Ангелы на каждый день

5. Иофанел

Карел в ожидании зеленого света опять представляет себе, как его отсасывает эта милашка. К сожалению, у него нет никакого критерия для сравнения (ха-ха!), но, судя по тому, как часто возникают эти щекотливые картины в его воображении, они, должно быть, чрезвычайно соблазнительны... Я, разумеется, понимаю, что выражения типа отсосать и тому подобные могут показаться женщинам непристойными и отвратительными, — но хочу сразу заметить, что вина Карела в данном случае не очень велика. Это вроде травмы в молодости: за четыре года технического училища и, главное, за два года военной действительной службы он слышал столько куда более грубых слов, сколько большинство женщин не услышит за всю свою жизнь. В присутствии женщин такие слова Карел, разумеется, не употребляет, но совсем от них избавиться тоже не может — в том-то и вся заковыка. До сих пор эти слова вылетают у него изо рта с такой настойчивостью, что он едва успевает проглотить их: буфера, лохматка, кошелка, перепихнуться, припадать к кормушке... Причем такие слова связываются у Карела именно с этой милашкой, как про себя он называет Эстер. В рабочем дневнике, разумеется, записана ее фамилия, но он относится к ней уже иначе, чем к остальным ученикам. Она волнует его, поэтому думать о ней, как о пани Новаковой, ему столь же трудно, сколь и автоматически связывать ее с именем Эстер — не так давно они знакомы. Безличное обозначение эта милашка, кроме того, раскрепощает его сексуальные фантазии. (Мария явно сочла бы их извращением. Но, насколько я знаю, речь идет в общем о нормальной мужской мечте — ну можно ли о спаривающемся коте сказать, что он свинья? Подобный вид женского негодования меня всегда забавляет.) Однако весьма несущественная разница между Эстер и этой милашкой кажется Карелу принципиальной: первую, названную по имени, он начинает любить, тогда как в отношении второй не ощущает никакой ответственности. Уже одна мечта о том, что его сосет Эстер, отдает каким-то неуважением к ее дружескому доверию, в то время как эта милашка может сделать ему то же самое, но виноватым он себя не почувствует. Ха-ха!

— Прямо к следующему светофору, — наконец произносит Карел.

Он говорит это строго, но вполне заблаговременно. Мимо нас проносится новая модель “ауди”, серебряная Q7. Карел с любопытством оглядывает машину. Не пройдет и десяти часов, как он будет покойник.

— Прямо, — повторяет паренек за рулем и кивает в знак согласия.

Ложное смирение новичков — через год он будет нетерпеливо обгонять машины автошколы, возможно, еще и приглушенно ругаясь. Карел, конечно, понимает это и подобное мелкое вероломство прощает. Они кажутся ему неизбежными. Такова жизнь.

Я втискиваюсь на сиденье позади него, широко раздвинув колени, ибо иначе мне тут не уместиться. Надо спросить Гахамела, как совершались ангельские миссии во времена, когда обязательны были крылья... Оглядываюсь в салоне: приборная панель без украшений, с зеркала заднего вида ничего не свисает, в дверных карманах ни соринки, а уж о пустых жестянках из-под колы или смятой обертки от сандвича и говорить не приходится. Карел обожает порядок. Конечно, здесь нет кондиционера, так что его поседевшие виски чуть заметно покрылись потом. А паренек весь взмок. На светофоре красный свет. Карел думает о лохматке Эстер. Из-за его молчания в машине царит напряженная атмосфера, однако Карел давно понял, что, если он хочет сохранять хотя бы иллюзию превосходства и авторитета, надо молчать. И это относится не только к ученикам. Он слишком чуток, чтобы дать себе волю и разболтаться. Нет, лучше ни о чем не расспрашивать и, если можно, не отвечать. А главное, не смеяться. Добродушный смех всегда выдает его. Мы спускаемся по Будеёвицкой улице в район Нусле. Поездка близится к концу. На перекресток слева выезжает похоронная машина.

— “Бесспорен смерти миг, — порой цитирует нам Гахамел. — Но смерть и вашей жизни дарит утешенье. / Вы жизни скажете: коль я тебя утрачу — утрачу то, что лишь безумец хочет удержать”.

Инструкторы автошколы и Шекспир. Ха-ха! Карел убеждается, что похоронная машина дает им право преимущественного проезда, и его интерес, проявленный к этому пятиметровому напоминанию о человеческой бренности, на этом кончается. Смерть для Карела — не более чем давно решенная и скучная проблема. Вы можете поверить? Его родители еще живы, смерть дедушек и бабушек он не помнит — стало быть, что для него смерть? На похоронах он не был девять лет — с коллегой из автошколы, который погиб тогда от удара током, он не дружил. В Страшницком[11] крематории Карел состроил такую серьезную мину, что можно было лопнуть от смеха. Он нервничал, не знал, как выразить соболезнование вдове, боялся слишком расстроиться — вот и все, что он тогда чувствовал. Только полный идиот тянет к бассейну в саду провод с лампочкой, думает он про, себя (и я с ним, увы, вполне согласен). В рассуждениях Карела всякая смерть — результат какой-нибудь роковой ошибки: например, досадной неосведомленности, неправильного распорядка дня или превышения скорости. Подобных ошибок он не делает. Разумеется, он воспринимает смерть как естественное следствие неизлечимой болезни или старости, но эта смерть слишком далека от него, чтобы относиться к ней всерьез. Короче говоря, смерть его не касается. Он протягивает руку и включает радио, начинаются новости. Даже за девять часов до смерти он интересуется чешской политикой — вы можете смеяться над ним, но мы ему сочувствуем.

Ученик неумело паркуется у здания автошколы. Первая учебная поездка кончается. Еще две такие поездки, и Карел пойдет с коллегой обедать в ресторан “У Бансетов”. Он обожает классическую чешскую кухню: говяжий соус, испанские птички, гуляш, рулет с яйцом, свинину с капустой, копченую грудинку с картофельным пюре и тому подобное. Не пренебрегает он и поджаренной цветной капустой, куриным пловом или грибным ассорти. А вот итальянскую, китайскую или греческую кухню он на дух не переносит, и это в буквальном смысле: иногда ему достаточно нескольких капель оливкового масла, немного мексиканского соуса “сальсы” или щепотки какой-нибудь восточной приправы, чтобы потом всю ночь не вылезать из сортира. Отпуск в Турции или Тунисе представляется ему ночным кошмаром. Поэтому летом он всегда ездит только в Крконоше или на Шумаву. И так далее. Сейчас у него двадцатиминутный перерыв, и потому в мрачной конторе автошколы он робко просит у секретарши кофе.

— Еще вчера я подавала ему кофе, завтрашним утром воскликнет секретарша.

Она даже поплачет, она ведь любила Карела. А между тем завтрашний покойник идет в туалет и ополаскивает лицо и руки. Он думает о том, будет ли какой-нибудь толк в это Страшнице... Это меня просто смешит. Ложное волшебство случайного... Но доверие красивой врачихи его радует. Они поедут низом через Кубинскую площадь, а потом поднимутся по Мурманской в гору. Перекресток на Желивской вечно забит машинами, и на довольно крутом подъеме перед светофором она может разволноваться, деловито рассуждает Карел.