Английская лирика первой половины XVII века

Алтарь разбит — но строю вновь, Христос:

Из сердца — он, его цемент — из слез.

А камни высек Ты, мой Бог, —

Простой строитель бы не смог.[373]

Кто для сердец

Найдет резец?

Твердь сердца лишь

Ты сам гранишь,

И вот, слиясь

В единый глас,

Все камни в нем

Поют псалом.[374]

О если б мир в душе иметь —

Могли б те камни вечно петь!

Мне в жертве дай участвовать святой,

И сей алтарь прими — да будет твой!

Пусть мудрецы[375] познали выси гор.

Морскую глубь, судьбу любой страны,

И рек истоки, и небес простор…

Но эти две величины

Не сочтены, хоть и важнее всех:

О, кто же взвесит их — любовь и грех?

Кто хочет грех измерить — пусть пойдет

К горе Масличной:[376] там увидит он

Того, кто груз чужой вины несет, —

В крови и тело, и хитон, —

Так источает гроздь, ложась под пресс,

Свой сок. — Таков греха тягчайший вес.[377]

А кто любви не ведает — питье

Пусть изопьет, что капало с креста:

Нектар исторгло стражника копье,[378] —

О, с чем сравнится влага та?..

Нет слаще, чем питье любви: оно

Для Бога — кровь, а для меня — вино.

Мне некто очень щедрый дал взаймы,

Я ж, все растратив, смелость ощутил

И думал: вдруг договоримся мы,

Чтоб дал еще, а прежний долг простил?[380]

На небе я спешил его найти,

Там мне сказали, что не так давно

На землю он сошел, чтоб обрести

Именье драгоценное одно.

Я, зная про его высокий сан,

Его по паркам и садам искал,

Дворцам, театрам… Вдруг я голоса

Большой толпы и хохот услыхал

Убийц…[381] И он мне тихо в этом шуме

Сказал: «Я просьбу выполнил». И умер.

Собрал я древесные ветви, соцветья

Собрал, чтобы ими твой выстелить путь,

Но Ты над землею взошел на рассвете —

И благоуханьем наполнил мне грудь.

И солнце с Тобою в тот миг восходило,

Восток засверкал, ароматы струя.

Но нет, не соперник Тебе — светило:

Ярче восхода — светлость твоя.

Когда же так небо бывает лучисто,

Столькими солнцами озарено?

Мы думали: солнц нам даровано триста,[382]

А есть только — Вечное Солнце одно!..

Творец, Ты человеку клад вручил,

Но он, глупец, богатства те

Напрасно расточил —

И в нищете

Почил.

С Тобой

Хочу взлететь,

Как жаворонок твой,

Чтоб мощь твою сегодня петь,

Паденье обрати во взлет крутой!

Я с той поры, как на земле возник,

Одних постыдных дел алкал,

Но Ты казнил за них,

И я от кар

Поник.

С Тобой

Слиясь, хочу

Петь подвиг твой,

Мое крыло с твоим сращу,

Пусть скорбь моя рождает взлет крутой!

Когда избрать меня Ты захотел —

Я был избранью рад,

Мне сладостным казался мой удел,

И, верно, во сто крат

Все радости обычные земли

От радости духовной возросли.

И, созерцая дом прекрасный твой,

Я любовался им,

С Тобою связан связью мировой —

Творением твоим,

И звезды неба, и простор земли,

Соединясь, блаженство мне несли.

О чем еще мечтать посмел бы я,

Царю Блаженств служа?

Я верил — не угаснет мысль моя,

От горести дрожа.

И с юношеской пылкостью, спеша

Тебя найти, — жила моя душа.

Я сладости вкушал из рук твоих,

Вседневно цвел мой рай,

И радостен был мир, и путь был тих,

Казался вечным май.

Но беды поспевали, притаясь,

И вдруг созрели — и явились враз:

Душой и телом завладел недуг

И в кости проникал,

И огненный озноб средь страшных мук

Дыханье пресекал.

И только новых, тяжких мук прилив

Доказывал, что все-таки я жив…

Но, выжив, я лишен был жизни все ж:

Я видел смерть друзей…

Жизнь притупилась. Даже ржавый нож

Был остр — в сравненье с ней.

Без дружеской защиты я поник,

Дрожа под ветром, высох, как тростник.

И хоть меня с рождения мой нрав

Ко светской жизни влек,

Ты дал мне книгу, к прениям призвав,

И в мантию облек.[385]

И дал себя я распрям заманить,

Сил не имея жизнь переменить.

Сидеть в осаде приходилось мне,

Врагов не одолев,

Но в похвалах собратьев, как в огне,

Ты размягчал мой гнев.

Так я пилюли сладкие глотал,

И сбился со стези, и заплутал.

Чтоб я средь зол покоя не обрел,

Чтоб душу мне спасти, —

Ты вверг меня в страданья, как в котел,

И боли дал взрасти.

Я падаю под тяжестью креста

И вижу, что мой путь — одна тщета.

Разгадки в книгах нет. В них не найти,

Что в будущем нас ждет.

Но я хочу, как дерево, цвести,

И тень дарить и плод.

Пусть птицы облюбуют ветвь мою —

Я буду птичью пестовать семью…

Ужель душа покорной быть должна,

Раз Ты играешь мной?

Ужель мне служба новая нужна

И господин иной?..

Нет, Ты и впредь мне бедствовать позволь,

Пока в любовь не обратится боль!..

Молитва — церкви пир, как ангел, древний;

Дар божий — Дух, стремимый к Богу снова;

Раскрыта мысль-паломница вполне в ней;

Земле и небу мера — трость Христова;[387]

Стрела — в мир горний, грешным — примиренье;

Копье, что плоть Спасителю пронзило;

В едином миге сливший дни творенья[388] —

Напев — трепещет все пред этой силой;

Блаженство, кротость, мир, любовь без края;

Подобье манны — радостной услады;

Душ облаченье, горние обряды;

Молитва — Млечный Путь и птица рая,

Колокола — с надзвездной высоты,

И аромат… И нечто понял ты.

Хор. Мир, слейся в хор, чтобы воспеть ты мог:

«Мой Царь и Бог!»

Стихи. Высок пусть небосвод —

Хвала к нему дойдет,

Земля пусть и низка,

Но для хвалы близка!

Хор. Мир, слейся в хор, чтобы воспеть ты мог:

«Мой Царь и Бог!»

Стихи. В церквах псалмы звучат,

И нет для них преград,

Взлети же, сердца зов,

Превыше всех псалмов!

Хор. Мир, слейся в хор, чтобы воспеть ты мог;

«Мой Царь и Бог!»

Бессмертная Любовь[391] — великий зодчий

Немеркнущего храма красоты,

Твое ли имя разодрали в клочья,

Присвоив праху?! — Ведь создатель — ты,

А смертная любовь твой носит титул!

С ней заодно притворство. Их союз

Всю власть над сердцем и умом похитил

Из рук твоих, и ныне дом твой пуст.

Лишь красота и ум вознесены,

Везде и всюду только эти двое,

А ты!.. Во имя лишь твое святое

От преисподней люди спасены…

Но где хвала? — В перчатки пряча руки,

Мы пишем письма о любовной муке!..[392]

Бессмертный жар, зови своим огнем

Все огоньки:[393] пусть мир перед сожженьем

Смирится, верою воспламенен,

Очищен страсти истинной движеньем,

Что похоти сожжет — и путь проложит

Тебе, сердца к тебе взлетят, умы

Открытья все на твой алтарь возложат,

Огонь тебе вернут, воспев псалмы,

Тогда твой свет прольется в наши вежды,

И всяк, кто зрел умом несомый прах,

Прозрит, в твоих уверившись дарах,

В дарах, что похоть похищала прежде:

Все ниц падут, чтоб каждый славил сам

Творца очей, что свет вернул очам!..

Как научиться, Господи, — ответь —

Внушать стихам любовь твою?

Я то, что должно вечно петь,

Лишь изредка пою!

Порой — отчасти, а порой — вполне

Объемлет небеса мой взгляд,

И то безмерность — мера мне,

То вдруг низринусь в ад.

О, беспредельностью не мучь мой взор:

Твоих миров не хватит, чтоб

Вместить священный твой шатер,

А мне — велик и гроб.

Ужели гнев твой смертного сразит

И с неба в ад сведет живьем,

Коль он Тебя не отразит

В величии твоем?

Под сенью крыл меня Ты приюти —

Под верным кровом окажусь:

Ты грешников пришел спасти,

И верю, и страшусь.

Меня к добру своим путем веди,

Прости мне, должнику, долги

И струны звонкие в груди

Настроить помоги!

Взлечу ль, как ангел, ввысь, паду ль во прах, —

Низвержен я иль вознесен

Тобою: все — в твоих руках,

Ты — всюду и во всем!

Парик и грим… Неужто лишь под ними

Живут стихи?[395] Не в правде ль красота?

Возможно ль завитушками пустыми

Украсить храм? Должна ль быть занята

Поэзия прикрасами одними?

Ужель предмет ее — в волшебных чащах,[396]

И для беседок легких создан стих?

И нет влюбленных — без ручьев журчащих?

Зачем иносказанья?[397] Иль без них

Мы к смыслу не найдем путей кратчайших?

Эй, пастушок, труби себе в свой рог,

И пой искусно — тот, кто славы хочет,

Ни к соловьям, ни к веснам я не строг,

Но пусть никто мой стих не опорочит:

Я просто говорю: «Мой Царь, мой Бог!..»

Душа здесь молится, а плоть живая

Моя — пускай поймет свою природу

И всмотрится прилежно в этот прах:

Вот ветер смерти, этот прах взвивая,

Впитав тлетворный дух его, как воду,

За грех карает… Мне неведом страх

Пред сей наукой: плоть пусть изучает

Весь свой состав, свершений прежних быль

По праха геральдическим узорам;

Распад узрев, пусть правду различает,

Сличая с прахом — прах и с пылью — пыль.

Ну, не смешно ль представить мрамор вором,

Что у живых украл их близких прах?

Как распознаешь камни и гроба,

Когда падешь, к покойникам приникнув

И прах родной объятием поправ?..

Пока молюсь я, плоть, смирять себя

Учись, ведь ты, к беспечности привыкнув,

В страстях тучнеешь. Ты должна познать

Свои часы песочные. В них — персть,

Что время нашей жизни измеряет

И сходит в прах. Воззри окрест опять:

Как прах бесстрастен!.. Так прими же весть

О том смиренье, коим смерть смиряет!..

Смотри: сей камень в храмовом полу,

Что крепок столь и тверд, —

Само терпенье.

А черный и щербатый, что в углу

Безмолвно распростерт, —

Само смиренье.

Помост, который к хорам обращен,

Как руки, с двух сторон,

Есть образ веры.

Цемент, которым прочно храм скреплен,

Являет милость он,

Любовь без меры.

Здесь грех порою загрязнит

Прожилки камня, но гранит

Вновь чистоту слезами возвращает.

И смерть задышит у ворот,

Закрутит прах и пыль взметет

И все ж не оскверняет — очищает.

Тем и прославлен Зодчий и велик, —

Что в слабом сердце эту мощь воздвиг!..[398]

Как вечные слова сумеет, Боже,

Поведать смертный, хрупкий, как стекло?

Он разве что в окне церковном может

Стать витражом, чтоб сквозь него светло

Твое благоволение текло.

Когда своей священной жизни образ

Ты выжжешь на стекле, струящем свет,

Тогда лишь пастырь, нравом уподобясь

Тебе, достигнет славы и побед:

Он сам не излучает света, нет.

Жизнь и ученье, краски и свеченье —

Его достойным делают, слиясь,

Но как запечатлеется реченье,

Коль свет чуть вспыхнул — и тотчас погас,

А наша совесть светом не зажглась?..

О тихий свете дней,

Плод лет земных и райских нег бутон,

О свод блаженств, который тем верней,

Что кровью друга текст его скреплен!

Покоя день, бальзам от всех забот!

Темны пути недели, но пред ней

Твой светоч пламя льет!

Ты — человечий лик

Того, кто врат небесной вышины

Достиг — и вот уже стучится в них.

Его мы в будни видим со спины.

Недели груз так тягостен для нас:

Под ним весь мир согнулся и поник,

Но ты — свободы глас!

Мы к вечной смерти шли,

Но ты нас повернул и обратил,

Чтобы к Нему мы очи возвели,

И все смотрели, сколько хватит сил.

Иного нет пути ни у кого,

И сиротливей в мире нет земли,

Чем та, где нет Его!

Воскресных ряд колонн,

А между ними — будней пустота.

На них чертог небесный утвержден,

Все дни другие полнит суета;

О день седьмой — прекрасный божий сад,

Невянущий цветник, что насажден

Меж будничных оград!

Воскресных дней в веках

Все нити воедино сплетены

В браслеты, что сияют на руках

Бессмертного Царя святой жены!

В те дни небес распахнуты врата —

И благодатны. Не опишешь, как

Светла их красота!

В сей день воскрес Христос, —

И с этой вестью день навеки слит.

Как конь находит в яслях свой овес,

Так человек всегда да будет сыт.

Спаситель — садовод воскресных дней,

И целый сад здесь снадобий возрос,

Они — от всех скорбей!

Покой субботний вдруг

Перемещен[401] был в тот великий час,

Когда под бременем Христовых мук

Вся ширь земная в страхе сотряслась!

Как встарь ворота перенес Самсон[402] —

Одним движением пронзенных рук

Был день перенесен!

Субботы чистоту

Мы осквернили дерзостью грехов,

И, сняв запятнанную ризу ту,

Мы в новый облекаемся покров:

Христовой кровью куплен сей наряд,

Одев его и следуя Христу,

Мы вступим в райский сад!

Ты — лучший день средь всех!

Привыкли будни — жить да поживать,

Ты ж, суету презрев, паришь поверх!

Спешим мы за тобою миновать

Седьмицу за седьмицею — и вот

Мы, от земных избавлены помех,

Летим на небосвод!..

Кто слаб — тот спи! Моя ж душа

Всегда движенья просит,

Пылает, мудрости служа!

Пусть хладный сердцем — носит

Из меха мантию,[403] дрожа!

Мы угольки — не звездный свет,

Но смертной жизни пламя:

Кто не горит — в том власти нет

Над темными страстями,

И пеплом дух его одет.

Творец, стихий решая спор,[404]

Решил чертог свой горний

Отдать достойнейшей. С тех пор

Земля лежит покорно,

Других стихий терпя напор.

Мы к жизни вызваны — на бой,

Не праздновать — трудиться:

Ведь солнце — вечно в схватке с тьмой,

И победить стремится,

Для звезд же радость — час ночной.

Когда б, как древо-апельсин,[405]

Я знал одни лишь весны,

Плоды б я вечно приносил!

Для жизни плодоносной —

Пошли мне, Боже, новых сил!

То — слишком юны, то — не в лад

Мы стары и, без проку

Отцветши, как бесплодный сад,

При жизни, прежде срока,

Несем в себе могильный хлад…

Когда Любовь свой возвела чертог,

Судьба сказала: «На моих лишь нитях

Весь дом сей искони держаться мог!»

Но Мудрости над нитями был строг

Последний приговор: «Прочь удалить их!»

Затем Желание, чей стиль смешон,

Приляпало террасы и балконы,

И дом был безобразно искажен,

Но вот и новый зодчий прав лишен:

Его изгнали строгие Законы…

И Грех, в ветвях смоковницы таясь,[406]

Чья крона в зной Адама защищала, —

Не зная устали, скользя, виясь,

Меж всеми брусьями нарушил связь,

Но вновь скрепить их Милость обещала.

Что ж, Грех не оставлял свою мечту:

Со Смертью он сошелся,[407] чтоб в итоге

Не стало дома… Только в пору ту

Любовь и Милость, вызвав Красоту,

Прекрасней прежних возвели чертоги!..[408]

Мой Боже, стих — не мирт в кудрях,

Не трепетность любовных встреч,

Не славословья на пирах,

Не лютня и не добрый меч.

Не может он бежать, скакать,

Он — не испанец, не француз,

Гостей не может развлекать

И угождать на всякий вкус.

Не суета, не светский шум,

Не рынок, не менялы стол…

Я о тебе стихи пишу,

И я — весь мир с тобой обрел!..

Ты слух замкнул от слов моих,

Ты отвратился,

Мне сердце сокрушил, и с ним — мой стих:

И ужас в грудь вселился,

Гул хаоса.

И, как смычок, переломились

Все помыслы во мне:

Одни — к желаньям грубым устремились,

Другие — к шуму и войне,

На путь тревог.

Решил я дерзко: путь любой

Получше все же,

Чем день и ночь мне цепенеть с мольбой:

«Приди, приди, мой Боже!» —

Без ответа.

Зачем Ты праху дал язык —

Взывать в моленьях,

Притом, что Ты не слышишь этот крик??

Рыдал я, стоя на коленях, —

Без ответа.

Душа ослепла, струн лишась,

И в силах не был

Мой бедный дух — узреть явлений связь:

Он, сломленный, как стебель,

Стал безжизнен.

Настрой же сердце мне опять —

Благословеньем,

Чтобы мой ум и благодать

Слились, как прежде, стройным пеньем

Мой стих врачуя!..

О свежесть! Будто небеса

Влюбились в землю! День хорош,

Но плачет в сумерках роса:

Ведь ты умрешь…

О роза, как ты ни горда,

Как ты прохожих ни влечешь, —

Во прахе корень твой всегда,

И ты умрешь…

О ты — в цветенье роз — весна,

Ты — аромат медовых сот,

Но музыка моя грустна;

Ведь все умрет…

И только добрая душа

Цветет, не вянет круглый год:

Все тленно — лишь она свежа,

Она живет!..

Я путь наук познал: зачем станок

Печатный, как давильный пресс, тяжел,

И все, что из природы ум извлек,

И кружева, что сам он хитро сплел.

Секреты звезд не скрыты от меня,

Речь вещества под действием огня,

В морях открытья — прежде и теперь…

Все — ствол и ветви, сущность и судьба —

Отверста предо мной любая дверь!..

Но я люблю Тебя.

Я чести путь познал, каким идет

Изящный ум и благородный нрав,

И ведаю — кого победа ждет,

Как тяжелеет сердце, гордым став,

Как правит всяким действием оно

И взглядом, похотью оплетено,

Все боле помрачаясь день за днем,

И сколько дух переживет, терпя

Иль радуясь пред другом и врагом!..

Но я люблю Тебя.

Я неги путь познал: и сладкий звук

Напевов колыбельных мне знаком,

И лейтмотивы крови, пылких мук,

Что рождены любовью и умом

В теченье целых двадцати веков.

Мне ведом страсти постоянный зов:

Не камень я, я полон чувств живых,

Желанья вопиют во мне, скорбя,

Что воля властно усмиряет их!..

Но я люблю Тебя.

Я все познал, мне в мире все дано:

И вижу ясно — я ведь не слепец, —

И как сокровище оценено,

И те условья, что тобой, Творец,

Предъявлены на торжище любви…

Но Ты мне помощь вышнюю яви:

В сей лабиринт, где разум мой плотской

Блуждает, нить с небес, меня любя,

Мне ниспошли и новый путь открой,

Чтоб я обрел Тебя!..

Мой Боже, в некий час

Помыслил я: царь строит свой дворец,

Чтоб в нем жилище обрести.

Но можно ль краше храм найти,

Чем человек?.. Мир из конца в конец

Нам служит, покорясь.

Да, человек есть все:

И древо он, но боле плодовит,

И зверь, но в высшее проник:

И смысл, и слово только мы несем,

А если попугай и говорит,

То он — наш ученик.

Все соразмерно в нас,

Душа и плоть в гармонии слились,

Суть мира в нас отражена:

В нас породнились даль и близь,

Сознанье телу отдает приказ,

Как и волне — Луна.

Всех человек затмил

Величьем, получил на все права,

Звезда — добыча наших глаз!

Да, человек есть малый мир,

И потому и лечит нас трава,

Что братьев чует в нас!

Для нас — порывист ветр,

Недвижен прах, подвижен свод, из недр

Бьет ключ, для нас — покоен дол.

Лишь в нас — причина и конец,

Нам всюду приготовлен щедрый стол

И радостей ларец.

Нам звезды дарят сон,

А сдернет солнце, как завесу, тьму, —

И разум светом озарен;

Сродни все вещи нам,

Но если низшие близки телам,

То высшие — уму.

Все вещи — нам даны:

Вода, сойдясь в моря,[413] наш носит флот,

Став ливнем — злаку жизнь дает,

Ручьем виясь — питает нас…

Насколько ж все стихии благ полны,

В служенье нам слиясь!

Как много добрых слуг!

И потому виновны мы вдвойне,

Коль скорбно никнет под ногой

Трава, целящая недуг…

В нас целый мир вместился, а извне

Нам служит мир другой.

Столь чудно ты, мой Бог,

Дворец воздвиг! Так сам в нем обитай,

Чтоб он тебя прославить мог!

Нас горней мудростью питай,

И да найдешь в нас верных слуг ты сам,

Как мир твой служит нам!..

Букет собрал я на восходе дня:

Он, память утра в запахе храня,

Как жизнь моя, сиял.

С цветами полдень вкрадчив был и тих,

И вдруг из рук моих похитил их —

И мой букет завял.

Упал из рук букет, но в сердце жив:

То времени глагол, не устрашив,

Уже предупредил

О смертном сроке, ждущем и меня,

Но возвещенье рокового дня

Смягчил и усладил.

Цветы, при жизни вы ласкали взор

Узором, свежестью, а с этих пор —

Целебный вы отвар.

И я согласен умереть скорей,

Как вы, насытясь ароматом дней, —

Пусть и не буду стар.

Когда впервые я воспел восторг

Небесный, стих искрился и блестел,

Ум необычные слова исторг,

Расцвел, и засверкал, и ввысь взлетел,

Метафорами я страстей поток

Так украшал, как будто сбыть хотел.

Ум сразу тысячью идей дышал;

В сомненье впав, я слушался его,

Все исправлял, все заново решал:

Казалось, это — вяло, то — мертво,

Я будто солнце в небе украшал

Изысканностью слога своего.

Как огонек, я между слов витал,

Их поверял — и ошибался все ж,

Но друг средь суеты мне прошептал:

«Как вымученно все, что ты поешь!»

«О если б высшей ты любви взыскал!»

«Пой лишь о ней: сокровище найдешь».[415]

Насмешник-мир приснился мне,

И с ним его подручных рать:

Они пришли ко мне во сне,

Чтобы меня на смех поднять.

Сначала, глядя из цветка,

Шепнула Красота, дразня:

«Сэр, чья сорвет меня рука?»

Господь, ответь ей за меня!

Потом меня Богатство так

Спросило, золотом звеня:

«Припомни, что за звук, бедняк?»

Господь, ответь же за меня!

Пришла и Слава, чей наряд

Слепил глаза, был ярче дня,

Меня унизил гордый взгляд.

Господь, ответь ей за меня!

А Разум, сколько было сил

(Речь лаконичную ценя),

Нравоученья мне твердил…

Господь, ответь же за меня!

Когда наступит Страшный суд,

Ты, подводя итог судьбе,

Скажи им, Боже, — пусть поймут,

Что я принадлежу тебе!

Моя, моя, о Господи, вина,

Что я в сей круг порочный завлечен,

Что мысль грехами воспламенена,

Сознанье — огнедышащий дракон,

И сей дракон вдувает, словно вихрь,

Той мысли жар — в горенье слов моих.

Той мысли жар — в горенье слов моих

Извергнув, как Сицилии вулкан,[417]

Огонь лишь разошелся, не затих,

В речах бушует грешный ураган,

Но страсть в слова вместиться не смогла,

И рвутся речи перейти в дела.

И рвутся речи перейти в дела,

Так строился безбожный Вавилон,[418]

Пока людей вражда не развела.

Порок не медлит: вновь я посрамлен.

И снова мысль грехом увлечена…

Моя, моя, о Господи, вина.

Упорный пилигрим, я шел и шел

К холму надежды.

Был путь мой долог и тяжел,

Я для него покинул прежде

Тщеславия скалу и миновал

Отчаянья провал.

На поле грез в цветенье я ступил,

Стал любоваться.

Но день меня заторопил,

И я не мог там оставаться,

И на горе забот мой вился след

Среди сует.

Потом блужданья привели меня

В страстей пустыню,

И в ней я был средь бела дня

Ограблен дочиста. Отныне

Всего один со мною «ангел» был,[419]

Что в полу друг зашил.[420]

И наконец я вижу: вот он — холм

Моей надежды!

Сердечной радостью влеком,

Вершины я достиг… Но где же

То, что искал я?!. Озеро одно

Лишь плещет, солоно…

Скорбям — ни края, ни конца досель,

Кругом — угрозы…

Я обезумел: «Ах, мой Царь! Ужель

Награда страннику — лишь слезы?..»

Но понял я, лишь ум ко мне вернулся, —

Я обманулся:

Мой дальше холм!.. Бежать я порываюсь

И слышу крик:

«Среди живущих оставаясь,

Никто в предел тот не проник!..»

А я: «Так дай же смерть мне обрести

На сем пути!»

Я громко стукнул кулаком:

Ну, все! Испил до дна!

Иль без конца мне суждено

Вздыхать? Нет, жизнь моя вольна,

Нет, вольным ветром я влеком!

Доколь терпеть мне этот гнет?

Иль весь мой урожай — колючки терна,

И кровь моя горит на нем?

Когда ж в душе моей созреет плод?

В ней пенилось вино,

Да высохло от скорби. Зрели зерна —

Пришлось их плачем поливать…

Иль жизнь свою провел я в лени,

И лавра нет меня короновать?

Или венки поблекли и увяли,

Цветы пропали?..

Нет, в сердце вновь созреет плод,

Лишь руки укрепи свои,

Верни в тоске истраченные дни,

Возрадуйся, разбей всех споров лед

О зле и благе, клетку разомкни,

Канат порви,

Что свит из недостойных помышлений, —

Ты был им долго оплетен,

Он для тебя был как закон,

Пока твое бездействовало зренье…

Прочь! Пробил час!

Уйду! Настало время!

Дерзай, о смертный, страх отбрось!

Тот, кто унизился до просьб,

Кто жил, поднять не смея глаз,

Пусть вечно носит бремя!

…Но, сам с собою спор ведя

Все беспощадней, злей и строже,

Я слышу вдруг: «Мое дитя!»

И я в ответ: «Мой Боже!..»

Создав Адама, Бог

Сосуд с благами взял и молвил: «Надо

Излить их все, и каждое — в свой срок,

Чтоб, на земле рассеянные клады

Найдя, Адам берег».

Мощь пролилась рекой,

Краса и мудрость, слава, наслажденье

Излились в очередности такой.

На дне же, как ценнейшее владенье, —

Господь сокрыл покой.

«Коль сей алмаз отдам

На украшенье твари, ей в угоду, —

И это благо благ найдет Адам

В природе, а не в Господе природы, —

Беда обоим нам.

Так спрячем эту суть,

Чтобы душа Адамова металась,

Ища покоя… Чтоб когда-нибудь,

Пусть не любовь познав, так хоть усталость,

Он пал бы мне на грудь!..»

О Боже, как свежи, чисты

Твои явленья! Так растут весной,

Средь поздних холодов, цветы —

Они предвестники поры иной…

Как в мае снег

Свой отжил век,

Так тают беды предо мной!

В осеннем сердце — как я мог

Мечту лелеять, что придет расцвет?

Уходит на зиму цветок

Под землю, где скрывается от бед,

От тяжких дней

Среди корней:

Для мира — мертв, землей — согрет…

Твоя десница, Боже сил,[423]

Низвергла в ад — и к небу вознесла,

Ты умертвил — и воскресил,

Ты хоронил, звоня в колокола:

О, твой глагол

Спасет от зол,

Когда душа ему вняла!

О, если б все простилось мне,

И я, не увядая, цвел в раю!

Опять я к небу по весне

Молитвы возношу и слезы лью,

Цветок в саду —

Я ливня жду,

Греховность ведая свою…

Я — возгордившийся росток —

С надменностью взирал на небосклон,

Но, божьим гневом сбитый с ног,

От хладной спеси был я отрезвлен:

Как скрыться мне,

Когда в огне

Весь мир, Тобой воспламенен?!

Но в зрелости я вновь расцвел —

И в сердце вновь рождаются стихи,

И после всех смертельных зол —

Мои рассветы роены и тихи…

О мой оплот,

Ужель я — тот,

Кто в бурях искупал грехи?..

Господь любви, твоя рука

Являет нам, что мы — твои цветы,

Мы искушаемы, пока

Нас в райский сад не переселишь Ты,

…Но всех услад

За дерзкий взгляд

Лишатся чада суеты!

Над челом — священный венец,[425]

На груди — совершенство и свет,[426]

Залились колокольцы — и ожил мертвец,[427]

И для него уже смерти нет, —

Так Аарон одет!..

Мерзость нечестия — мой венец,

Мрак греховный — в груди, а не свет,

Низменным буйством страстей, как мертвец,

Я ввержен туда, где покоя нет, —

Так я, несчастный, одет!..

Но есть ведь Владыка венца,

Грудь и сердце, в которых — свет,

Есть звон, воскрешающий мертвеца,

Есть тот, без кого мне спасенья нет, —

Я в Нем сияньем одет!..

Христос мне — глава и венец,

Он — сердце мое, и мой свет,

И музыка: я — как воскресший мертвец,

И ветхой плоти на мне уже нет,[428] —

Я в новые ризы одет!..

Теперь над челом — святыня венца,

В моей груди — совершенство и свет,

Звоном веры Христос воскресил мертвеца:

Придите, о люди, сомнения нет, —

Я, как Аарон, одет!..

Ты встарь была дика, ужасна, смерть:

Один скелет,

Тоскливых стонов скорбный след.

И рот отверст, да не затем, чтоб петь.

Мы знали лишь одно: промчатся шесть

Иль десять лет

С тех пор, как в теле жизни нет,

И плоть, покинув кости, станет — персть.

С тобою, смерть, мы сжиться не могли:

Ведь нет страшней,

Чем скорлупа прожитых дней, —

И слезы на бесслезный прах текли.

Но вот Спаситель кровью окропил

Твои черты,

И кроткою предстала ты,

И новый лик твой веру в нас вселил.

С надеждою мы зрим сквозь облик твой

Грядущий суд:

Там снова души в плоть войдут,

Там кости облекутся красотой.

И ныне умереть нам — как уснуть,

Не страшно нам

Предаться смерти сладким снам,

И ты нам, прах, постелью мягкой будь!..

Сколь сладки эти звуки — «Мой Творец»!

Как будто с благовонной мастью

Несут ларец,

Мне звуки душу полнят сластью

Восточных воскурений: «Мой Творец»!

Мне полнит мысли этот фимиам,

Чтоб мог всегда и понимать я,

И чуять сам,

Как сердце дышит благодатью,

Как облекает мысли фимиам.

Дерзну ли «Мой Творец» сказать тебе?

«Служитель мой!» — в ответ я слышу,

Плоть все слабей,

Но глас восходит выше, выше,

Как ладан, воскуряемый тебе!

И аромат, составленный из слов,

Мне возвещающий так пряно

Твой вечный зов —

Целитель моего изъяна, —

Вольется в душу: мускус вечных слов.

И «Мой Творец!» — почуя слов бальзам,

Я с ними, словно бы в награду,

Сольюсь и сам, —

«Служитель мой!» — сию усладу

Дыханье снова примет, как бальзам.

Вот так ароматический состав

Друг другу продавали б двое

Из редких трав…

Вот так торгую я с тобою,

Сей сладости всю жизнь свою отдав!..

Любовь меня звала[430] — я не входил:

Я грешен был пред ней,

Но зоркий взгляд Любви за мной следил

От самых первых дней,

Я слышал голос, полный доброты:

— Чего желал бы ты?

— Ты мне достойных покажи гостей!..

— Таков ты сам, — рекла…

— Ты слишком, при греховности моей,

Для глаз моих светла!..

Любовь с улыбкой за руку взяла:

— Не я ль их создала?

— Я осквернил их, я виновней всех,

И жжет мне сердце стыд…

Любовь: Не я ли искупила грех? —

И мне войти велит

На вечерю: — Вкуси, будь полон сил!..

И я сей хлеб вкусил…[431]