не сумасшедшая суматоха, сопровождающая столь знаменательные события.
— Октавия, мы должны быть в мэрии меньше чем через час, — сказала Жерсанда де Беснак. — Что делает мой сын? Он уже должен был спуститься к нам. Мужчине не требуется столько времени, чтобы одеться, в отличие от женщины!
— Мсье Луиджи нервничает, как и наша Энджи, — возразила служанка. — Наверняка он вновь и вновь перевязывает галстук.
— Анжелина хотела, чтобы он ждал ее здесь, в гостиной. Прошу тебя, позови его! Пусть он быстрее спускается, чтобы смог увидеть, как она входит через эту дверь.
От нетерпения старая дама топнула ногой. Она позаботилась о своем внешнем виде, стремясь очаровать жителей города, которые будут смотреть, как она идет в свадебном кортеже в мэрию, расположенную на площади. Она тщательно убрала свои серебристые волосы в высокий пучок и накинула на него небесно-голубой ажурный шарф, так шедший к ее глазам. Она выбрала бархатное платье с высоким лифом и широкой юбкой, а потом собиралась надеть короткое манто с позолоченными брандебурами. Сапфировое колье и серьги дополняли ее изысканный и элегантный наряд.
— Господь всемогущий! Да успокойтесь же вы, мадемуазель! — посоветовала ей Октавия. — Мэр никуда не денется. К тому же стоит прекрасная погода, тогда как вы утверждали, что обязательно будет идти проливной дождь. Конечно, на улице прохладно, но зато ярко светит солнце.
В темно-сером костюме с приталенным жакетом и прямой юбкой, доходящей до щиколоток, коренастая служанка прикалывала золотой брошью белую бутоньерку. Жерсанда де Беснак не жалела денег, вознамерившись одеть во все новое свою служанку, Розетту и, конечно же, Анжелину, покупая им вещи и для предстоящего путешествия в Лозер.
— А что, если я разложу меню перед тарелками, мадемуазель, пока невеста будет готовиться?
— Нет, я это сама сделаю во время церковной церемонии. Я хочу приготовить нашим гостям и новобрачным сюрприз. Если ты разложишь меню сейчас, кто-нибудь сможет прочитать.
— И кто же? — Служанка усмехнулась. — Как только Энджи выйдет из вашей комнаты, прекрасная как принцесса, мы отправимся в мэрию. Мсье Лубе и его супруга присоединятся к нам там. Еще один свидетель тоже.
Октавия гордилась, что Анжелина выбрала ее на эту весьма заметную роль. Луиджи позвал в свидетели Робера. Акробат утверждал, что Робер необычайно порядочный человек и что ему редко встречались такие люди.
— А, вот он, ваш сынок, мадемуазель! — с облегчением вздохнув, добавила служанка.
Любуясь своим единственным сыном, Жерсанда приосанилась. С черными вьющимися волосами, связанными в хвост на затылке, в бархатном темно-фиолетовом рединготе, бывший акробат выглядел великолепно. На его груди был виден черный атласный жилет, оттеняющий белоснежную рубашку. Довершал туалет фиолетовый галстук. Такое цветовое решение пришло в голову старой даме, захотевшей воздать должное редкому цвету глаз новобрачной. Стол был украшен в той же цветовой гамме, здесь встречались самые разные оттенки — от темно-фиолетового до светло-сиреневого. На парчовой скатерти цвета слоновой кости лежали маленькие букетики фиалок, сделанные из ткани.
— Луиджи, ты действительно отказываешься надевать цилиндр, который я купила тебе? — требовательным тоном спросила Жерсанда.
— Решительно отказываюсь, мама. Точно так же, как вы отказываетесь входить в папистское святилище.
— Противный мальчишка! Ну и женись с непокрытой головой, — улыбаясь, сказала Жерсанда. — Господи, как я нервничаю! А ты как себя чувствуешь?
— Я подавлен, у меня щемит сердце, — нарочито жалобным тоном признался Луиджи. — Я вздохну свободнее, когда увижу свою невесту. Надо было жениться раньше. Ожидание стало для меня пыткой. И вы были невыносимы, мама. У вас голова была забита модными выкройками, списками блюд! А ваши поездки в Сен-Жирон! Побыстрее бы все закончилось!
Луиджи усмехнулся, думая, что его мать верит, будто он с нетерпением ждет, когда сможет разделить ложе вместе со своей возлюбленной. Но они уже сделали это и хранили содеянное в величайшем секрете. Впрочем, в последние дни они старались не поддаваться страсти, снедавшей их обоих, безумных влюбленных, думающих друг о друге с утра до вечера.
— Но что там делают барышни? — удивилась Жерсанда.
— Возможно, моя будущая супруга убежала через окно, — предположил Луиджи.
— Сын мой, это не смешно!
Однако находившаяся за дверью, разделявшей две комнаты второго этажа, в спальне хозяйки дома Анжелина была готова. Портниха, раскрасневшаяся от возбуждения, в последний раз проверяла, как сидит платье. Устроившись на кровати, Розетта играла с малышом Анри, которому очень хотелось побегать. Прелестный костюмчик стеснял движения мальчика, но тому все равно не сиделось на месте.
— Я хочу к Спасителю. Где моя собака? — повторял малыш.
— Мы не можем взять его с собой, малыш. Спаситель остался во дворе дома на улице Мобек.
— Будь умником, мой дорогой. Скоро мы пойдем гулять, — сказала Анжелина, сердце которой стремилось вырваться из груди.
Анжелина больше всего боялась этого момента, когда предстанет перед Луиджи в таком роскошном платье, что не решалась даже бровью повести.
— Мадемуазель де Беснак надо было жить в Париже и создавать модели, — заметила портниха, державшая в Сен-Жироне ателье по пошиву одежды для дам.
— Да, разумеется! — прошептала Анжелина, очарованная своим отражением в псише[38], стоявшем около окна.
Старая дама хотела, чтобы Анжелина выходила замуж в сказочном туалете, и добилась своего. Муслиновое платье могло показаться белым, но на самом деле оно было бледнофиалкового цвета. Широкая юбка, державшаяся на двух обручах, напоминала кринолин, модный во времена Второй Империи. Лиф красиво облегал грудь и был расшит сиреневыми жемчужинами в перламутровой оправе, похожими на миниатюрные цветы. Рукава буфами, зауженные книзу, и треугольный вырез придавали платью соблазнительную оригинальность. Волосы Анжелины были распущены и плавными волнами падали на плечи. Венец, обтянутый атласом и расшитый жемчугом, должен был удерживать белую с сиреневыми переливами фату.
— Вы похожи на сказочную принцессу! — воскликнула Розетта, ставшая усердной читательницей и полюбившая фантастические истории Шарля Перро и братьев Гримм. Эти книги ей охотно давала Жерсанда.
— Совершенно верно, — согласилась портниха, белокурая пухленькая женщина лет сорока. — Эти цвета очень подходят к вашей светлой коже и прекрасным глазам, мадемуазель Лубе.
— Этим меня наделила природа. Но я никогда не думаю об этом, — сказала Анжелина. — Ладно, отступать уже поздно. Пора мне выйти из этой комнаты.
Розетта быстро встала. Ей не терпелось показаться всем на глаза и идти, выпрямив спину и не опираясь на костыли. Перед мэрией она должна была встретиться с Виктором Пикемалем, без его родителей, и поэтому дрожала от избытка чувств. «Я не видела его со времени нашей поездки в Монжуа, но он пишет мне два раза в неделю», — говорила себе раскрасневшаяся девушка.
— Взгляни на себя, Розетта! — умоляющим тоном сказала Анжелина. — До чего же ты хороша!
— Нет, нет! Только не я!
После препирательств Розетта все же встала перед зеркалом, и тут же на ее губах заиграла блаженная улыбка. Будучи подружкой невесты, она получила право на почти такое же роскошное, как у новобрачной, платье. А цвет платья соответствовал ее имени. Словно в облачке розового муслина, с каштановыми косами, красиво уложенными надо лбом, девушка с трудом узнала себя. «Вот уж не думала, что у меня такая тонкая талия и прелестные шея и грудь!» — мысленно восторгалась Розетта.
— Не забудьте взять с собой меховые накидки, — напомнила им портниха. — Все-таки уже декабрь, и на улице холодно. Накидка из белого соболя — для невесты, а из рыжей лисицы — для вас, мадемуазель Розетта.
— Не могли бы вы их подержать, мадам Жанна? — попросила портниху Анжелина. — Мы набросим накидки, когда будем выходить из дома.
— Разумеется! И о чем я только думаю?
Торговка разбилась бы в пух и прах, лишь бы удовлетворить желания своих клиенток. Благодаря Жерсанде де Беснак она за два месяца заработала столько, сколько обычно зарабатывала за год.
Луиджи заметил, что дверная ручка повернулась. А когда дверь открылась, у него перехватило дыхание. Перед ним возникло чудесное видение. Его любовная греза шла к нему скользящей походкой, которая, тем не менее, заставляла шуршать и колыхаться переливающуюся ткань платья.
Восхищенная Октавия закрыла рот обеими руками.
— Господи, Энджи, моя малышка, никогда прежде ты не была столь прекрасной! — воскликнула старая дама.
— Я вам нравлюсь? — робко спросила невеста. — Дорогая мадемуазель, как мне отблагодарить вас?
Голос Анжелины дрожал. Она с трудом сдерживала слезы. Луиджи бросился к своей возлюбленной и нежно обнял ее.
— Моя любимая, не плачь! Ты нас всех очаровала, меня в первую очередь, — прошептал он, нежно поцеловав Анжелину. — Ты аллегория весны на пороге зимы. И это волшебное таинство осеняет нашу свадьбу. Идем, пора…
Небольшой кортеж двинулся по улице Нобль в сторону арки, оставшейся от средневековой крепостной стены, когда-то окружавшей древний город с узенькими улочками. Небо было абсолютно чистым. Солнечные лучи, падавшие на фасады из многовековых камней, и свежий воздух благодатно подействовали на нервы Анжелины. С радостной улыбкой она дошла до мэрии. И тут же раздались восхищенные возгласы. Мальчик, выглядевший старше своего возраста, от нетерпения захлопал в ладоши. Это был принарядившийся Пьеро, стоявший между своими родителями.
— Моя дочь… Черт возьми, какая же она красивая! — прошептал ошеломленный Огюстен Лубе. — Надеюсь, Адриена видит ее с небес.
Жермена кивнула и прослезилась, поскольку у нее было доброе сердце. Мэр пригласил присутствующих в мэрию. Розетта задержалась на пороге — Виктор еще не приехал.
«Боже мой! Только бы ему ничто не помешало! — думала она. — Как же я хочу, чтобы он приехал! Я говорила себе, что у меня нет особого желания видеться с ним, но это не так. Я просто боялась, только и всего. Надо, чтобы он приехал!» Розетту охватили ужасные сомнения: Виктор больше не любит ее, он ее бросил!
— Розетта, мне очень жаль! — раздался знакомый, прерывающийся из-за сбившегося дыхания голос. — Поезд, на котором я ехал, опоздал.
— Виктор, вы приехали! — воскликнула Розетта, глядя на молодого человека. — Да будет благословен Господь!
Молодой человек был в военной форме. От быстрого бега от моста через Сала щеки его раскраснелись.
— Розетта, но… Вы такая красивая! — прошептал он. — И вы ходите, уже ходите без костылей!
— Да, я могу даже танцевать!
Виктор радостно рассмеялся. Розетта взяла его за руку, и они вместе вошли в здание мэрии.
Через час, сочетавшись гражданским браком, чета подходила к собору во главе уже внушительного кортежа. На площади с фонтаном собралась толпа — многие пришли посмотреть на новобрачных. На улице Нобль любопытные, выглядывавшие из окон высоких домов, восторгались нарядом прекрасной повитухи и элегантностью ее супруга. Недалеко от Дома ангела по давней традиции новобрачных осыпали рисом, желая им скорейшего появления детей и счастливой семейной жизни.
В платье с переливающимися фиолетовыми цветами, в ореоле своих золотисто-рыжих волос, которые развевал ветер, Анжелина шла, придерживая край фаты, поскольку боялась ее испачкать. За ней парами шли Октавия и Анри, сапожник и его супруга, Виктор и Розетта, глаза которой лучились от счастья, Робер и Ирена, а также соседи с улицы Мобек и зеваки, слонявшиеся возле мэрии и поддавшиеся общему веселью.
— Тебе хорошо? — тихо спросил Луиджи.
— Да, поскольку мы муж и жена, соединенные по закону Третьей Республики, под взглядом Жюля Греви[39], нашего президента, — вполголоса пошутила Анжелина.
— И отныне тебя зовут Анжелина де Беснак! — нежно проворковал Луиджи.
Они заговорщически переглянулись, равнодушные ко всем окружавшим их радостным лицам, приветственным крикам и лестным похвалам. После церемонии у них еще будет время поблагодарить всех, поговорить с любопытными, но сейчас они должны были войти в собор.
В соответствии со сложившейся традицией до алтаря жениха должна была довести его мать, но, поскольку Жерсанда де Беснак наотрез отказалась входить в собор, Луиджи шел один по центральному проходу, устремив взгляд своих черных глаз на витражи хоров. Скамьи и стулья постепенно заполнялись. Люди перешептывались, толкали друг друга локтями.
Огюстен Лубе, на котором был праздничный костюм, подал руку Анжелине. Дрожа всем телом от избытка чувств, молодая женщина робко улыбнулась.
— Идем, малышка! Крепись! — сказал сапожник.
Анжелина выпрямилась и сделала глубокий вдох и выдох, любуясь оранжерейными цветами, которых здесь было множество. Нежные белые цветки и темно-зеленые листья переливались в свете люстр из кованого железа и огромных свечей цвета слоновой кости.
«Луиджи совсем потерял голову… — думала Анжелина. — Столько роз, лилий… А этот свет! Боже мой, как красиво! Как я счастлива! Благодарю тебя, Господи, за то, что ты подарил мне такую радость!»
Отец сделал шаг вперед, Анжелина последовала за ним. И тут под расписным сводом собора зазвучал свадебный марш немецкого композитора Мендельсона[40]. На огромном органе играл отец Северин, превосходный музыкант. Так захотел жених.
Идущая под руку с Виктором Розетта следила за малышом Анри, которому поручили нести шлейф платья невесты. Два часа назад Анри отрепетировал каждый жест в своей спальне и теперь с самым серьезным видом выполнял возложенную на него задачу. Затерявшись в толпе горожан, Гильем Лезаж, сидевший в инвалидном кресле, наблюдал за этим прелестным ребенком в праздничном костюмчике, лицо которого показалось ему удивительно знакомым. Он спросил у сопровождавшей его невестки Клеманс:
— Кто он, этот малыш?
— Когда я увидела его идущим в свадебном кортеже, я обратилась с этим же вопросом к одной из монахинь. Вроде это племянник служанки мадемуазель де Беснак, которая усыновила его в то время, когда уже не надеялась разыскать сына. Анжелина — его крестная.
Ничего не сказав на это, Гильем кивнул. Он непременно хотел присутствовать на венчании, хотя его и не звали. Впрочем, не он один явился сюда без приглашения. На венчание приехали и пациентки повитухи, и женщины постарше, прибегавшие к услугам ее матери Адриены. Все они в столь знаменательный день хотели подарить Анжелине свои улыбки в знак бесконечной благодарности и симпатии.
Хозяйка таверны Мадлена Серена, одетая в свое самое красивое платье, сидела во втором ряду вместе с дочерью Фаншоной и зятем Поленом, почтальоном. Малышку Луизу, прелестную семимесячную девчушку, держала на руках ее мать. Огюстен Лубе, Жермена и Октавия, взявшая на колени Анри, который доверчиво прижался к груди служанки, занимали места у алтаря, недалеко от Розетты и Виктора.
— Вы очень понравились моим родителям, — прошептал молодой человек своей спутнице на ухо.
Ему удалось представить Розетту родителям до того, как они вошли в собор.
— Правда? Но это потому, что они не знают правду обо мне.
— Замолчите! Не говорите так! Вы бы очень удивились, если бы узнали, какие низости скрывают в своих сердцах именитые горожане. А правду о вас я знаю: вы самая очаровательная барышня в городе.
Музыка стихла. Отец Ансельм в бело-фиолетовой ризе строго посмотрел на чету, стоявшую напротив него. Он был восхищен вдохновенным лицом Анжелины, окутанной сиреневым облачком, и весьма привлекательным Жозефом де Беснаком в темно-фиолетовом наряде. Ему казалось, что эти новобрачные сошли со страниц какой-нибудь книги с волшебными историями. По его мнению, вся эта роскошь была излишней, однако он решил, что это порадует прихожан в самом начале зимы и что Господь не возмутится при виде такого зрелища, ведь Он — источник всей красоты на земле. «Теперь самое время справить свадьбу», — говорил себе отец Ансельм.
Неделей раньше Анжелина исповедалась и без всякого стыда призналась, что снова согрешила, не устояв перед жгучим желанием своего тела, причем несколько раз. Правда, по ее словам, это был не плотский грех, а выражение любви. В качестве оправдания она поведала священнику о трагической смерти Коралии на хуторе, затерявшемся в горах, о терзавшей душу печали и настоятельной потребности стать женой мужчины, которого обожает. Тронутый искренностью Анжелины, священник отпустил ей все грехи, но не снял епитимью.
— Что будут делать мои пациентки во время моего паломничества? — забеспокоилась Анжелина.
— То же самое, что они делали, когда ты училась в Тулузе, моя малышка. Они обратятся за помощью к другой повитухе! — ответил священник.
Свадебная церемония началась. Дети из церковного хора любовались Анжелиной в ее наряде принцессы, которая, сосредоточившись на происходящем, вслушивалась в каждое слово священника. Время от времени Луиджи бросал нежные взгляды на свою супругу, спрашивая себя, не забыл ли он положить обручальные кольца в карман своего редингота. Наконец, прозвучали долгожданные слова:
— Жозеф де Беснак, согласны ли вы взять в жены Анжелину Лубе, любить, почитать ее…
И тут раздался пронзительный крик, послышались удивленные голоса. По скамьям, расположенным рядом с входом в собор, прокатилась волна шума. Ошеломленный отец Ансельм взглядом искал человека, осмелившегося нарушить ход церковной церемонии. Вновь раздался пронзительный крик. Какой-то мужчина отчаянно жестикулировал, держа шляпу в руке. Пораженный Луиджи обернулся, поскольку шум усиливался.
— Кто-нибудь может объяснить мне, что происходит? — спросил возмущенный священник. — Мы находимся в святом месте, и я не потерплю ни скандала, ни гвалта.
— Моя жена! — кричал мужчина, бежавший по центральному проходу. — У нее отошли воды и начались схватки.
Анжелине казалось, что она услышала ставший уже привычным для нее призыв: «Повитуха Лубе, на помощь!» Но это была игра ее воображения. Растерявшись, она не знала, что делать.
— Мадемуазель, мне кажется, что это Катрин Борд, ваша пациентка с улицы Нёв, — пояснила Розетта, прислушивавшаяся к восклицаниям, которые доносились до нее со всех сторон.
Попавший в затруднительное положение отец Ансельм поднял глаза к небу.
— Я должна поговорить с ней! — заявила Анжелина. — Я успокою ее и отправлю в больницу.
Не дожидаясь ответа, Анжелина повернулась и бросилась к обезумевшему мужу роженицы, шурша муслиновым платьем. Фата буквально летела за ней, как и шлейф платья. Сострадательные женщины поддерживали смертельно побледневшую будущую мать, согнувшуюся чуть ли не до земли.
— Ах, мадемуазель Лубе! — простонала женщина. — Мне так хотелось присутствовать на вашем венчании, и вот…
Вся в слезах, Катрин Борд задыхалась, положив руку на выпирающий живот.
— Вы должны пойти в больницу. Это рядом. Да вы знаете — около монастыря! — решительным тоном сказала Анжелина. — Все произойдет быстро, поскольку у вас отошли воды.
— Но это мой первенец! Похоже, это может продлиться несколько часов. Так сказала мне моя мать.
Теперь ситуация показалась повитухе нелепой. Некоторые присутствующие тихо смеялись. «И это в день моей свадьбы! — думала Анжелина. — Я предчувствовала, что обязательно разыграется драма! Все шло чудесно, и вдруг я оказываюсь в этом платье, которому нет цены, рядом с одной из моих пациенток, у которой начались схватки!»
— Прошу вас, я хочу, чтобы вы меня осмотрели! — взмолилась Катрин с перекошенным от боли лицом. — Я не знакома с повитухой из больницы. А вам я доверяю.
— Мадам Борд, я тоже вас прошу: дайте мне по крайней мере выйти замуж. Мсье, уведите вашу супругу домой или к монахиням. Я приду, как только смогу, обещаю вам. Мадам, схватки будут все более частыми. Не волнуйтесь, дышите глубоко и, главное, не бойтесь. Скажите только, где мне вас найти после церемонии.
— Благодарю вас, мадемуазель, это очень любезно с вашей стороны, — сказал муж Катрин, пожимая руку Анжелине. — Спасибо, и простите за то, что в такой день мы доставляем вам столько хлопот! Э, мне очень неловко!
— Не переживайте. В этом нет вашей вины. — Анжелина вздохнула. — В какой день и час родится ребенок, решает природа.
— Но вы придете, правда? — умоляющим тоном спросила Катрин Борд. — Ой, опять!
Анжелина чуть было не уступила мольбам своей пациентки. Она уже хотела было проводить ее в больницу, как вдруг подошедший Огюстен схватил дочь за руку.
— Дочь моя, быстро возвращайся к Луиджи! — велел он, с трудом сдержавшись, чтобы не произнести свое любимое ругательство «разрази меня гром», что было бы неприличным в этом святом месте.
Возвращаясь к алтарю, Анжелина увидела Гильема и, слева от него, Клеманс. Помахав им рукой, она подошла к Луиджи. Через несколько минут, в течение которых отец Ансельм задавал ритуальные вопросы, их союз был скреплен.
— Теперь вы можете поцеловать новобрачную, — сказал священник. — Быстрее, иначе она от вас убежит!
Священник говорил тихо, но люди, сидевшие в первых рядах, фыркнули. Зазвонили колокола собора. Стоя у окна, Жерсанда де Беснак прислушивалась к их звону, готовая расплакаться. На город опускалась ночь[41].
«Мои дорогие дети! Как я счастлива! Благодарю тебя, Господи, благодарю за твою доброту! Ты вернул мне сына и подарил дочь, самую лучшую в мире!»
Старая дама отошла от окна, чтобы еще раз проверить сервировку стола в гостиной. Ивонна, служанка из таверны, расставляла корзиночки с хлебом.
— Так хорошо, мадам? — спросила она.
— Превосходно. Первыми надо зажечь фиолетовые свечи, но только когда кортеж появится на улице, не раньше. А меню?
— Я положила меню на каждую тарелку, на салфетки.
— Замечательно!
— Хозяйка обещала, что рассыльные принесут горячие блюда в девятнадцать часов. Я приготовила сладости, которые будут поданы с шампанским до ужина.
— Вы просто золото, Ивонна. Я буду смотреть из окна своей спальни…
Визгливый лай заставил их вздрогнуть. Жерсанда рассмеялась.
— Господи! Это дает о себе знать рождественский подарок моему сыну Анри. Я закрыла его в комнате малыша. Это, Ивонна, карликовый пудель цвета карамели. Понимаете, в январе наши новобрачные отправятся в Сантьяго-де-Компостела и возьмут с собой овчарку. Я должна была непременно подарить щенка моему херувиму, иначе он будет грустить.
Анжелина, принимавшая поздравления под сводами собора, знала об этом сюрпризе, но сейчас совершенно не думала о щенке, купленном у нотариуса из Сен-Жирона, жена которого держала целое семейство карликовых пуделей. Все восхищались нарядом и красотой Анжелины, но молодая женщина думала только о Катрин Борд, которая могла родить быстрее, чем предполагалось, хотя это был ее первый ребенок. По собору ходили люди, их говор примешивался к радостному перезвону колоколов.
Клеманс Лезаж подошла к Анжелине, чтобы поздравить ее.
— Вы очаровательны, настоящая королева из волшебной сказки! — сказала невестка Гильема.
— А как же ваша рука? — удивилась Анжелина. — Мне сказали, что вы сломали руку, упав с лошади.
— И кто же сказал вам такую глупость? Я написала бы вам об этом в письме, которое непременно кому-нибудь продиктовала бы.
— Николь, горничная… И я не получила от вас ни одного письма после своего визита в ваш мануарий.
— Чертовки! — возмутилась Клеманс. — Я не сама отправляла письма. Теперь мне все ясно.
Никто не обратил внимания на два примечательных факта. За время церемонии небо покрылось тучами, и теперь снежные хлопья летали в холодном воздухе. А Анри де Беснак, затерявшийся среди ног и юбок, подошел к мраморной колонне.
Гильем, сидевший в коляске в нескольких шагах от колонны, узнал ребенка и позвал его:
— Подойди ко мне, малыш…
Доверчивый мальчик исполнил просьбу калеки. Его напомаженные волосы уже растрепались, в зеленых глазах сверкали искорки любопытства.
— Как тебя зовут? — спросил Гильем.
— Анри, мсье. И мне три года. Я задул три свечи, значит, мне три года. Так крестная сказала.
Сходство малыша с его сыном Бастьеном поразило Гильема. Раньше он видел Анри издалека, в профиль, но теперь мог внимательно рассмотреть черты лица мальчика, контур его верхней губы, форму лба…
— Три года! — повторил он, подсчитывая в уме, когда этот прелестный малыш мог быть зачат.
У Гильема закружилась голова, и он закрыл дрожащей рукой глаза.
— У тебя бобо? — спросил Анри.
— Нет, вовсе нет! А кто твоя мама?
— Жерсанда де Беснак! — ответил малыш. — У меня есть брат Луиджи…
— Знаю. Тебе повезло, — пробормотал Гильем. — Оставайся около меня, малыш, кто-нибудь придет за тобой. Иначе ты можешь опять потеряться.
Последние слова имели для Гильема двойственный смысл. Инстинкт не мог его обмануть. Анри был почти точной копией Бастьена, и он родился примерно через семь месяцев после его отъезда на острова.
— Простите, мсье, я заберу его, — сказала Розетта, искавшая Анри. — Спасибо, что приглядели за ним.
И Розетта сочувственно улыбнулась. Печальная участь этого красивого мужчины лет тридцати вызывала в ней жалость к нему, но она не могла забыть, что он заставил жестоко страдать ее сердечную сестру. Девушка, взяв Анри за руку, быстро отошла от Гильема.
— Передайте Анжелине, что я желаю ей счастья, — сказал Гильем. — И пусть она следит за своим крестником!
Бледный от отчаяния, не в состоянии смириться с тем, что сейчас осознал, Гильем устремил свой взгляд на распятие, установленное за хорами. Теперь все прояснилось и стали понятны презрительное отношение к нему молодой женщины, ее обида, желчные упреки.
«Как ей удалось скрыть свою беременность? Кто еще об этом знает? Почему она позволила этой старухе аристократке усыновить малыша? Господи, надели меня терпением! Однажды я узнаю ответы на свои вопросы, и ты, Анжелина, сама дашь их мне! — пообещал себе Гильем. — Я уверен, что Анри — плоть от моей плоти! Это наш сын! Почему, ну почему ты мне ничего не сказала?»
Вернулась Клеманс. Увидев искаженное отчаянием лицо своего деверя, она испугалась.
— Что с тобой?
— Я устал. Помоги мне, я хочу вернуться в мануарий. Нужно купить более совершенное инвалидное кресло. Я не хочу больше ни от кого зависеть…
Клеманс послушно покатила кресло к их фаэтону. Кучер спрыгнул с козел и втащил Гильема внутрь экипажа. Через несколько секунд из собора вышла Анжелина.
— Полагаю, бесполезно тебя просить не ходить к пациентке? — на всякий случай спросил Луиджи. — Но поторопись, а мы подождем.
Прекрасная повитуха, приподняв подол своего роскошного платья, побежала в больницу, узнав от монахини, что Катрин Борд находится там. Ее волосы развевались на ветру. Несмотря на соболью накидку, ей было холодно. Шел снег, и мостовые стали скользкими, но ничто не могло остановить Анжелину.
Рассерженная Жерсанда де Беснак никак не могла успокоиться. Еще немного, и она обвинила бы Анжелину в том, что та нарочно испортила праздничный обед, который придется подогревать, если новобрачная не появится в ближайшее время.
— Мама, не стоит так изводить себя! Сейчас только семь часов!
— А мы должны были выпить шампанское в шесть! Все пропало!
— Успокойтесь, мадемуазель! Наша Энджи никогда не изменится, — сказала Октавия.
— Если бы вы могли представить, что мне приходилось выносить, когда я жил со своей первой женой, Адриеной! — сказал сапожник, выпивший два бокала мадеры и теперь куривший трубку, сидя около камина. — Зятек, мне очень вас жаль! Вы часто будете оставаться один в любое время дня и ночи.
— Ну что ж! Я буду играть на пианино, чтобы скоротать время, — отозвался Луиджи.
— А не узнать ли нам, как там обстоят дела? — предложил Виктор.
— Кому это «нам»? — насмешливо спросила Ирена, вполне непринужденно чувствовавшая себя в столь приятном обществе.
На ней было праздничное платье, которое одолжила ей Октавия, она была тщательно причесана и выглядела импозантно, держа на руках маленькую Анжелу, прижавшуюся к ее груди.
— Розетте и мне, — ответил молодой военный, в глазах которого сверкали радостные искорки.
— Прекрасная идея! — воскликнула Жерсанда. — Бегите, молодежь, и немедленно приведите Энджи.
Они ушли, взявшись за руки, опьяненные счастьем и наивно полагающие, что им принадлежит весь мир, а впереди ждет чудесное будущее. Как только они скрылись в тени аркад, Виктор обнял девушку.
— Я люблю вас, Розетта! Боже, как я вас люблю! Когда мы вышли из собора, я подошел к матери, стоявшей около фонтана, и она сказала, что вы очаровательная и хорошо воспитанная девушка. Мы скоро обручимся, уже в следующем году. И тоже поженимся, через два-три года после окончания моей службы.
— Ничто нас не торопит, ведь мы и так счастливы, — сказала Розетта, прижимаясь к груди молодого человека. — Я горячо люблю вас, Виктор. Я буду учиться, хорошо учиться. Когда вы вернетесь, я, возможно, уже буду работать учительницей.
Они скрепили свои обещания робким поцелуем, за которым тут же последовал еще один.
— Ну и манеры! — раздался чей-то нежный и веселый голос.
— Энджи, ты здесь? — удивилась Розетта. — Боже мой, мы собирались пойти за тобой! Мадемуазель Жерсанда сама не своя, как она часто говорит.
— Я вас увидела, едва свернула за угол. Похоже, вы не торопились меня искать! Виктор, послушайте! Я доверяю вам одну из моих самых прекрасных драгоценностей.
В слабом свете уличных фонарей Анжелина, закутавшаяся в фату, лучилась от счастья.
— Катрин Борд подарила жизнь малышке, которой не терпелось прийти в наш мир. Немного погодя она познакомит нас с ней в соборе. Все прошло хорошо, роды оказались необыкновенно легкими. Но я проголодалась.
Появление троицы в гостиной было встречено радостными возгласами и улыбками. Луиджи обнял свою возлюбленную и закружил ее по комнате.
— Наконец-то я смог обнять свою жену! Я никуда ее больше не отпущу, не позволю сбежать! Огюстен, открывайте шампанское!
Ошеломленная, но счастливая Анжелина поцеловала мужа, потом Жерсанду, которой принесла свои искренние извинения.
— Негодная девчонка! — проворчала старая дама. — Не жалуйся, если ужин станет катастрофой!
Но гости с удовольствием угощались. Перечень восхитительных яств был напечатан на листах роскошной бумаги, украшенной рельефными узорами: гирляндами, голубями и цветущими ветками. А названия блюд были выведены золотыми буквами:
Разнообразные закуски
Консоме из птицы
Волован королевы
Форель, отваренная в красном вине, под соусом майонез
Жареная брессанская пулярка
Салат
Фигурный торт с нугой
Кофе с ликером
Анжелина и Луиджи сидели во главе стола. Они оба сияли от переполнявшего их счастья, и вместе с ними радовались все, кроме Анри, поскольку малыша пришлось уложить спать до возвращения его так называемой крестной. Как только мальчик увидел своего пуделя, четырехмесячного щенка, как тут же стал на удивление послушным, обрадовавшись, что у него появился новый приятель для игр. Теперь Анри спал, а пудель лежал у него в ногах.
Во время перемены блюд сотрапезники непринужденно беседовали. Отец Северин поведал о том, как он проникся симпатией к Луиджи, как открыл в нем талант истинного музыканта и был потрясен этим. Ошеломленная Жерсанда внимательно слушала старого священника, поскольку совершенно ничего не знала об этой истории из прошлой жизни своего сына.
Отец Ансельм откланялся до того, как был подан десерт, решив, что уделил достаточно времени новобрачным. Впрочем, после столь насыщенного событиями дня устали все. Робер и Ирена сочли необходимым при всех поблагодарить Луиджи и его мать за их щедрость. Октавия, которой надоело сидеть, тайком убежала в кухню. Ей хотелось самой внести в гостиную фигурный торт с нугой, наверху которого красовалась пара белых голубей, сделанных из карамели.
Этот весьма сытный шедевр, завершающий вереницу изысканных яств, окончательно покорил гостей.
— Господи, какое пиршество! — воскликнул сапожник. — Теперь надо потанцевать, чтобы переварилось съеденное.
Жерсанда, немного отяжелевшая, устало улыбнулась.
— Мой дорогой Огюстен, малыш сейчас спит. И разве можно танцевать без музыки? Луиджи не может играть на скрипке и вести бал, тем более в этой гостиной…
— По крайней мере, я должен пригласить на танец мою супругу, — заявил акробат. — Пусть все напевают мелодию в ритме вальса!
Гости сразу же начали напевать, с восторгом глядя на кружащихся в вальсе новобрачных. Широкая юбка Анжелины волнами струилась при каждом движении. Закончив танец, они, не размыкая объятий, поклонились гостям. По правде говоря, они хотели только одного: убежать от всех, остаться наедине и подчиниться жгучему желанию, снедающему их обоих.
— Дамы, господа, моя дорогая мама, я похищаю королеву бала, — безмятежным тоном заявил Луиджи.
И они убежали, подбадриваемые тихими аплодисментами и заговорщическими улыбками. Розетта, как и отец Северин, осталась ночевать на улице Нобль. В ту ночь маленький дом на улице Мобек был полностью отдан в распоряжение новобрачных.
Колокола пробили полночь, когда они вошли во двор и заперли ворота на ключ.
— Предупреждаю тебя, моя любимая, даже если все женщины города сейчас начнут рожать, я останусь глух к их мольбам. Я думал, что сплю, по крайней мере переживаю кошмар наяву, когда эта молодая особа нарушила извечный ход церемонии.
— Тише, больше ни слова об этом! — потребовала Анжелина. — Посмотри, моя любовь, идет снег. Приближается Рождество, и мы здесь вдвоем, ты и я.
Взяв Анжелину на руки, Луиджи вошел в кухню. Потом он понес ее в спальню, где еще краснели угли в жаровне благодаря заботе доброй души, а именно Робера, свидетеля Луиджи. Но эти угли не могли обогреть комнату. Молодожены, стуча зубами, быстро разделись и юркнули под одеяло.
— Мать хотела, чтобы я отвез тебя в гостиницу «Белый дуб», — вспомнил Луиджи. — Там роскошно, уютно.
— Но я отказалась, — ответила Анжелина дрожащим голосом. — Мы должны закаляться, поскольку вскоре нам предстоит отправиться в паломничество…
— Значит, у меня нет выбора, я должен тебя согреть, моя женушка.
Их тела нашли друг друга, когда их губы слились в долгом поцелуе. Казалось, страсть вспыхнула в них с новой силой. Их пальцы переплелись, потом расстались для восхитительных ласк. Их ноги обнимали друг друга. Они напрочь забыли об обетах, которые прежде неустанно повторяли.
— Я люблю тебя, и ты здесь. Мне больше не холодно. Мне больше никогда не будет холодно, пока ты будешь рядом со мной.
— Я обожаю тебя, ты сводишь меня с ума… твои груди, твой живот…
Они словно пребывали в чувственном бреду, им не терпелось утолить жажду, мучившую их обоих. В доме Жана Бонзона они молча подчинились желанию, тайком от всех. А теперь они были вольны стонать, кричать, размахивать руками, отметая все барьеры целомудрия. Луиджи не уставал погружаться в нее. Анжелина, извиваясь всем телом, удерживала его или ускользала. Она задыхалась, ее взгляд стал блуждающим. Когда Луиджи попытался приподнять ее, чтобы она оседлала его, растерявшаяся Анжелина отказалась, но он сумел уговорить ее, найдя множество ласковых слов. Она согласилась и познала неведомое ранее наслаждение, став заводилой в любовной игре. Вскоре она впала в неимоверный экстаз.
До самого утра они перебирали многочисленные грани своей страсти, постоянно удивляясь тому, как совпадают их желания, наслаждаясь полнейшей гармонией тела и души, о которой всегда догадывались, срывая мимолетные поцелуи.
Анжелина уснула, прижавшись щекой к плечу Луиджи. Они оба были изнурены, но довольны друг другом. На улице по-прежнему шел снег, с неба падали миниатюрные хлопья. Казалось, город Сен-Лизье погрузился в спячку вместе со своими белыми крышами, серым дымом, шедшим из труб, и молчанием, царившим на безлюдных улицах.
«Это будет мое самое прекрасное Рождество, мое первое настоящее Рождество. Рождество в Лозере, на землях моих предков», — подумал Луиджи, прежде чем тоже закрыть глаза.
Луиджи шел по дорожке для верховой езды, которая вела в лес, где росли каштаны и ели. Он держал Анри за руку, поскольку мальчик захотел идти, как взрослый, по свежему снегу, доходившему ему почти до колен.
— Нам надо торопиться, малыш, теперь быстро темнеет.
— Ты взял топор, чтобы срубить елку? — заволновался ребенок.
— Взял, не бойся. В моей суме лежит все необходимое.
Небо было низким, темно-серым. Перед ними бежала овчарка. Ее белая шерсть казалась желтой по сравнению с окружающим пейзажем, на фоне чистого рыхлого снега.
Накануне они приехали в огромный мануарий, похожий на замок, который на протяжении нескольких столетий принадлежал семейству де Беснак. С остроконечными крышами, крытыми черепицей пастельных тонов, с импостами[42] на окнах и темным фасадом, здание показалось новобрачным слишком суровым. Но Жерсанда, увидев мануарий из окна нанятого конного экипажа, прослезилась, а затем с энтузиазмом воскликнула:
— Смотри, Луиджи! Вот голубятня, пруд, плакучие ивы, а справа, за изгородью, сарай, где Октавия хотела покончить с собой.
Для обеих женщин, долгие годы живших в этих местах, путешествие стало настоящим паломничеством. Октавия собиралась проведать могилы мужа и дочери и помолиться за их души. Жерсанда намеревалась украсить остролистом, поскольку роз уже не было, склеп своих родителей, расположенный в глубине парка.
— Я понесу тебя на руках, мой мальчик, — решил Луиджи. — На обратном пути мне придется тащить елку на спине, а ты пойдешь пешком.
— Хорошо, но ты понесешь и Туту.
— Нет. Смотри, как он играет со Спасителем.
Пудель явно был не прочь порезвиться. Его возбуждал холодный воздух и запахи, исходившие от кустов или приносимые издалека ветром, и он с жадностью вдыхал их. Добродушная овчарка сразу же приняла щенка и терпела, когда тот слегка кусал ее и бил лапами, а также пронзительно лаял.
— Похоже, я нашел прелестное рождественское дерево! — наконец воскликнул акробат. — Вон там, видишь, Анри?
Ребенок обвел взглядом подлесок в поисках дерева. Но тут огромный белый пес принялся рычать, шерсть на его загривке встала дыбом. Заинтригованный Луиджи осмотрелся. Насколько хватало глаз, раскинулся лес. Им поросли долины и холмы. И вдруг среди стволов каштанов Луиджи заметил серые силуэты.
«Волки!» — сказал он сам себе.
Во время своих странствий Луиджи часто встречался с этими дикими зверями, всегда настороженными, недоверчивыми, которые веками были врагами человека, будь то фермер или пастух, богач или бедняк.
— Иди ко мне на руки и крепче держись за шею, — велел Луиджи малышу.
Волки гнались за добычей, которой стало значительно меньше зимой. Спаситель зарычал громче. Пудель последовал его примеру, потом, учуяв дикий запах непрошеных гостей, с лаем бросился вперед.
— Вернись! — крикнул Луиджи, которому не нравилось имя щенка.
— Туту! Мой Туту! — позвал щенка Анри.
Отважный щенок остался глух к этим призывам. Спаситель устремился по его следам, хотя удивленные волки уже повернули назад и растворились в сумерках. Когда враг убежал, обе собаки успокоились и вернулись к мужчине и маленькому мальчику.
— Да, я не сомневаюсь, что эта история кое-кого позабавит, — сказал со вздохом Луиджи.
Он быстро срубил ель и совершил двойной подвиг, донеся до дома трехлетнего ребенка, повисшего у него на шее, и довольно тяжелое дерево, которое ему пришлось тащить по снегу.
Стоя за плотной занавеской из красного бархата, Анжелина видела, как к входной двери приближаются два ее любимых человека — муж и сын.
— Вот и они! — радостно воскликнула она. — Розетта, ты приготовила гирлянды?
— Сейчас закончу, Энджи. И ты сможешь развесить их вместе с малышом.
Они непроизвольно перешли на «ты» в день свадьбы, когда молодая женщина застигла Розетту в объятиях Виктора. С тех пор они так и обращались друг к другу, что радовало Анжелину.
— Ну как, вам здесь нравится? — спросила Жерсанда, сидя на кушетке, обитой зеленой тканью, около монументального камина, в котором горели огромные поленья.
— О да, конечно, мадемуазель! — воскликнула Розетта. — Ваш замок, он такой красивый! Я никогда раньше не видела такой большой мебели, причем резной!
— А я удивилась, увидев, что в ваших владениях царит образцовый порядок. Все выглядит таким ухоженным — земли, парки, это величественное здание… Можно подумать, что вы уехали отсюда всего лишь месяц назад…
— Энджи, дорогая, я все могу объяснить. Я взяла сюда управляющего. Этот мужчина живет в охотничьем домике вместе с супругой. Он отвечает за все мои владения. Его жена проветривает комнаты в замке летом и топит камины зимой. За выполнение этих работ супруги получают кругленькую сумму. Я не теряла надежды вернуться сюда вместе со своим сыном, и чудо свершилось. Но ты мне не ответила. Тебе здесь нравится? Вернее, будет ли тебе здесь нравиться всегда?
— Возможно, — тихо отозвалась Анжелина.
После поездки в поезде вместе с многочисленными чемоданами, двумя собаками и маленьким ребенком Анжелина была рада отдохнуть в приятной, богатой и вместе с тем строгой обстановке. Но ей уже не хватало родного города Сен-Лизье, его улочек, старого, обветшалого дворца, величественных гор с остроконечными вершинами. Она не хотела оставаться навсегда в этих уединенных владениях, пусть даже город Манд был расположен не так уж далеко.
Появление Луиджи и Анри не позволило Анжелине углубиться в свои размышления.
— На улице так холодно! — улыбаясь, воскликнул ее муж. — Я срубил прелестную елку.
— Хм… Да, елка хорошо пахнет! — заметила Розетта. — Все-таки жаль, что мсье Огюстена нет с нами.
— Да, — согласилась Анжелина. — Ты ведь знаешь, что папа не любит путешествовать. Но мы и вшестером будем счастливы!
Анжелина вновь оживилась, глядя своими прекрасными фиолетовыми глазами на Луиджи. Он послал ей воздушный поцелуй.
— Быстрее! Надо нарядить елку! — воскликнула Анжелина. — Мадемуазель, вы будете нам помогать. Что за ужин без рождественской елки…
В широком коридоре раздались шаги. Октавия, забыв на время о плите, вошла в гостиную.
— Боже, какое все большое здесь, мадемуазель! — посетовала служанка. — Я чувствую себя потерянной. Если бы не девчушка, которая мне помогает, я бы уже валилась с ног. Ладно. Гусь хорошо прожарился, а каштаны томятся в соусе. Жена управляющего дала мне несколько банок черники в сиропе. Я испеку большой торт.
Устав после прогулки, Анри залез на кушетку. Его ботинки с налипшей грязью и снегом тут же оставили на ней следы. Закрыв глаза, малыш принялся сосать большой палец.
— Мсье Туту обратил в бегство целую стаю волков, — сказал Луиджи. — Ну, стаю не стаю, но трех голодных зверей…
— Волки? — испуганно воскликнула Анжелина, у которой мгновенно проснулся материнский инстинкт.
— Да было бы из-за чего переживать! — насмешливо воскликнула Жерсанда. — Наш Лозер — это край волков. Ну, давайте наряжать елку.
Розетта показала украшения, которые она вырезала из золотистой бумаги. Особенно она гордилась гирляндами — они ей удались лучше всего. Под задумчивым взглядом малыша Анри Анжелина, в шерстяной юбке и ярко-красном жилете, вешала на пахучие ветви блестящие стеклянные шары и фигурки из позолоченного гипса. Октавия и Луиджи поставили елку в большой глиняный горшок около клавесина, закрытого чехлом.
«Завтра или даже сегодня вечером я буду играть на этом старинном инструменте! — дал себе слово новый хозяин владений Жозеф де Беснак. — А ночью я, абсолютно голый, прижмусь к моей прекрасной супруге, такой ласковой, такой теплой, такой страстной! Черт возьми! Вот уж действительно произошло то, что мы называем резким поворотом судьбы. Провидение порадовало меня. Я в своих владениях, под крышей своего дома».
Из-за сквозняков, гулявших по огромному зданию, до них, собравшихся вокруг елки, долетал аппетитный запах жареного гуся. Радостная Розетта захлопала в ладоши и запела рождественскую песенку, ту самую, которая так часто звучала в ее детстве.
Все пастухи, пасшие скот в горах,
Все пастухи повстречали гонца.
Он им сказал: «Возвращайтесь в деревню».
Он им сказал: «Наступило Рождество».
У меня болит нога,
Натирает седло, натирает седло,
У меня болит нога,
Натирает седло спину моей лошади…
И Розетта, разведя руки в сторону, пустилась в пляс. Она была пьяна от счастья, пахнущего зимним лесом, горящими поленьями, жареным гусем и, главное, от получаемой и даруемой любви, а также от воспоминаний о встрече на площади с фонтаном. В своем сердце она хранила образ улыбающегося Виктора — Виктора, готового расплакаться, потому что он должен с ней расстаться.
— Еще, Розетта, еще! — попросил Анри. — Пой!
— Да, это Рождество, мой мальчик! — воскликнула Анжелина, беря сына на руки, чтобы поцеловать его. — Наше самое прекрасное Рождество!
Жерсанда, которой опять стало холодно, села около камина. Протянув руки к огню, она любовалась очаровательной картиной, центром которой были ее любимые Луиджи, Анжелина и Анри. Розетта снова запела, и они все трое, отныне навсегда связанные судьбой, слушали ее, наклонив головы.
Вечер прошел в веселой и непринужденной обстановке. Завтра они пойдут на мессу в ближайшую деревню, завтра они обсудят свое прошлое, настоящее и будущее.
Потом они обменялись подарками, милыми пустячками. Кому-то достались носовые платки, кому-то галстук, кому-то сладости. А маленький мальчик получил книжку с картинками.
Когда пришло время ложиться спать, Анжелина с содроганием отметила, как холодно на каменной лестнице и в коридорах на втором этаже. Октавия положила грелки в каждую кровать, но все же взяла Анри в свою, уверенная, что там ему будет гораздо теплее.
Овчарка легла перед дверью комнаты, отведенной молодой чете. За этой дверью из темного дуба со старинной железной оковкой супруги страстно обнимались, припав губами к губам.
— Ты видела? Небо прояснилось, восходит луна, — прошептал Луиджи. — Вставай, из окна, должно быть, открывается феерический вид.
Анжелина последовала за Луиджи. На нее угнетающе действовали высокие потолки, огромная кровать с балдахином и массивный шкаф.
— Правда, пейзаж просто великолепный, — согласилась она.
Заснеженный парк украшали голубоватые тени и серебристые искорки на снегу. Могучие дубы, росшие вдоль аллеи, казались сказочными часовыми, сверкавшими от инея.
— Моя любимая, ты хотела бы, чтобы этот замок стал нашим гнездышком? — спросил Луиджи. — Прошу тебя, скажи откровенно, не думая о том, чего хочется мне. Я буду искренен с тобой. Эти земли принадлежат мне, и этот край привлекает меня, но только когда ты рядом со мной.
Луиджи поцеловал Анжелину и погладил ее по щеке, по которой катилась робкая слеза.
— Я не хочу тебя разочаровывать, — тихо произнесла Анжелина.
— Скажи мне, Анжелина! Скажи, моя сладкая!
— К чему навязывать тебе мою родину, мой край? Луиджи, с тобой я буду везде счастлива, но…
— Но?
— Но здесь мне не по себе. Я чувствую себя словно в ссылке. Я должна слышать колокольный звон нашего собора, видеть вершину горы Валье на горизонте, ждать, когда расцветет желтая роза, которую посадила мама сразу после того, как вышла замуж… Мне хотелось бы в течение многих лет жить в моем маленьком городке, рядом с горами, этими такими высокими горами из песни, которые больше не мешают мне видеть, где находится моя любовь.
— Твоя песня, песня Анжелины! Я так называл ее, когда находился в Испании. Не плачь, моя любовь, не плачь. Я исполню твое желание. Мы будем жить там, рядом с мамой с ее гугенотскими прихотями, рядом с твоим отцом с его ругательствами на провансальском наречии. Моим родным краем станешь ты — ты, подарившая мне новую жизнь и самую прекрасную любовь в мире, о которой я так долго мечтал.
Анжелина обняла Луиджи, преисполненная благодарности, обняла так, как обнимают страстные любовницы. После Нового года они, как простые паломники, вместе побредут по дорогам Пиренеев. А возвратившись, они станут жить в доме на улице Мобек, и она день и ночь будет ждать призыва, который напоминал молодой женщине о ее главной миссии на земле — принимать в свои руки новорожденного: «Повитуха Лубе, на помощь, повитуха…»
Проникшись этой уверенностью, Анжелина де Беснак прошептала:
— Наступило Рождество, мой обожаемый муженек.
Вместо ответа Луиджи увлек ее на кровать и задернул занавески. Где-то далеко на холмах протяжно завыл волк. Сидя на крыше голубятни, ухала сова. Потом засвистел ветер, бешено гоня по небу тучи. Всю ночь снег падал на старый замок, где в любви и радости зачиналась новая жизнь, появлялся человеческий зародыш — результат безумной любви и зимней свадьбы.