Арабелла

XIII

Отношения Бертрама с лордом Айвенго быстро развивались. Проведя вместе целый день на скачках, они остались настолько довольны друг другом, что стали строить совместные планы. Лорда Айвенго не интересовал возраст Бертрама, а Бертрам, естественно, не признался в том, что ему только восемнадцать лет. Айвенго отвез его в Эпсом на своем экипаже с упряжкой из двух резвых гнедых лошадей, и обнаружив, что Бертрам — знаток лошадей, добродушно передал ему вожжи. И Бертрам так прекрасно управлял лошадьми, пустив их крупной рысью, срезая углы и пощелкивая кнутом, как научил его сквайр, что сразу же завоевал любовь Айвенго. Всякий, кто мог справиться с его чистокровными лошадьми, естественно, был отличным парнем. А если он мог править и одновременно вести оживленную беседу, он был парнем что надо, достойным самых высоких похвал. После того, как эти два джентльмена обменялись интересными для обоих воспоминаниями о неизлечимых конских заболеваниях, запаленных лошадях, вождении на корде, полукровках, рысаках и тихоходах, перейдя затем к неизбежным и еще более интересным охотничьим историям и выразив обоюдное презрение к таким неблагородным личностям, как бабники и любители тихой безопасной езды, а также согласившись с тем, что лучшим жизненным принципом является принцип: «Мчись во весь опор, даже если рискуешь сломать себе шею», — их отношения утратили всякую формальность, и его светлость уже не только просил Бертрама, чтобы тот называл его Толстячком, как все, но обещал отвезти его в самые интересные и недоступные злачные места в городе.

С тех пор, как Бертрам прибыл в Лондон, фортуна была к нему в высшей степени переменчива. Его первая удачная игра в кости, которые он скоро научился называть «мощами св. Хью», направила его по стезе, которая серьезно встревожила его более благоразумного друга мистера Сканторпа. Поощренный успехом, Бертрам сделал заказы во многих магазинах и мастерских, которые посещал мистер Сканторп, а кроме того, он купил шляпу у Бэкстера, пару сапог у Гоби, перчатки у Рандела и Бриджа, и еще много всяких мелочей вроде трости и помады для волос — все это было не очень дорого в отдельности, но когда он подсчитал общую сумму, она вызвала у него небольшой шок. Нужно было еще принять во внимание счет в гостинице, но так как он еще не был получен, Бертраму удалось забыть о нем на время.

Успех того первого удачного вечера больше не повторился: более того, после второго его посещения тайного заведения на Пэлл-Мэлл он постоянно проигрывал и поневоле был вынужден признать, что в мрачном предсказании мистера Сканторпа таилась доля истины. Он был достаточно проницателен, чтобы понять, что оказался голубем среди ястребов, но был склонен думать, что скоро сможет научиться на своем собственном опыте, потому что он не из тех, кто дважды совершает одну и ту же ошибку. Когда он и мистер Сканторп играли в бильярд в Королевском салоне, к нему подошел очень любезный ирландец, который, наградив Бертрама аплодисментами за его игру, предложил ему сыграть в кости или сходить вместе в небольшой уютный притончик, где можно было бы попытать счастья в «фараоне» или в «красном и черном»[23]. Мистеру Сканторпу не было необходимости шептать на ухо Бертраму, что этот человек — шулер: у Бертрама не было намерения идти с любезным ирландцем, он понял, что к чему, как только его увидел, и был очень доволен тем, что уже не новичок, а наоборот, чертовски хорошо во всем разбирается. Приятный дружеский вечер на квартире у мистера Сканторпа, где они сыграли в вист, а затем вкусно пообедали, убедил Бертрама, что у него природный дар к карточным играм, причем его вера нисколько не поколебалась непостоянством фортуны, последовавшим за этим вечером. Конечно, было бы глупо ходить в игорные дома, но если у вас были друзья в городе, значит, вы могли посещать места с безукоризненной репутацией, где можно было сыграть во что угодно — от виста до рулетки. В целом, он считал, что он все же удачлив в азартных играх. Он был абсолютно уверен, что он удачлив и на ипподроме, потому что провел там несколько очень хороших дней. У него появилась привычка заглядывать в Таттерсаль, смотреть, как азартные люди делали свои ставки, а иногда им подражать, делая свою скромную ставку, а то и ставить по своему собственному выбору. Подружившись с Толстячком Айвенго, он теперь часто его сопровождал, то — чтобы посоветовать, какую лошадь лучше купить, то — чтобы присутствовать на распродаже имущества какого-нибудь разорившегося джентльмена, то — чтобы сделать ставку на скачках. Так как его часто видели в компании Айвенго и считали, что Айвенго ему покровительствует, то он стал пользоваться тем же приемом, что и другие светские молодые люди, — его долги просто записывались, и ему оставалось только ждать дня, когда он или получал выигрыш, или должен был платить сам. Все это было очень приятно, каждый день был полон соблазнов, против которых он не мог устоять, и если иногда его охватывала паника и он чувствовал, что несется по жизни со скоростью, которую уже не в состоянии контролировать, эти ужасные минуты длились недолго, потому что тут же Толстячок звал его оценить достоинства нового рысака, или Джек Карнэби вез его в театр, или в Файв-корт, или в Джеффри-клаб. Казалось, никто из его новых друзей не задумывался всерьез о своих финансовых проблемах, а так как все они постоянно находились на грани краха и все-таки им удавалось путем удачной ставки на скачках или выигрыша в кости опять выплыть на поверхность, он бессознательно стал им подражать и уверился, что только какой-нибудь деревенщина может воспринимать временную неплатежеспособность как серьезную проблему. Ему не приходило в голову, что торговцы, дававшие неограниченный кредит Айвенго и Сканторпу, не станут делать то же самое по отношению к молодому человеку, чьи обстоятельства им неизвестны. Первый намек настоящего отношения к себе он получил в виде ужасающего счета от мистера Суиндона. Вначале Бертрам не мог поверить, что он потратил столько денег на два костюма и пальто, но он не видел возможности спорить с мистером Суиндоном о правильности его подсчетов. С беспечным видом он спросил мистера Сканторпа, что тот делает, когда не может заплатить портному. Мистер Сканторп ответил, что он просто заказывает себе новый костюм, но как ни витал Бертрам в облаках до этого времени, он все же сохранил в себе достаточно природной проницательности, чтобы понять, что в его случае этот трюк не пройдет. Он попытался освободиться от неприятного ощущения внизу живота, убедив себя, что ни одному портному не платят по счету сразу же, но, казалось, мистер Суиндон не был знаком с этим правилом. Неделю спустя он прислал повторный счет вместе с любезным письмом, в котором писал, что будет премного обязан Бертраму, если тот заплатит поскорее. И сразу же, как будто они были в сговоре с мистером Суиндоном, другие торговцы тоже стали присылать свои счета, так что вскоре один из ящичков туалетного столика в спальне Бертрама был ими забит доверху. Он смог заплатить по некоторым из них, после чего почувствовал некоторое облегчение, но как раз когда он убедил себя, что с помощью разумно сделанной ставки или короткого периода удачи в картах он сможет полностью освободиться от долгов, к нему явился очень вежливый, но совершенно неумолимый джентльмен, долго ждал, пока Бертрам вернется с прогулки верхом в парке, а потом вручил ему счет, который, как он знал, Бертрам, должно быть, проглядел. Бертраму удалось от него избавиться, но только когда он выдал ему часть денег в счет погашения долга и после долгого спора, который, как он подозревал, был подслушан официантом, топтавшимся у двери в кофейный зал. Его опасения вскоре подтвердились, потому что на следующее утро хозяин «Красного льва» прислал ему счет за проживание в гостинице.

Его положение становилось отчаянным, и Бертрам знал только один способ предотвратить надвигавшуюся беду. Хорошо было мистеру Сканторпу отговаривать Бертрама от игры на скачках и в карты: мистер Сканторп не понимал, что если Бертрам теперь не будет играть, это не решит его затруднений. Если бы мистер Сканторп оказался на грани катастрофы, его опекуны, как бы они ни сердились на него, все равно пришли бы ему на помощь. Бертрам ни за что на свете не обратился бы за помощью к отцу: скорее он перерезал бы себе горло; одна только мысль о том, как он положит перед викарием эту груду счетов, приводила его в ужас, а кроме того, он хорошо знал, что если его отец возьмет на себя выплату, то он сам попадет в финансовые затруднения. Ему также уже не помогло бы, если бы он продал часы, или печатку, которые он купил, или цепочку, свисавшую из кармана жилета. Каким-то непонятным образом его траты опять очень возросли с тех пор, как он стал водить дружбу с великосветскими щеголями. Смутное, вызывавшее у него самого сомнение, намерение посетить ростовщика было сразу же забраковано мистером Сканторпом, который сообщил ему, что ростовщикам приходится платить огромные штрафы, если они дают в рост несовершеннолетним, поэтому даже главный среди них — Король Евреев — не даст и самой маленькой суммы такому клиенту, как Бертрам. Он добавил, что однажды сам пробовал обратиться к ростовщикам, но они были очень проницательны и сразу же угадывали его возраст, не успевал он еще и рта раскрыть. Он беспокоился за Бертрама, хотя и не удивился тому положению, в которое он попал; и если бы он сам в данный момент был при деньгах, он без сомнения сразу же поделился бы ими со своим другом, так как он — это признавали все его друзья — был очень щедрым и великодушным парнем. К сожалению, у него не было сейчас денег, а если бы он обратился к своим опекунам, единственное, что он получил бы от них — это совет приехать в родной дом в Беркшире, где его мама встретила бы его с распростертыми объятиями. Нужно отдать также должное Бертраму: он очень неохотно принял бы денежную помощь от своего друга, потому что не видел никакой возможности, вернувшись домой в Йоркшир, отдать ему долг. Оставался только один способ выпутаться: рулетка и карты. Он знал, что это опасно, но так как он не мог себе представить, что его положение может стать еще хуже от этого, он считал, что надо рискнуть. Как только он заплатит свои долги, он сразу же уедет из Лондона, потому что, хотя некоторые стороны лондонской жизни ему очень и очень нравились, он не получал никакого удовольствия от своей неплатежеспособности и начинал понимать, что если он будет постоянно стоять на краю финансовой пропасти, то очень скоро получит нервный срыв. Разговор с одним из кредиторов, который не только был невежливым, но еще и угрожал ему, очень его потряс: если он срочно не раздобудет денег, через несколько дней к нему пришлют пристава, как и пророчествовал мистер Сканторп.

Именно в это время случились два события, которые, казалось, возродили надежды в душе Бертрама. Он провел счастливый вечер, играя в «фараон» на небольшие ставки, и решил, что удача вновь повернулась к нему лицом; и Толстячок Айвенго, которому один жокей в Таттерсале шепнул на ухо имя лошади-победителя, передал это тайное сообщение Бертраму. Действительно, казалось, что наконец-то Бертраму указует путь сама судьба. Было бы полным идиотизмом не поставить на эту лошадь по-крупному, потому что если он выиграет, то одним махом решит все свои финансовые проблемы и у него еще останется достаточно денег, чтобы заплатить за проезд в карете до Йоркшира. Когда Айвенго сделал свою ставку, Бертрам сделал то же самое и попытался не думать о том, что будет с ним, если этот никогда не ошибающийся жокей ошибется единственный раз в своей жизни.

— Я вот что тебе скажу, Бертрам, — сказал Айвенго, когда они вместе вышли из зала, где сделали ставку, — если хочешь, я отведу тебя сегодня вечером в Клуб избранных: только сливки общества, знаешь ли, никаких чужаков, но если ты будешь со мной, тебя пустят.

— А что там?

— О, в основном «фараон» и кости! Они открыли клуб только в этом году, потому что у Уэйтвера стало совсем скучно; говорят, он долго не протянет. Вот когда там заправлял Броммель! Могу тебе сказать, что Клуб избранных — чертовски хорошее заведение. Там не слишком много правил, и хотя большинство делают очень крупные ставки, патроны установили минимальную ставку в двадцать фунтов, и там только один стол для «фараона». Более того, это не какое-нибудь сомнительное заведение, как половина игорных домов; если ты хочешь бросить кости, ты назначаешь крупье из своих же игроков, и кто-нибудь желающий всегда найдется. Никаких наемных крупье и подавальщиков, из-за которых лучшие великосветские клубы больше похожи на гостиницы. Главная цель — чтобы была домашняя атмосфера и чтобы не мешали все эти правила и строгие ограничения, которые только наводят тоску! Например, при игре в «фараон» банком заведует не какой-нибудь синдикат, а они все по очереди: например, Бьюмарис, или лорд Уэсли Поул, или Золотой Шар, или Петершэм, или кто-нибудь еще. О, там только самые сливки, великосветские львы!

— Я бы хотел с тобой пойти, — сказал Бертрам, — только… ну, я сегодня на мели! Не повезло!

— О, не беспокойся об этом! — сказал его невнимательный друг. — Я же тебе сказал, это не у Уэйтвера! Никого не интересует, сколько ты поставишь: двадцать гиней или сто! Пойдем: удача обычно поворачивается лицом к тому, кто не отступает, — это одно из правил моего папаши, а уж он-то знает!

Бертрам не мог решиться, но так как он обедал вместе с лордом Айвенго в Лонг-Отеле, он мог не торопиться с ответом и решить позже, спокойно обдумав предложение.

Затянувшееся пребывание Бертрама в Лондоне, естественно, вызывало у его сестры тревогу. Арабелла очень беспокоилась: хотя Бертрам ей ничего не рассказывал о своих делах, но, судя по его виду, он тратил намного больше, нежели ему позволяли выигранные в лотерее сто фунтов. Она редко его видела, но когда они встречались, она замечала, что он плохо выглядит. Бессонные ночи, спиртное и тревога брали свое. Но когда она сказала ему, что он выглядит смертельно уставшим, и попросила его вернуться в Йоркшир, он ответил ей — и в его ответе была значительная доля истины — что у нее самой далеко не цветущий вид. Это была правда. Она побледнела, ее глаза, обведенные тенями, казались слишком большими для ее лица. Лорд Бридлингтон, заметив это обстоятельство, приписал его слишком напряженному сезону в Лондоне и выдал сентенцию о том, как глупо ведут себя женщины с высокими социальными амбициями. Его мать, заметив, что ее подопечная больше не катается так часто в парке с мистером Бьюмарисом и старается убежать от него, когда он наносит им визит, сделала более правильные выводы, но не смогла заставить Арабеллу ей открыться. Что бы ни говорил Фредерик, леди Бридлингтон была к этому времени убеждена, что Несравненный серьезно интересовался Арабеллой, и она не могла себе представить, что удерживало Арабеллу от того, чтобы принять его ухаживания. Понимая, что ее мотивы будут совершенно непонятны этой доброй даме, Арабелла предпочитала молчать.

От взгляда Несравненного не укрылось то, что его недоступная возлюбленная выглядит не так хорошо, как обычно, что она не так жизнерадостна и что за последнее время она отказала трем очень достойным поклонникам, — они не делали из этого тайны. Она извинилась и не пошла танцевать с ним у Алмака, но трижды за вечер он встречал ее взгляд.

Мистер Бьюмарис, медленно поглаживая торчавшее кверху ухо Улисса — процесс, приводивший Улисса в состояние блаженного идиотизма, — задумчиво сказал:

— Печально, не так ли, что в моем возрасте я могу быть таким дураком?

Улисс, находясь в полном экстазе, полузакрыв глаза, издал вздох, который его бог мог бы при желании принять за проявление сочувствия.

— А вдруг она окажется дочерью торговца? — сказал мистер Бьюмарис. — Все-таки у меня есть некоторые обязательства перед моей семьей. Может быть даже хуже этого, и во всяком случае, я уже не так молод, чтобы терять голову из-за хорошенького личика!

Так как его рука остановилась, Улисс легонько его толкнул. Мистер Бьюмарис возобновил свои манипуляции, но сказал:

— Ты совершенно прав. Дело не в ее хорошеньком лице. Ты веришь, что она ко мне абсолютно равнодушна? На самом ли деле она боится сказать мне правду? Она не должна, Улисс, не должна! Давай посмотрим с худшей стороны. Стремится ли она заполучить титул? Если так, почему же она отказала бедному Чарльзу? Ты думаешь, она метит выше? Но не может же она надеяться, что Уитни решится! Кроме того, я не думаю, Улисс, что твои подозрения справедливы.

Улисс, почувствовав в его голосе суровую нотку, встревоженно посмотрел на него. Мистер Бьюмарис взял пса за загривок и нежно встряхнул.

— Что бы ты мне посоветовал? — спросил он. — Мне кажется, что я дошел до точки. Может, мне… — он замолчал, внезапно поднялся на ноги и стал ходить по комнате. — Какой же я болван! Улисс! Твой хозяин — дурак!

Улисс вспрыгнул, положил передние лапы на его элегантные панталоны и протестующе гавкнул. Ему пришлось не по вкусу то, что его хозяин ходил по комнате вместо того, чтобы спокойно и уютно сидеть, как раньше.

— Вниз! — приказал мистер Бьюмарис. — Сколько раз говорить тебе, чтобы ты не пятнал чистоты моих одежд отпечатками своих неблагородных и не очень чистых лап? Улисс, я покидаю тебя на некоторое время!

Может, Улисс и не совсем все понял, но он осознал, что его часу блаженства пришел конец, и покорно лег у ног своего хозяина. Дальнейшие действия мистера Бьюмариса наполнили сердце Улисса неясной тревогой, потому что хотя он и не понял назначения дорожных сумок, какой-то инстинкт подсказал ему, что для него они не значат ничего хорошего. Но эти собачьи страхи были ничто по сравнению с изумлением, огорчением и смятением, которые испытал этот безупречный джентльмен на службе у джентльмена — мистер Пэйнсвик, — когда он заподозрил, что его хозяин собирается уехать из города без сопровождения и умелого руководства слуги, которого в разное время пытались сманить к себе все великосветские щеголи. Он спокойно принял известие о том, что его хозяин уезжает из города приблизительно на неделю, и уже прикидывал, какую одежду нужно взять для временного пребывания в Уиган-парке, или в Уобери-Эбби, или Бельвуаре, или, может, Чивели, когда до него вдруг дошел весь ужасный смысл происходящего.

— Положи столько рубашек и галстуков, чтобы мне хватило на семь дней, — сказал мистер Бьюмарис. — Я поеду в платье для верховой езды, но ты можешь упаковать и ту одежду, которая на мне, на случай, если она мне понадобится. Я не возьму тебя с собой.

Потребовалась целая минута, чтобы смысл этих слов дошел до слуги. Он был потрясен и только смотрел на своего хозяина в состоянии полного оцепенения.

— Вели приготовить мой дорожный фаэтон и лошадей к шести часам, — сказал мистер Бьюмарис. — Клейтон будет сопровождать меня два первых прогона, а потом приведет лошадей домой.

Мистер Пэйнсвик наконец обрел дар речи.

— Правильно ли я вас понял, сэр, что вы не будете нуждаться в моих услугах? — спросил он.

— Правильно, — ответил мистер Бьюмарис.

— Можно узнать, сэр, кто будет прислуживать вам за обедом? — спросил мистер Пэйнсвик зловеще тихим голосом.

— Я сам буду это делать, — ответил мистер Бьюмарис.

Мистер Пэйнсвик отреагировал на это подобие шутки пренебрежительной улыбкой, которую оно и заслуживало.

— В самом деле, сэр? А кто, позвольте узнать, выгладит вам ваше пальто?

— Я полагаю, на постоялых дворах обычно гладят пальто проезжающих, — ответил мистер Бьюмарис безразличным тоном.

— Если это только можно так назвать, — мрачно сказал мистер Пэйнсвик. — Будете ли вы удовлетворены результатом, сэр, вот, позвольте вам заметить, в чем вопрос.

Затем мистер Бьюмарис сказал слова настолько ужасные, что они вызвали у его верного слуги, как он позже рассказывал Броу, очень сильную боль.

— Наверное, не буду, — сказал мистер Бьюмарис, — но это не имеет значения.

Мистер Пэйнсвик внимательно посмотрел на него. Было непохоже, что мистер Бьюмарис бредит, но не оставалось никаких сомнений в том, что он серьезно заболел. Мистер Пэйнсвик заговорил тем тоном, каким успокаивают не поддающегося лечению больного:

— Я думаю, сэр, будет лучше всего, если я поеду с вами.

— Я уже сказал тебе, что ты мне не нужен. Можешь взять выходной.

— Я не могу, сэр, быть спокойным, — ответил мистер Пэйнсвик, для которого выходные были настоящим кошмаром, так как он не мог отделаться от видений, как его помощник подает мистеру Бьюмарису плохо вычищенное пальто, совсем забывает начистить сапоги и, что хуже всего, не замечает грязного пятнышка на его безукоризненных панталонах.

— Если я могу сказать, не обидев вас, сэр, вам нельзя ехать одному!

— А если я могу сказать, не обидев тебя, Пэйнсвик, — ответил мистер Бьюмарис, — ты глуп сверх всякой меры! Я готов признать, что ты содержишь мою одежду в идеальном порядке, — я бы выгнал тебя, если это было не так, — и что твой секрет чистки моих сапог до такого блеска — секрет, который ты так ревностно охраняешь, — вполне оправдывает твое жалованье, но если ты воображаешь, что я не в состоянии одеться без твоей помощи, твоя склонность к самообману, должно быть, еще больше, чем я предполагал! Только случайно — а в основном, чтобы тебя потешить! — я позволял тебе брить меня, надевать на меня пальто и подавать галстук. Но я никогда не позволял тебе, Пэйнсвик, диктовать мне, что мне следует носить, как мне причесываться, и не позволял тебе вымолвить ни слова — ни звука! — пока я завязываю этот самый галстук! Я прекрасно обойдусь без тебя. Но ты должен положить столько галстуков, чтобы мне хватило на всякий непредвиденный случай.

Мистер Пэйнсвик проглотил эти оскорбления, но сделал еще одну, последнюю попытку.

— Ваши сапоги, сэр! Как вы будете их снимать?

— Очень просто, — сказал мистер Бьюмарис. — Какой-нибудь слуга на постоялом дворе их с меня снимет.

Мистер Пэйнсвик застонал.

— Грязными руками, сэр! И я один только знаю, как трудно убрать грязный отпечаток с ваших сапог, сэр!

— Я велю, чтобы он надел перчатки, — пообещал мистер Бьюмарис. — Не упаковывай мои бриджи: я еду в клуб сегодня вечером. — И добавил, может быть, чтобы смягчить свою грубость: — Не жди меня, ложись, но разбуди меня завтра утром в пять!

Мистер Пэйнсвик ответил голосом, дрожащим от сдерживаемого чувства:

— Если, сэр, вы желаете обойтись без моих услуг во время путешествия, я, конечно, не смею критиковать вас, я также не смею показывать мои чувства, каковы бы они ни были. Но ничто не заставит меня, сэр, лечь в постель до того, как я уложу вас, сэр, или не уделить необходимого внимания вашему платью!

— Как хочешь, — сказал мистер Бьюмарис равнодушно. — Я не собираюсь мешать твоему намерению становиться ради меня мучеником!

Мистер Пэйнсвик ответил ему только взглядом, полным боли и упрека, потому что как он позже признался Брау, он боялся, что голос его выдаст. Он сказал Брау, что подумает, нужно ли ему оставаться в услужении у человека, который совершенно не разбирается в том, что должен делать хозяин, а что — слуга. Брау, прекрасно понимая, что ни за какие коврижки мистер Пэйнсвик не бросил бы мистера Бьюмариса, выразил ему в соответствующих случаю словах свое сочувствие и достал бутылку не самого лучшего портвейна из запасов мистера Бьюмариса. Лекарственные свойства портвейна, смешанного с джином в разумных пропорциях, возымели вскоре свое благотворное действие на душевную рану мистера Пэйнсвика и, заметив, что ничто так не приводит в норму, как стакан хорошего вина, он стал обсуждать вместе со своим закадычным другом и соперником все возможные причины, которые могли бы вызвать странное и неприличное поведение мистера Бьюмариса.

Мистер Бьюмарис, между тем, пообедав у Брукса, пошел по Сент-Джеймс-стрит до Райдер-стрит, где был расположен клуб, который посещали все сливки общества. Таким образом, когда поздним вечером Бертрам Тэллент вошел в игорный зал клуба, сопровождаемый своим покровителем лордом Айвенго, мистеру Бьюмарису представилась чудесная возможность оценить тот способ, которым молодой предприимчивый родственник мисс Тэллент предпочитал проводить время в Лондоне.

Два обстоятельства привели к тому, что Бертрам решил посетить клуб. Первым было известие о том, что несомненный победитель Бесстрашный-и-Славный не выиграл забег, вторым — появление среди счетов, валяющихся на туалетном столике, банкноты в двадцать фунтов. Бертрам в течение нескольких минут сидел, тупо уставившись на нее и даже не пытаясь понять, откуда она взялась. Он только что перенес ужасный удар, потому что убедил себя в том, что Бесстрашный-и-Славный обязательно выиграет, и не задумывался всерьез о том, как встретит своего кредитора в Таттерсале в понедельник, если лошадь проиграет. То, что теперь он вообще не сможет с ним встретиться, потрясло Бертрама, у него заболела голова от дурных предчувствий, и перед его глазами стояло видение тюрьмы, где он, без сомнения, проведет остаток своих дней, так как он не мог себе представить, чтобы его отец поступил как-нибудь иначе, чем вычеркнул бы имя своего беспутного сына из памяти и запретил бы всякое упоминание о нем среди домашних.

Он не мог прийти в себя после этого последнего, самого сокрушительного удара, поэтому позвонил в колокольчик и попросил официанта принести бутылку бренди. Затем ему вдруг пришло в голову, что прислуге были выданы указания не снабжать его спиртным, если он не заплатит наличными. Покрывшись темным румянцем, он сунул руку в карман и вытащил пригоршню последних оставшихся у него монет. Бросив одну на стол, он сказал:

— Принеси бренди, черт побери, а сдачу оставь себе!

Этот поступок немного снял его напряжение, а первый бокал бренди, который он проглотил, произвел на него еще более ободряющее действие. Он вновь взглянул на двадцатифунтовую банкноту, все еще зажатую в руке. Он вспомнил, что Толстячок говорил ему, что в Клубе избранных минимальной разрешенной ставкой у игроков было двадцать фунтов. Это было слишком необычное совпадение, чтобы его не заметить. Второй бокал бренди убедил его в том, что в его руке находилась последняя возможность спастись от неминуемого краха и позора.

Так как он не умел пить неразбавленное бренди, ему пришлось перед выходом проглотить что-нибудь послабее в виде бокала портвейна. После этого он несколько протрезвел, а пройдя пешком до Лонг-Отеля, почувствовал необходимость съесть порцию котлет и запить их знаменитым рейнвейном Куинсбери. После этого он решил отдать себя в руки Судьбы. Он поставит свои двадцать гиней на карту, выбранную наугад: если он выиграет, это будет знаком, что удача, наконец, вернулась к нему, и он будет играть, пока не выиграет сумму, чтобы заплатить все свои долги; если он проиграет, то будет в ненамного худшем положении, чем теперь, и в крайнем случае, как он решил, он сможет покончить с собой, перерезав себе горло.

Когда Бертрам и лорд Айвенго вошли в игорный зал клуба, мистер Бьюмарис, бывший банкометом, только что закончил игру и сбросил колоду на пол. Он поднял глаза, и официант положил перед ним новую колоду. Все завсегдатаи клуба были охвачены азартом игры. Лишь один из них — лорд Петершэм — сидел с отсутствующим видом.

«Ну и Петершэм! — подумал мистер Бьюмарис. — Нашел время мечтать!»

Лорд Петершэм, рассеянно взглянув на лорда Айвенго, нахмурился, пытаясь вспомнить, где он уже видел это лицо. Если он и заметил незнакомого юношу в священных стенах клуба, он никак этого не показал. Мистер Уоркворт уставился на Бертрама тяжелым взглядом, а потом посмотрел на банкомета. Лорд Флитвуд поморщился, налил себе бокал вина и тоже взглянул на Несравненного.

Мистер Бьюмарис велел официанту принести ему еще бутылку бургундского. Одно только его слово, и незнакомцу пришлось бы откланяться, пытаясь сохранить наиболее достойный вид. Чувствовалась напряженность: юношу могли сильно унизить, а этот молодой дурак Айвенго вряд ли решится загладить скандал. Скорее всего, он поспешит присоединиться к тем, кто смешает его нового друга с грязью и поставит несчастного Бертрама в невыносимое положение.

Лорд Айвенго, найдя места себе и Бертраму за игорным столом, стал, как было принято, знакомить Бертрама с соседями. Одним из них был Флитвуд, удостоивший Бертрама коротким кивком, тут же переведя свой взгляд на Несравненного; второй, как и большинство мужчин в зале, был готов принять любого друга Толстячка без колебаний. Один из пожилых членов клуба сказал что-то вполголоса о детях и молокососах, достаточно громко, чтобы его услышали.

Мистер Бьюмарис оглядел присутствующих за столом.

— Ваши ставки, джентльмены, — спокойно сказал он.

Бертрам, поменявший свою банкноту на одну скромную фишку, быстрым движением придвинул ее к даме бубен. Другие игроки делали свои ставки; кто-то что-то сказал своему соседу и тот засмеялся; лорд Петершэм глубоко вздохнул и намеренным движением подтолкнул несколько больших фишек и расставил их в соответствии с выбранными картами; затем он достал из кармана украшенную эмалью табакерку и взял щепотку своего любимого табака. Бертрам так сильно ощущал биение своего сердца, что ему было почти больно; он сделал попытку проглотить комок в горле, мешавший ему дышать, и уставился на руку мистера Бьюмариса, замершую над колодой.

«С мальчиком что-то происходит, — подумал мистер Бьюмарис. — Неудивительно, что он так взвинчен! Какого черта Толстячок Айвенго его сюда привел?»

Ставки были сделаны; мистер Бьюмарис перевернул первую карту и положил ее справа от колоды.

— Опять выгорело! — заметил Флитвуд, поставивший на двойника этой карты.

Мистер Бьюмарис перевернул следующую карту и положил ее слева от колоды. Дама бубен поплыла у Бертрама перед глазами. Минуту он с недоверием смотрел на карту, затем поднял глаза и, встретив холодный взгляд мистера Бьюмариса, попытался улыбнуться. Эта улыбка сказала мистеру Бьюмарису все, что он хотел знать, и вряд ли могла увеличить его удовольствие от предстоящего вечера. Он взял из стопочки фишек рядом с ним две стоимостью по двадцать гиней и положил их на стол. Лорд Флитвуд заказал вина себе и своему другу и стал пить его со своей обычной беспокойной манерой.

В течение получаса удача сопутствовала Бертраму, и мистер Бьюмарис не терял надежды, что тот уйдет от стола с выигрышем. Бертрам постоянно пил, его щеки горели, его глаза, блестевшие при свете свечей, были устремлены на карты. Лорд Айвенго рядом с ним весело проигрывал. Он вскоре стал записывать свои долги на листочках бумаги и передавать их банкомету. Другие, как заметил Бертрам, делали то же самое. Перед мистером Бьюмарисом уже лежала небольшая кучка бумаги.

Удача отвернулась от Бертрама. Трижды он делал крупные ставки на одну и ту же карту и наконец остался только с двумя фишками. Он поставил обе в уверенности, что не может банк выиграть четыре раза подряд — и проиграл.

После этого мистер Бьюмарис раз за разом принимал от Бертрама долговые расписки. Он не мог ни сказать ему, что не возьмет его расписку, ни посоветовать ему уйти домой. Он даже сомневался, что Бертрам стал бы его слушать. Он был охвачен азартом, делая ставку за ставкой, убежденный одним счастливым случаем, что удача опять ему улыбнулась, уверенный, что он не может все время проигрывать. Мистер Бьюмарис цинично подумал, что Бертрам вряд ли представляет себе сумму, которую он уже должен был банку.

Вечер окончился раньше обычного, потому что мистер Бьюмарис предупредил игравших, что уйдет в два часа, а лорд Петершэм, вздохнув, сказал, что он не может принять на себя обязанности банкомета. Айвенго, нимало не смущенный проигрышем, весело сказал:

— Опять в пух! Сколько я должен, Бьюмарис?

Мистер Бьюмарис молча передал ему его расписки. Пока его светлость быстро считал в уме, Бертрам, медленно бледнея, сидел, не сводя глаз с листочков, лежавших перед мистером Бьюмарисом. Он сказал, запинаясь:

— А я? — и протянул руку.

— Проигрался, сильно проигрался! — сказал Айвенго, качая головой. — Я заплачу вам через свой банк, Бьюмарис. Какой-то черт водил меня сегодня.

Другие тоже подсчитывали убытки; у Бертрама в ушах раздавались обрывки веселых разговоров; он подсчитал, что его долг составляет шестьсот фунтов — сумму, которая показалась ему невероятной. Он взял себя в руки, призвав на помощь всю свою гордость, и встал. Он был теперь очень бледен и выглядел совсем юным, но очень прямо держал голову и говорил с мистером Бьюмарисом совершенно спокойно.

— Мне, может быть, придется заставить вас подождать несколько дней, сэр, — сказал он. — У меня нет счета в банке в Лондоне, и я должен послать за деньгами в Йоркшир!

«Что мне теперь делать? — подумал мистер Бьюмарис. — Сказать ему, что я все равно выброшу его расписки в мусорную корзину? Нет! Он воспримет это как оскорбление. Кроме того, потрясение пойдет ему на пользу!»

Он сказал:

— Можете не торопиться, мистер Энстей. Завтра я уезжаю из города дней на пять-семь. Приходите ко мне — ну, например, в четверг. Вы легко найдете мой дом. Где вы остановились?

Бертрам ответил механически:

— В «Красном льве» в Сити, сэр.

— Роберт! — позвал Флитвуд с другой стороны комнаты, где он оживленно спорил о чем-то с мистером Уорквортом. — Роберт, иди рассуди нас! Роберт!

— Одну минуту! — ответил мистер Бьюмарис. Он еще раз пристально взглянул на Бертрама. — Не забудьте, — сказал он. — Я жду вас в четверг.

Он решил, что не может больше ничего сказать, потому что вокруг были люди и было очевидно, что гордость юноши не позволит и намека на то, что его долговые расписки будут просто сожжены.

Но когда некоторое время спустя он пришел домой, то все еще хмурился. Улисс, радостно прыгавший перед ним и юливший хвостом, увидел, что его хозяин не оценил восторженного приема, и залаял. Мистер Бьюмарис наклонился и рассеянно его погладил.

— Тише! У меня нет настроения! — сказал он. — Я был прав, когда сказал, что не тебе суждено стать моей самой тяжкой обязанностью, не так ли? Наверное, мне нужно было успокоить мальчика: в его возрасте они бывают так безрассудны — и мне не понравилось выражение его лица. Он проигрался в дым, нет сомнения. Однако будь я проклят, если пойду к нему среди ночи. Бессонная ночь ему не помешает.

Он взял подсвечник, стоявший на столике в прихожей, отнес его к себе в кабинет, и поставил на стол у окна. Увидев, что его хозяин сел и открыл чернильницу, Улисс выразил свои чувства громким зевком.

— Иди спать! — сказал мистер Бьюмарис, окуная ручку в чернильницу и придвигая к себе чистый лист бумаги.

Улисс с шумом растянулся на полу, слегка поскулил и стал яростно лизать передние лапы.

Мистер Бьюмарис быстро написал несколько строк, посыпал лист песком, стряхнул его и уже хотел запечатать письмо, как вдруг остановился. Улисс с надеждой посмотрел на него.

— Да, еще одно, — сказал мистер Бьюмарис. — Если констебль уже имеет сильные подозрения…

Он положил листок и вынул из кармана толстый бумажник. Достав оттуда стофунтовую банкноту, он свернул ее вместе с письмом, запечатал все это сургучом и написал адрес. Затем он встал, а Улисс облегченно вздохнул, поняв, что хозяин идет спать. Улисс, проводивший каждую ночь на коврике у двери его спальни и постоянно споривший с Пэйнсвиком о праве первым заходить по утрам в эту святая святых, помчался впереди него по лестнице. Мистер Бьюмарис обнаружил, что слуга ждет его с выражением душевного волнения на лице, смешанным с чувством долга и долготерпением. Мистер Бьюмарис отдал ему запечатанное письмо.

— Позаботься, чтобы оно было доставлено мистеру Энстею в гостиницу «Красный лев» в Сити завтра утром, — коротко сказал он и добавил: — Лично в руки!