Антология осетинской прозы

Сека Гадиев АЗАУ Рассказ

Высоко в горах над рекой Арагвой лежит аул Ганис. Некогда здесь морем плескалась, бурлила жизнь. Люди радовались ей: вокруг сочные пастбища, в достатке хлеб, скот…

В ауле Ганис по соседству жили Сачинов Боба и Тогузов Бибо. Крепкая дружба связывала их, единым домом, единой семьей они жили, вот только детей у них не было, и горевали они из-за этого, бывало, говорили друг другу: «Кто нас похоронит, кто после нас останется?» Но вот небо сжалилось над ними: стала ждать ребенка Томиан — жена Бибо, погрузнела и Каныкон — жена Боба; и решили женщины меж собой: если родятся у них сыновья — назовут их братьями, дочери родятся — сестрами будут, если же у одной сын родится, у другой — дочь, то быть им женихом и невестой. И скрепили они свое слово клятвой.

В ночь под Новый год родился у Томиан сын, в ту же ночь родилась у Каныкон дочь. На радостях Бибо зарезал быка, созвал людей. Весело потрескивал огонь в доме Тогузовых, ветер разносил по селу острый запах шашлыков. Гости сидели по обе стороны большого пиршеского стола. Тосты догоняли один другого. И вот решили дать имя новорожденному. Каждый назвал имя, и к Томиан послали шафера, чтобы она выбрала из этих имен то, которое ей придется больше по сердцу.

Томиан так сказала шаферу:

— Назови его, как сам пожелаешь, а мне по душе имя Таймураз.

Шафер передал старшим желание матери. Тогда старшие назвали новорожденного Таймуразом и подняли тост за его здоровье. Гости попировали и разошлись.

Как-то Томиан и Каныкон повстречались у ручья. Каныкон говорит подруге:

— Да падут на меня твои несчастья, скажи, плачет ли у тебя ребенок по ночам?

Томиан отвечала:

— Не плачет, да перейдут ко мне твои болезни. Не ребенок это, а сущий ангел, даже не услышишь, как он спит.

— Да-дай, какая у меня дочь плаксивая! До рассвета не даст глаз сомкнуть.

— Так, может, у тебя нет амулета — образа святого Тутыра?

— Ради бога скажи, о каком амулете ты говоришь?

— А о таком, который кузнец выковывает на третий день праздника святого Тутыра. Встает он еще до рассвета и, воздерживаясь от еды и разговоров, принимается мастерить амулет. У кого есть такой амулет, тому не страшен дурной глаз, да и от злых духов он оберегает.

— О очаг мой, никогда об этом не слышала. Погибнуть бы нашему роду Тагиевых, только и знают, что конину есть!

— Сохранился у меня один такой амулет, дам я его тебе: не о ком-нибудь, о своей будущей невестке пекусь.

— Да поможет нам святой покровитель мужчин и да падут на меня твои болезни! — обрадовалась Каныкон.

Однажды Каныкон собрала женщин аула, угостила их на славу, и дали они имя новорожденной — Азау.

Таймураз и Азау подросли, встали на ноги. Ни на миг не разлучались дети, играли то в доме Боба, то в доме Бибо. Как-то Томиан и Каныкон возвращаются из лесу, видят, Таймураз и Азау спят, обнявшись, во дворе дома Бибо, и тут же, свернувшись клубком, лежит огромная черная змея. Перепугались женщины, заголосили. От криков змея испугалась, скользнула в траву. Дети проснулись и одарили матерей нежными улыбками. Томиан и Каныкон никому не рассказали о черной змее, но после этого случая в душе их зародилось тяжелое предчувствие.

Шло время, дни бежали за днями. Таймураз и Азау стали взрослыми, вытянулись, точно стройные молодые деревца. Юноша и девушка сдружились так, что друг без друга жить не могли. Вот уже по двадцать лет им минуло, а Бибо и Боба все еще не торопились со свадьбой.

Как-то весной Бибо погнал свои стада на горные пастбища. Нашел в ложбине зеленый луг и стал пасти скот. Прошел праздник Атынаг, приближался Кахцганан, и вдруг посреди весны повалил снег. За ночь снегу выпало с человеческий рост. Понеслась снежная лавина с высокой горы, погребла под собой Бибо и его скот. На следующий день люди прибежали к стоянке Бибо — ни пастуха, ни стада, только вороны кружат над узким ущельем.

Вновь засияло весеннее солнце, уже на третий день снег растаял, понеслись, помчались ручьи, все вокруг опять зазеленело. Люди отыскали в расщелине ледника труп Бибо и на носилках принесли его в аул. От горького плача Таймураза, от жалобных причитаний Томиан дрожали горы, сотрясались равнины. Собрался народ, похоронили Бибо, сельчане пожелали погибшему райской жизни, с тем и разошлись. Даже тризну нечем было справить.

Бедняка и люди избегают, и счастье его стороной обходит. Боба охладел к Таймуразу, стал чураться своих соседей. За Азау теперь зорко следили, молодым не удавалось, как прежде, встретиться и поговорить. Каныкон тоже возгордилась, перестала откровенничать с Томиан, а когда та напоминала об их былой дружбе, только усмехалась и отворачивалась.

Жаркий огонь любви сжигал сердца Таймураза и Азау, а Боба подыскивал для дочери другого жениха, не устраивал его больше Таймураз, слишком он беден стал.

Однажды пришли в дом Боба сваты от Бигановых — зажиточной, богатой фамилии. Боба и виду не подал, да только как ему было не радоваться, что такие знатные люди пришли сватать его дочь! Долго рядили да спорили хозяин и гости, наконец сошлись на калыме в семьдесят коров. Азау слышала весь этот разговор, притаившись за дверью. Обида и гнев вспыхнули в сердце девушки.

— Пусть только попробуют меня выдать! Пусть только попробуют! — И в глазах ее сквозь слезы горечи сверкнула решимость.

Матери Азау сказала:

— Что же ты молчишь, нана, ведь наш ненасытный волк за медведя меня хочет выдать!

— Да падут на меня твои болезни! Люди бедняка, как чумы, сторонятся, ты же сама к нему тянешься. Во что он тебя одевать станет, чем кормить будет? Пойми, счастье в богатстве, сердце в таких делах плохой советчик.

— Ты забыла, нана, чему сама меня учила?

— Не забыла, мое солнышко, не забыла. Только обнищали сейчас Тогузовы, никакого добра у них не осталось. Что ты у них есть станешь, если в своем доме от масла да меда рот воротишь?

— Быть сытым — это не самое важное в жизни, нана! — проговорила девушка, и из глаз ее снова хлынули слезы.

— Не плачь, мое солнышко, не плачь, я попрошу отца, чтобы не выдавал тебя за Биганова.

Лишь слова утешенья это были: просватали Азау за Биганова.

Похудела Азау, побледнела, щеки ввалились, в глазах, поселилась скорбь. Девушка замкнулась, ни с кем не разговаривала, родителей словно не замечала. Боба и Каныкон не очень-то огорчались. Вот сыграем свадьбу, а там все образуется, говорили они. Но Азау, точно святыню, хранила в своем сердце образ Таймураза, и не было сил, способных вырвать его оттуда.

Как-то Азау несла своим обед в поле и по дороге повстречала Таймураза. Юноша и девушка остановились в растерянности, не сводя друг с друга глаз, не в силах произнести ни слова. У обоих перехватило дыхание, сердца захлестнуло нежным чувством. Долго они так стояли, наконец Таймураз обронил:

— Да окажется счастливым твой выбор, девушка! Хорошего ты жениха подыскала.

У Азау на глазах выступили слезы.

— Навсегда закатилось мое счастье, так будь же хоть ты счастлив!

Таймураз гневно покрутил свои усы и сказал:

— Клянусь памятью своего отца Бибо, пока я жив, никому не позволю взять тебя в жены!

— Богом тебя заклинаю, забудь меня, выбрось из своего сердца, не срами перед народом.

— Нет, нет, Азау, даже если целый мир восстанет против меня, и тогда никому тебя не отдам.

— Прошу, не губи себя, Таймураз! Лучше мне самой умереть, чем увидеть твою погибель. Забудь меня, вырви из своего сердца, прокляни навеки, не то быть беде, перебьют из-за нас друг друга две фамилии.

— Не в силах я совладеть со своей любовью, рассудок мой мутится, огонь жжет сердце. Скажи прямо, ты моя или нет?

Ни слова не промолвила Азау, да и что ей было отвечать? Сказать «нет», но разве могла она своими руками разорвать нити любви, связывающие ее с Таймуразом, сказать «да», но тогда неслыханные беды обрушатся на их головы… Так она стояла, перебирая бахрому своего платка, потом проговорила:

— Возможно ли такое — отнять невесту у осетина?

Таймураз острием кинжала прочертил перед собой землю и воскликнул:

— Клянусь тебе этой землей, клянусь этим голубым небом, нас разлучит только смерть!

— Забудь меня, Таймураз, беда за нами по пятам бежит!

Таймураз и перед сотней врагов не дрогнул бы, не склонил бы головы, а тут опустился перед Азау на колени:

— Ты… — обида не давала ему говорить. — Ты нашла свое счастье, а для меня… не пожалей для меня смерти! — И он протянул девушке револьвер. — Стреляй, я не почувствую боли, стреляй же, не бойся!

Сердце Азау дрогнуло при этих словах, с новой силой вспыхнуло в нем пламя любви, и, не помня себя, она бросилась в объятья Таймураза. Губы их слились в долгом поцелуе. Они присели на мягкую шелковистую траву и не произносили ни слова. Только звуки поцелуев изредка нарушали тишь полуденного воздуха. Кто знает, сколько времени они оставались бы здесь, если бы не дождь. Небо заволокло тучами, загремел гром, и им пришлось расстаться.

Начиная с этого дня Таймураз и Азау в мыслях своих были уже неразлучны и видели друг друга в сладких снах.

Томиан не раз собирала в доме последние крохи, чтобы справить поминки по погибшему мужу, и вот теперь ей оставалось справить еще один перед тем, как снять траур. Стояла весна. Томиан купила ягнят, созвала сельчан. Люди помянули Бибо, пожелали ему райской жизни и разошлись. В доме с Таймуразом осталось пятеро его друзей, которые прислуживали старшим: Бимболат, Камболат, Хазби, Турбег и Чермен. Юноши сели ужинать, завязалась беседа. Много добрых советов, касающихся женитьбы, выслушал Таймураз от своих друзей, много снежных замков они перед ним выстроили. Но какой осетин выдаст свою дочь без калыма! А чем платить калым Таймуразу? И тогда друзья решили похитить невесту, похитить следующей же ночью.

В сумерках Таймураз тайком пробрался в дом Боба и рассказал Азау о готовящемся похищении. Вначале Азау отказалась: отец ни за что не согласится выдать ее за бедняка Таймураза, да и могущественный род Бигановых не примирится так просто с похищением своей невесты. Велико было ее желание сохранить мир между тремя фамилиями, но еще крепче была сила ее любви к Таймуразу, и в конце концов она уступила:

— Недостойна я того, чтобы ты губил себя из-за меня, Таймураз, но раз ты так решил — воля твоя.

На следующий день вечером в доме Бибо накрыли фынг. Поставили то, что еще оставалось от поминок, созвали стариков. К Боба послали Чермена. Он пришел к нему и сказал:

— Томиан приглашает тебя на поминки. Старики уже собрались, тебя ждут.

Боба поблагодарил за приглашение и вместе с Черменом отправился к Тогузовым.

А дальше было так. Когда Боба сел за фынг, шестеро похитителей, среди них и Таймураз, направились к его дому. Один из похитителей, Камболат, воспитывался у Сачиновых, он и вошел в дом, чтобы разузнать что и как. Увидев, что в доме нет никого, кроме Азау и Каныкон, он подал знак Азау. Она вышла за ворота, здесь ее мигом подхватили, усадили на коня и умчали.

Тут же послышались истошные крики — это Каныкон хватилась дочери, стала звать людей на помощь. Сачиновы и Бигановы бросились в погоню за похитителями. Узнав о случившемся, Боба покинул застолье и поскакал вместе со всеми. Преследователям удалось отрезать путь беглецам, и у въезда в ущелье у горы Кайджын завязался бой. В темноте вспыхивали огни выстрелов, пули сыпались свинцовым градом. Стояла ночь, и некому было остановить кровопролитие. Пять человек было убито с одной стороны, пять — с другой. Тяжелораненый, Таймураз все же сумел уйти в Урстуалта к родственникам. Азау укрылась в расщелине между скал.

Разгневанные Сачиновы и Бигановы разрушили до основания дом Бибо. Томиан приютили соседи.

Наутро собрался народ. Люди по тревоге сбегались с окрестных аулов. Кое-как удалось успокоить враждующие фамилии. Самым уважаемым в ауле старцам поручили оберегать мир. Разбор дела отложили на воскресенье. Убитых похоронили и разошлись.

В воскресенье народ собрался на священной равнине. Все ждали Мистала Рубаева — старейшего жителя ущелья. Вот он появился с посохом в руке. Ветер развевал его белую бороду. Мистала поприветствовал собравшихся:

— Добрых вам дней, люди, и да будет счастливым ваш сход!

— И тебе счастья, Мистала, будь здоров! — отвечали ему.

Вот сели старшие, стали держать совет. И так решили:

— Вина Таймураза в том, что он вскружил голову невесте Бигановых и похитил ее. Вина Азау в том, что она, будучи просватана, согласилась бежать с Таймуразом. Из-за них случилось несчастье: погибли достойнейшие юноши, между тремя фамилиями разгорелась вражда, нарушены мир и согласие. Вина Боба в том, что он просватал свою дочь без ее согласия. Итак, виновны все трое.

Долго спорили о том, какое наказание вынести провинившимся. Одни требовали забросать их камнями[15], другие — убить, третьи — предать всеобщему проклятию, хъоды. Тогда поднялся с места старый Мистала и сказал:

— Да пребудет с вами мир, добрые люди!

Притихли собравшиеся. Муха бы пролетела, и ту бы можно было услышать.

— Все мы один народ, одна семья. Из пальцев руки какой не отрежешь, будет одинаково больно. Не властны мы над нашей жизнью, не властны и над смертью. Жизнь и смерть в руках бога. Убьем мы виновных — только бога разгневаем, а сами брата и сестры лишимся. Лучше, добрые люди, предадим их проклятию, хъоды. У Боба быка зарежем, мост наш разрушился, и возьмемся его всем народом чинить, а потом тем бычком подкрепимся. — И Мистала смахнул набежавшие на глаза слезы.

Никто не возразил мудрому Мистала, все согласились с ним. Тогда он повернулся к жрецу, ухаживающему за святилищем, и сказал:

— Поклянемся в этом перед святым дзуаром, все поклянемся!

Таймураза и Азау предали хъоды: «Кто пустит их в свой дом, кто подаст им хлеб-воду, кто станет пасти свой скот с их скотом, того пусть святой Ломис покарает».

Жрец ударил в колокол. В память о клятве сделали метки, положили их в святилище. У Боба зарезали быка и починили разрушенный мост. С кровников взяли слово, что они забудут о вражде, а для верности вырвали по волоску из их усов и тоже положили в святилище.

Азау пряталась среди скал, а когда голод и жажда вынудили ее покинуть убежище, пробралась в село. В маленькой сакле на окраине Ганиса жила бедная одинокая женщина, звали ее Дыса. Азау подкралась к ее жилищу и заглянула в полуоткрытую дверь. Дыса как раз собралась ужинать, положила перед собой чурек и взмолилась:

— Боже, пошли людям изобилие, чтобы и я не померла с голоду. Боже, если есть на свете такая же бедная, как я, помоги ей.

И, разломив чурек, она стала есть. Услышав слова молитвы, Азау приободрилась, толкнула дверь. На скрип двери выбежала Дыса.

— Кто здесь?

Азау шагнула в саклю, шепотом проговорила:

— Тс-с! Это я.

— О очаг мой, никак это Азау! Да ведь на тебе проклятие лежит, как же мне быть?

Посреди сакли неровным пламенем горел огонь. Азау и Дыса опустились возле очага. Придвинув к девушке ломтики чурека, Дыса сказала:

— Да простит меня бог, что нарушаю хъоды, но разве это грех — помочь человеку в беде? Ешь, мое солнышко, ешь, у тебя лицо без единой кровинки.

Черные, еще недавно излучавшие ясный свет глаза Азау запали, губы потрескались, лицо стало белее снежных склонов.

— Никому я теперь не нужна, никто меня и на порог дома не пустит, люди песни сложат о моем позоре. — Азау вытерла набежавшие слезы краешком платка.

Дыса еще ближе подвинула ей ломтики чурека.

— Поешь немного, мое солнышко, легче тебе станет.

Азау отломила кусочек чурека, но рыдания душили ее, и она не смогла его проглотить. По сухим морщинистым щекам Дыса покатились слезы.

— Ну, хоть воды попей, очаг мой, — и она подала ей в ковше воды. Азау сделала глоток и, помолчав, спросила:

— Что с ним, где он?

— Ты о ком это, о Таймуразе?

Азау кивнула головой и опять вытерла слезы. Дыса печальным голосом продолжала:

— Он укрылся у своих родственников в Урстуалта. От ран он еще не успел оправиться, но, говорят, жизнь его теперь вне опасности.

Тут в дверь кто-то постучал.

— Эй, Дыса, здесь ты, нет?

Дыса пошла открывать дверь, а Азау спряталась в кладовке. Оказалось, это соседи прислали Дыса суп и кусочки мяса. Дыса поблагодарила мальчика, принесшего суп, и, закрыв за ним дверь, позвала:

— Азау, где ты?

Девушка вышла из укрытия, и Дыса поставила перед ней чашку с супом.

— Вот нам и божий дар, а то я и не знала, чем тебя покормить.

Азау попыталась съесть кусочек мяса, но так и не смогла.

— Тогда хоть супу поешь, солнышко мое, это подкрепит тебя, — продолжала настаивать Дыса.

Несколько ложек супа Азау все же съела.

— Оставила бы тебя ночевать здесь, — сказала Дыса, — да боюсь, кто-нибудь узнает, и тогда не миновать нам беды. Лучше скажи, где ты прячешься, и я буду приносить тебе еду.

Азау встала, узкий стан ее изогнулся, точно ствол саженца.

— Ты стала мне ближе родной матери, счастьем своим я никогда с тобой не делилась, зато горе мое коснулось и тебя, смотри же, не выдавай меня.

— Не выдам, не бойся, клянусь тебе своим Дзанаспием, которого похоронил обвал.

— Прячусь я в пещере у Стойкой горы, вход прикрываю листьями папоротника, — призналась Азау.

Женщины поплакали на прощанье, на том и расстались.

С этого дня Дыса стала носить Азау еду. Соседям говорила, что идет собирать то малину, то смородину. Азау будто поглотила бездонная пропасть: никто о ней, кроме Дыса, не вспоминал.

Наступила осень. Солнце уже не грело, заметно похолодало. Вершины гор укутались снежной шубой. Азау больше нельзя было оставаться в своем укрытии: пещеру могло завалить снегом. Да и мысли о Таймуразе не давали ей покоя, сердце ее неудержимо рвалось к нему.

Как-то выдалась лунная ночь. Перемигивались звезды на кебе. Слабый ветер неслышно пробегал среди скал. Безмолвные горы высились черными силуэтами. И Азау решила бежать к Таймуразу.

Подоткнув полы своего старенького платья, Азау двинулась в путь. Было светло, как днем, но когда она взобралась на пустынную вершину горы Кел, внезапно стемнело и пошел дождь со снегом. Порывы ветра, налетевшего вдруг с севера, швыряли о скалы клубы черного тумана. Мокрый снег с силой бил Азау в грудь, забивался за ворот платья. И все же Азау продолжала идти. У перевала Черный дзуар ей повстречались отары овец, — это гнали скот пастухи из грузинских аулов Гудана и Хиу. Почуяв чужого, собаки подняли лай, и Азау укрылась за скалами. Прибежал пастух поглядеть, на кого лают собаки, и увидел Азау. Это был Гугуа из аула Хиу. Он обрадовался девушке, как неожиданной добыче, и на ломаном осетинском языке позвал ее:

— Пойдем со мной, поешь чурека.

На грубом заросшем лице пастуха появилась усмешка. Азау почувствовала, что попала в беду, и как можно тверже сказала:

— Отстань, я поджидаю своих, они сейчас подойдут, а идем мы в аул Урстуалта.

Как бы она сейчас хотела оказаться мышью и юркнуть в какую-нибудь щель, а то еще превратиться бы ей в орла и взмыть высоко в небо. Хоть бы ветер, этот неумолчный ветер донес весть о ее беде Таймуразу. Пастух, конечно, не поверил ей и продолжал скалиться. Тут и другие пастухи прибежали, повели Азау к огню, укутали ее буркой. Заботы чужих людей оскорбляли девушку, и она с гневом их отвергала. Мужчины то и дело повторяли по-грузински: «Красивая невеста досталась Гугуа». Вскоре они стали торопливо собираться в путь, боясь снегопада. Азау вскочила, взмолилась:

— Отпустите меня! Я скорее умру… я другого люблю, я для вас не подойду!

На следующий день выглянуло солнце. Засияли вершины гор, снежные склоны заискрились, высветились расщелины, Дыса, как обычно, принесла Азау поесть, но не нашла ее на месте. Долго она ее искала, звала, кричала — никто не отзывался, и Дыса, плача, вернулась в аул.

Пастух из аула Хиу взял Азау в жены. Жизнь для нее превратилась в муку. День ей казался мигом, ночь — нескончаемым годом. Она не смыкала глаз, все ждала рассвета, и первый же солнечный луч был для нее знаком немеркнущей любви Таймураза. Эта любовь согревала ее надеждой, и не раз в сознании у нее пробегало: «Не увидимся на этой земле, так, может, встретимся в стране мертвых». Много раз она собиралась бежать, но не знала дороги.

Прошли годы. Двух сыновей родила Азау. Дети были такими же грубыми, бессердечными, как и их отец. Азау не испытала даже материнской радости. Все мысли и чувства ее были по-прежнему связаны с Таймуразом. Тщетно пыталась она узнать или услышать о нем какую-нибудь весть и все же продолжала терпеливо ждать и надеяться.

Тяжелые раны получил Таймураз, но молодость и сила взяли свое, одолели смерть. Жил Таймураз у своих родственников в Урстуалта, пас скот. Бывало, в лунные ночи, подняв глаза к звездному небу, он говорил: «О ясный месяц, может, на тебя сейчас смотрят черные лучистые глаза Азау. О Бонварнон, может, твоим нежным сиянием она сейчас любуется. О могучий Барастыр, а может, где-то в твоих владениях тлеет ее белое тело».

Дважды Таймураз отправлялся на поиски Азау и возвращался ни с чем. Родственники задумали его женить. О многих красивых девушках заводили с ним разговор, многие украдкой вздыхали по нему, но Таймураз ни о ком не хотел слышать, никого не хотел видеть.

Порой любовь может принести человеку большую тяжесть, чем жестокая болезнь. С тоски и горя Таймураз стал слабеть, таять и наконец слег. Однажды он созвал родственников и сказал им:

— Да пойдут вам впрок мои труды, умираю я. Когда умру, отвезите меня в Ганис и похороните рядом с могилой отца.

И он взял с родственников слово, что они выполнят его последнее желание.

Умер Таймураз, да пребудет он в раю, и отвезли его тело в Ганис и захоронили на кладбище рядом с отцом. Над могилой поставили цырт[16] из карагача. Свежесрубленная ветка проросла, вытянулась в деревце. И сейчас еще высится раскидистый карагач на кладбище в Ганисе.

Шло время, менялась жизнь. На Кавказ пришли русские, народы угомонились, дороги стали свободными, люди стали общаться друг с другом. До Азау стали доходить вести с родных мест, но о Таймуразе по-прежнему ничего не было слышно, и тогда она надумала идти в Ганис.

Была весна. Нежная листва деревьев трепетала на ветру. Луга украсились пестрыми цветами. Все живое спешило жить и радовалось жизни, соединялись в пары птицы, рыбы, лесные звери. И только сердце Азау продолжал сжимать холод: не было рядом с ней ее Таймураза.

Однажды Азау сказала мужу:

— Все эти годы я работала на тебя как проклятая, теперь вот состарилась. Позабыла я свою родину, своих родственников, не знаю даже, где могилы отца и матери. Если помру так, не простит тебе этого бог. Прошу, дай мне поглядеть на могилы родных.

Промолчал Гугуа, не посмел ей возразить.

Азау собралась в дорогу как раз накануне праздника Зардаваран. Нацедила араки, напекла лепешек, купила барана и, усевшись в арбу, двинулась в Ганис в сопровождении одного из своих сыновей.

В пути Азау повеселела, на морщинистых щеках ее заиграл румянец, черные глаза излучали почти такой же ясный свет, как когда-то. Всю дорогу перед ней вставал образ Таймураза, приятно щемило сердце.

Но все вышло иначе.

До Ганиса они добрались перед самыми сумерками. На окраине аула навстречу им выбежала какая-то женщина. Азау сразу узнала свою подругу Магду, хотя и прошло много лет. Магда тоже узнала Азау и очень ей обрадовалась. Вместе они пришли в отцовский дом Азау.

Последние лучи солнца прощались с горами. Окружающие Ганис хребты были залиты золотым светом. На сельском кладбище карагач отбрасывал густую тень на могилу Таймураза.

Подруги сели на террасе.

— Да падут на меня твои несчастья, Магда, не знаешь ли ты, где Таймураз, что с ним? — спросила Азау.

— Ох, — тяжело вздохнула подруга, — да станет моим твое горе, скончался он, давно уже умер, еще у своих родственников в Урстуалта. Привезли его сюда и здесь рядом с отцом похоронили.

Потемнело в глазах у Азау. Долго она не приходила в себя, а, очнувшись, попросила:

— Пойдем, покажи мне его могилу.

Точно во сне шла она следом за Магдой, а увидев могилку, припала к ней, схватила ртом могильную землю, и, затрепетав, как подбитая птица, затихла.

На крик Магды сбежались люди, только помочь они были уже не в силах: недвижно лежала Азау на могиле Таймураза.

На похороны Азау собрался весь аул. Старики рассказывали младшим историю, которая приключилась с Таймуразом и Азау. Решение, принятое много лет назад, теперь казалось несправедливым и жестоким, но прошлого не вернуть. Похоронили Азау рядом с Таймуразом. Привезенного ею барана зарезали и справили поминки. Пожелали люди Таймуразу и Азау на том свете райской жизни и разошлись.

И сейчас еще стонет, шумит зеленой листвой раскидистый карагач на кладбище в Ганисе.

Перевод А. Дзантиева