2. Санкт-Петербург. Пятница

Маслов свернул с шоссе и припарковался возле вычурного здания из красного кирпича.

— Пошли, прогуляемся, — предложил он. — Ты, вообще, в Петергофе бывал?

— Конечно, — почти обиделся Корсаков.

— А я тут жил, — похвастался Маслов. — До двенадцати лет, а потом мы переехали в Питер, в Купчино. Петродворец в ту пору тоже считался Питером, но все-таки не то… Пошли в нижний парк.

Парк поражал малолюдностью: не сезон, не выходной. Только небольшие кучки туристов бодро топали за экскурсоводом, прислушиваясь к его голосу и послушно поводя головами по сторонам.

Маслов шагал уверенно, и видно было, что эти аллеи давно и хорошо знакомы ему.

— Ты помнишь «Агонию» Элема Климова? — спросил он, внезапно повернувшись к Игорю.

— Это фильм про заговор против Распутина?

— Ну, да. Там есть эпизод, который снимали тут, возле Монплезира, помнишь?

— Нет, — признался Корсаков.

— Вокруг зима, на льду Финского залива девицы на коньках катаются. Государь цветы на берегу малюет, а рядом председатель Думы Родзянко уговаривает его прогнать Распутина, который-де его, императора Николая, компрометирует.

Они шли вдоль залива, и Корсаков удивлялся кружеву льда у кромки берега. Присыпанный снегом, волнистый край повторял очертания волн, которые принесли его сюда, к бывшему императорскому дворцу.

— Вообще, странные отношения в России связывают власть и человека, — продолжил Маслов уже на выходе из нижнего парка. — Вроде мы эту власть сами создаем и должны бы укреплять ее мощь, ожидая от нее защиты, но все время ею же и недовольны. А она, эта власть, будто бы избранная и нам служащая, делает все, чтобы нас же и ослабить. Для чего? Чтобы проще было управлять? Чтобы мы не трепыхались и не мешали ей жить по своим законам?

— Ты чего разошелся? — улыбнулся Корсаков. — Власть, как и жена, иногда вызывают раздражение. Это неизбежно. Что касается «проще управлять», то как ты можешь себе представить коллективное управление, например рейсовым автобусом?

— Да при чем тут автобус? — удивился Маслов. — Впрочем, у рейсового автобуса есть маршрут, по которому водитель обязан следовать. А мы часто и не знаем, чего ждать от власти!

Голос Маслова звучал тревожно, нервно, потом смолк. До машины шли в молчании.

Сев в автомобиль, Глеб повернулся к Игорю и наконец улыбнулся:

— Моя страна все-таки!

Едва отъехали, Маслов проговорил, глядя на дорогу:

— При этой девице я не стал говорить, но я ее Зацепина хорошо знал.

— Да ты что? — резко повернулся к нему Игорь.

— Не суетись, расскажу.

Маслов закурил.

— Когда ты говорил о публикации, то фамилий не называл. Поэтому я ни о чем подобном и подумать не мог. Ну, а когда начался разговор, я уже не стал прерывать. Мало ли что!

— Ну, правильно, — согласился Корсаков. — Знание лишним не бывает.

— Теперь о Зацепине. Человек этот в самом деле был авторитетом мирового уровня, но только в сфере очень ограниченной. Зацепин Савва Никифорович являлся крупнейшим специалистом в области прикладной психологии.

— Ну-ка, ну-ка. Это что значит?

— Он разрабатывал редкие методики, например, переговоров с террористами или молниеносного запоминания любых текстов и черт знает чего еще. Точно теперь уже не установить.

— Почему?

— Во-первых, потому, что он умер, во-вторых, потому что это — тайна за семью печатями. Ну, а в-третьих, потому, что легенд о подобном примерно столько же, сколько и правды, и разобраться что где — невозможно.

— Засекречен он был, типа?

— Типа… — усмехнулся Маслов. — Сам он слыл человеком совершенно открытым. Леся правду сказала: до самой смерти романы с девицами крутил. Обаятельный мужик, честное слово. Поверь, я часто ловил себя на мысли, как хочется ему душу открыть, — усмехнулся Маслов. — Так вот, он мотался по всему белу свету, но о том, чем конкретно занимался, мало кто знал.

— Ну, вот, ты, например, знал.

— Нет, Игорь. Я обо всем узнал только после его смерти. Думаю, между прочим, что я из числа очень немногих, кто удостоится. Сталкивался же я с ним по поводу парап-сихологических штучек, которыми тогда интересовался. Познакомил нас кто-то из моих университетских однокашников. Какое-никакое занятие для видимости у Зацепина должно же было быть, вот он и увлекся парапсихологией. А этой ерундой во времена социализма занимались не только «там», но и у нас. Слышал, например, про опыты Розы Кулешовой?

— Нет, — поразмыслив, признался Корсаков.

— Появилась сия дама в шестидесятых годах, заявила, что обладает сверхъестественными способностями. Пригласили ее, в конце концов, в некую лабораторию, стали проверять и пришли в священный ужас. Представь себе, водителю автомобиля надевают на голову колпак из плотного полотна, не пропускающего свет, а сзади него садится эта самая Роза. Кладет руку ему на плечи и молчит. Рядом с ними, конечно, ученые, за всем пристально следящие, не дающие даме и слова сказать. Ну, и поехали…

— Не понял, — перебил Корсаков. — А колпак?

— В этом и фокус, — улыбнулся Маслов. — Водитель так и ехал, не видя ничего.

— Да как же он ухитрялся?!

— Роза утверждала, будто бы передавала всю информацию только через пальцы, прикасаясь к водителю. Ну, раз проехали, второй, третий. Аварии нет, все выше ожиданий! Ученые в восторге: такие возможности открываются! Ну, по поводу «феномена Кулешовой» собрали какую-то там комиссию, чуть ли не правительственную, поставили вопрос о финансировании и прочих радостях жизни. Уже почти все решено было, а тут Зацепин и говорит: дайте-ка мне ее обследовать еще разок. Ну, на, обследуй на здоровье.

На следующее утро Зацепин сел с этой Розой вдвоем. Поговорили они, после чего дама поднимается и заявляет: пошутила я, мол, никаких особых дарований у меня и нет! Ученые, конечно, ее увещевают: дескать, голубушка, как же, мы же все видели своими глазами, а вы отрекаетесь. Но и Роза уперлась: ни в какую не хочет продолжать эту волынку.

— Так что случилось-то? — не выдержал Корсаков.

— Ничего особенного. Зацепин с ней обменялся общими фразами, а потом и говорит: я-то сюда приехал свой новый прибор испытать, и вы мне больше всех подходите. Сейчас я вам датчики прикреплю, и снова поедем, как в тот раз, согласны? Согласна, отвечает Роза, а что за датчики-то? Да, ерунда, отвечает Зацепин, они просто будут фиксировать всю информацию, которую вы передаете. Это, понимаете ли, для развития науки и техники. Ну, в общем, наплел с три короба. А потом добавил: если сейчас не расскажете мне откровенно, как вы все это устроили и кто вам помогал, то опыты начнутся, обман вскроется, и вас будут судить за расходование народных денег.

Маслов не выдержал, расхохотался.

— Представляешь, как тетку развел?

— Думаешь, у нее никаких способностей не было?

— Кто ж знает… — посерьезнел Маслов. — Важно, что он моментально нашел механизмы такого воздействия, что Роза сразу во всем ему подчинилась.

— Пожалуй, — согласился Корсаков.

— Ну, в общем, непростой человек был Савва Никифорович Зацепин. Говорили, будто отец его из дворян, уехал с родителями еще до Первой мировой в Европу, учился там, получил блестящее образование, а в начале двадцатых вернулся в Советскую Россию. Стал преподавать в университете. Принес, так сказать, на алтарь советской науки свои знания и знакомства. Подробностей не знает никто, но, видимо, власть оказалась им довольна. Вернули ему их квартиру на Большой Морской, из девяти комнат. А родовой дворец где-то в районе Гатчины отдали как бы под лабораторию, хотя на самом-то деле лабораторию разместили в одной половине здания, а во второй жила семья из трех человек. Кстати, и с упомянутым Росохватским отец Зацепина, видимо, тоже был знаком на ниве, так сказать, науки. Ну, и Савва пошел по стопам отца. Его в конце тридцатых отправили в Европу учиться, но, сам понимаешь, времена для обучения наступили нелучшие. Тем не менее тот успел знакомствами обзавестись и в науке слегка проявиться. Отец его, между прочим, погиб в годы войны, тут, в Ленинграде. Обстоятельства смерти какие-то загадочные, хотя, повторюсь, время само по себе было непростое. В общем, в конце шестидесятых пришло-таки его, Зацепина, время.

Маслов снова закурил.

— Что ты знаешь о майских событиях шестьдесят восьмого в Париже?

— Это ты про студенческие бунты?

— Ну, это мягко сказано. Между прочим, этим студентам удалось отправить в отставку не абы кого, а самого де Голля, освободителя Парижа от нацистов и создателя Пятой республики! Это тебе не фунт изюма.

— А Зацепин тут при чем?

— Тут, честно говоря, уже моя версия, — признался Маслов. — Может, он там был в это время, может, позднее узнал подробности — не знаю. Но стал он изучать с того времени восточную философию и всякие… фокусы.

— Какие?

— Вот, этого я и не знаю. Говорю же, засекреченный был мужик. Но одно я тебе могу сказать точно: насчет свитков и старинных рукописей эта Леся что-то выдумывает.

— Почему ты так решил?

— Я у него был в гостях несколько раз и никаких свитков не видел. Книг — море, а рукописей — извини…

— Ну а, может?.. — начал Корсаков, но не договорил.

— Не может! — радостно перебил его Глеб. — Мы уже приехали. Смотри, как нас ждут.

В самом деле — ждали. И продолжать разговор в обществе таких приятных женщин было бы бестактностью, решил Игорь.

Возвращались уже под утро. Маслов притормозил возле дома, где жила Марина, девушка, с которой Корсаков во время «шашлыков» общался непрестанно, и сказал приятелю:

— Отсыпайся, а утром я тебе позвоню.

— Каким «утром»? — капризно возразила Марина. — Уже утро, и мы спать хотим, и спать будем долго, правда, Игорек?

— Правда, правда, — не возражал Корсаков.

— Ну, ладно, убедили. Созвонимся, — попрощался Маслов.

Позвонил, правда, ближе к обеду, потому как чувствовал: время уже не ждет!

— Игорь, я подъеду через час, приводи себя в порядок.

Когда встретились, тоже не медлил:

— В продолжение наших вчерашних дел. Мы сейчас поедем к человеку, который тебя, да заодно и меня, просветит насчет «тибетских свитков» и всего, что может к ним относиться. Вообще-то, он всю свою жизнь был библиографом, то есть составлял каталоги, заполнял карточки и тому подобное. Но это — внешнее. Как говорится, не место красит человека, а человек — место. По сути же, человек этот — гений систематизации. Много рассказывать о нем не буду, сам увидишь. Но один штрих интересен уже сейчас. Он поможет оценить его вес в обществе. Дело в том, что курит библиограф «Беломор» фабрики Урицкого. Курит всю жизнь, с пятнадцати лет. Когда все в стране уже захирело и распродавалось направо и налево, пропал и его любимый «Беломор», конечно. Тогда этот человек выглянул на несколько минут из скорлупки, в которой живет всю жизнь, и сообщил о своей беде. Ему привезли четыре ящика этих самых папирос. Откопали на каких-то сверхсекретных складах и привезли, спросили достаточно ли. Он помолчал пару минут, считая, и ответил, что этого ему хватит лет на двадцать, а проживет он меньше. Значит, больше беспокоиться не о чем.

Маслов улыбнулся и продолжил:

— К нему обращаются самые разные организации и частные лица, уголовники, олигархи, чиновники из аппарата губернаторов и Администрации Президента. Утверждают, будто все они договорились, как говорится, артельно, и гарантируют ему полную неприкосновенность. Авторитет непререкаемый! Ты у него поинтересуйся «тибетскими рукописями», как договорились. Просто задай вопрос и потом сиди молча. Он сам все расскажет. Все, что сочтет нужным. Вопросы задавай любые, но лучше, если повторять не станешь. Не дави на него, он легко может рассердиться. Если не захочет отвечать — не ответит, а мне потом с ним еще работать и работать.

Загрузка...