Антология осетинской прозы

Гастан Агнаев МАТЬ Рассказ

Во всем вагоне, да что там, во всем поезде нет, наверное, никого старше Фари. Спросите старуху, сколько ей лет, — она и сама не знает. К годам нынешнего века прибавить семь или восемь — вот и будет ее возраст. Грамоте ей обучаться не пришлось. Помнит Фари, когда горело за рекой имение князя из баделят, была она уже замужем. Всю ночь, седьмую ночь их супружества, пылали двухэтажные постройки усадьбы. Фари и муж ее Сослан до утра смотрели на языки пламени, высоко взлетавшие в звездное небо, и казалось им, что за рекой занимается сказочная заря. А когда начали строить колхозы, у Фари уже родились оба сына, Додтан и Лазыр.

Да, много воды утекло с тех пор, как появилась на свет Фари. Вот мужчина напротив нее сидит, седой, лицо изрыто глубокими морщинами. Пожилой человек, можно даже сказать, старик, но куда ему до Фари. В сыновья ей годится. Кто знает, где он, бедняга, потерял ногу — должно быть, воевал, как и старший сын ее Додтан. Черная доля выпала ее мальчику — по осени собирался жениться, а тут пришлось на фронт идти. Сколько бессонных ночей провела Фари в ту пору, все думала: если мать не спит, охраняет свое дитя — не может с ним беда случиться. А ведь когда ей, беде, легче подкрасться, как не в темноте ночи? Но страшная весть прилетела вскоре. Рядом с могилой отца односельчане поставили деревянную пирамидку сыну, с красной звездой. Где бы ни покоился прах ее мальчика — пусть земля ему будет пухом.

Пусть не обижается Додтан на тех, кто остался жить. Самой-то Фари недолго теперь видеть солнце, но пусть Додтан благословит своего младшего брата — Лазыра. Ради него Фари и задержалась на этом свете.

Старуха вздохнула, расстегнула верхнюю пуговицу платья. Окна в вагоне приоткрыты, но все равно под железной крышей жарко. А говорят, что там, где Лазыр, еще жарче: зарой в песок яйцо, через минуту можно подавать на стол. И зачем только люди там живут? Сынок ее, верно, весь исхудал. Когда он в последний раз приезжал домой, десять лет назад, — как только сердце материнское выдержало! Уж на что отец был тощий, но Лазыр! Голодный орел — и тот бы им побрезговал. Нисколько он не думает о своей матери: раз один он у нее, — должен беречь себя.

А мужчины у них в селе за последнее время стали пухнуть, как беременные. Провалиться Фари на месте, если не так! Уж пусть они либо работают побольше, либо едят поменьше, стыдно им должно быть прежних голодных лет.

Воспоминания, как телеграфные столбы за окном, подгоняя одно другое, мелькают в голове у Фари. И чем дальше в годы углубляется память, тем ярче и отчетливей воспоминания. Да и что вспоминать ей теперь. Бегут, бегут одинаковые, как эти столбы, одинокие старушечьи годы! Вся жизнь ее осталась позади. Иногда ей кажется, что она могла бы вспомнить день за днем все те трудные и счастливые годы материнства.

…Вот проснулась она от холода — во сне сползла с матраса на пол. И то сказать — матрас! Старая бурка, рваная да перелатанная, да клок соломы под ней. Они спят с Лазыром, тесно прижавшись друг к другу, укрывшись старым клетчатым одеялом, но к утру холод все равно так пробирает, что оба дрожат, как в лихорадке.

Осторожно, чтобы не разбудить Лазыра, Фари стала устраиваться на матрасе. Еще бы хоть часок поспать, забыться, не помнить о бедах и печалях, не проклинать создателя, не думать, чем бы накормить голодных детей…

С кровати доносилось глубокое дыхание мужа. Муж спит с Додтаном, и надо бы положить к ним третьим Лазыра — самой Фари уже скоро уходить, а им втроем будет теплее.

— Фари! — слышится с улицы.

Она поспешила подняться. Ноги сами нащупали чувяки. Чулки, пожалуй, лучше надеть на обратной дороге, а то вымокнут от росы.

— Мы пойдем потихоньку, — сказал женский голос, — а ты догоняй.

— Хорошо. Я мигом, — помахала в окошко Фари.

Она прихватила с собой комочек соли — другие могут забыть, а с солью черемша не так дерет горло. На ходу попробовала вчерашний суп — ничего, есть можно. Встанут утром, разогреют и поедят, а вечером… Эх, если повезет сегодня, напечет вечером пирогов с черемшой. Она давно уже припрятала немного муки на крайний случай.

Фари подошла к буфету. Вчера соседка поделилась с ней молоком, полкрынки осталось на сегодня. Надо самой разлить молоко по кружкам, а то Додтан опять выклянчит себе побольше. Лазыр совсем ослаб, не дай бог, несчастье какое с ним случится! Фари открыла буфет — и вскрикнула.

— Что случилось? — вскочил с постели разбуженный муж.

— Кошка опрокинула молоко.

— Проклятье! — он ударил кулаком в ладонь. — Сегодня же приделаю крючок, чтобы закрывать буфет!

— Ты уж давно обещаешь! А чем я сегодня буду кормить детей! Да разве тебе об этом есть когда подумать? Хоть бы на один день оставил колхозные дела, помог по дому! Все на мне! Или колхоз без тебя развалится? Чтоб тебя с поля принесли на руках! — выпалила Фари страшные слова и осеклась — словно холодный комочек шевельнулся где-то в душе. Вытерла слезы; подолом платья, отвернулась.

Муж ничего не ответил. Позже, когда заболеет он чахоткой, начнет харкать кровью и умрет еще совсем молодым, еле переступив вторую половину жизни, когда увидит она его заостренное смертью лицо, — вспомнятся ей и этот рассвет, и отчаянное проклятье… И собравшиеся женщины будут не в силах унять ее — в кровь расцарапает Фари свое лицо. Еще не раз припомнятся ей эти опрометчивые, слова, и не раз будет она втайне ото всех лить безутешные слезы…

— Может, соседи что-нибудь дадут, — сказала наконец Фари. — Пойду, спрошу.

И на этот раз не вернулась она с пустыми руками, — старушка-соседка дала ей четыре яйца. А яйца в то время были дороже золота…

— Сваришь утром по яйцу, — сказала Фари, поднимая с пола мешок. — Мое тоже съешьте. Я пошла.

Подружки Фари ушли уже далеко в лес. Она ускорила шаг. На опушке остановилась, прислушалась. Ничего не слышно. Пошла наугад. Чувяки сразу наполнились росой.

— Э-ге-ге-гей!

Только эхо вторило ее крику.

— Эге-ге-гей, подружки! — Фари прислушалась. Издалека, словно потонув в сыром воздухе, донеслись голоса:

— Иди сюда! Мы зде-е-сь!

Фари быстро побежала на крик, спотыкаясь и цепляясь платьем о прошлогодние побеги ежевики. У женщин уже были полные передники черемши. Фари с наслаждением втянула острый запах травы.

— Смотри, сколько ее здесь!

Сорвав первый пучок, потянула в рот. Горло так и обожгло, а в желудке заныло, от боли она согнулась вдвое.

— Что с тобой, Фари?

— Ничего. Это так, от черемши.

— Ты такая бледная! Хочешь, у меня есть кусок чурека.

Фари с благодарностью приняла чурек. Стараясь есть помедленнее, она отщипывала маленькие кусочки, и ощущение сытости пришло скоро, боль в желудке затихла.

Домой женщины вернулись на закате с набитыми черемшой мешками. У Фари не хватило сил на пироги, она упала и засунула как убитая, старая бурка показалась ей мягче перины. На рассвете она еле поднялась. Долго стояла над спящим Додтаном, пока решилась прервать его сон. Парнишка блаженно разметался. Так не хотелось его будить!

На базаре соседки уже торговали черемшой. Весь воздух, казалось, был пропитан ее острым запахом. Додтан сбросил мешок на землю и без сил повалился на него.

— Смотри, помнешь черемшу!

— Кому надо, тот и такую купит! — мальчик нехотя поднялся! — У меня уже сил нет.

— Сейчас отдохнешь, мой маленький! — Фари облюбовала место, положила на прилавок мешок. — Вот здесь устроимся, тут нам будет хорошо, кажется, удачное место выбрали.

Додтан в изнеможении облокотился на дощатую перегородку. Фари стала раскладывать черемшу пучками из своего мешка и Додтана. Люди проходили мимо, взгляд их скользил безразлично.

— Черемша! Покупайте черемшу! — крикнула Фари, голос ее растаял в базарном гуле. — Неужели труды наши пропадут даром? — Фари жалобно взглянула на сына.

— Давай я покричу? — Мать кивнула. — Черемша! Превосходная черемша! Покупайте черемшу! Нигде вы не найдете такой черемши! — Додтан даже покраснел от напряжения.

К прилавку подошла молодая женщина, окинула взглядом разложенные пучки.

— Свежая черемша! Покупайте! — Фари во все глаза глядела на женщину, будто хотела заворожить ее. Женщина медленно перебирала пучки, три отложила в сторону. Слава богу, есть почин! Пусть это будет первая покупательница из тысячи! Лицо Додтана просветлело.

— Эх, продать бы всю черемшу! Сколько денег бы мы принесли домой!

— Ты давай смотри в оба, на базаре полно карманников, можем совсем без денег вернуться, — недовольно проворчала она, боясь спугнуть удачу.

К обеду продали большой мешок. Фари вытрусила его. Додтан, разомлевший от жары, постелил его и прилег.

— Смотри не усни!

— Не бойся, я приглядываю, — Додтан зевнул.

Устала и Фари, ноги так и подкашивались, клонило в сон. Если уж она едва сдерживается, то каково бедняжке Додтану! Он уже уснул, опустив голову на колени. Фуражка лежит возле ног, а в фуражке — монета. Боже, его приняли за нищего. Фари наклонилась, растолкала Додтана.

— Не продала еще? — голос мальчика звучал недовольно.

— Пока нет.

В это время из толпы выскочил оборванный мальчишка и, схватив четыре пучка черемши, бросился прочь.

— Стой! — кинулась Фари вдогонку. — Стой! Я тебя и на том свете достану!

Фари бежала, не разбирая дороги, но вора она все-таки схватила за шиворот. Он был года на три-четыре старше Додтана.

— Ну, негодяй, теперь не уйдешь, — кричала Фари. — Отдавай черемшу, ворюга! — она схватила парнишку за волосы.

— Пусти! Больно! — завопил тот. Ему удалось вырваться, но кто-то из базарных доброхотов тут же подставил подножку, и он упал в грязь. Вокруг мгновенно сгрудилась толпа. Фари подняла с земли спасенные пучки — мятые, грязные — это уже не товар. Люди вокруг гудели:

— Так ему и надо!

— Молодой совсем — а туда же, воровать!

— А что ему делать? Парень — сирота. Оголодал совсем.

«Сирота….» Сердце Фари сжалось, словно со стороны увидела она происходящее. Мальчонка медленно поднялся с земли. По замазанному грязью лицу текли слезы. «Прости его, всевышний… и меня тоже», Фари махнула рукой и сунула безжизненные пучки в его дырявый карман. Увидев, что его больше не преследуют, воришка выскользнул из круга и затерялся. Фари, подавленная, вернулась на свое место.

— Что с тобой, мама? — спросил встревоженный Додтан.

Она ничего не ответила, только крепко прижала к себе сына. Потом принялась собирать в мешок оставшуюся черемшу.

— Наторговались. Идем домой, — бросила Фари сердито…

Мелькают столбы вдоль дороги. Бегут-бегут воспоминания. Мчится поезд…

Далеко они уехали от родного дома. Выехали в полдень, а теперь солнце уже клонится к земле. Первый раз в жизни на старости лет собралась Фари в дальнюю дорогу. Хорошо еще, что Тасо, муж ее младшей сестры, помог — проводил старуху, усадил на место, все ей рассказал. А иначе попробуй разберись в этой толчее.

Как хитро придумана всякая вещь в вагоне! Все рассчитано, чтобы напихать побольше людей, и они не мешают друг другу! Сколько народу поместилось в поезде! Наверное, целое село. А сколько встречных поездов промелькнуло мимо!

В вагоне и свет горит, и радио можно слушать. До чего же люди хитры! Верно говорят — если надо, и курицу оседлают. Но чего раньше совсем не понимала Фари — так это то… как люди справляются в поезде со всеми простыми человеческими надобностями? Ей думалось, что время от времени поезда останавливаются в укромных местечках. Хорошо, что Тасо все ей объяснил. Тасо человек ученый, в школе восемь лет просидел, ученые люди все на свете знают…

Да, хороший муж у младшей сестры. Он даже не пускал Фари одну. Скоро, говорит, пойду в отпуск, сам отвезу тебя к Лазыру. Но Фари не согласилась. Тогда Тасо отправил Лазыру телеграмму, чтобы встречал мать. Проводил Фари, усадил и вслед помахал. А сын его Афон очень похож на Лазыра, когда он молоденьким был. Как Фари на него посмотрит, прямо сердце заходится: будто повернуло время вспять, будто снова стоит перед ней ее мальчик… Вот уж поистине мудрые слова — кровь, до седьмого колена в роду сказывается. Так и Фари — чует в Афоне родную кровиночку… Каждый раз старается ублажить, паренька. На этот раз привезла ему пирог с домашним сыром….

Над головой Фари загорелась маленькая лампочка. При тусклом сумеречном свете старуха осмотрела попутчиков. Одноногий мужчина сидел, закрыв глаза, — спит или задумался о чем-то. Рядом с ним женщина в очках читает толстую книгу — так она и вконец глаза испортит. На верхней полке над Фари обосновалась молодая девушка в желтых брюках и фланелевой рубашке: положила свои вещи и сразу присоединилась к компании молодежи в другом конце вагона. Возле окна, через проход, сидит другая девушка, моложе первой. На руках у нее ребенок. Такой маленький, а уже в майке — мужчиной поскорее хочет стать. Какая, однако, мамаша молоденькая. Фари была постарше, когда вошла в дом к мужу. Хотя, как считали тогда, она запоздала с замужеством — жених долго не мог собрать калым. И дети поздно пошли. Даже страшно было поначалу, что не на кого будет опереться в старости.

А молодая мать что-то грустит и сыночка не приласкает, смотрит, а словно ничего не видит.

Очкастая женщина куда-то ушла. Мужчина, не раздеваясь, прилег на постель. Фари тоже хотела спать, но стеснялась укладываться. «Посмотрю, как другие устраиваются на ночь», — решила она.

Тут пришла женщина с веником в руках — та самая, что проверяла возле вагона билеты. Волосы короткие, шея побрита — вылитый мужчина. Смотрит недружелюбно. Народ едет в вагоне разный, может, и разозлил кто-нибудь. Женщина показывает на обрывок газеты и зло говорит что-то мужчине. Жаль, Фари раньше не обратила внимания, а то бы убрала. Это ведь не охапку хвороста из леса принести или из Силтанука мешок груш. Женщина с ребенком что-то сказала, наверное, заступилась за инвалида. Проводница досадливо махнула рукой и ушла. Мужчина снова отвернулся к стенке. Фари наконец тоже улеглась и под монотонный перестук колес заснула.

Несколько раз за ночь старуха вздрагивала, когда проносился мимо встречный поезд и грохот и ветер врывались в окна вагона.

Фари хотела было прикрыть окно, да не справилась с задвижкой. Старому человеку и стакан воды выпить — что гору перейти. Попутчики мирно спят. Похрапывает мужчина, неподвижно замерла на самом краю полки молодая мать — не упала бы еще, чего доброго. Шуршит страницами книга, оставленная на столике очкастой пассажиркой. Мчится поезд…

Фари по привычке проснулась с солнцем и устроилась себе в уголочке, наблюдая за соседями по вагону. Никогда еще не была она так тесно окружена чужими людьми. Впрочем, она и не считала их теперь чужими — еще бы, столько вместе проехали! Вот наконец проснулась и пошла умываться девушка с верхней полки. Вернулась — ее и не узнать, причесалась по-новому, подкрасила глаза и губы. Да… чтобы быть красивой, надо следить за собой. Девушка достала сумку — всю в хитроумных замочках и пряжечках, вынула белый хлеб, два яйца и кусок колбасы. Села за столик.

— Я пойду умоюсь, — сказала Фари, словно девушка могла понять ее.

Вернувшись, Фари увидела, что и все остальные встали. Девушка, позавтракав, снова присоединилась к своим приятелям. Смех их разносился по всему вагону. Мужчина смотрел в окно, женщина в очках вновь взялась за свою толстую книгу. Не вставала еще только молодая мать. Лежит и поглядывает на играющего в ногах малыша.

Фари потянулась к своему фанерному чемодану — надо бы перекусить, накануне вечером она ничего не ела. А в дорогу надавали ей уйму всякой снеди. Конечно, близкие не одобряли затею старухи — в ее-то возрасте мотаться по дорогам! Но раз уж она решилась проведать сына, — никто слова поперек не сказал. Только советовали — как найдешь его, вези домой. Нечего ему мыкаться по чужедальним краям. В родном селе все, кому работа не в тягость, хорошо зарабатывают. И яйца, и сыр, и сметану нанесли ей, везла она и араку, и три пирога, испеченных ею самой на дорогу.

Фари разложила пироги. Обратилась к мужчине:

— Милый человек, вот я на дорогу испекла — отведай, помяни господа бога.

Мужчина вопросительно посмотрел на нее.

— Помяни господа нашего. Говорят, мужскую молитву бог лучше слышит. — Фари протянула хромому бутылку с аракой. — Именем Лазыра, угощайся.

Мужчина что-то ответил. Фари разобрала только одно слово: арака.

— Да, да, — обрадованно закивала она головой, — арака, хорошая арака. Сама-то я не делаю, соседи на дорогу принесли. Пей, не стесняйся, все хорошее от бога. Я вот к сыну еду. Выпей за его здоровье!

Мужчина взял бутылку, улыбнулся. «Какая добрая у него улыбка», — подумала Фари. Он вытащил кукурузную кочерыжку, затыкавшую горлышко бутылки, что-то сказал и сделал несколько крупных глотков. Очкастая покосилась на него. Мужчина оторвался от бутылки. Фари поспешно протянула ему пирог.

— Закуси.

Мужчина отведал пирога, протянул бутылку старухе.

— Да что ты, я не пью, — залепетала Фари. — И не уговаривай. Я и молодой была — в рот не брала ни капли, где уж на старости лет начинать! А ты выпей еще, — и отвела его руку.

Мужчина что-то сказал, поясняя слова жестами.

— Арака хорошая, пойдет на пользу. Она для мужчин, что для младенца материнское молоко. Сосед, который принес мне ее, толк в этом деле знает. Никто еще не видел, чтоб из его дома выходили пьяные. То-то же…

Мужчина выпил еще немного, потом заткнул горлышко пробкой — все, мол, спасибо, больше не могу.

— Ешь пироги, не стесняйся, — продолжала угощать Фари. — Жаль, остыли… А сыр почему не пробуешь?

Фари взглянула на женщину в очках, показала на стол:

— Присаживайся поближе, позавтракай!

Женщина взглянула на Фари. Что-то ответив, отодвинулась подальше. Стесняется, наверное.

— Именем Лазыра, отведай моего угощенья, — старуха протянула ей ломоть пирога и кусочек сыра. — А то мы едим, а ты нет — неудобно это получается.

Вежливо улыбнувшись, женщина сказала несколько слов, из них Фари поняла лишь одно: бабушка.

— Да, да, бабушка я, — обрадовалась Фари. — Бери, бери, не отказывайся, а то обидишь.

Женщина нахмурилась. Сняв очки, она протерла стекла платком и вновь уткнулась в книгу.

Фари смутилась. Мужчина, покосившись на очкастую, зло кашлянул, приподнялся и достал из сетки соленые огурцы, кусок сала и початую бутылку магазинного вина. Что-то сказал, Фари поняла его.

— Спасибо, уважил. Раньше я и сама солила огурцы, а теперь годы уже не те, слишком хлопотно…

Поели. Фари прикрыла остатки еды газетой и вновь забилась в угол. Женщина в очках отложила книгу, достала с верхней полки большую сумку с яркими наклейками. Сладкий аромат разнесся по вагону. Как же это называется, задумалась Фари. Ее однажды соседи таким угощали. Вот память стала! Как только имя свое не забыла! Ах да, вспомнила! Торт это называется, торт. Очкастая выложила на стол кусок торта, кусок колбасы в блестящей обертке, коробочку с маслом и две спелые груши. Глянула сперва на мужчину, потом на Фари, что-то сказала. К столу приглашает? Мужчина что-то проворчал, убрал со стола остатки завтрака, сделал знак Фари, мол, тоже убери. Ну да ладно, старуха освободила столик. Убрала еду в чемодан. Потрогала пироги, приготовленные в подарок. Как бы не засохли в этой жаре-духоте! А арака, которую она везла в большой грелке, еще, чего доброго, резиной пропахнет. Не обрадуется Лазыр таким гостинцам.

Откуда-то взялась пушистая кошка, по-хозяйски прошла между сиденьями. Подойдя к завтракающей женщине, стала заискивающе смотреть на нее, замурлыкала, прыгнула ей на колени. Женщина улыбнулась, погладила кошку. Прибежала девочка лет пяти в прозрачном капроновом платьице, подхватила кошку. Женщина наставительно сказала ей что-то, и девочка, порхая, как бабочка, убежала прочь.

Ох уж эти кошки! Теперь Фари их видеть не может. Хотя какой дом без кошки! И у нее тоже есть, греет ей ноги по ночам. Вот эта-то бездельница, можно сказать, и заставила старуху отправиться в дорогу. А было вот как.

…Накануне Фари увидела дурной сон. Снилось ей, что ее Лазыр женится. Гремела во дворе нартская плясовая. Звуки фандыра неслись по всему селу. Родственники пристали к Фари: сыграй да сыграй! В прежние годы под звуки твоего фандыра даже мертвые готовы были пуститься в пляс! Когда же тебе играть, как не на свадьбе сына! Фари подхватила фандыр, растянула мехи и… проснулась!. О, такой сон — предвестник большой беды!

Она тогда до утра не сомкнула глаз. Раньше обычного встала. Не терпелось ей поделиться с кем-нибудь своими опасениями. Первой повстречалась соседка Аминат. Ей и рассказала свой сон. Аминат стала успокаивать: ничего, мол, страшного, люди кругом свадьбы справляют, ты о них думаешь все время — вот и увидела во сне. Но сердце было неспокойно. Ходила она весь день сама не своя. И только легла в постель и прочитала вечерние молитвы, как под окном послышался шорох.

И вспомнила Фари давешний сон, вздрогнула, прислушалась. Так и есть — кто-то негромко стукнул по оконнице. Кто бы это мог быть в такой поздний час? Неужели Лазыр нагрянул? Быстро соскочила с постели, надела галоши. Вот так же, много лет назад, вернулся Лазыр из армии, явился среди ночи, не известив ее письмом. От радости она тогда прямо онемела.

Наверное, опять Лазыр нагрянул без предупреждения. Недаром же она видела его во сне… Наверное, постучался в дверь, а она не расслышала. Еще чего доброго испугался за нее: не случилось ли чего со старухой-матерью? Почему не открывает?

— Кто там? Это ты, Лазыр? — спросила она. Никто не ответил. Зажгла свет.

Окно сразу ослепло, за ним стояла непроглядная тьма. Ветер шелестел листвой. Может, это черти к ней забрели? И будто в ответ на ее мысли раздался снаружи нечеловеческий хор рыдающих голосов. Она задрожала, без сил опустилась на кровать, пощупала под подушкой нож. Старики издавна говорили: держи в доме что-нибудь острое, тогда дорога нечистой силе отрезана. Под подушкой у нее всегда лежит нож, а у порога на ночь оставляет топор — говорят, тоже помогает от нечисти. И свет в сенях не гасит — это уже против волков и против недоброго человека. Звери и злодеи боятся света, вся жизнь их проходит в темноте. Правда, и воровать-то у нее нечего — разве что несколько кур, которых держит она, чтобы угостить нежданно нагрянувшего гостя…

Снова раздались голоса, будто плакальщицы рыдали на похоронах. На этот раз они слышались над самой головой. И снова послышался удар в окно. Неужели пришел ее час, явился за ней черный вестник? Пошатываясь, поплелась к двери. Трясущимися руками пыталась она открыть задвижку, но та не поддавалась. Всем телом навалилась на дверь — в лицо, ей махнула крылом темнота.

— Кто это? — испуганный голос унесло ветром. — Кто там?

Никого. Она закрыла дверь и, дрожа от холода и страха, вернулась в комнату. Видно, не по ней плачут плакальщицы, не о ней донеслась печальная весть!

Старуха покачнулась, оперлась рукой о холодный очаг. От мертвого холода камня прошел мороз по коже. Для кого она еще жила? Для одного Лазыра. И вот оправдались ее опасения — сын ее единственный покинул живых! Фари повалилась на кровать, припала лицом к подушке и зарыдала. Вопли и стенания вторили ей снаружи.

Она поднялась, снова подошла к двери, пошатываясь, вышла в сени.

— Лазыр, Лазыр, — позвала она. — Лазыр, зачем ты оставил меня одну? К чему мне теперь жить?

Тут же послышался удар по оконнице. Когда выглянула во двор, по беленой стене метнулась узкая тень. Она зажгла фонарь, взяла коромысло и кряхтя стала подниматься по лестнице на чердак. Только луч света рассеял темноту — разом смолкли вопли и стенания. Десяток котов бросился в разные стороны.

— Будьте вы прокляты, — швырнула она коромыслом в ближнего. Тот зашипел, сверкнул глазами, горящими, как угли, и прыгнул в слуховое окно. Дурную шутку сыграла с ней кошка, привадив столько котов.

С трудом Фари добралась до постели, а утром чувствовала себя такой немощной, что едва смогла одеяло отбросить, встать на ноги. Спасибо, зашла соседка Аминат, печь растопила, овец выпустила. И дочка ее, славная девчушка, воды в дом принесла, врача вызвала. Фари попросила ее: «Напиши моему Лазыру, что мать тяжело заболела, дни ее уже сочтены, хотела бы увидеться напоследок».

Девочка написала письмо и стала запечатывать в конверт. Но старуха неожиданно остановила ее и сказала:

— Порви лучше. Нечего мне его пугать и отрывать от дела. Чуть поправлюсь, сама к нему поеду, проведаю.

Вот так и пустилась она, Фари, в дорогу, можно сказать, благодаря кошке.

Мчится поезд…

Время уже к полудню. За окнами проносится земля, раскаленная солнцем, — смотреть больно.

Прикрыв глаза, старая мать исподволь наблюдает за молоденькой женщиной с ребенком. Кто она? Куда и зачем едет? Какая беда случилась с ней, отчего она такая грустная? Кроме чая, ничего не пьет, не ест, сидит словно неживая. Светлые, цвета кукурузного початка, волосы рассыпались по плечам, левая рука бессильно повисла — ее задевают проходящие по вагону, но женщина будто не замечает. И все молчит, ни к кому не обратится. Видно, думает о чем-то своем, далеком. А малыш ее такой славный мальчонка, занят сам собой, гулькает, таращит глазенки.

Ребенок забеспокоился, замахал ручками. Мать по-прежнему рассеянно смотрит в окно. Мальчонка заплакал. Мать опомнилась, взяла его на руки и, отвернувшись к стене, стала кормить, прикрыв грудь полотенцем.

Какое горе терзает ее сердце? Может быть, с мужем что случилось, осталась вдовой с младенцем на руках? А может быть, не ужилась… Знать бы по-русски, можно было бы поговорить с ней по душам, успокоить.

Ребенок заснул. Мать осторожно поцеловала его, а глаза наполнились слезами, и вдруг слабая улыбка тронула ее губы. Фари тоже улыбнулась. Ей показалось, что она без слов передала бы молодой матери главную заповедь материнства, оберегавшую и ее, Фари, на протяжении стольких горестных лет. Какое бы несчастье ни свалилось тебе на голову, ты не будешь безысходно несчастной. Какая бы беда ни пришла, ты не можешь совсем отчаяться. Потому что у тебя есть живое маленькое счастье — твой сынок, твоя кровиночка. Осетины говорят: умей жить счастьем своих детей. Вот это умение до конца постигла старая Фари, его она и хотела бы передать молодой матери.

Старуха нагнулась к чемодану. Везет она пирожок, нарочно для внучонка его испекла. Да простится ей этот маленький грех. Фари протянула пирожок мамаше. Пусть порадует малыша.

— Бери! — это было одно из немногих русских слов, которые она знала.

Женщина вопросительно взглянула на Фари.

— Бери! — и по-осетински добавила: — Какой у тебя замечательный сынок, красавица! С первого взгляда видно — вырастет хороший мужчина!

Лицо женщины просветлело, она улыбнулась, будто поняла похвалу Фари. Ребенок проснулся, потянулся к румяному пирожку.

Фари обрадованно вложила пирожок в его крохотные ручонки. Женщина сказала что-то — слова благодарности, как догадалась Фари. Нагнулась к своей сумке, протянула ей несколько груш. Фари замахала руками.

— Что ты, что ты! Тебе самой нужнее, малыша угощать! А я и не ем уже фруктов — желудок от них болит!

Женщина положила груши Фари в карман и стала что-то ей взволнованно рассказывать. Будто прорвалась плотина молчания, державшаяся два дня. С тех пор, как они сели в поезд, Фари не видела ее такой оживленной.

Фари выложила груши из кармана на столик, показала соседям, мол, угощайтесь. Мужчина взял грушу, отведал, что-то сказал, похвалил, должно быть… Фари тоже везет груши своему Лазыру. Там, где живет Лазыр, фруктов много, но пусть уж он отведает домашних, из своего сада — они всегда повкуснее бывают. Соседка Аминат часто упрекает ее: мол, они тебя и не вспомнят, а ты им шлешь посылку за посылкой. «Клянусь, говорит, землей, по которой ходим, будь у меня такой нерадивый сын, как твой Лазыр, забыла бы я о нем навеки». Только зря она это говорит. Работа да заботы не дают Лазыру навестить старушку-мать. Фари понимает, как ему туго приходится.

Прошлой весной пришла весть о смерти жены Лазыра. Фари решила тогда устроить в селе поминки. Аминат стала ей опять выговаривать: какие-де поминки, когда ты ни разу в глаза невестку не видела, она тебе даже кружки воды не подала, ни разу не бывала в селе и умерла тебе незнакомой!

— Лазыр — мой сын, значит, она — моя дочь, — отрезала Фари и не стала больше говорить с Аминат об этом.

Долго горевала она. Как теперь будет жить Лазыр без жены? Каково детям остаться без матери. Никогда еще так не хотелось ей быть рядом с сыном. Поделили бы они несчастье на двоих. Ведь недаром говорят: материнская ласка — источник надежды.

А недавно написал Лазыр, что женился. Вот и слава всевышнему — пусть будет им счастье и удача! Пусть живут они без горя до старости, пусть ни они, ни их дети не умрут раньше старухи Фари, пусть царит в их доме любовь и согласие. И пусть помнит сын, что ждет его отчий дом, что под родным кровом дожидается его старуха-мать.

В вагоне стемнело. Утомленные дорогой попутчики улеглись на ночь. Пухлая рука очкастой женщины свесилась с полки. Отвернувшись к стене, заснула молодая мать. Похрапывает мужчина. Девушка с верхней полки еще не вернулась: с дальнего конца коридора доносятся молодые голоса и смех. А что, если бы села Фари в другой вагон? Какие попутчики достались бы ей тогда? Делились бы они друг с другом своими печалями и улыбками, как делятся путники едой? Кто знает?

Лазыр, наверное, уже получил телеграмму и теперь готовится к приезду матери. Через два дня всей семьей отправятся на вокзал встречать старуху. В первый раз увидит она своих внуков и новую невестку. Лазыр ласково обнимет мать. Ой, да узнают ли они друг друга? Как-никак десять лет не виделись? А может, и Лазыр изменился?.. Нет!

Мчится поезд…

Перевод Г. Баженова