Антология осетинской прозы

Батырбек Туганов ПАСТУХ БАДЕ Рассказ

Он глядел на вершину Казбека. Седая голова великана сверкала искрами радужного цвета под лучами заходящего солнца. Все горы были в тени: и ближние, и дальние. Один Казбек не расставался с солнцем, и яркая белизна его вершины сменилась еще более яркими переливами всевозможных цветов.

Залюбовался Баде великолепной картиной весеннего заката. Первый раз в жизни почувствовал он прелесть и величие природы, матери своей. Он постоянно видел высокие горы, леса и долины, и пригляделись они ему.

И вдруг теперь он загляделся на вершину Казбека, пораженный ее красотой, и в голове его зародились мысли, новые свежие мысли, каких у него не бывало прежде никогда.

Казалось ему, будто Казбек не груда скал, наваленных одна на другую, а живой великан, гордо поднявший седую голову окруженную чудным сиянием короны. И будто он властным взором окидывает подданных своих — таких же великанов, покорно преклонивших перед ним колени. Казалось, ждут они в немом молчании приказаний владыки, одного слова его, чтобы ринуться куда-то в пространство совершать великие дела, о каких человек не смеет и мыслить. «Человек, хе! Что такое человек? — думал Баде. — Какую он имеет силу? Что он может сделать? Ну что я такое? А впрочем, и люди не равны. Есть такие, что не мне чета. Я перед ними, как песчинка перед Казбеком. Наш аульный писарь? Куда мне до него! А лавочник Созо? Смешно и сравнивать себя с ним. Еще бы! Они ведь грамотные, ученые, а я… Что я, кто я? Пастух, пастух чужого стада овец. Вон на пиру, когда кончили строить дорогу в наши горы, старики пили за здоровье Созо, писаря и еще того… инженера. Дай бог нам побольше таких людей, как вы, — говорили им старики. А кто же скажет: дай бог нам побольше таких, как ты, Баде? И подумать-то смешно?»

— Выпьем за здоровье Баде! — вдруг крикнул он и расхохотался.

— За здоровье Баде! Ура-а!.. Ха-ха-ха!..

Овцы, мирно щипавшие вокруг него низкую горную травку, шарахнулись в стороны.

— Р-ррайт! Фю-ють! — свистнул он успокаивающе.

«Те — ученые, — продолжал размышлять Баде, — грамотные… а я… Э! да что об этом думать. — Фю-ють! — опять свистнул он. — Вот если бы и я был грамотным, книги читал бы… Я бы… что я сделал бы? Я бы… Не знаю что, но, наверное, сделал бы такое что-нибудь! Всем бы хорошо стало. И уж тогда меня бы народ вот как высоко поставил. Я тоже был бы, как Казбек. А без грамоты ничего не добьешься».

Тяжело вздохнул.

«А что, если бы… если бы я теперь принялся за учение! Э, да кто меня будет учить, кто? Нет такого человека у нас. А попросишь кого, — еще смеяться будет: ишь, скажет, ученым хочет быть. Нет уж, не надо об этом и думать».

— Фю-ють! — засвистал он, зашагав за овцами, которые стали забегать далеко вперед.

— А-а! — вдруг радостно воскликнул он, останавливаясь, и начал рыться в кармане поношенного бешмета. — Вот кто! Вот где будут учить меня! Там много грамотных. Я попрошу их…

Баде вынул из кармана клочок бумажки, повертел в руках и, бережно сложив, опустил обратно в карман.

Это была повестка из воинского присутствия. Баде вызывался в город, где он должен был вынуть жребий для отбывания воинской повинности.

«Лишь бы бог помог мне попасть на службу», — думал Баде.

Он глядел на вершину Казбека, и взор его сиял радостной надеждой.

А там, на Казбеке, алый луч великого светила, сверкнув последний раз на куполе горы, вспорхнул и улетел в небесное пространство.

— Помоги мне, Казбек, помоги! — взмолился Баде и погнал стадо домой.

На городской площади, против белого здания воинского присутствия, стоит толпа новобранцев.

Пришла очередь Баде, и вот он торопливо входит в двери, на которые так долго с волнением глядел.

В большой комнате за столом, накрытым красным сукном, сидят несколько человек в блестящих мундирах. И среди них один, к нему обращаются все.

«Вот этот, — мелькнуло в голове Баде, — словно Казбек, а остальные — подвластные ему горы».

Баде почувствовал невольное благоговение.

Он вынул свернутую бумажку из вертящегося ящика.

Сидевшие за столом взяли ее, развернули и потом что-то стали говорить и писать. Передали обратно.

— Ступай домой! Ты свободен, — обратился к Баде стоявший тут же рядом с ним переводчик.

— Не выпал, не выпал. Ступай домой и пей на радостях побольше араки.

Баде побледнел и не двигался с места. На лбу каплями выступил пот, а по блестящим сухим глазам была видна упорная работа мысли.

Рядом появился очередной парень, а он не уходил.

— Чего стоишь? Уходи! — прикрикнул переводчик.

— Переводи, пожалуйста, начальнику, я хочу сказать… — заговорил Баде.

— Чего тебе еще?

— Я желаю служить, а жребий не выпал, не возьмут ли меня так, без жребия?

— Нет, нет! Так не бывает, нельзя, не возьмут!

— Переводи, пожалуйста. Я хочу просить…

— Нельзя, нельзя! Ступай домой!

— Что он говорит? — спросил переводчика один из сидевших за столом.

— Просит, чудак, принять его на службу. Ему служить хочется.

— Господин полковник, — обратился офицер к соседу, указывая рукой на Баде, — не хотите ли взглянуть на редкость, вроде мамонта. Просится на службу.

— Да? Вот как! — ухмыльнулся полковник. — А, верно, дома-то ему не сладко живется.

Заметив улыбку полковника, переводчик весело расхохотался и, взяв Баде за плечи, повернул его и толкнул к двери.

Очутившись на площади, Баде долго не мог прийти в себя и бесцельно слонялся среди толпы новобранцев.

В стороне от этой толпы собралось несколько парней, внимательно кого-то слушавших. По временам там раздавался общий взрыв хохота.

Баде подошел и увидел двух молодых людей, сидевших на земле. Один держал в руке карандаш и клочок белой бумаги. Чему-то обучал соседа.

— Это — «м», а это «и» — говорил он, выводя карандашом какие-то вензеля.

— Это — «м-му», — повторял за ним сосед.

— Ишь ты! Как корова, «м-му», — передразнил его первый.

Парни рассмеялись. Улыбнулся и Баде. Он подсел на корточках к «учителю» и начал всматриваться в движение карандаша по бумаге.

— Тебе чего? — обратился к нему «учитель». — И ты желаешь учиться?

— Желаю, — ответил Баде.

— Заплати сначала.

— Заплачу.

— Сколько дашь?

— А ты сколько платил за ученье?

— Я? Я ничего не платил, а сам беру.

— Где ж тебя даром-то обучали?

— В тюрьме, вот где.

— Что ты! — удивился Баде. — Разве в тюрьме обучают грамоте?

— Как видишь.

Баде пристально посмотрел на собеседника. «Шутит парень или нет?» — думал он.

— Ну, что ж ты, болван, хочешь учиться? — спросил тот, толкнув Баде локтем.

— Послушай, ты только один раз был в тюрьме? — в свою очередь спросил его Баде.

— Один раз.

— А второй раз не хочешь туда?

— Не твое дело! Убирайся отсюда!

— Напрасно не хочешь: был бы студентом, — улыбаясь, сказал Баде и отошел.

Он глядел на вершину Казбека. Овцы, рассыпавшись вокруг по зеленому скату высокой горы, торопливо щипали сочную травку.

Солнце уже закатилось за горы. Лучи его только на сединах Казбека не перестали еще играть. И казалось Баде, будто этот величавый, могучий старец весело беседует один на один с далеким светилом. И никто не услышит их речи, никто не осквернит их беседы, горы стоят вокруг владыки в той же позе покорного ожидания.

«Казбек — тот же могучий повелитель исполинов, — думал Баде, — а я тот же ничтожный пастух. Он неизменен в величии, а я неизменен в ничтожестве. Мое желание подняться оказалось тщетным. Даже воров и убийц обучают грамоте в тюрьме, а я… Боже мой, боже мой! Что мне делать? Неужели надо попасть в тюрьму, чтобы… Нет, нет! Лучше умереть пастухом, чем на такое дело…»

Так успокаивал себя Баде, но мысли его становились все тревожнее, желания сильней, и мечты о чем-то хорошем, высоком все неотступнее преследовали его. Он долго стоял на одном месте. Лицо его исказилось от напряженной внутренней борьбы.

— Ну! Будь что будет! — наконец пробормотал Баде злобно, сквозь зубы. — Достигну или погибну!

Под прохладной тенью ветвистых чинар укрылись от знойных лучей солнца два пастуха со стадами овец: Баде и Екка.

Худой, бледный Баде рассказывал товарищу о своих злоключениях, а Екка то внимательно слушал его, то покатывался от смеха.

— Ну, плохо же тебе было в тюрьме, — сказал Екка, переставая смеяться.

— Вот как плохо! — ответил Баде.

— Ради чего же ты решился на воровство?

— Я хотел учиться…

— Что-о?

— Н-нет… ничего…

— Учиться хотел? Ну, брат, плохому же ты делу вздумал учиться.

— Да нет! Э, да ты не поймешь меня.

— Нечего тут и понимать-то.

— Ну, ладно, ладно! Оставим это. Уже похолодало. Видишь, овцы начали пастись. Вон твои отделились. Пойдем.

Они разошлись.

Привольно пасутся овцы в широкой долине.

Жара свалила. Закатилось солнце за горы.

Баде стоял на холме, опершись на посох, и глядел на вершину Казбека.

В мыслях проносилась прежняя жизнь. Вспомнил он, как беззаботно и весело жилось ему с детства вплоть до того, когда он впервые загляделся на вершину Казбека. Пораженный тогда величавой красотой царственной горы, дух его словно пробудился от сна и тревожно заметался, захотел взлететь куда-то высоко, высоко…

Вспомнил Баде неудачи в поисках пути к чему-то высокому, хорошему; вспомнил страдания в тюрьме, ничем не оплаченные, напрасные страдания, и понял он свое бессилие, понял, что отныне он будет жить без высоких надежд и упований.

Горькие слезы ручьями потекли по впалым щекам, и уныло посмотрел он на вершину Казбека.