Апокалипсис every day (СИ)

12

— Ну и по кой хер вы как дураки попёрли в дурку?

— А по тот хер, что общий городской закрыт! И не хера из себя умника корчить, принимай давай, а то фриц заждался!

— Какой такой фриц?

— Живой, понятно. Поверх жмуриков кемарит. Отчиняй давай!

Этот разговор происходил на каменном крылечке морга психиатрической больницы, в конусе света от пронзительной жёлтой лампочки накаливания под древней тарелкой, жестяным колпаком от дождя, он же примитивный рефлектор-отражатель. Колпак-отражатель слегка покачивался, отчего в невнятный шорох дождя вплетался тягучий ржавый скрип, а освещённое пространство раскачивалось из стороны в сторону, как ноги повешенного. По этой причине то один, то другой собеседник, из-за игры света и тени, на миг становился похожим на Фредди Крюгера, сильно изуродованного жизнью в России.

Мужчина в мятом, бывшем белом, а ныне застиранном до неопределённого цвета халате, обладатель нечеловеческой худобы и всклокоченной пегой шевелюры, подошёл к задней дверце труповоза, и, попыхивая папироской, распахнул настежь обе половинки.

Фридрих, разбуженный скрипом давно не смазанных петель, проснулся, точнее — выпал из состояния парадоксальной дремоты обратно в русскую реальность. Слабый свет лампочки на потолке фургончика позволил ему увидеть ночного дежурного морга, а тому, естественно, составить своё представление о немце.

— Ништяк, — удовлетворённо закончил свой обзор санитар. — Добрый немец. Дрыхнет себе на жмуриках, как дома на диванчике. Наш человек.

Два невидимых голоса из-за спины санитара в белом, похожего на собственное привидение, поддержали его спич одобрительным похохатыванием.

— Was? — спросил не совсем ещё проснувшийся Фридрих.

— Вась, да он тя знает! — восхищённо заявил из темноты голос помощника водителя труповоза и раскатисто расхохотался собственной шутке.

— Меня вся Неметчина знает! — гордо ответил санитар Вася и обратился напрямую к немцу, повысив силу голоса вдвое, как обычно, (почему-то!) привыкли делать русские люди, общаясь с иностранцами. Видимо, априори воспринимая всех их как глухих. Скажешь такому на ухо погромче, он, поди, и поймёт…

— Хорошие, говорю, нервишки у тебя, немчура! Никак, в гестапо трудишься?

Из темноты на эту шутку ответило забористое двухголосое ржание.

Из всего произнесённого, обращённого прямо и непосредственно к нему, Фридрих понял только одно слово — «гестапо». Неизвестно, какие мысли и куда поскакали по извилинам его мозга при этом неожиданном повороте дел, но рот Фридриха самопроизвольно открылся и произнёс безо всякого участия хозяина:

— Nicht гестапо! Ich bin…

На этих словах внезапно пришло понимание, что эти русские по-немецки не понимают, и надо немедленно сказать что-то по-русски. Но из всех слов, которые ему удалось запомнить, пролистав немецко-русский туристический разговорник, вспомнилось только слово «спасибо», и ещё, почему-то, «водка». Получилось:

— Nicht гестапо! Ich bin… спасибо, водка!

— Эт-т чё это он? — недоумённо спросил себе за спину Вася.

— Да мы ему, когда жмуров закинули, соточку капнули. Даром, что немец, не погнушался! Поди, спасибо говорит.

— Можа, ещё хочет? — задумчиво пророкотал голос водителя.

— Знаю я, кто ещё хочет! — категорически ответил Вася. — Ладно, заноси мясо, так уж и быть, побалую вас, прохвостов, вскрою заветную заначку. Немец, всё-таки…

И махнул рукой, приглашая немца к себе, в морг.