Апокалипсис every day (СИ)

43

День рождения дочери полковник Мороз отмечал скромно. Оно и понятно: просто русский, далеко не новый. Старый русский. Просто русский.

Основные приглашённые — конечно же, дети. Подруги дочери, друзья сына. Общее количество — семь человек. Друзей много не бывает. Имеется в виду — настоящих друзей.

Полковник вытащил из сумки несколько брикетов мороженого, шоколадки, раздал детям. Визг, вопли, все начинают есть и пить всё сразу, дочка виснет на папе, покрывает его поцелуями, и сразу же возвращается к еде и большим бутылкам разноцветных напитков.

Побыв немного с детьми и оставив с ними жену, красивую стройную женщину с мягким, но властным характером, мужчины прошли в комнату полковника. Точнее — в спальню, временно превращённую в гостиную. Вся квартира полковника состояла из трёх комнат в кирпичном доме.

Сели за накрытый столик, разлили по первой рюмке.

— Вот так и живут полковники в России, — пошутил Мороз, глядя, как Фридрих оглядывает его небогатые апартаменты.

— Именно поэтому вы и — крутите? — не выдержал немец.

— Совершенно верно, — усмехнулся хозяин дома. — Не помню уже, кто сказал, но сказал совершенно верно. А именно: нет ничего дороже дешёвой медицины и дешёвой юстиции.

— Всем хочется украсть, — вспомнил Фридрих слова Виталия.

— Совершенно верно, — подтвердил полковник. — Если во главу угла поставить деньги, то основное движение мысли общества — это движение к деньгам. Хорошо вам там, на Западе. У вас давно уже всё превратилось в отлаженный механизм. Вон, в Японии, даже мафия чуть ли не на службе государства. А у нас механизма никогда не было. И не будет. У нас — стихия. Её можно загнать в какие-то рамки. Но стихия — это стихия. Как она поведёт себя в следующий момент, — никто не скажет. Ураган пронесётся, землетрясение тряхнёт, ещё там что-нибудь. И якобы приручённая стихия развернётся так, что мало не покажется. То же и с деньгами. Стихии указали выход. Она и рухнула по проложенному пути. И сминает всё, что не движется вместе с ней. Это как попасть в водоворот. Никогда не тонули на реке? Не приходилось? Ну, так вот, на всякий случай. Никогда не пытайтесь выгрести против водоворота. Воздуху побольше, на глубину, и там, у самого дна, — резко вбок. Только так и никак иначе. Любое иначе — гибель.

— Знакомый майора, мой новый водитель, сказал, что он сейчас стремится выжить. Это как-то связано с тем сравнением, которое вы сейчас сделали?

— Может быть, — согласился полковник. — Стихия погони за деньгами, — это тот ещё водоворот. Так утянет, что не успеешь и дрыжками ногнуть.

— Чего-чего? — изумился Фридрих.

— А вы послушайте, что поют, засранцы, — пригласил Мороз.

Фридрих прислушался. В детской старательно выводили слова песни:

— Сейчас режиком заножу, будешь дрыжками ногать…

Полковник ухмыльнулся.

— Это — непереводимо. С детского. В оригинале звучит так: «Сейчас ножиком зарежу, будешь ножками дрыгать». Там перестановка слогов.

— Хорошие у вас, в России, детские песни, — не удержался Ингер.

— Дети копируют взрослых. А взрослые копируют телевизор. А что хорошего можно увидеть в голливудских боевиках и мексиканских сериалах? Финальный выкрик: я богат, значит, я счастлив. И вот уже бабушка везёт убивать внука за деньги. Если точнее — продавать родную плоть на пересадку органов, за доллары. Я же говорю — стихия. Мы слишком доверчивы. Нам сказали, что коммунизм — это счастье. Мы и поверили. Сейчас нам сказали, что бывший бог есть дьявол, а бог это совсем другое. И мы снова поверили. Хотя, по большому счёту, произошла, пользуясь церковным языком, просто-напросто смена одержания. Одержимость коммунизмом сменилась на одержимость демократией.

— А что плохого в демократии?

Полковник фыркнул.

— Знаете, есть у нас такой анекдот. Приходит мужик к доктору и говорит ему: «Доктор, что-то у меня в жопе нехорошо». А тот ему в ответ: «А что ТАМ может быть хорошего?» Когда нам сказали, что рынок это хорошо, мы опять поверили. А на деле сели играть в экономические карты фраер ушастый и шулер прожжённый. Какое же это равенство? Восемьдесят процентов населения на референдуме по поводу СССР проголосовали за сохранение единого пространства. Но СССР взяли и расчленили. Где же здесь воля народа?

— Вам надо было сделать импичмент, — не согласился Фридрих.

Полковник протяжно вздохнул и улыбнулся.

— Всё как-то забываю, что вы так мало жили в России… В этой стране, чтобы вы знали, импичмент сверху производится путём опубликования имеющегося компромата. А импичмент сбоку или снизу делается так: совмещаете перекрестие с головой, плавно нажимаете на спусковой крючок, — импичмент…

Свои слова полковник сопровождал жестами. На финальном слове «импичмент» он изобразил отдачу от выстрела. Фридрих подумал и закусил кружочком колбасы.

— Между пятой и шестой промежуток небольшой, — сказал полковник, разливая.

— Кажется, кто-то говорил то же самое по поводу первой и второй?

— Да у нас вообще между первой и пятнадцатой не принято останавливаться.

Фридрих посмотрел с подозрением. Полковник не то мило шутил, не то…

Уловив его взгляд, господин Мороз широко улыбнулся.

— Ваше здоровье!

На всякий случай Фридрих приналёг на закуску. Говорят, помогает.

По совместному молчаливому согласию решили сделать перерыв. Полковник немного размяк, показал гостю фотографии семьи, фотографии сослуживцев. На одной из них, большом многоголовом снимке, Фридрих нашёл и майора Феликса, и того лейтенанта.

— А где майор? — спросил с любопытством. — Его не будет сегодня?

— С майором мы уже отмечали немного вчера на работе, да и потом отметим, не в первый раз. А вот когда я ещё с вами посижу, господин Ингер. Говорят, вы скоро нас покидаете?

— Да, скоро полгода, как я здесь. Кончается командировка, по-русски говоря.

— Ну, — широко развёл руками полковник, — Угощаем, чем можем. Разносолов всяких вы и дома поедите, если захочется, у вас поди, там всякого такого разного больше, чем у нас. Мы если и можем чем поразить, так это чем-то необычным. Самовар на свежем воздухе.

— Или шашлыки из человечинки, — не подумав, ляпнул захмелевший Фридрих.

И тут же осёкся, прикусил язык. Но было уже поздно. Старого служаку провести трудно. Взгляд его, брошенный в сторону гостя, красноречиво говорил об этом.

— Что, приходилось пробовать? — якобы небрежно спросил господин Мороз.

— Так и угостить могу, — махнув на всё, сказал Фридрих. И добавил:

— Только при условии, что за этим не последует никаких санкций.

— Если без криминала, — не последует, — твёрдо пообещал полковник.

— И будьте без формы, пожалуйста.

— Само собой, само собой, — засмеялся полковник. — И когда?

— Встретиться надо, обговорить. Как будет свежее мясо, подходящее, в смысле.

— В одном из моргов?

— Разумеется, — ответил Фридрих. — Где же ещё?

Полковник вздохнул.

— В наши дни ни о чём нельзя сказать наверняка… Мало ли?

— Обижаешь, начальник, — твёрдо ответил Фридрих. — Я, конечно, немец, но не душегуб.

Полковник посмеялся.

И они вернулись к столу.

— У вас красивая жена, господин Мороз, — говорил Фридрих, закусывая балыком.

— Ох, сейчас разревнуюсь! — смеялся полковник.

— Нет, правда. Я бывал во многих странах. И нигде не видел таких красивых женщин. Я имею в виду, на улицах. В большом количестве. В Америке есть красавицы. Но все они, или почти все, собраны в Голливуде. На улице или толстухи, или рожа кирпичом.

— А как в Германии?

— В Германии не может быть некрасивых женщин, — по определению. Или Брунгильда, или Лорелея. Не трогайте Германию, господин Мороз!

— Конечно, конечно, — смеялся полковник, — Мы же не под Москвой! Тут я бессилен!

Фридрих погрозил ему пальцем.

— Так в чём же дело, я не первый отмечаю этот факт. Почему? Warum?

— Просто такая порода, — улыбался полковник. — Но это хорошая тема для разговора. Вот, тоже, спрашивает генерал поручика Ржевского: «Поручик, о чём вы думаете, глядя на эту саблю?» «О женщинах, ваше высокоблагородие!» «Почему, поручик?» «А я о них всегда думаю!»

И они, смеясь, начали говорить о женщинах. А что? Очень мужской разговор!