Ангелочек. Время любить

Глава 17 Повитуха

Анжелина и Розетта сидели около огня. Утро было дождливым, слишком холодным для этого времени года. Пламя гудело, его языки извивались, поленья потрескивали. Порой облачка золотистых искорок рождались в глубине камина и, несомые теплым потоком воздуха, взлетали вдоль стены, почерневшей от жира и сажи.

— Вчера вечером Луиджи сказал, что в горах, в районе Валье, шел снег, — заметила Анжелина, пришивавшая пуговицы к блузке.

— Да, можно подумать, что скоро зима, — мечтательно отозвалась Розетта.

Доктор Бюффардо разрешил ей днем сидеть в кресле, положив загипсованную ногу на табурет.

— Барышня молода и пышет здоровьем. Перелом быстро срастется, — заявил он. — Обещаю, что она встанет на ноги до Рождества и будет плясать на вашей свадьбе, мадемуазель Лубе.

Весь город знал, что в декабре Анжелина выходит замуж за Жозефа де Беснака. Каждый раз, когда молодая женщина встречала соседку или заходила в лавку, чтобы сделать покупки, ей приходилось показывать кольцо, которое Луиджи подарил ей по случаю помолвки. Тотчас раздавались радостные восклицания. Особый восторг вызывал драгоценный камень аметист, напоминавший о цвете глаз молодой женщины.

Розетта тяготилась своим положением, но старалась быть полезной. Прикрыв колени фартуком, она чистила овощи или лущила фасоль. Помимо этого, она чинила простыни и полотенца. Порой Октавия, совершенно не умевшая шить, приносила ей белье для починки.

— Возможно, нас сегодня навестит Виктор Пикемаль, — ласково проговорила Анжелина. — Этот юноша стал часто приезжать к нам!

— Я предпочла бы, чтобы он вообще не приезжал, — сказала Розетта. — И я вам уже об этом говорила. Весьма любезно с вашей стороны, что вы пригласили его на свою свадьбу, но мне вовсе не нужен кавалер.

— Но он такой милый!

— Верно. Когда он входит, мое сердце начинает биться сильнее. Словом, я становлюсь какой-то странной.

— Думаю, он испытывает такие же чувства, если судить по его смущенному виду. К тому же он часто отводит взгляд в сторону.

Розетта вздохнула и закрыла книгу, которую держала в руках.

— Вы должны понимать, мадемуазель Энджи. К чему мне встречаться с Виктором? Его родители — буржуа, знатные люди. А я низкого происхождения. Я беднячка, ваша служанка. К тому же после всего того, что сделал со мной отец, я никогда не смогу выйти замуж. Вы ведь знаете, каковы они, эти мужчины, не правда ли? Доктор Кост пришел в ярость, узнав, что у вас есть сынок. Мсье Луиджи тоже был разочарован, когда вы поведали ему о своем прошлом.

Это напоминание ранило Анжелину в самое сердце, но ей пришлось признать, что Розетта права.

— Я согласна с тобой, Розетта. Однако Филипп простил меня. Успокоившись, он захотел жениться на мне. Что касается Луиджи, то он воспринимает меня такой, какая я есть, потому что любит меня. Малышка, любовь преодолевает все препятствия!

— Возможно… В любом случае мне это не интересно, иметь ухажера. То, что делают парочки, оставшись наедине, — ну, вы понимаете, о чем я говорю, — вызывает у меня отвращение.

Анжелина попыталась объяснить своей подруге, что это пройдет, но тут в дверь постучал почтальон Полен.

— Входи! — крикнула ему молодая женщина.

— Здравствуйте, барышни! — поздоровался он, появившись на пороге. — Вот ваша почта.

Он вынул из своей тяжелой сумки на ремне три конверта и, попрощавшись, ушел.

— Я потом прочитаю письма. А сейчас мы должны поговорить об одной очень серьезной вещи. Я знаю, что ты пережила, но из-за этого ты не должна запрещать себе любить и быть любимой.

— Нет! Я никогда не выйду замуж! Я буду продолжать учиться и прислуживать вам… ну, если вы захотите, чтобы я осталась вашей служанкой. Когда у вас появятся дети, я буду ухаживать за ними. Уверяю вас, такое будущее мне по нраву. Я стану вашей Октавией.

— Октавия обожала своего мужа, и у нее была маленькая дочка. Если бы ее родных не унесла эпидемия холеры, в ту пору буквально косившая население, Октавия, несомненно, жила бы со своей семьей. Что касается твоих доводов относительно Виктора, то они не выдерживают никакой критики. Я представила тебя ему как свою любимую подругу. Он ничего не знает о твоем происхождении, причем отнюдь не постыдном. Ты прекрасно говорила с ним. Если ты станешь учительницей, например, то я не вижу никаких оснований для того, чтобы родители Виктора были против ваших отношений через год или два.

Розетта хмуро взглянула на Анжелину. Несмотря на всю свою жизнерадостность, девушка не строила никаких иллюзий относительно своего происхождения. В течение многих лет ей приходилось вести упорную борьбу за выживание. И поэтому порой она чувствовала себя более умудренной опытом, чем ее хозяйка. Постоянные издевательства отца над Валентиной выработали у нее стойкое отвращение к половой жизни. Тем не менее Розетта была умной девушкой и понимала, что при других обстоятельствах любовные схватки могут доставлять удовольствие и к тому же обеспечивают гармонию супружеской жизни.

— В таком случае, Энджи, если я влюблюсь в Виктора, чего на самом деле никогда не произойдет, мне придется скрывать от него свое прошлое, а у меня нет ни малейшего желания лгать!

— Но отец Ансельм успокоил тебя по этому поводу. Он несколько раз повторял тебе, что, если мужчина добропорядочный католик, он поймет, что ты ни в чем не виновата, что тебе причинили вред против твоей воли.

— Разумеется, но, по моему мнению, этот вред слишком большой. И я не собираюсь болтать об этом. Хватит того, что о случившемся со мной знаете вы, Луиджи и священник.

— А также твой отец, которого никак не удается найти. Жандармы Сен-Жирона тщетно разыскивают его.

Розетта сдержала слова, готовые сорваться у нее с языка: «Надеюсь, что этот негодяй сейчас подыхает в канаве». Теперь она научилась обходиться без жаргонных или ругательных словечек, которые так не нравились Анжелине. Но мысленно Розетта практически каждый день проклинала отца и желала ему смерти.

Вслух же она сказала:

— Они никогда не найдут его. Скорее всего, он уехал отсюда. Читайте лучше ваши письма.

— Малышка, мне очень жаль, что ты обрекаешь себя на безбрачие.

— Думайте о своей свадьбе!

И, желая положить конец разговору, Розетта взяла книгу и вновь погрузилась в приключения «Трех мушкетеров»[29]. Это было иллюстрированное издание, и Розетта с удовольствием рассматривала рисунки. Но, несмотря на свой сосредоточенный вид, думала она о другом. Разговор с отцом Ансельмом потряс девушку до глубины души. Священник отнесся к ней благожелательно, сострадательно, и в конце концов они оба заговорили о монашеской жизни. С тех пор Розетта видела себя только монахиней, посвятившей свою жизнь Богу, живущей вдали от мирских напастей. Розетта не жалела, что сделала аборт, но слова священника убедили девушку в том, что она совершила тяжкий проступок. Постричься в монахини, вести целомудренный образ жизни, отдавать всю себя благочестивым деяниям — все это казалось Розетте самым мягким способом искупления ее грехов.

— Надо же, мне пишет дядюшка Жан! — удивилась Анжелина. — Наверно, он волнуется, ведь я не давала о себе знать с начала этого года.

Жан Бонзон был старшим братом ее матери. Он жил в Ансену, горном хуторе над Бьером.

— Знаменитый дядюшка Жан! — откликнулась Розетта. — Вы о нем говорите только хорошее!

— Я восхищаюсь им. Он вольнолюбивый и справедливый человек. Мне хотелось бы познакомить тебя с ним.

— Увы! Я еще не готова забраться к нему в горы. Октавия рассказывала мне, что вы как-то раз ездили туда с ней и Анри. Ей очень понравились те места. Она также сказала мне, что ваша тетушка Албани очень милая.

— Да…

Анжелина распечатала конверт. Розетта на мгновение закрыла глаза, и тут же перед ней предстал Виктор Пикемаль в светящемся ореоле. Она находила его красивым. Ей нравилась его широкая улыбка, горячая, как солнце, взгляд темных глаз, в которых сверкали золотистые искорки веселья. Каждый раз, когда Виктор смотрел на нее, Розетта стыдливо опускала голову, но ее сердце было готово выскочить из груди. «Зло свершилось, пусть я и не хочу в этом признаваться, — говорила себе Розетта. — Да, я влюбилась, но я не имею права на любовь. Даже если бы я была совсем новенькой, даже если бы отец не тронул меня, даже если бы я стала учительницей, даже если бы красиво говорила, все равно я не для него».

— Розетта, послушай! — окликнула девушку Анжелина. — Я прочту тебе письмо своего дядюшки.

— Не утруждайте себя.

— Нет, послушай! Это довольно забавно, уверяю тебя!

— Хорошо! Но с вами я никогда не прочитаю свою книгу.

— Это не займет много времени. Однако сегодня утром у тебя плохое настроение!

И Анжелина принялась читать вслух, мечтательно улыбаясь:

Моя дорогая племянница!

Поскольку кроме поздравительной открытки от тебя нет никакой весточки, я спрашиваю себя, не должен ли я приехать в город буржуа и ханжей, чтобы надрать тебе уши? Надо полагать, женщины рожают с твоей помощью чуть ли не каждый день, поскольку у тебя не нашлось времени черкнуть нам три-четыре слова.

Впрочем, я не об этом собирался писать. До меня дошли слухи, что ты обручилась с аристократом, и это повергло меня в изумление. Не сомневаюсь, что тебе не терпится узнать, кто донес это известие до нашего хутора! Сообщаю тебе, что это был мсье почтальон, узнавший о новости от Эвлалии Сютра, кормилицы, у которой язык становится все длиннее и длиннее, так здорово она им работает.

Словом, моя дорогая племянница, мне хотелось бы, чтобы ты познакомила меня с этим «женихом с частицей». Хочу иметь удовольствие полюбоваться, как он топчет своими ногами навоз в моей овчарне и ест кукурузную кашу, политую сахарным сиропом и свиным жиром.

Если ты сможешь покинуть Сен-Лизье в начале октября, 6 или 7 числа, это вполне устроит также мою соседку Коралию, которая ждет своего первенца и рассчитывает родить в это время. Рядом с бедняжкой только ее муж и Албани, которая, в отличие от тебя, не очень-то понимает в этом деле. Но законы природы неисповедимы. Вполне возможно, что ребенок родится, когда ты приедешь, или уже после твоего отъезда.

Но я рассчитываю на тебя. Я буду очень рад вновь увидеть твоего малыша, который вырос и наверняка научился говорить.

Мы с Албани целуем тебя. Пришли мне письмо, приедешь ли ты в Ансену.

Твой любящий дядюшка Жан

— А он хорошо пишет, ваш дядюшка! — сказала Розетта, с интересом слушавшая, как Анжелина читает письмо.

— Да, но когда он говорит с тобой, его речь становится более колоритной, порой более грубой. Всякий раз, когда он выходил из себя и принимался метать громы и молнии, что часто с ним случается, Октавия была шокирована.

— Он похож на вашу маму? Вы рассказывали мне о нем, но никогда не описывали.

— Нет. Но я похожа на него до такой степени, что вполне могла бы сойти за его дочь. Волосы у него рыжие, а кожа более светлая, чем у меня. Он высокий, черты лица у него тонкие. В плечах он широкий. Ему пятьдесят четыре года, но выглядит он не на свой возраст. Я уверена, что Луиджи с радостью поедет со мной. Это будет наше первое путешествие в долину, где мы встретились, перед нашим паломничеством в Сантьяго-де-Компостела.

— Мне вас будет не хватать, — вздохнула Розетта. — Это паломничество займет у вас несколько месяцев. Вам придется преодолеть более шестисот километров.

— Мы быстро вернемся. А ты будешь жить у мадемуазель Жерсанды и следить за малышом.

С разрешения отца Ансельма Анжелина исказила правду, объясняя необходимость этого паломничества старой даме, Октавии и Огюстену Лубе. Она постаралась как можно меньше лгать, уточнив, что священник принял такое решение после ее исповеди. Это епитимья за ее преступную связь с Гильемом Лезажем и за зачатие ребенка вне священных уз брака.

— Я не осмеливалась причащаться, отказывала себе в праве на евхаристию, — говорила Анжелина. — И я обещала отцу Ансельму совершить паломничество, поскольку жаждала получить отпущение грехов.

— Это будет странное свадебное путешествие! — воскликнула Жерсанда. — Паломничество — это еще можно понять, но это несправедливое по отношению к новобрачным требование воздерживаться…

— Меня это вполне устраивает, — оборвала старую даму Анжелина.

Это был крик души. Перспектива длительного путешествия с одним только Луиджи приводила в восторг молодую женщину. Они не будут иметь права заниматься любовью, но, вернувшись в родные края, наверстают упущенное. Идти рядом, держась за руки, делить трапезу на обочине дороги, разговаривать по вечерам, глядя на звезды… Анжелина была уверена, что всего этого им вполне хватит.

С начала периода искупления, как называла это время Анжелина, молодая женщина пребывала в благодушном настроении. Порой ей даже казалось, что она стала невинным ребенком. Анжелина была уверена, что ей не удалось бы спасти Денизу и ее малыша, если бы она сначала не примирилась с Богом.

Сейчас же она не без тревоги распечатывала второе письмо, поскольку узнала почерк Клеманс Лезаж. На прошлой неделе невестка Гильема прислала ей коротенькую записку, на которую Анжелина еще не ответила. На этот раз Анжелина не решилась читать письмо вслух, что позволило Розетте вновь погрузиться в меланхоличные размышления.

Моя дорогая Анжелина!

Я напрасно ждала от вас несколько строк, но я не сержусь на вас, поскольку знаю, что в ваших услугах нуждаются многие, так что вы наверняка заняты.

Сегодня я берусь за перо с тяжелым сердцем, в расстроенных чувствах, поскольку мне предстоит сообщить вам печальные новости. Свекор и мой муж возили Гильема в Тулузу на консультацию к известному врачу. Приговор был суров: мой деверь останется парализованным. Он обречен закончить свои дни в инвалидной коляске, во всем зависеть от нас. Это был тяжелый удар для нас всех, но особенно для Гильема. Он, ошеломленный, отказывается верить в этот диагноз, а мы не решаемся оставить его одного из страха, что он отважится на отчаянный поступок. Мне больно смотреть на него. Я так много плачу!

Обеспокоенный состоянием сына, мой свекор нанял медсестру, вдову мадам Меснье, женщину сорока шести лет, весьма крепкого телосложения, что необходимо, чтобы управляться с нашим больным. Я считаю ненужным описывать вам, что означает инвалидность для молодого человека. Неделю назад мы переоборудовали в спальню курительную на первом этаже, примыкающую к большой гостиной. Леонора притворяется грустной, но я, обладая развитой интуицией, догадываюсь, что она испытывает огромное облегчение, даже торжествует в душе, что вызывает у меня отвращение. Эта молодая женщина не нравится мне. Она едва обращает внимание на своих сыновей. Большую часть дня Бастьен проводит с моей трехлетней дочерью Надин и ее няней. Что касается малыша Эжена, то о нем никто не заботится, кроме его кормилицы, славной женщины. Его просто лишили права на ласку и любовь. Этот несчастный трехмесячный малыш тает на глазах. Именно об этом я и собиралась вам написать.

Гильем хотел бы, чтобы вы приехали и осмотрели малыша. Я подозреваю, что он втайне лелеет надежду увидеть вас. Но я все же думаю, что ваши советы помогут улучшить здоровье малыша.

Сообщите мне письмом, когда вы собираетесь приехать. Я буду искренне рада принять вас в мануарии.

Преданная вам Клеманс Лезаж

У Анжелины перехватило дыхание. Побледнев, она сложила листок и спрятала его в карман своего фартука. Она не могла поверить в то, что участь Гильема столь трагична. Этот мужчина, которого она любила, стал калекой в самом расцвете сил.

— Боже мой! — вздохнула Анжелина. — Что с ним будет?

— С кем, мадемуазель? — равнодушно спросила Розетта.

— С Гильемом. Он останется калекой. Господи, как мне его жалко! Он так любил ездить верхом по лесу! Сыновья будут знать отца лишь как озлобленного человека, прикованного к инвалидной коляске. Если бы я не согласилась пойти на свидание, как того требовала Клеманс, этот ужасный несчастный случай не произошел бы.

— Это не ваша вина, — возразила Розетта.

— Как мне хотелось бы убедить себя в этом! Я с нетерпением жду момента, когда буду идти по дорогам Испании, мысленно читая молитвы. Жизнь — странная штука. Я так много страдала! И теперь я счастлива, а вот для Гильема его крестный путь только начинается. В тот день, когда мы встретились около мостков, он был какой-то чудной. Пожалуй, он не контролировал себя, пребывал в каком-то необычном возбуждении.

— Вы считаете, что он тронулся умом?

— Не знаю. Но в тот момент я подумала о приступе безумия. Я поеду в мануарий завтра. Сейчас же напишу Клеманс.

Анжелина распечатала третий конверт. В нем лежал счет на оплату фармакологических компрессов, которые Анжелина заказала и уже получила. Она сложила счет, встала и вынула из ящика лист бумаги, чернильницу и перо.

— Энджи, завтра вы с Луиджи должны обедать у вашего папы, — напомнила ей Розетта.

— Ну что ж, мы придем послезавтра. Я должна увидеться с Гильемом. Надеюсь, Луиджи поймет меня.

Анжелина написала короткую записку и положила ее в конверт.

— Я бегу на почту. Кстати, и счет оплачу. Может, тебе что-нибудь нужно?

— Нет. Не волнуйтесь. Вы можете даже зайти к Анри, чтобы поцеловать его.

Оставшись одна, Розетта отложила книгу и сокрушенно посмотрела на языки пламени. Поглаживая овчарку, лежавшую рядом с ее креслом, Розетта шептала:

— Ты славная собака. У тебя голова не пухнет от вопросов. Ты ешь, спишь, лаешь, когда кто-нибудь приходит. Твоя жизнь, она такая простая. А я не знаю, что делать со своей жизнью. Я не могу никому об этом сказать, особенно мадемуазель Энджи, но что-то сломалось в моем сердце или где-то еще, не знаю. Я думала, что буду счастлива, избавившись от этого ребенка. Но нет! Мне грустно. Очень грустно! И все это, Спаситель, из-за того парня, Виктора. Я была бы рада, если бы он никогда не повстречался на моем пути! В прошлый понедельник он принес мне каштаны в миленькой корзинке, а вчера — фруктовый пирог. Если бы отец не тронул меня, если бы я осталась девицей, я бы иначе относилась к Виктору. Но я навсегда проклята. Да, проклята, черт возьми!

Поговорив доверительно с собакой, позволив себе при этом много языковых вольностей, как говорила Жерсанда де Беснак, Розетта расплакалась. Чтение и вынужденная неподвижность вынудили Розетту снова и снова погружаться в свое горе, от которого до падения ей удавалось убегать, с головой окунаясь в неутомимую деятельность. Теперь, когда она проводила в одиночестве долгие часы, совсем безоружная, ей было сложно справляться с этим. Ей то и дело чудилось лицо мертвой Валентины и терзали душу воспоминания о младших братьях, о судьбе которых она ничего не знала. Но что было хуже всего, Розетта не могла избавиться от жестокого видения, постоянно возникавшего у нее перед глазами: отец хватает ее за горло и бросает на пол, а потом оскверняет, навсегда лишает чистоты. Она часто вновь и вновь переживала эти мгновения, едва проснувшись или в кошмарных снах, похожих на жуткую реальность.

— А вот тебе я скажу, Спаситель! — тихо произнесла Розетта. — Если бы я могла бегать, я вновь прыгнула бы в пустоту. И тогда моим страданиям пришел бы конец.

Пес не понял смысл слов, но почувствовал глубокую печаль в голосе Розетты. Спаситель вскочил на свои мощные лапы и положил белую голову на колени девушки. В сверкающих темных глазах пса Розетта, как ей показалось, прочитала нежность и заботу.

— Не переживай, моя собачка. Я не могу встать. Может, я даже не сделаю этого. Ко мне вернется мужество, и я снова смогу распевать песенки. Однако я больше не хочу видеть Виктора Пикемаля. Этот парень тревожит мою душу.

Закончив свою исповедь, Розетта вытерла слезы и вернулась к приключениям отважных мушкетеров, ждавшим ее на страницах книги.

Отправляясь в мануарий семьи Лезаж, Анжелина оделась с особой тщательностью. Благодаря неиссякаемой щедрости Жерсанды, которая вскоре должна была стать ее свекровью, у Анжелины образовался солидный гардероб. Бланка, запряженная в коляску, трусила по дороге вдоль Сала. Для этой поездки Анжелина выбрала серый бархатный костюм с приталенным жакетом и широкой юбкой. На ней был также шелковый фиолетовый шарф, скрепленный на шее серебряной брошью.

Розетта помогла ей причесаться, собрав волосы в высокий шиньон, подчеркивавший идеальный овал лица молодой женщины.

— Вперед, моя красавица, вперед! — крикнула Анжелина кобыле, которая до сих пор шла мелкой рысью.

Тучи рассеялись, и на чистом голубом небе ярко сверкало солнце. Листья некоторых деревьев уже пожелтели, а в воздухе явственно чувствовался едкий запах дыма, шедшего из труб соседней бумажной фабрики.

«Луиджи не одобрил моего решения, — думала Анжелина, вздыхая. — Он едва вымолвил пару слов, но я все прочитала в его глазах. И он попросил меня соблюдать осторожность. Но по отношению к кому? И когда? Когда я буду ехать в коляске или когда встречусь с Гильемом? Я обещала, что вернусь к обеду».

Последнее время Луиджи уделял много времени музыке, но ближе к вечеру он всегда навещал свою невесту или же она приходила ужинать на улицу Нобль.

«Но сейчас он должен пребывать в хорошем настроении. Он сочиняет, а музыка заставляет его забывать обо всем на свете».

Анжелина направила Бланку на узкую дорогу, ведущую в мануарий Лезажей. Вскоре она увидела остроконечную крышу башни, возвышавшейся на холме над подлеском.

Чем ближе подъезжала Анжелина к мануарию, тем сильнее ей хотелось повернуть назад, не встречаться с Клеманс и Гильемом. Тем более что она вполне могла столкнуться с Оноре Лезажем или Леонорой. Дважды она чуть было не уступила своему желанию, но каждый раз ее удерживали мысли об Эжене, тщедушном малыше, и увещевания отца Ансельма.

«Нет, я поеду в мануарий», — твердо решила Анжелина, взмахнув вожжами.

Бланка помчалась галопом и буквально влетела в просторный двор мануария. Кучер, выполнявший обязанности конюха, выскочил из конюшни и подбежал к коляске.

— Что, ваша лошадь закусила удила? — крикнул он, размахивая руками.

— Нет, вовсе нет. Просто это очень резвое животное, — ответила Анжелина. — Позаботьтесь о нем, я ненадолго.

Взяв саквояж и кожаную сумку, Анжелина вышла из коляски. В одном из квадратиков широкого окна она сразу же заметила лицо Гильема. Он, бледный, с искаженными страданием чертами лица, смотрел на нее словно завороженный. В то же мгновение на крыльцо вышла Клеманс. Она была в черном платье, а ее каштановые волосы были собраны на затылке под бархатной сеточкой.

— Анжелина, очень мило с вашей стороны приехать именно сегодня! — сказала Клеманс, спускаясь по ступенькам. — Не бойтесь, нас никто не потревожит. Свекор и муж уехали в банк, в Сали-дю-Сала. Там они и пообедают.

— Здравствуйте, Клеманс. Могу ли я прежде всего увидеть ребенка? — решительным тоном спросила Анжелина.

— Пожалуйста, я не вижу никаких препятствий. Сейчас я проведу вас в детскую. Хочу предупредить, что кормилица почти не знает французского языка. Она говорит на местном диалекте. Леонору это так раздражает, что она велит этой несчастной замолчать, едва та раскрывает рот.

— Разве можно так третировать кормилицу? Без ее молока Эжен наверняка умер бы. Здесь все крестьяне говорят на местном наречии, и это вовсе не позорно! Это язык наших предков, язык древней Окситании!

— Простите, дорогуша, но я не отношусь к этому с презрением.

Они прошли через вестибюль и стали подниматься по широкой лестнице, покрытой красным ковром. Дверь гостиной была закрыта. «Гильем знает, что я уже в доме. Он, вероятно, бесится из-за того, что я не направилась сразу к нему, — думала Анжелина. — Но сначала я должна осмотреть малыша».

Прекрасный дом был погружен в абсолютное молчание. Не было видно ни одного слуги, не было слышно детского смеха — словом, ни одного звука, которые обычно раздаются в большом доме поздним утром. Женщины шли по коридору второго этажа, украшенному картинами в резных позолоченных рамах. На картинах были изображены пиренейские пейзажи.

— Вы можете познакомиться с моей дочерью, — сказала Клеманс. — Она точная копия Жака.

— Я давно не видела вашего супруга. В последний раз это было, когда я выходила из коммунальной школы, а он гарцевал на пони на площади.

— Он очень изменился. Теперь у него есть усы, и он начинает лысеть. Он старший сын. В следующем феврале мы будем отмечать его сорокалетие.

С этими словами Клеманс открыла двойную дверь просторной комнаты, залитой солнцем. Стены были увешаны коврами в светло-зеленых тонах. Посредине стены были украшены чудесными фризами с цветочными мотивами, а на окнах висели занавески из розового муслина.

— Позвольте представить вам мадемуазель Лубе, — сказала Клеманс. — Это Ортанс, которая следит за нашими херувимами, а это Надин и Бастьен.

— Здравствуйте, мадемуазель, — отозвалась няня, невысокая седая женщина в белом фартуке.

— Здравствуйте, мадемуазель, — повторила приветствие темноволосая девочка со светло-зелеными миндалевидными глазами.

Анжелина ласково им улыбнулась, потом посмотрела на сына Гильема. Бастьен действительно был похож на Анри. Мальчик играл в мяч и не обратил на нее никакого внимания. Чуть в стороне сидела молодая женщина, которая кормила Эжена, прикрывшись платком. Анжелина подошла к кормилице.

— Здравствуйте, мадемуазель. Не волнуйтесь. Я посмотрю, как сосет ребенок, — сказала повитуха на местном диалекте, которым владела в совершенстве.

Удивившаяся, но тут же успокоившаяся крестьянка кивнула. И все же она стала пунцовой, когда элегантная гостья склонилась над ее грудью.

— Господи, да вы говорите на местном наречии! — прошептала ошеломленная Клеманс.

— Разумеется, — сказала Анжелина. — Если бы вы выросли в Испании или в Англии, вы, как я полагаю, знали бы язык родного края. А мы живем в Окситании.

Этой тирадой Анжелина скрепила свое родство с мятежным Жаном Бонзоном, который гордился своими предками катарами и своей фамилией, свидетельствовавшей о его связи со священнослужителями этой исчезнувшей религии. Пламя костров Инквизиции поглотило этих христиан, укрывшихся на юге Франции, в том числе и в отрогах Пиренеев. Однако многие горцы по-прежнему свято хранили воспоминания о том далеком времени.

Няня, уроженка долины Луары, как и Клеманс, нахмурилась. Что касается Надин, то она подошла к Анжелине и взглянула на младенца, придав лицу серьезное выражение, что было весьма комично.

— Мадемуазель, он совсем не набирает веса, — прошептала кормилица на местном диалекте. — А ведь у меня, черт возьми, много молока! Вот! Он наелся, но сейчас срыгнет.

— Дайте его мне.

Анжелина взяла на руки ребенка, легкого, как перышко, придала ему вертикальное положение и, поддерживая его за спинку, подошла к небольшому столику.

— Сейчас я осмотрю тебя с головы до пяточек, мой тщедушный пупсик, — прошептала она ему на ухо.

Ребенок был таким худым, что это вызывало тревогу. Он разительно отличался от трехмесячных малышей, какими они обычно бывают, — с круглыми щечками и пухлым тельцем.

«Как такое возможно? — спрашивала себя Анжелина. — Он должен поправляться, ведь его хорошо кормят».

— Он много плачет? — вслух спросила она.

— Господи, да только его и слышно! — пожаловалась няня. — К счастью, ночью он спит в спальне на третьем этаже вместе с кормилицей, иначе Надин и Бастьен не сомкнули бы глаз.

Анжелине никак не удавалось найти объяснение столь необычному случаю. Но тут она вспомнила о Луизе, дочери Фаншоны и почтальона, и решила, что выход из сложившегося положения найден.

— Надо попытаться перевести малыша на другую еду, — заявила она. — Я уже говорила мсье Лезажу, что, возможно, ребенку пойдет на пользу козье молоко. Вы должны будете его прокипятить, разбавив водой и подсластив медом. По-моему, этот малыш не переваривает грудное молоко.

— Но тогда придется рассчитать кормилицу! — сказала встревоженная Клеманс. — Кто будет заниматься Эженом? Не стоит рассчитывать на Леонору.

— Почему? Это ведь ее ребенок! Это она его родила!

— Она утверждает, что ребенок уродливый и что он обречен, и она не хочет привязываться к нему.

— Какой стыд! — громко воскликнула Анжелина. — В любом случае надо попытаться. Если Эжен почувствует себя лучше, вы сможете уволить кормилицу. Впрочем, она сможет перевязать грудь, чтобы молоко исчезло, и продолжать ухаживать за Эженом.

Но молодая крестьянка, немного понимавшая по-французски, возмутилась.

— Я не собираюсь делать так, чтобы мое молоко пропало! Я найду другое место, в лучшем доме, — заявила она с певучим акцентом, по-прежнему на местном диалекте.

Но поняла ее только Анжелина. Она перевела слова крестьянки нейтральным тоном. Рассерженная Клеманс вспылила:

— С меня довольно! В этом доме вся ответственность лежит на мне! Я одна управляю всем! Я распоряжаюсь, когда подавать трапезы, я выплачиваю жалование слугам, я успокаиваю жену Гильема… Я так больше не могу! О, надо же, она возражает! Одной заботой больше! Войдите! — воскликнула она, услышав стук в дверь.

На пороге комнаты появилась молодая служанка. Ее роскошные формы плотно облегало черное платье. Белый фартук с воланами был туго стянут на талии. Анжелина узнала женщину, которая с любопытством разглядывала ее на паперти собора после исповеди. Крошечный кружевной чепец украшал волнистые светло-каштановые волосы. В светлосерых глазах сверкали насмешливые искорки.

— В чем дело, Николь? — сухо спросила хозяйка дома.

— Мсье Гильем выказывает нетерпение. Он хочет, чтобы эта дама пришла к нему в гостиную вместе с мсье Эженом.

Анжелина не смогла сдержать улыбку при упоминании «мсье Эжена».

— Скажите, что я спущусь с ребенком, как только его запеленаю.

— Очень хорошо, — ответила Николь звонким голосом без всякого акцента.

Едва служанка вышла, как Клеманс дала волю своему раздражению.

— Ее, эту девку, нанял свекор. Но от нее нет никакого толку, она держится высокомерно и выполняет поручения только тогда, когда захочет. Подумать только! Видите ли, Николь приехала из Парижа. Конечно, она считает нас отсталыми людьми. Увы! Леонора привязалась к ней. Но, на мой взгляд, она совершает ошибку.

Анжелина, занятая малышом, рассеянно слушала Клеманс. Ей в голову пришла одна мысль относительно Эжена, и она намеревалась обсудить ее с Гильемом. Дав несколько советов кормилице, она вышла из детской с драгоценным свертком на руках. Клеманс, которой хотелось поговорить и даже посплетничать, последовала за ней.

— Анжелина, у меня есть все основания думать, что Николь спит с Гильемом, — тихим голосом призналась она. — У моего деверя парализованы лишь нижние конечности. Вы меня понимаете? Врач из Тулузы, с которым мы консультировались, был абсолютно уверен в том, что Гильем вновь может сделать ребенка.

Около лестницы Клеманс, раздосадованная молчанием повитухи, добавила злобным тоном:

— И мне кажется, что это Леонора уговорила Николь уступить моему деверю.

— Интимные подробности жизни буржуазных семей меня не интересуют, — оборвала Клеманс Анжелина. — Все это меня не касается. Я думаю только об участи этого несчастного ребенка. И вот еще что, Клеманс. Мне хотелось бы поговорить с Гильемом с глазу на глаз.

— Как вам угодно. Ну а что касается меня, то мне отвратительны похождения простонародья.

— У каждого свой вкус. Впрочем, для меня это не имеет значения. Я не принадлежу ни к одному из этих классов.

— А вы стали изображать из себя гордячку, теперь, когда обручились с аристократом!

— Меня не волнует, кто он такой! Я выхожу замуж за мужчину, которого люблю!

До первого этажа женщины больше не обменялись ни единым словом. Гильем нервно вздрогнул, когда увидел Анжелину с младенцем, прижавшимся к ее груди.

— Наконец-то! — воскликнул он с жалобной улыбкой на губах, разбившей сердце молодой женщины. — Сядь рядом со мной. Я распорядился подать чай с бергамотом и медовые пирожные.

В ответ Анжелина улыбнулась и села в широкое кресло, обтянутое гобеленовой тканью.

— Видишь, в каком плачевном состоянии я нахожусь из-за этого проклятого несчастного случая? Это огромное горе, не правда ли? Младший отпрыск семьи Лезаж должен прозябать до конца своих дней, здесь или там, где пожелают его родные. Впрочем, эта коляска последней модели позволяет мне перемещаться из гостиной в спальню. Отец пожертвовал курительной. Моя спальня там, справа. Она примыкает к маленькой гостиной, поэтому я слышу, как Клеманс играет на пианино.

Гильем говорил быстро, отчаянно жестикулируя, словно желая компенсировать этим неподвижность ног.

— Как Эжен? — спросил Гильем так же быстро. — Кормилица показывает мне его два раза в день. Он все такой же уродливый, но он мой сын, моя кровь.

— Я тебе уже говорила: настолько худой сосунок не может быть красивым. Если он поправится, то превратится в очаровательного пупса.

Смущенная Анжелина упорно смотрела на ребенка. Она была шокирована, увидев Гильема в халате, сидящим в инвалидном кресле с двумя большими колесами, с пледом на неподвижных ногах и без обуви. Она также заметила, что он пожирает ее взглядом и что его глаза налиты кровью, а зрачки расширены.

— Какая ты красивая! — вполголоса сказал Гильем. — Такая элегантная! Настоящая светская дама. Итак, ты выходишь замуж за Жозефа де Беснака. Мне сообщили. Новости разлетаются быстро. По крайней мере, о тебе я все знаю. Ты не собираешься выходить замуж за калеку. Но даже если бы я был здоров, ты предпочла бы его. Знаешь, я не сержусь на тебя! Я, будучи пленником этого средства передвижения, все обдумал. Ты заслуживаешь красивой фамилии и жизни в достатке. Когда искренне любишь человека, ты желаешь ему самого лучшего. Я хотел сказать тебе это в лицо, Анжелина.

— Гильем, прошу тебя! — запротестовала Анжелина. — Ты причиняешь мне боль. Если бы ты знал, как я страстно молила Бога о твоем выздоровлении, как я плакала, увидев тебя лежащим на мостовой! Но я благодарна тебе. Я никогда не забуду это объяснение в любви. Если бы этот несчастный случай произошел три года назад, в то время, когда ты был для меня всем, я бы связала свою жизнь с твоей, ухаживала бы за тобой, лелеяла бы тебя. Но судьба тасует колоду по своему усмотрению. Она решила иначе. Я счастлива. И я умоляю тебя не впадать в отчаяние. У твоих сыновей должен быть отец, которого они уважали бы. Даже сидя в этом кресле, ты можешь воспитывать их, учить их читать, следить за их играми. У тебя есть сиделка, как мне сказала твоя невестка. В хорошую погоду она может вывозить тебя в сад. Ты будешь гулять с детьми, показывать им цветы, бабочек, птичек…

По щекам Анжелины текли слезы сострадания. Гильем протянул руку и вытер их.

— Как странно! — сказал он. — У тебя на руках Эжен так спокойно спит. Обычно даже мне слышно, как он кричит, хотя чаще всего находится с кормилицей на втором этаже.

— Я хотела поговорить с тобой именно о нем. Это очень слабенький ребенок. Тем не менее он отчаянно цепляется за жизнь. Разумеется, он не наслаждается ею, но он энергично выражает свое недовольство. Гильем, мне кажется, ему не хватает любви, привязанности. Клеманс утверждает, что им никто не хочет заниматься. А вот ты, ты мог бы.

— Я?

— Да, ведь у тебя много свободного времени. Давай ему соску, держи на коленях или качай его колыбельку, говори с ним, люби его, поскольку мать им не интересуется.

— Послушай, Анжелина, за кого ты меня принимаешь? — проворчал Гильем. — Виданное ли это дело, чтобы мужчина изображал из себя кормилицу? Мало того, что я прикован к позорному столбу, так я еще должен кривляться, выставляя себя на посмешище?

— С каких это пор спасение сына стало кривлянием? Я думаю, это разумнее, чем приставать к Николь.

— Приставать к Николь? Кто тебе сказал эту чушь?

— А ты как думаешь?

— Моя дорогая невестка, пользующаяся абсолютной властью в этом доме. Нам была нужна разумная женщина, способная заменить мою мать. Да, Николь дарит мне ласки, и я ею доволен. Я даже нахожу в этом утешение. Леонора избегает меня? Бежит от меня? Тем лучше. Мне невыносимо ее видеть.

С этими словами Гильем налил чай в две чашки, стоявшие на круглом столике, и пододвинул к себе медный поднос, на котором лежал курительный прибор, также медный.

— Будешь ли ты делать то, о чем я тебя прошу, — продолжала Анжелина, — чтобы этот на самом деле очень спокойный ребенок почувствовал человеческое тепло? Я убедилась, что он спокойный, видя, как кормилица кормит его грудью. В остальное время он, как я полагаю, лежит в колыбельке?

— Наверно, — ответил Гильем, набивая трубку.

— Я не знала, что ты куришь.

— Я пристрастился к табаку на островах. Мой тесть дарил мне дорогие сигары, а вот кузен Леоноры курил гашиш. Я попробовал и мне понравилось. Я привез гашиш с собой. Он вызывает приятные, поразительные ощущения. Поэт Бодлер был большим любителем гашиша и воспел его достоинства в одном из своих произведений, в «Искусственном раю». Он умер в Париже лет тринадцать назад вследствие разгульной жизни. Но вот что забавно: в юности он тоже жил на Реюньоне.

— Не вижу ничего забавного, — резко сказала Анжелина. — Боже мой, Гильем, ты стал наркоманом! Нам рассказывали о последствиях курения гашиша, когда я училась в Тулузе. Теперь я понимаю, почему после своего возвращения ты показался мне другим, экзальтированным, нервным, болезненно обидчивым. И еще этот странный взгляд и красные глаза.

— Согласись, я имею право бороться с приступами ярости и как-то компенсировать боль от осознания своего нового статуса калеки. Я уже не пью, хотя другие на моем месте пили бы.

— Нет, ты не имеешь права опускаться! Подумай о своих сыновьях. О Бастьене, которого ты обожаешь и который отвечает тебе взаимностью, по словам Клеманс. И об Эжене, отвергнутом всей вашей семьей. Умоляю тебя, Гильем, я не знаю, как ты переносишь этот опасный наркотик, но избавься от своих запасов!

— Я курю только по вечерам, — уставшим голосом сказал Гильем.

Разъяренная Анжелина встала и положила Эжена его отцу на колени. Потом она вырвала изо рта Гильема трубку и бросила ее на столик.

— Мне лучше уйти, Гильем! Ты был честен, мне не в чем тебя упрекнуть. Но только я чувствую себя неуютно в вашем прекрасном мануарии. У меня такое чувство, что здесь все прогнило, погрязло в пороках. Твоя невестка озлоблена, няня хмуро на меня смотрит, несчастная кормилица выглядит потерянной. Что касается твоей супруги, то мне интересно знать, где она прячется, когда ты спишь с одной из служанок. Я нуждаюсь в свежем воздухе и общении с простыми людьми. Прощай. Но, главное, не забывай моих советов относительно малыша.

— Прощай, Анжелина! Возвращайся, когда захочешь. Ты даже не допила чай. Не можешь ли ты попросить Клеманс, которая наверняка подслушивала, стоя за дверью, прийти и забрать Эжена?

Гильем неумело держал малыша на руках. Доведенная до отчаяния, Анжелина взяла Эжена и решительно направилась к двери. Выйдя в коридор, она сразу же увидела Клеманс, притворявшуюся, будто вешает шляпу на вешалку.

— Проводите меня в комнату Леоноры, прошу вас! — сухо сказала Анжелина.

— Но… Анжелина…

— Никаких «но»! Я должна с ней поговорить.

— Учитывая все обстоятельства, жена моего деверя откажется говорить с вами.

— В конце концов, я не нуждаюсь в вашей помощи. Я знаю дорогу.

Анжелина устремилась к лестнице и стала быстро подниматься по ступенькам. Она полагала, что супруга Гильема по-прежнему занимает ту же самую комнату на втором этаже, справа по коридору. Возмущенная признаниями своего бывшего любовника, Анжелина забыла о правилах приличия и всяческих политесах. Сжав руку в кулак, она постучала в дверь.

— Кто там? Я не хочу, чтобы меня беспокоили! — раздался резкий голос.

Анжелина повернула ручку. Дверь не была закрыта на ключ, и она буквально ворвалась в комнату. Леонора лежала на кровати в розовой атласной ночной рубашке. Ее белокурые волосы рассыпались по подушке.

— Вы? — крикнула она. — Как вы осмелились сюда войти? И что вы сделали с моим ребенком?

— Вдруг он стал вашим ребенком? Вы оставили его умирать, лишили материнской ласки и заботы, но стоило мне взять его на руки, как он стал вашим ребенком! Мадам, ноги моей больше не будет в вашем мануарии. Поэтому я хочу сказать все, что думаю о вас. Возможно, ваш муж утверждал, что любит меня, меня и только меня одну. Возможно, это правда. Возможно, он вас бил. Но отныне, как мне кажется, Гильем не может причинить вам зла. После несчастного случая он стал калекой, его ум одурманен наркотиком, которым он, несомненно, злоупотребляет. Но почему вы вымещаете свою ненависть к нему на этом трехмесячном сосунке, вышедшем из вашего лона, сосунке, который борется за жизнь, как я объяснила Гильему? Я не могу, действуя законными методами, спасти ребенка, с которым вы так плохо обращаетесь. Но есть тот, кто стоит выше меня, кому рано или поздно вы будете вынуждены дать отчет в своих поступках.

— И кто же это? — с иронией спросила Леонора, раскрасневшиеся щеки которой выдавали ее смущение.

— Господь Бог! А теперь внимательно выслушайте меня. Я дала рекомендации Клеманс и вашему супругу. И не стану их повторять. Но вашему ребенку не хватает главным образом вас. Я знаю, что в буржуазных семьях считается хорошим тоном отдавать младенцев кормилицам. Забудьте о ваших принципах. Полюбите Эжена, лелейте его, пойте ему колыбельные. В Сен-Лизье я открыла кабинет повитухи. Надеюсь, что через месяц вы в сопровождении Клеманс или няни привезете ко мне малыша и что я найду его в добром здравии.

И Анжелина, под изумленным взглядом Леоноры, положила ребенка на кровать. Малыш проснулся и заморгал.

— Возьмите же его! — продолжала Анжелина. — И простите Гильема. Теперь меня не удивляет его странное поведение, но уже слишком поздно, чтобы помочь ему вновь стать тем человеком, которого вы когда-то любили. Что касается меня, то я скоро выхожу замуж. Таким образом, я больше не буду вашей соперницей. Прощайте, мадам.

Анжелина вышла. Ее сердце бешено колотилось в груди. Она быстро пробежала по коридору и буквально скатилась с лестницы. Леонора прислушивалась к звуку ее шагов. Потом она склонилась над сыном. Смущенная укорами нежданной гостьи, она с любопытством разглядывала малыша. В ней боролись два чувства: ненависть к красавице Лубе, великолепно выглядевшей в сером бархатном костюме, так шедшем к ее фиолетовым глазам с золотистыми ресницами, и нечто вроде горькой жалости к маленькому существу, ерзавшему на одеяле.

«Кем она себя возомнила, эта чертова повитуха? — возмущалась Леонора. — Она всего лишь тщеславная девка, кичащаяся своими знаниями. Правда, она удачливая. Она выходит замуж за дворянина, который, как говорят, очень привлекательный мужчина. Но однажды она дорого мне заплатит за все это!»

Несмотря на свои желчные мысли, молодая мать приподняла малыша и подложила свою руку под его головку. Он смотрел на нее своими почти круглыми темными глазами.

— Ты не такой уж мерзкий, — прошептала Леонора. — Спи, козявка, спи.

Леоноре пришла на память песенка, которую ей напевала няня-мальгашка в благословенные времена ее детства, прошедшего на Реюньоне. И она тихо запела, подавляя жгучее желание заплакать.

Анжелина испытала невероятное облегчение, вернувшись на улицу Мобек, где ее ждал Луиджи. Едва заслышав шум колес коляски, он открыл ворота, потом распряг Бланку и отвел ее в конюшню. Молодая женщина последовала за ним.

— Какая ты бледная! — встревожился Луиджи.

— Пустяки! Просто я вся на нервах! Но теперь я здесь, около тебя, и все остальное не имеет значения.

— Кобыла вся в мыле, — заметил Луиджи. — Ты, видно, устроила адскую скачку!

Анжелина мечтательно улыбнулась и сказала:

— Да, чтобы быстрее ускакать из ада! Луиджи, если бы ты знал, как все это ужасно!

Обтерев бока Бланки, Луиджи подошел к Анжелине. Она сразу же обняла его и уткнулась лицом в плечо.

— До такой степени? Любимая, да ты вся дрожишь!

Луиджи нежно обнял Анжелину и осыпал ее лоб и щеки легкими поцелуями.

— Успокойся! Здесь тебя никто не обидит. Я закончил играть на пианино в десять часов и пришел сюда, чтобы составить компанию Розетте. Я поддерживал огонь и готовил обед. Надо было также подмести.

Анжелина слушала Луиджи, завороженная его ласковым голосом, вновь поражаясь его преданности и щедрости.

— Ты редкая птица, — шутливым тоном сказала она, готовая расплакаться. — Мужчины не часто помогают по хозяйству. Совсем недавно я умоляла Гильема заняться своим вторым ребенком, но он возмутился. Я обо всем тебе расскажу, только чуть позже.

Луиджи понимал, что Анжелина взволнована до глубины души, и поэтому не стал настаивать. Когда они шли по двору, Анжелина повернулась к нему:

— Давай немного побудем вдвоем, Луиджи.

Анжелина поцеловала его в губы, и Луиджи страстно ответил на призыв ее шелковистых свежих губ. Пока Анжелины не было, Луиджи терзался ревностью, ведь она встречалась со своим бывшем любовником, отцом Анри. Ревновать было глупо, Луиджи это понимал, но он так боялся ее потерять! С каждым днем его любовь становилась крепче, и он, тот, кто некогда боялся тюрьмы брачных уз, с нетерпением ждал дня, когда по велению судьбы станет перед Богом и людьми мужем Анжелины и наконец будет обладать ее телом и душой.

— Луиджи, любовь моя, сын ветра! — шептала Анжелина, переводя дыхание. — Я так счастлива, что ты есть, что ты рядом со мной!

Он любовался ею, широко улыбаясь, и эта улыбка заставляла Анжелину таять от блаженства.

— Еще один поцелуй! — умоляюще прошептала она.

— Нет! Иначе я рискую нарушить свое обещание. Мне не хотелось бы разочаровывать отца Северина, хранителя наших добродетелей.

— Я тоже связана обещанием, — сокрушенно сказала Анжелина. — Тем хуже. Только один поцелуй!

Луиджи страстно, но нежно впился в ее губы, едва сдерживая неистовое желание.

Они упивались этой утонченной игрой, оба ошеломленные и опьяненные своим счастьем.

— Анжелина, любимая, — наконец сказал Луиджи, отстраняясь от нее, — я долго не выдержу, если ты будешь так мучить меня. Я мечтаю увидеть тебя обнаженной, воздать должное твоей груди, спине, каждой частичке твоего тела. Ты, должно быть, такая красивая! Мне предстоит найти столько сокровищ!

— Ты будешь разочарован, — смеясь, ответила Анжелина. — Возможно, под прекрасными туалетами скрывается нечто отталкивающее.

— Глупышка! — проворчал Луиджи, рассмеявшись. — Пойдем обедать, ты наверняка проголодалась.

Они прошли через двор, взявшись за руки. У Розетты, которая видела их в окно, защемило сердце. Она радовалась их счастью, но оно будило в ней горькие сожаления. Она никогда не пройдется так, связанная глубоким чувством с молодым человеком, который будет испытывать к ней не менее сильное чувство. Тем не менее Розетта прогнала черные мысли, и они все трое оживленно разговаривали за обедом.

Анжелина рассчитывала провести весь день в обществе своего жениха, но судьба распорядилась иначе. В тот момент, когда она предлагала Луиджи прогуляться вместе с Анри, чтобы набрать каштанов или лесных орехов, в ворота позвонили. Анжелина побежала открывать, поскольку услышала крик:

— Повитуха Лубе, на помощь!

Луиджи бросился вслед за Анжелиной. Они увидели супружескую пару, одетую во все черное. Муж поддерживал жену, согнувшуюся чуть ли не до земли. За ними стоял мальчик лет десяти, державший осла за поводок. Животное было запряжено в повозку, груженную мебелью, корзинами с бельем и кухонной утварью.

— Что случилось? — спросила Анжелина.

— У моей жены отошли воды, — объяснил взволнованный будущий отец. — Мы обедали в таверне, там, на площади. Хозяйка дала нам ваш адрес, дело в том, что мы переезжаем. Мы издалека, из Лавелане.

— Идемте же! Мадам, я осмотрю вас в своем кабинете. Луиджи, скажи мальчику, пусть заведет осла и повозку во двор.

Анжелина довела пациентку до диспансера, где царили идеальный порядок и удивительная чистота.

— Можно подумать, что это больница, — пробормотала женщина.

— Я принимаю здесь своих пациенток как повитуха. У вас сильные боли?

— Да, я вся дергаюсь, такое впечатление, будто мне в спину втыкают раскаленные колья.

— Господи, неужели вам пришлось и такое пережить? — рассмеялась молодая женщина, надевая халат и повязывая голову платком.

— Нет! Конечно нет! А вы чудная!

Анжелина добилась своей цели. Незнакомка расслабилась и даже улыбнулась. Ее муж ходил взад и вперед перед стеклянной дверью.

— Я буду держать вас в курсе, мсье, — сказала ему Анжелина, задергивая занавески.

Она приступила к осмотру, довольная, что инструменты тщательно простерилизованы, что есть все необходимое. Вдруг пациентка хрипло закричала:

— Ой, как больно! Гораздо больнее, чем раньше!

Анжелина задрала ее юбку из серой саржи и нижнюю юбку и расстегнула панталоны. Одна деталь вызывала у Анжелины одобрение: эта женщина имела правильные представления о гигиене, что было редкостью.

— Боже мой! — тотчас воскликнула Анжелина. — Я вижу волосики ребенка! Он выходит, мадам! Тужьтесь, мадам…

— Да, да…

— Ну, давайте! Осталось немного!

Не прошло и пяти минут, как Анжелина приняла ребенка, который тут же расплакался.

Никогда прежде в практике Анжелины не встречались столь легкие, столь быстрые роды.

— У вас девочка, мадам. Судя по всему, она весит около трех килограммов. Я редко ошибаюсь. Но я взвешу ее позже.

— Ну и хорошо. Я меньше страдала, чем в первый раз, когда рожала мальчугана, того, что сейчас на улице. Хоть верьте, хоть не верьте, но ему восемь лет. Все дают ему года на два больше.

— Согласна с вами, — ответила Анжелина, перерезая пуповину. — Смотрите, вот ваша малышка. Сейчас я принесу теплую воду и обмою ее и вас. Я вернусь прежде, чем отойдет послед. Если вы почувствуете боль, дышите ровно. И не бойтесь, это может длиться несколько минут.

Анжелина выбежала из диспансера.

Мужчина и его сын, стоявшие около повозки, с тревогой посмотрели на нее.

— У вас прелестная девчушка, — сообщила им Анжелина. — Скоро вы ее увидите.

Анжелине не пришлось входить в кухню. Ей навстречу выбежал Луиджи с тяжелым чугунным котелком. Котелок всегда стоял на треноге, под которой горел огонь, чтобы с утра до вечера в доме была горячая вода.

— У тебя есть холодная вода? — спросил Луиджи.

— Разумеется! Какой ты милый!

— Ведь Розетту кто-то должен заменить! Но она уже скоро встанет. Признаюсь, именно она посоветовала мне отнести тебе котелок.

— Хватило бы и ведра. Осторожно, не ошпарься.

— Сразу видно, что вы поженились недавно, — заметил счастливый отец.

Они, смутившись, заговорщически улыбнулись. Но Анжелине предстояло еще много дел. Войдя в диспансер, она увидела, что ее пациентка, задержав дыхание, кусает губы.

— Вот и я, мадам. Сейчас у вас отойдет послед. Не напрягайтесь, это не больно.

Анжелина приняла плаценту в эмалированный таз и стала всматриваться в нее, как ее учили в больнице Тулузы. Несмотря на легкие роды, одно небольшое несоответствие не давало ей покоя. И тут, словно в подтверждение мыслей Анжелины, раздался голос женщины:

— Послушайте, мне она кажется странной, моя малышка.

— Как это — странной?

— Ее лицо, оно не такое, как у всех…

Охваченная тяжелым предчувствием, Анжелина склонилась над младенцем, пристально вглядываясь в черты его лица. Действительно, у новорожденной было плоское лицо, косой разрез глаз, сами глаза навыкате, желтый цвет кожи, толстая шея и деформированная грудная клетка. К горлу повитухи подкатил ком, и она принялась лихорадочно рыться в памяти. Во время учебы мадам Бертен, главная повитуха больницы Святого Иакова, рассказывала им о младенцах, неправильно развивающихся в утробе матери. Это отклонение описал французский врач-психиатр Жан-Этьен Эскироль[30]. Английский врач Джон Лэнгдон Даун назвал этот синдром монголоидным идиотизмом, поскольку больные имели внешнее сходство с народами Монголии[31].

— Что с ней? — заволновалась мать.

— Мне страшно произносить это вслух, мадам.

— В моей родной деревне, в Леране, был мальчишка, родившийся дурачком. Он так и не научился говорить. Он только смеялся. Рот у него всегда был открыт. Прошлой зимой родители похоронили бедняжку. У него был порок сердца. Скажите, а моя дочь, она не дурочка?

— Мадам, надо проконсультироваться с врачом. Я не специалист в этой области. Сколько вам лет?

— Сорок три. Не слишком подходящий возраст, чтобы рожать, но мы с мужем были так счастливы! Я хотела иметь дочурку. О, Пресвятая Дева! Что он подумает, мой муж?

Смущенная Анжелина гладила младенца по темным волосам. Она искала слова поддержки, чтобы хоть как-то утешить опечаленную пациентку, плакавшую горючими слезами.

— Беда не приходит одна… — прошептала женщина. — Нам пришлось уехать из Лавелане, потому что Робер потерял работу на фабрике по изготовлению роговых гребней. Нам сказали, что здесь требуются рабочие на крупную бумажную фабрику. И вот мы покинули дом, где прожили десять лет, и приехали сюда.

— А где вы будете ночевать сегодня?

— Мы устроимся — натянем холст над повозкой, вот и кров. Мы уже две ночи спим под открытым небом. Робер решил продать осла, наше славное животное.

— Не удивительно, что ваш ребенок так стремительно появился на свет. Весьма неосмотрительно трястись в повозке на таком большом сроке. Мадам, сегодня вы будете спать на хорошей кровати, ваш сын и муж тоже. На втором этаже у меня есть комната для пациенток. Для вашего мальчика мы поставим там походную кровать. Вам нужно отдохнуть и съесть чего-нибудь горячего.

— Но у нас нет ни одного су! Чем мы вам за все это заплатим?

— Вы мои гости. Завтра я попрошу доктора Бюффардо, которому доверяю, осмотреть вашу дочурку. Он сумеет поставить диагноз. Пока же не стоит волноваться. Давайте познакомимся. Как вас зовут?

— Ирена. Мадемуазель, от всей души благодарю вас! Вы такая добрая, такая щедрая! А как ваше имя?

— Анжелина.

— Анжелина… Это имя так подходит вам! Вы такая же красивая и нежная, как ангел.

— Вы льстите мне. Я не лучше других. Прошу вас, не плачьте. У меня в сундуке лежат детские вещи. Мы запеленаем малышку, а затем я сообщу вашему мужу о том, что вы согласились остаться здесь.

— Объясните ему, ну, насчет малышки…

— Это мой долг, и я его исполню. А вы отдыхайте.

Анжелина решительным шагом вышла из диспансера и, озаряемая лучами солнца, направилась к мужчине, который пристально смотрел на нее. Он ни на мгновение не мог заподозрить, насколько ей было тяжело, как она страшилась сообщить ему плохую весть. Но он все понял по ее большим фиолетовым глазам.

— Господи Иисусе! Какие-нибудь неприятности? — дрожащим голосом спросил он.

— Ваша супруга чувствует себя хорошо, дочь тоже. Но я думаю, что этот ребенок… ребенок отличается от других детей. Возможно, у нее монголизм.

— И что? Плевать! Мы все сделаны из разного теста. Это моя малышка, и я хочу видеть ее и поцеловать. Нам ее послал добрый Боженька, и мы будем любить ее такой, какая она есть.

— В таком случае идите и поцелуйте их обеих! — воскликнула Анжелина.

Анжелина сквозь слезы смотрела, как мужчина устремился к диспансеру. Тут на ее плечо легка мужская рука. Это был Луиджи.

— Я дал перекусить этому восьмилетнему крепышу, который все время дразнил Спасителя. Он разговаривает с Розеттой, поглощая все твои запасы сыра. Им негде ночевать. Мы могли бы приютить их, как ты думаешь?

Акробат улыбался. Его темные глаза были полны сочувствия. И вдруг Анжелина расцвела.

— Ты, ты! Ты тот, кто должен жить вместе со мной, ты тот, кем я буду всегда гордиться! Я буду с гордостью называть себя твоей супругой, Луиджи! Спасибо, спасибо!

Анжелина обвила его шею руками, опьянев от счастья, напитанного ароматами рая. Для нее сейчас не имел значения союз их тел, который рано или поздно они скрепят. Ей был важен лишь крепкий союз их душ. Их родственных душ.