Антология осетинской прозы

Илас Арнигон ЧЕЛЕ Рассказ

Что могло случиться в эту раннюю весеннюю пору, какое горе побудило скорбеть никогда не унывающее село Танаг Сых?

Умирает, прощается с жизнью Челе. Болезнь свалила, приковала к постели могучего работника. Рухнул, как подкошенный, некогда крепкий дуб. Притаился, затих Танаг Сых. Невестки поспешно прибирают во дворах и в комнатах; женщины извлекают старенькие платьица и принимаются усердно чистить их на ветру; молодежь собирает лопаты, заступы, чтобы, не мешкая, заняться приготовлением могилы. Ну, а старики-то, сверстники Челе, чем это они заняты? Никак точат ножи втайне от чужих глаз, предвкушая богатые поминки? Горе вам, старики! Придет пора, найдутся такие, кто навострит ножи и на ваши поминки.

Бедняга Челе, слетелись отовсюду к могиле черные вороны. Пять раз прошмыгнул возле дома умирающего старый Биби — большой любитель поесть и выпить. Вокруг круто изогнувшегося плетня собралась толпа голодранцев и не отрывает жадно поблескивающих глаз от заветных ворот.

Эх, Челе! Не нашлось ни одного доброго сердца, способного обронить по тебе слезу. Немало ты на свете прожил, изрядно потрудился на своем веку, много добра оставил наследникам, вот только не нашел преданного друга, кто утешил бы тебя в твой последний час. Одной ногой ты уже в могиле, другую норовят столкнуть туда же, так нет, чтобы кто-то протянул тебе руку помощи. Твое прерывистое дыхание, твои мучительные стоны вызывают у четырех твоих невесток лишь улыбки: вон они насмешливо перемигиваются. Было у тебя три изнеженных, избалованных дочери. Не стали они дожидаться достойных женихов, повыходили замуж за первых встречных. Ныне стоят они у твоей постели без единой слезинки в глазах, ждут не дождутся, когда смерть сомкнет тебе веки. Замерли в ожидании четыре твоих сына. Бедный старик, сможешь ли ты оставаться в могиле и не разворотишь ли стены склепа, когда они с жадностью примутся делить твой богатый, полный до краев дом?

Как после ливневых дождей радует человека яркий блеск солнца, так обрадовала твоя болезнь родных и соседей. Сейчас они всячески пытаются скрыть свое ликование, но как ни тщатся, не могут согнать краску со своих лиц. Родные заботливо ухаживают за тобой, торопятся исполнить каждое твое желание. Как же, знают невестки, что близится твой последний вздох!

И только твоя хозяйка опечалена по-настоящему, только она скорбит неподдельной скорбью. Неужели ей был так дорог одряхлевший муж? Едва успеет померкнуть свет в твоих очах, как сыновья погонят мачеху прочь от закромов — потому-то хозяйка и бросает на тебя такие хмурые взгляды. Так и не исполнилась ее заветная мечта, того и гляди, сорвут у нее с пояса амбарные ключи. А ведь сколько раз она тебе наказывала: «Пока жив-здоров, подели имущество среди сыновей». Добрая половина твоего состояния должна была перейти к ее единственному сыну — теперь лишь крохи достанутся ее любимому сыночку.

Окинь взглядом прожитую жизнь, умирающий! Чем ты мог так сильно обидеть родных и близких, если они с таким нетерпением ждут твоей кончины? Почему в людях нет ни капли уважения к твоей старости? Нет, не привык ты оглядываться, вспоминать прошлое.

В свои молодые годы Челе был славным работником. Трудился он не покладая рук, днем и ночью, в праздники и будни. Бывало, еще только рассветало, когда Челе, закутавшись в изодранную, ветхую шубенку, катил на телеге в лес. А в это время где-нибудь на свадьбе его подвыпившие сверстники горланили песни. По воскресным дням молодежь затевала пляски, Челе же, поругивая лошадей охрипшим голосом, устало шагал рядом со своей упряжкой. Будучи молодым, Челе ни разу не сел на коня верхом, чтобы проехаться в свое удовольствие. Единственное его «путешествие» верхом — это поездка в Дермецыкк на сенокос. Ни одному своему сверстнику не стал он шафером, ни с одним зятем не переступал порога дома невесты. Он не смог бы назвать ни одного осетинского села, в котором ему довелось побывать, как не смог бы назвать ни одного знакомого, у которого решился бы попроситься на ночлег.

Покончив с тяжелой работой, он ни разу не сбросил с себя тряпье, не облачился в выходные одежды, как это пристало молодому, и не отправился по своим друзьям. Юношей он никогда не задерживался возле танцующих, ни разу не пустился в пляс. Как иные молодые, он ни разу не выбрал себе на танцах девушку и до глубокой старости толком так и не разобрался, которая из двух его жен была милей да ласковей.

От пяток до самой макушки увяз Челе в работе, ни разу он так и не поднял головы и не пригляделся к свету жизни. Не припомнить было, чтобы он больше двух дней задержался в селе. Бывало, придет с одной работы, с жадностью набросится на еду и, едва успев прожевать кусок, идет на другую работу. Ел Челе так же, как и работал. В селе его знали как непревзойденного едока.

…Стылым зимним вечером возвратился Челе из лесу с тяжело груженной упряжкой. Отвел лошадей в конюшню, каждую вещь аккуратно положил на место и только после этого отворил двери дома. В очаге горит-пылает огонь. Над очагом кипит-булькает суп. Хозяйка замесила тесто, печет лепешки. Челе присел у очага, стал отогреваться. Вытащил фасал[20] из чувяков, высушил промерзшую одежду, согрелись и его кости. Челе бы сейчас приступить к еде, но суп пока не готов. Хозяйка достала из золы первую лепешку, положила ее рядом с очагом и сунула в золу другую лепешку. Челе не спускает с лепешек глаз. Это и не удивительно: со вчерашнего вечера он, можно сказать, ничего в рот не брал. Правда, в суме у него был промерзший чурек, но об него скорее зубы поломаешь, чем откусишь. Едва запах теплого хлеба коснулся ноздрей Челе, он не удержался, потянулся за лепешкой. Попросил у хозяйки сыворотки, и лепешка в мгновение ока исчезла в его чреве. Но только теперь в нем по-настоящему пробудился голод. Вторая лепешка исчезла вслед за первой. Хозяйка печет, Челе уминает. Пока варился суп, Челе смолол шесть лепешек с сывороткой. Когда же суп был наконец готов, он проглотил еще и седьмую лепешку.

Усердным, неустанным трудом Челе возвел богатый дом, напоминающий щедро набитый медом пчелиный улей. Дом высотой в два этажа, рядом огромный сарай. Одной стороной сарай упирается в амбар, другой — в летний домик. В хлеву у Челе полно скота, в теплой конюшие — коней. Ни у кого в селе нет таких упитанных и красивых буйволов и коров, как у Челе. Ни из чьих ворот не выезжает такая аккуратная и исправная телега, как у него. Ни у кого нет столько зерна в амбарах, как у Челе. Одной кукурузы у него столько, сколько не найти во всем Танаг Сыхе.

Постарел Челе. Дети его женились, сами обзавелись детьми. Нет, не в силах угнаться за Челе четверо его сыновей. Они работящие, хозяйственные, однако работа не заслоняет им жизни. Будни у них сменяются праздниками, есть у них сверстники, друзья, не отказываются они и от веселья.

Сам Челе нисколько не изменился. Он по-прежнему не позволяет сыновьям распоряжаться в доме, как и прежде, не появляется на нихасе среди старших. Даже будучи стариком, он остается самым прилежным работником в доме. Правда, теперь он не сопровождает обозы в город, не ездит на телеге в лес, но работы у него отнюдь не убавилось. Отправив сыновей на работу, Челе принимается наводить порядок в домашнем хозяйстве. Он виновник того, что в доме ни у кого не остается времени ни на отдых, ни на веселье. Челе требует от домашних, чтобы они всегда были при деле, будь то старшие или младшие, мужчины или женщины. Никому не удается и дня передохнуть — для каждого Челе найдет работу. В доме Челе женщина и часа не посидит спокойно, даже если вздумает запереть двери своей комнаты. Он и новую невестку не постесняется запрячь в работу, впрочем, она и сама охотно за нее примется, лишь бы не слышать ворчанья Челе. Соседскому малышу не удается вдоволь наиграться с младшим сыном Челе — едва он сунет нос в их двор, как Челе сразу же отправляет его чистить хлев. От хмурых взглядов Челе, от его гортанных выкриков то и дело испуганно вздрагивают домашние и соседи.

Даже на старости лет у Челе нет ни одной свободной минуты. Встает он с рассветом и допоздна возится по хозяйству. Рыщет по закоулкам двора в поисках работы: там приберет, здесь соорудит, там заплату поставит. Кто еще сможет поставить такой плетень, как Челе? Кто сложит такую красивую копну сена? Кто сможет, подобно Челе, обновить изодранный хомут, истертое седло? Кто быстрее его сменит поломанную оглоблю, кто лучше его смастерит новую арбу, чья тележная ось окажется прочней? Кто в целом селе ухаживает за огородом лучше Челе? Нет, он не стал, подобно некоторым, засорять садовый участок деревьями. Обыкновенный картофель — вот что он сажает каждую весну. Челе не любит деревьев. Когда-то он посадил перед домом несколько акаций, а потом сам же их постепенно вырубил: там, глядишь, надо кольями запастись, там колесные спицы заменить. К чему Челе деревья? Фруктов он не ест, отдыхать же в тени деревьев у него нет времени…

Соседи нередко огорчают Челе. Развеселый Танаг Сых не хочет брать с него пример. А ведь если бы люди поменьше сидели под деревьями да почаще вспоминали о своих домах, то и не бегали бы к Челе за помощью. Челе никого не беспокоит и не любит, чтобы беспокоили его: он никогда и никому не окажет помощи, если знает, что эта помощь во вред его собственному дому. Скажем, понадобился соседу топор, так пусть прежде нарубит чуточку дров в сарае Челе. Попросит сосед кукурузную молотилку — пусть прежде намолотит ящик кукурузы для Челе. Попросит телегу — пусть заодно захватит с собой и навоз со двора Челе. Попросит изготовить ось — пусть один день отработает с сыном Челе.

Умирает Челе. Его тесть Черыко только и ждет, когда придет пора прикрыть старику веки. Три дочери Челе повязали косынки, приготовили носовые платки и затихли в ожидании той минуты, когда надо будет удариться в слезы. Больной тяжело дышит. Порой его начинает охватывать беспокойство, губы принимаются что-то беззвучно шептать. Черыко наклоняется над ним и пытается его успокоить:

— Сейчас, Челе, сейчас! Не волнуйся, Бабе пошел за ним…

Чем это так взволнован Челе, что гложет его сердце в предсмертные минуты?

Дверь распахивается, и к больному скорым шагом подходит средний сын Бабе. Челе узнал его и пристальным взглядом уставился в лицо сыну. Бабе наклоняется над отцом и шепчет ему в самое ухо:

— Баба, нет у них нашего рашпиля, нет! Тембол клянется, я, говорит, давно его вернул, зачистил древко топора и сразу же отнес обратно, передал в руки самого Челе.

Больной заметался в постели, попытался приподняться и сесть, но так и не смог этого сделать. Черыко нагнулся к нему:

— Что тебе, Челе?

Больной с трудом разомкнул губы и произнес одно единственное слово: «Чырын»…

— О каком это чырыне он говорит? — удивился Черыко.

— Это он о ящике с инструментами, — догадался Бабе и вытащил из-под кровати большой деревянный ящик. Челе не сводит с сына тревожного взгляда.

Бабе принимается доставать из ящика рубанки, стамески, напильники, молотки, старые подковы, изогнутые гвозди… Рашпиля нигде не видно. Бабе бросает инструменты обратно в ящик и заталкивает его под кровать.

Больного охватывает еще большее волнение. Он, не мигая, глядит на сына и что-то беспрерывно шепчет. Черыко подставляет ухо к самым губам Челе, и ему удается разобрать: «Тембол… Рашпиль!»

— Бабе, сходи еще раз к Темболу, — говорит Черыко, — пусть он получше поищет этот рашпиль… А нет, так обойди соседей, может, отыщется у кого-нибудь!

Бабе с ворчанием покидает комнату:

— И на что ему сейчас рашпиль или, может, на том свете он собирается доски гроба зачищать?

Разбрелись по селу четыре сына Челе, повсюду ищут рашпиль.

Челе стал испускать дух. Дыхание его становится прерывистым, а то и вовсе останавливается. Больной все же находит в себе силы, ворочая глазами, оглядеть собравшихся. Черыко опускает ладонь на лоб умирающему и внимательно вглядывается в его зрачки. У трех дочерей Челе носовые платки начинают бегать от носа к глазам и от глаз к носу.

В комнате появляются сыновья Челе: отыскался-таки рашпиль отца! Бабе приближается к постели и показывает рашпиль умирающему. При виде рашпиля Челе что-то начинает бормотать, в глазах его мелькает радостный блеск. Бабе вытаскивает из-под кровати ящик с инструментами и, приподняв крышку, бросает туда рашпиль. Комнату оглашает громкий звон металла. Челе облегченно вытягивается, вздыхает и… Черыко прикрывает ему веки.

Перевод А. Дзантиева