Английская лирика первой половины XVII века

Меня неверным не зови

За то, что тихий сад

Твоей доверчивой любви

Сменял на гром и ад.

Да, я отныне увлечен

Врагом, бегущим прочь!

Коня ласкаю и с мечом

Я коротаю ночь…

Я изменил? Что ж — так и есть!

Но изменил любя:

Ведь если бы я предал честь,

Я предал бы тебя.

Амаранта, бога ради,

Полно мучить эти пряди!

Пусть они, как жадный взгляд,

По плечам твоим скользят.

Пусть в пахучей этой чаще

Ветерок замрет летящий,

Пусть играет, озорной,

Их сияющей волной.

В путанице превосходной

Вьется нитью путеводной

Каждый локон золотой,

Своевольный и густой.

Но зачем ты в шелк узорный

Прячешь свет их животворный,

Как в предутреннюю тень?

Прочь ее! Да будет день!

Вот он, солнца блеск огнистый!

В нашей рощице тенистой

Мы приляжем — и вдвоем

Вздохи пылкие сольем.

Белизною млечной, снежной

Мы затушим пламень нежный;

Ты глаза смежишь на миг —

Я слезинки выпью с них…

Так слезами счастье тщится

От Кручины откупиться,

Или радость так горька,

Оттого что коротка.

О ты, что кверху весело взмываешь,

Пригнув колосья за усы,

О ты, что всякий вечер пьян бываешь

Слезой небесной — капелькой росы.

Владелец крыльев и упругих лапок

И радостей воздушных и земных,

В пустой скорлупке ты ложишься набок

Для снов чудесных и хмельных.

А поутру не ты ли первый вскочишь,

Встречая золотой восход?

Ты веселишь сердца, поешь, стрекочешь,

Все дни, все лето напролет…

Но бродит в поле серп и жатву правит!

Церере[468] с Вакхом на покой пора;

Цветы в лугах морозы обезглавят,

Развеют лютые ветра.

И ты застынешь льдинкою зеленой,

Но, вспомнив голос твой среди полей,

Мы в зимний холод, в дождь неугомонный

Бокалы вспеним веселей!

Мой несравненный Чарльз! У нас с тобою

В груди пылает дружбы летний зной,

И спорит он с холодною Судьбою,

Как печь со стужей ледяной.

Пусть в очаге у нас двойное пламя

Не гаснет, как огонь священный встарь,

Чтоб сам Борей полночными крылами

Не затушил наш маленький алтарь!

Декабрь измокший, горестно стеная,

Придет оплакивать свой трон,

Но в чашу побежит струя хмельная —

И вмиг развеселится он!

Ночь спустится — свечам велим гореть мы

В окне и рассекать густую тень,

Чтоб черный плащ слетел со старой ведьмы

И воцарился вечный день!

Каких еще сокровищ нам, дружище?

Казны, хвалы? Покой всего милей!

Кто не в ладу с самим собой — тот нищий,

А мы стократ богаче королей.

О белый пятибашенный дворец!

Ответь мне — где хозяйка зданья?

Отправилась на лов сердец?

А бедный фермер с ежедневной данью

Явился к ней и даром ждет свиданья.

Но не грусти, покинутый чертог:

Твоя лилейная жилица

Придет домой — ведь кто еще бы мог

В твоих покоях узких поселиться:

Скользнуть — и как зверек с тобою слиться!

Так соизволь же дань мою принять,

И пусть хозяйка не серчает:

Вот поцелуи — ровно пять!

Ведь и слуге, что нот не различает,

Футляр от нежной лютни поручают.

Когда в узилище ко мне

Летит Эрот шальной

И возникает в тишине

Алтея предо мной,

Когда в душистых волосах

Тону средь бела дня, —

Какие боги в небесах

Свободнее меня?

Когда, заслышав плеск и звон,

Я уношусь на пир,

Где Темзою не осквернен

Веселья эликсир,[471]

Где льется пламенный рубин,

Печали прочь гоня, —

Какие рыбы средь глубин

Свободнее меня?

Когда, как песенка щегла,

Презревшего тюрьму,

Из уст моих летит хвала

Монарху моему:

О том, как длань его щедра,

Тверда его броня, —

Какие над землей ветра

Свободнее меня?

Уму и сердцу не страшна

Решетка на окне:

И в клетке мысль моя вольна,

Любовь моя — при мне,

Ей нипочем любой засов,

Любая западня…

Лишь ангелы средь облаков

Свободнее меня!

Образчик мудрости несложной,

Сама себе приют надежный,

Улитка! научи меня

Спешить, спокойствие храня.

Евклида[472] в сжатом изложенье

Передают твои движенья:

Вот предо мною точка — вдруг

Она описывает круг,

Вот контур плавного овала,

Квадрат и ромб нарисовала,

Вот провела диагональ,

Прямую линию, спираль…

Еще до солнца из темницы.

Выходишь ты, как луч денницы,

Покинув хладную постель,

Как Феб — морскую колыбель;

Твои серебряные рожки

Мерцают ночью на дорожке

Пред тем, как медленно взойдет

Двурогий месяц в небосвод.

Как мне назвать тебя? Какая

В тебе загадка колдовская?

Праматерь всех существ иных —

Воздушных, водных и земных —

Тебя чурается Природа:

Твой способ продолженья рода

Ей страшен! Ты себе самой —

Дитя и мать, и муж с женой,

Зародыш собственного чрева

И старая горбунья-дева…

Когда спокойно все вокруг —

Ты из себя выходишь вдруг,

Но чуть кусты зашелестели —

Скрываешься в своем же теле,

В живом жилище роговом,

В прохладном склепе родовом.

Продолжим. Уподобить впору

Тебя разумному сеньору,

Что коротает дни свои

Без лишних трат, в кругу семьи

И в стенах замка, а к знакомым

Коль наезжает — то всем домом:

Так скифы, собираясь в бой,

Везли свой город за собой.[473]

Когда по веткам в день дождливый

Вершишь свой путь неторопливый,

Ты тянешь нити серебра

Из влажной глубины нутра

И оставляешь светлый след —

Как будто лес парчой одет.

Ты — храма древнего служитель

Или монах, последний житель

Монастыря; и жребий твой —

Кружить по стрелке часовой

Под сводом здания сырого,

Жевать салат, постясь сурово,

Да четки слез низать тайком,

Прикрывшись серым клобуком.

Настанет срок — и в келье тесной

Ты погрузишься в сон чудесный:

Природа, мудрый чародей,

Тебя растопит в колбе дней;

Ты растечешься, растворишься,

И постепенно испаришься,

Как бестелесная вода

Или упавшая звезда.