Английская лирика первой половины XVII века

Пою ручьи и гомон птичьих стай,

Беседки и цветы, апрель и май,

И урожай пою, и рождество,

И свадьбы, и поминки сверх того.

Пою любовь, и юность, и мечту,

И жарких вожделений чистоту,[493]

Бальзам и амбру, масло и вино,

Росу и дождь, стучащийся в окно,

Пою поток быстротекущих дней,

И злость роз, и белизну лилей,

И сумрак, что ложится на поля,

И королеву фей, и короля,

И муки ада, и блаженство рая,

Войти в последний всей душой желая.

С утра мы трезвы и разумны, поэтому срам —

Святые заклятья стиха повторять по утрам.

Лишь те, что свой голод насытят, а жажду зальют,

Слова колдовские пускай говорят и поют.

Когда рассыпает веселые блики очаг,

А в пламени лавра сгорает докучливый мрак,[494]

И подняты тирсы,[495] и песен вакхический зов

Кругами, кругами расходится до полюсов,

И властвует роза,[496] и каждый, кто зван, умащен, —

Тогда пусть читает стихи мои строгий Катон.[497]

Молод был, а ныне стар.

Но во мне не стынет жар.

Я могу травой стелиться

И лозой вкруг девы виться,[498]

И в ночи ее согреть,

Чтоб от счастья умереть,

И воскреснуть (аллилуйя!)

Невзначай от поцелуя.

Ничего, что стар поэт, —

Страсть моложе наших лет.

Когда умру, да не сочти трудом

Укрыть меня травой и свежим мхом.

Пускай мой Робин мне подарит пенье,

Пока справляют нимфы погребенье!

И зазвучит в листве — на верхнем «до» —

«Здесь Робин Геррик свил себе гнездо!»

Все временем крушится: видит лес

Расцвет и гибель всех своих древес.

Столетний исполин, снискавший славу

Властителя всея лесной державы, —

Всемощный дуб — и тот, придет пора,

Склонится и — падет без топора.

Небрежность легкая убора

Обворожительна для взора:

Батиста кружевные складки

В прелестно-зыбком беспорядке,

Шнуровка на корсаже алом,

Затянутая, как попало,

Бант, набок сбившийся игриво,

И лент капризные извивы,

И юбка, взвихренная бурей

В своем волнующем сумбуре,

И позабытая застежка

Ботинка — милая оплошка! —

Приятней для ума и чувства,

Чем скучной точности искусство.

Когда нарцисс, едва живой,

К земле клонится головой,

Я думаю: «Вот жребий мой:

Сперва поникнет голова,

Потом предъявит смерть права —

И надо всем взойдет трава».

Беги, поток струистый,

С моей слезою чистой.

Скорее! к той,

Что взглядами пленяет,

Молчит и убивает

Своею немотой.

Вон там на берегу

Сидит она в кругу

Цветов невинных.

Молю, чтоб ты успел

Отдать ей этот перл

Для бус ее предлинных.

А чтоб не отреклась,

Скажи, что мой запас

Исчерпан, не иначе:

Последняя слеза.

Сухи мои глаза,

Теперь уж не заплачу;

И душу изливать —

Богатство расточать —

Я боле не намерен;

Случись же вновь прилив,

Я буду бережлив,

Расчетлив и умерен.

Нет, если очень нужны

Подарки ей жемчужны,

То так и быть:

Хоть знаю, что напрасно,

Но сердце вновь согласно

Быть нищим и любить.

Скажи: готов, как прежде,

Ей угождать в надежде,

Что, ежели впаду

Я в бедность поневоле,

Она не станет боле

Взимать такую мзду.

Один у хладного ручья

Печали предавался я.

Лил токи слез, любви молился,

Потом иссяк и сном забылся.

Я сном забылся, и во сне

Привиделась богиня[502] мне.

Высокая, с лицом римлянки,

Одета на манер спартанки:

Лук сребродугий с тетивой

Шелковой у нее с собой;

Сама в коротенькой тунике,

Садятся розовые блики

Ей на колени, и открыт

Бедра божественного вид.

Тогда (для сна довольно прытко)

Я сделал дерзкую попытку

(Мне было ждать невмоготу)

Потрогать эту наготу.

Но дева, миртовою веткой

Мне пригрозив, с улыбкой едкой

Рекла: «Прочь, Геррик, не гневи,

Ты слишком низок для любви».

Зачем гордишься звездами очей,

Глядящих из туманности своей?

Зачем твердишь, что сами в плен идут

К тебе сердца, твое ж не знает пут,

И что в тебя влюбленный ветер сам

Застыл, прильнув к струистым волосам?

Не льстись — рубин, что каплей дорогой

Украсил безупречный профиль твой,

Пребудет драгоценным и когда

Твой гордый блеск затмится навсегда.

Увы, тебя стихами не растрогать;

Их исчертил твой длинный, грязный ноготь,

Стараясь уличить и очернить.

О, чтоб ему от ногтоеды сгнить!

Нет, каюсь, каюсь… дальше упражняйся:

Скреби, как хочешь, только не ругайся.

Иные строки так порой свербят;

Ну, почеши еще; спасибо, брат!

Вставай, вставай, гони постыдный сон,

Парит на крыльях света Аполлон,

Аврора, весела, юна,

Мешает краски и тона.

Молю, коснись ногой босой

Травы, обрызганной росой.

Уж час, как солнцу молятся цветы,

Неужто до сих пор в постели ты?

Взгляни, сонливица, в окно —

Пичуги славят день давно

И обещают счастье нам…

Проспать такое утро — срам.

Ведь с песней сотни девушек, внимай,

До жаворонка встали славить май.

Не зря ж листва свежа и зелена,

В зеленое оденься, как весна.

Конечно, нет алмазов тут,

Зато тебя росинки ждут

И может ласковый рассвет

Из каждой сделать самоцвет.

А кроме них, получишь нынче ты

Нить жемчуга волшебной красоты,

Коль отыскать успеем мы

Ее в кудрях росистых тьмы,

Покуда в дрему погружен

Сиятельный Гиперион.[504]

Молитв сегодня долго не читай,

Господь простит, ведь мы встречаем май.

Смотри, дивись, не верь своим глазам,

Подобны стали улицы лесам,

Зеленой ветвью иль кустом

Извне украшен каждый дом,

Любой балкон, любая дверь,

Как в храме, убраны теперь.

Боярышник цветет,[505] горяч и ал,

Как будто он и впрямь любовь познал…

Так близко — столько красоты!

Ужель проспишь все это ты?

Скорей бежим, ведь май нас ждет!

Прославим же его приход!

Прекрасен мир, как божий светлый рай,

Коринна, о, как сладко встретить май!

И юноши и девушки теперь

О сне забыли, милая, поверь.

Цветет боярышник для всех,

Не полюбить сегодня — грех.

С утра одни уж в свой черед

Вкусить успели сладкий мед,

Другие обручились в этот день,

И лишь тебе одной подняться лень.

У всех под цвет листвы наряд,

У всех глаза огнем горят,

Не счесть спешащих под венец,

И ласк, и слез, и, наконец,

Ночных гостей: заслышишь — открывай…

Коринна, здесь умеют встретить май!

И нам бы встретить май в расцвете сил,

Чтоб он своим безумьем заразил

И сладко одурманил нас,

Нельзя проспать рассветный час

И жизнь свою. Проходит дни,

За солнцем вслед спешат они

И в прошлое уходят навсегда,

Как дождь, как снег, как талая вода.

Уйдем когда-нибудь и мы

В рассказ, в напев, под полог тьмы…

Любви, что жжет и греет нас,

Беречь не стоит про запас,

Пока мы не состарились, давай

Пойдем вдвоем встречать веселый май.

Опять земля щедра,

Как пиршественный стол.

Раскрыть уста пора —

Час празднества пришел.

Час празднества пришел,

Всем деревам даря

Браслеты пышных смол —

Густого янтаря.

Час розы[506] наступил,

Арабскою росой[507]

Виски я окропил

И лоб смятенный мой.

Гомер! Тебе хвала!

Настой заморский смел!

Хоть чара и мала,

Ты б от нее прозрел.

Теперь, Вергилий, пей,

Пригубь хотя б глоток!

Один бокал ценней

Всего, чем щедр Восток.

Продли, Овидий,[508] пир!

Так аромат силен,

Что носом стал весь мир, —

Недаром ты Назон.

Сейчас, Катулл,[509] вина

Я выпью в честь твою.

Бутыль опять полна —

Теперь за музу пью.

О Вакх! Я пьян совсем.

Пожар мой охлади!

Не то венок твой съем

И жезл — того гляди!

От жажды чуть дышу —

На стену впору лезть.

Бочонок осушу

В твою, Проперций,[510] честь.

Поток вина, Тибулл,[511]

Я посвящу тебе…

Но в памяти мелькнул

Стих о твоей судьбе.[512]

Что плоть, мол, сожжена,

Осталась лишь зола

И урна не полна —

Так горсточка мала.

Не верьте! Жизнь — в стихах.

Их пламя пощадит,

Когда развеют прах

Людей и пирамид.

Всех живших Лета ждет,

Удел всего — конец.

Лишь избранных спасет

Бессмертия венец.

Кто ценит свежесть нежных роз,

Тот рвет их на рассвете,

Чтоб в полдень плакать не пришлось,

Что вянут розы эти.

Сияньем солнце вас манит,

Светло оно и свято,

Но чем короче путь в зенит,

Тем ближе час заката.

Завидны юность и любовь,

Однако, недотроги,

Глаза тускнеют, стынет кровь,

И старость на пороге.

Вам надо замуж поскорей,

Тут нечего стыдиться —

И роза, став на день старей,

В петлицу не годится.

Милые фиалки,

Вы нежны,

Вы весны

Самой весталки.

У весны прислуги —

Что травы.

Но лишь вы —

Ее подруги.

Вы девичьи слезы.

Вы скромней

И славней

Дамасской розы.

Но близка расплата.

Дни бегут —

Предадут

И вас когда-то.

Недолго уж писать

Стихи. Указ

Придет — кончать,

И я покину вас.

Еще какой-то миг —

Потом прощусь.

К земле привык —

Под землю опущусь.

О Время, пред тобой

Все пало ниц,

Своей тропой

Идешь, не помня лиц.

Всяк, попадя в твой плен,

В конце сойдет

Во мрак и тлен,

И скоро — мой черед.

Но камень скромный сей,

Что я воздвиг,

Свергать не смей,

Завистливый старик.

Иные пирамид[514]

Наставят впрок.

Я «Гесперид»

Закончу под шумок.

О ты, небесной стройности основа,

Повей сюда, на юношу больного;

Пускай твоих гармоний волхвованье

Смягчит, заговорит его страданье!

Чтоб он забыл про гордых и надменных,

Блуждая в дебрях сна благословенных,

И пробудился, болью не томимый,

Как поутру с любимою — любимый.[515]

Пора, сходитесь, дети лета,

Чьим рвением земля согрета —

Нам, благодарная, несет

Вино, и хлеб, и сладкий мед.

В венки вплетайте злачны травы,

На звонких дудках жатве славу

Играйте! Уж последний воз

Разряжен с верху до колес.

Вон ленты, пугалы, кошницы,

Жеребчики и кобылицы

Заботливо облачены

В холсты лилейной белизны.

Вот парни и девицы скачут

На радостях, что праздник начат,

А деревенские мальцы

То схватят лошадь под уздцы,

А то кидаются с разбегу

Брать штурмом славную телегу.

Собрался весь крестьянский люд:

Те крестят воз, те подбегут —

Сноп поцелуют и дубовой

Листвой рядят; иной подковой

Рад осчастливить, а иной,

Вскочив на спину ломовой,

Горланит песни, как герой.

Ну что ж, когда и впрямь сраженье

Закончено — за угощенье!

Сам лорд зовет! Вот тучный бык

Средь моря яств, как материк,

Воздвигся; вот барашков мясо,

Окорока, рубец, колбасы;

Здесь пышный пудинг, там пирог,

Сыры, рассыпчатый творог.

(Неужто аппетит — порок?)

Когда ж нужна покрепче влага

(За общее чтоб выпить благо),

Вот в кружках пенистая брага.

Да будет же ваш лорд здоров!

За славный плуг, за клан серпов,

За ваши доблестные вилы,

За упряжных лошадок силы,

За хлесткий цеп и верткий пест,

За всех, пока не надоест!

И чтоб волов радивых стадо

Не оставалось без награды:

Вначале — полная бадья,

Ярем — потом. А вам, друзья,

Пить, но не спиться, чтоб весною

Опять дружиться с бороною

И честно выполнять наказ:

Кормить того, кто кормит вас.[517]

Дождю подобно, наслажденье —

Да не потопит ваши бденья,

Но служит оных удвоенью!

Вели тебя боготворить —

Я так и поступлю.

Вели весь пыл тебе излить —

Вот все, о чем молю.

Я все сокровища души

К твоим ногам свалю.

Авось, придутся хороши —

Вот все, о чем молю.

Скомандуй сердцу замолчать,

Тебя не прогневлю,

Иль во сто раз сильней стучать —

Вот все, о чем молю.

Захочешь слез моих, глазам

Все дни рыдать велю.

Когда же слез не хватит, сам

Я сердце растоплю.

Скажи, что должен умереть,

Я смерть потороплю,

Скажи всю жизнь твой гнет терпеть —

Вот все, о чем молю.

Ты — жизнь, дыханье, влага глаз,

Ты — сон, но я не сплю.

Блаженство? Смерть? Один приказ —

Вот все, о чем молю.

Вы были зелены,

Цветами покровенны,

И были вам даны

Видения бесценны.

Вы зрели стройных дев,

Что рвали первоцветы,

Устами их согрев,

К груди прижав букеты.

Вы были им страной

И были им опорой.

Они — самой весной,

Самой цветущей Флорой.

Теперь уж их перстам

Не вить вам плетеницы,

Их шелковым власам

С кудрями трав не свиться.

Однажды все раздав

И нищенствуя ныне,

Грустите, не узнав

Себя в своей пустыне.

У любви на вас чутье.

Уж таились от нее

Розамонда[518] (прозябая

В лабиринте) и Даная

(В башне); но любовь пришла

К той и эту проняла.

Что ж, пугайте строгай видом,

Уподобясь гесперидам,

Иль совсем ни на кого

Не глядите. Что с того?

Были б только не уроды,

А любовь отыщет ходы —

Хоть дождем на вас сойти,

Хоть мужчиной во плоти.

1. Ответствуй — поцелуй? Отколь

Приходит, где живет и сколь

Приятен он? 2. Скажу, изволь.

Малыш родится и живет

Меж алых уст. Из них же пьет,

Из рук любви свой хлеб берет.

Хор. И гнездышко в алькове вьет.

2. Он — каверзный огонь услад,

Что льнет к очам и тешить рад

В хрустальных люльках милых чад.[519]

Хор. И сушит слезки все подряд.

2. К ланитам следует засим,

К ушку, и к шейке, и к другим

Секретным радостям своим,

Хор. И не угонишься за ним.

1. Он нем, поди? 2. О, лишь на вид.

Он ловко льстит и веселит.

Порою — плут, порой — пиит,

Хор. И деву вмиг заговорит.

1. Он — дух иль плотью облечен?

2. Он — явь, но сладок, будто сон.

И нектар пьет со всех сторон,

Хор. И жалит, но с приятством он.

Я пут избегнул вновь,

Но вновь готов любить,

Вымаливать любовь,

А нет — так и купить.

Во всей своей красе

Достойные девицы

Меня пленяют все,

Но я б не стал жениться.

Я буду целовать,

И обнимать их тоже,

И пуще забавлять,

Но не на брачном ложе.

Супруг — пиши «бедняк»:

Знай, тащится с одною.

В достатке холостяк,

Что может быть с любою.

Ну кто ж настолько плох,

Чтоб брать себе жену

И вместо двух иль трех

Польститься на одну?

Когда сквозь дивный гребень твой

Каскад струится золотой,

Или цветочный твой убор

Мне очаровывает взор;

Иль новая прическа чудно,

Как многоярусное судно,

Встает передо мной, напружив

Прямые паруса из кружев;

Когда вдруг косы захотят

Улечься в круг, овал, квадрат,

Иль завязаться в сто узлов,

Чтобы поэт лишился слов;

Когда сии златые травы

Развиты сонно и лукаво

И, завиваясь там и тут,

Меня волнуют и зовут —

Тогда мои прельщает чувства

Не столь природа, сколь искусство.

О времена

Кромешных бед!

Где свет?

Ты дожил до темна.

Тускнеет взор:

К чему смотреть,

Чтоб зреть

Всеобщий сей разор?

Куда идти?

Кругом война

Одна:

Смерть на любом пути.

Ты побеждал

Не раз в боях,

Но прах —

Один для всех — финал.

Трава светляками да светит,

Кометы да путь тебе метят,

И эльфы пускай

Тебя невзначай

Под старыми вязами встретят.

«Блудячий огонь» да не блудит,

Летучих мышей да не будет,

И пусть никакой

Дух леса ночной

Вернуться тебя не понудит.

Ступай себе неустрашимо,

Луной толстобокой хранима.

Пусть звезды гурьбой

Идут за тобой,

Как факелы неисчислимы.

Когда же (пути здесь немного)

Придешь ты ко мне (слава богу),

К сребристым стопам

Паду и воздам

Лобзаньями им за дорогу.

Возвысился май,

Бокал поднимай;

Я пью за гирлянды витые,

Но прежде за тех,

Чьи ручки для всех

Сплетали венки золотые.

За здравье девиц,

Что сотню цариц

Затмить, несомненно, могли бы!

Пусть будут мужья

Бароны-графья!

Засим да плодятся, как рыбы.

Вдыхая аромат ее шагов,

Я онемел, я умереть готов —

Весь в благорастворении шелков.

Я различаю сквозь туман в глазах

Волненье складок, дивных линий взмах,

Тону, тону в трепещущих волнах!

Так под луной любовники украдкой

Едва вкусят восторга страсти краткой,

Из милых уст опьянены на миг

Дыханьем роз, фиалок и гвоздик,

Едва пошлют воздушное лобзанье

Жемчужине ночного мирозданья, —

Как тут их друг у друга отнимать

Бежит жена ревнивая иль мать

С крыльца гремит ключей унылой связкой, —

И те, несчастные, поспешной лаской

Покажут вдруг, как туго им пришлось:

Вдвоем нельзя и невозможно врозь.

Вот так и мы[524] перед разлукой хмурой;

Влюбленные нам родственны натурой —

Мы так же гнали прочь железный сон,

Когда в окно влетал вечерний звон. —

Нет, полночь, — нет! — мы были своевольней.

Когда рассвет вставал над колокольней,

Мы, бодростью превосходя рассвет,

С восторгом слали солнцу дня привет

И пили, общим пламенем объяты,

За девять тех, которым Феб десятый;[525]

В вакхическом безумстве мы несли

Сердца и души вихрем вкруг земли,

В венце из роз, в испуге, в изумленье

От своего хмельного исступленья;

Да, я ширял, как пламенный дракон,

Но к дому невредимым возвращен.

О наша всемогущая природа!

Ты даришь огнь сынам людского рода,

А с ним простор, насущный хлеб, и честь,

И воскрешенье от греха, и весть,

Что воцарится над юдолью бренной

Всеобщий радостный апрель вселенной,[526]

Когда все станут равными. Во прах

Какие тысячи б сошли в веках

И сколькие в грядущем миллионы! —

Но души смертных, одухотворенны

Тобой, живут благодаря тебе

И не сдаются злобе и судьбе.

Гомер, Мусей,[527] Овидий и Вергилий

Прозренья огнь поныне сохранили,

И наши барды, милостью твоей,

Тенями да не станут средь теней,

Доколе мир для славы или слуха

Хранит фанфары, и язык, и ухо;

Но сей удел не для меня, о нет:

Я сам себе и небу дал обет[528] —

И пламень чувств, и совести движенья

Вручить священническому служенью.

Не жупел человечества, нужда,

С тобою нас разводит навсегда,

Взывая к здравомыслию, но знанье,

Что я созрел для высшего призванья, —

Иначе б я давно утратил пыл

И в сытом самомнении почил;

Нет, бог природы новые отличья

Готовит мне для вящего величья.

Ты поняла? Ступай же; нет, постой,

Ты слышишь речь, рожденную тоской,

Ты видишь лоб, тоской изборожденный, —

О, не таков ли на смерть осужденный,

Когда в слезах, печалясь о былых

И небывалых радостях земных,

С товарищами он бредет куда-то,

Откуда человекам нет возврата.

И менестрель такой же бросил взгляд

На Эвридику,[529] шедшую сквозь ад,

Каким тебя я всякое мгновенье

Слежу с явленья до исчезновенья,

Каким вотще взываю о любви

И жажду удержать черты твои.

Так Демосфен,[530] велением собранья

Навеки обреченный на изгнанье,

Глядел назад и видел за кормой

Дым очагов над Аттикой родной;

Так Туллий,[531] не любовник, но свидетель

Времен, когда почила добродетель,

Глядел и тщился рок остановить

Иль падший город взором уловить.

Так, так я на тебя гляжу печально;

И что любовь моя материальна,

А не словесна — я в залог принес

Жемчужины моих замерзших слез —

Бери, ступай неспешною стопою,

К Пегасову направься водопою[532]

И на горе раздвоенной узри

Священных дев,[533] которых трижды три,

И осуши стыда и гнева чашу

За братью прорицательскую нашу,

И, опьянев, кляни хромых, слепых

Балладников, коверкающих стих,

Присвоивших твои алтарь и имя;

О, преврати их чарами своими —

Вон тех в лягушек, а вот этих в змей,

Таких-то — в крыс, а этаких — в свиней,

Чтоб их обличье стало так отвратно,

А сущность даже глупому понятна.

Последний поцелуй! Теперь иди;

И я пойду, храня тебя в груди,

Хотя не ты даруешь вдохновенье

Для проповеди горнего ученья,

А муза новая.[534] Но ты — мой друг,

Так будь во мне готова к сим заботам,

Служанка, облеченная почетом.

Благотворящих благость вводит в рай;

Наш труд — венец земных трудов. Прощай.

Ну — под венец! И спать друг возле друга.

Счастливей кто супруги и супруга?

Твои часы стоят, мои спешат,

Но ведь ничьи не повернешь назад.

Что ж, Сильвия, гони свои сомненья,

Любви правдивой чужды промедленья.

К мольбам безумца преклони свой слух.

Любить иль мудрой быть — одно из двух.