Английские романтики в переводах Яна Пробштейна

Есть в бездонном океане

Скорби, горя и страданий

Много тихих островов,

Где, укрывшись от ветров,

Переводит дух моряк,

Чтобы дальше плыть во мрак:

Нависает небосвод

Тучами над бездной вод,

И свинцовой пеленой

Мгла клубится за кормой.

По пятам за судном мчится

Буря, грозная громница,

Парус рвет, обшивку, снасти,

Разрывает бриг на части,

И корабль, хлебнув сполна,

Смерти зачерпнул со дна,

Погружаясь в глубину,

Словно в сон, идет ко дну,

И во сне, стремясь вперед,

Через вечность он плывет:

В полумраке перед ним,

Смутен и недостижим,

Берег — зыбкая черта,

Отступает, как всегда,

И раздвоен, истомлен

Мореход: не в силах он

Плыть вперед, податься вспять,

Будет зыбь его качать,

Вечный странник, мореход,

В гавань смерти он плывет.

Там, за гранью зыбких вод,

Ждет его любовь едва ли,

Впрочем, вряд ли от печали

Ищет он спасенья в страсти

Или в дружеском участье, —

Грудь пуста, и лед в крови,

Сердце сгинет от любви,

Билась боль в бескровных венах,

Будто бы в тюремных стенах,

Чувства выжжены, побиты

Градом слов, огнем обиды,

Время грубо иссекло

Изможденное чело,

Искривленные уста

Опалила немота,

Так листва под коркой льда

Застывает в пустоте

На декабрьском кусте.

На полночном диком взморье,

Там, где северные зори,

Где стихией многопенной

Шторм ярится неизменный, —

Белый высится костяк,

Словно здесь уснул бедняк,

Не оплаканный никем:

Каменистый берег нем,

Редкий шелестит камыш,

Да кричат на кручах лишь

Чайки, будоража тишь,

Иль водоворот ревет, —

Так поверженный народ

Корчится у ног царя, —

Страшной славою горя,

Скачет тот сквозь павший град,

Где сражался с братом брат, —

Кости здесь теперь лежат,

И бессолнечный рассвет

Сизой мглой прикрыл скелет,

Не ответит он на зов —

Жизни, дум истлел покров.

Да, средь горестей бездонных

Много островков зелёных,

К одному приплыл мой челн,

Легким ветром окрылён,

Слушал я раскат пеана

И грачей призыв гортанный

Над Евганскими холмами, —

Рассекая мглу крылами,

Сизокрыло взмыла стая,

И, величием блистая,

Встало солнце, небосвод

Весь клубился, а восход

Тучи опалил огнём,

И безмерный окоём

Вспыхнул в отблесках лазурных,

Крылья в крапинках пурпурных

Золотым дождём проплыли,

Перистый огонь пролили

На залитый солнцем лес

Средь яснеющих небес,

И вознёсся холм пустынный,

И туман сошёл в теснины —

Над Ломбардскою равниной

Дымки зыблется граница,

Свет лазурный льёт денница

На созвездье городов, —

Словно россыпь островов,

Блещут в море изумрудном,

Лабиринтом многолюдным

Здесь Венеция плывет,

Нежась у отцовских вод:

Амфитриты здесь обитель,

Седовласый повелитель

Вымостил её чертог,

Волны расстелив у ног.

Боже! Над чертой дрожащей

Вод хрустальных круг блестящий,

Красно-огненный, багровый

Дымки разорвал покровы, —

Как в пылающем горниле,

Купола, колонны, шпили,

Загоревшись, озарили

Алтари мерцавших вод

И пронзили небосвод

Огненными языками, —

Словно жертвенное пламя

Древле в храме Аполлона,

Взмыв, коснулось небосклона.

Город светоносный, чадо

Океана и отрада,

А потом его царица,

Над тобой судьба глумится,

Жертвой стать должна ты вскоре,

Ты могла бы кануть в море,

Если бы благая сила

Одр печальный осенила,

Твой, раба рабов, с челом,

Опозоренным клеймом,

Был бы менее печален

Твой конец среди развалин,

Покрывающихся мхами

И зелёными цветами,

Опадут на дно руины,

Станут острова пустынны,

И рыбак, с ветрами споря

Средь заброшенного моря,

Парус распрямит скорей

И веслом взмахнет сильней,

Чтобы мрачный берег твой

Миновать быстрей, покой

Спящих в той пучине звездной

Не тревожа, иль над бездной

Встанут толпы мертвецов,

Смерти выпростав покров.

Кто, подобно мне, взирает,

Как над городом сияют

Башни в золотистой дали,

Те вообразят едва ли,

Что пред ними лишь гробница, —

Там, во чреве копошится

Ком червей в людском обличье,

Впившись в мертвое величье.

Пусть Свобода отряхнет

Кельтов самовластный гнет

И темницы распахнет,

Где с тобой томятся вместе

В унижении, в бесчестье

Сто прекрасных городов, —

Отрешившись от оков,

Вы бы доблести вплели

В солнечный венок земли,

Гордой ратями былыми.

Иль — погибни вместе с ними, —

Вы не сгинете напрасно,

Солнце воссияет властно

Светом Истины, Свободы,

Как цветы, взойдут народы,

Прорастут сквозь темень лет,

Будет пышен их расцвет.

Что ж, погибни — рухнут стены,

Но останутся нетленны,

Как небес твоих покровы,

Что всегда над миром новы,

Долговечней, чем лохмотья

Времени на бренной плоти

Города с печатью горя, —

По волнам скитальца-моря

Поплывут воспоминанья,

Что закончил здесь скитанья

Гордый Лебедь Альбиона, —

Он, гонимый непреклонно

Из земли своей исконной,

Рассекая ураган,

Плыл к тебе, и Океан

Приютил здесь беглеца,

Радость, окрылив певца,

Песней взмыла, перекрыв

Бури громовой порыв.

О, Поэзии Река,

Щедрая во все века,

С незапамятных времен

Ты текла сквозь Альбион

И доныне не щадила

Славные певцов могилы,

Отчего скорбишь ты ныне

О любимце на чужбине;

Город рабский, словно тучей

Омрачавший дух летучий,

Город мертвецов, ответь,

Чем воздашь ему за честь;

Как Гомер бессмертной тенью

Осенил Скамандр, забвенью

Преграждая путь, Шекспир

Эвон озарил и мир,

И божественная сила

Смерть навеки победила,

Как любовь Петрарки ныне

Пламенеет здесь, в долине, —

В негасимом этом свете

Обретает мир бессмертье, —

Так тебя, поэта кров,

Будут славить средь веков,

Как Свобода окрыленно,

Ввысь летит вдоль небосклона

Солнечная колесница:

Разрушается граница

Меж долиной и холмами,

Словно свет вселенский, пламя

На венецианских башнях —

Отблеск доблестей вчерашних.

Падуя блистает славой,

Восставая многоглавой

Многолюдною пустыней

В ослепительной долине,

Полной зреющих хлебов, —

Скоро в житницы врагов

Пересыпят их крестьяне,

А волы, как на закланье,

На телегах, полных дани,

Словно горы, повлачат

Цвета крови виноград,

Чтоб забылся буйным сном

Кельт, упившийся вином.

Меч не предпочли серпу,

Чтоб скосить господ толпу, —

Что посеешь, то пожнешь,

Приготовь для жатвы нож,

Силу силой уничтожь,

Скорбный край, — что ж, собирай

Свой кровавый урожай.

Горько, что не в силах разум

И любовь покончить разом

С самовластьем — кровью лишь

Пятна рабства удалишь.

В Падуе на площадях

Карнавальных сея страх,

Мать и Сын, немые гости,

Смерть и Грех играют в кости,

А на карте — Эццелин[1],

И теряя ставку, сын

Впал в неистовство, а мать,

Чтобы сына обуздать,

Обещала хлопотать

Пред австрийскими властями,

Чтоб над этими полями

До гряды альпийских гор

Властвовал он с этих пор,

Став наместником, — и Грех

Рассмеялся, этот смех

Лишь ему присущ, и вот,

Сын и мать за годом год

Укрепляют власть господ

Кровью и кровосмешеньем,

Так расплата с преступленьем

Неразлучны, перемены

Время так несет бессменно.

Падуя, сошел на нет

В ярких залах знанья свет,

И коварный смутный след,

Словно метеор, маня,

Гаснет над могилой дня.

В оны дни под эти своды

Шли паломники-народы,

Светоч твой сиял во мгле

На холодной злой земле, —

Но зажегся в мире ныне

Новый свет, а ты в пустыне:

Деспот грубою пятой

Затоптал огонь святой.

Как в глухой сосновой чаще

Огонек, едва горящий,

Гасит лесоруб норвежский,

Но огонь змеится дерзкий

Огненными языками,

И взревев, коснулось пламя

Свода сумрачных небес,

Озарен безбрежный лес,

Лесоруб простерся в страхе, —

Точно так лежать во прахе,

Тирания, будешь ты:

Ты с надменной высоты

Смотришь на пожар вдали —

Сгинь же в прахе и в пыли!

Полдень снизошел осенний

Припекает зной последний,

Дымки зыбкая вуаль

Мягко застилает даль:

Приглушенное сиянье,

Свет и цвет, благоуханье, ‑

Все смешалось, воздух мглист,

Запотевший аметист

Так сияет иль звезда

В беспредельности, когда

Разорвет небес покровы.

Виноград навис багровый

Над безветренной пустыней,

А вдоль башни сизо-синей

Взмыла дикая лоза

Строем копий в небеса.

На листве — кристаллы слез,

Здесь прошел дитя-Мороз

Легкой утренней стопой,

И размытою чертой

К югу от немой равнины

Громоздятся Апеннины,

Словно острова в оливах

Средь просторов молчаливых,

И покрытые снегами

Вознеслись над облаками

Альпы, будто грея склоны, —

И тогда в мой истомленный

Дух, что замутил родник

Этой песни, вдруг проник,

Снизошел обман святой:

Пусть любовью, красотой

Вечно будет мир согрет,

Да прольется Горний Свет

Музыкой, душой нетленной

Иль моей строкой смятенной

В одиночество вселенной!

Полдень надо мною — вскоре

Встречу вечер на просторе —

Выйдет с юною луной,

Неразлучной со звездой,

С той наперсницею, чей

Свет становится теплей

В блеске солнечных лучей.

А мечты утра, взлетая,

Как ветров крылатых стая,

Покидают островок.

Одиночества челнок

Поплывет к страдальцам вскоре,

И старинный кормчий-Горе

Правит в горестное море.

Есть, должно быть, и другие

Островки среди стихии

Жизни, Горя и Страданий, —

В том бездонном океане,

На седых волнах взмывая,

Вьется светлых духов стая,

Иль, быть может, на скале

Ждут они меня во мгле:

Через миг расправят крылья,

И челнок мой без усилья

В гавань тихую войдет, —

Вдалеке от всех невзгод,

Боли, страсти и грехов

Обрету цветущий кров:

Средь лощин, долин, холмов

С теми лишь, кого люблю я,

Буду жить, любви взыскуя,

Слушать море, гул ветров

И дыхание цветов.

Будет наша жизнь светла,

Но, быть может, духи зла,

Осквернить стремясь приют,

Толпы темные нашлют, —

Эту злобу усмирят

Тихий свет и аромат,

И возвысится душа —

Ветры, крыльями шурша,

На нее прольют бальзам.

Гимны посвящая нам,

Звучно зарокочет море,

И его дыханью вторя,

Вечной музыкой в тиши

Стих прольется из души,

И любовь дыханьем жизни

В этой радостной отчизне

Уничтожит зависть, страсти,

Воцарится братство, счастье,

И земля, к любви готова,

Станет молодою снова.