Арка святой Анны

Глава XI. Голоса! Голоса!

Но эти бессвязные разговоры заняли немало времени — столько же времени, сколько отнимают пресловутые прения по вопросу порядка дня в Сан-Бенто:^{52} при всей своей нескончаемости они так и не затрагивают существа дела… а кабинет требует — голоса! голоса! — и на том дело кончается. Все разрешилось, ничего не решили.

В данном случае различие состояло в том, что на сей раз голосов требовал… народ; он редко ставит это требование, но когда ставит, добивается исполнения…

Наша émeute до сей поры терпеливо ждала, покуда должностные лица обсудят со всей добросовестностью и непредвзятостью касавшееся всех дело. Народ ждал, ждал и, не дождавшись решения, ощутил гнев.

— В Епископский дворец, в Епископский дворец! И пусть наш судья будет нам предводителем, оно и почетно для него, и входит в его обязанности.

— В Епископский дворец!..

— Пускай нам выдадут Аниньяс, и немедля.

— Немедля, без проволочек.

— И Перо Пса пускай выдадут, повесим его на смоковнице, на иудином дереве.^{53}

— Лучше на воротах палаты сбора податей!

— Ха-ха-ха!

— Метко сказано! И долой все подати и всех сборщиков!

— Не желаем больше платить ни подати, ни десятину.

— Не желаем.

— Не желаем больше платить.

— Ни гроша. Мы больше платить не будем — не желаем.

— А каноники пускай работают, коли есть хотят.

— А епископ пускай отправляется в Рим, может, святой отец даст ему отпущение грехов, потому как мы не желаем, чтоб он оставался здесь.

— Горожанам Порто по нраву епископы, что живут в страхе божием и в любви к своему народу.

— Пускай король даст нам другого епископа.

— Будь он даже чернокожий, как добрый дон Солейма, которого дон Афонсо Энрикес^{54} дал жителям Коимбры.

— Добрый епископ был этот черный, так говорят.

— Оно неплохо: епископ черный, зато месса белая.

— Ха-ха-ха!

— Этот-то белый, а мессу служит черную.

— Душа у него черная, у пса.

— Пес, а не епископ! И сам ты, и брат твой Перо Пес за все заплатите, что люд наш снес!

И медники вызванивали на медных поковках адский набатный звон. Гомон, гул голосов, неистовый и нестройный хохот, жутковатое веселье толпы, готовящейся к кровавому пиру… подспудное клокотанье грозного народного гнева — все это сливалось в устрашающие многозвучия, в адскую секвенцию,^{55} которую распевали не в лад голоса демонов… Dies irae,[14]^{56} который зазвучит из преисподней накануне Страшного суда.

— Что сказать нам, что нам делать? — говорил, запинаясь, напуганный Мартин Родригес своему напарнику, который также носил гордое звание отца сенатора града Порто.

— Скажем, чтоб успокоились, чтоб подождали; что мы пойдем во дворец, а там видно будет… добьемся удовлетворения.

— Верно, верно, совет хорош и благоразумен.

— Почему бы вам не выйти к народу и не сказать это все, кум Жил Эанес, вы же самый красноречивый человек в общине?

— Мне, куманек?! Конечно, по справедливости мне подобало бы пользоваться среди бесшабашного этого люда почтением, ибо мои заслуги мои… Да нет, лучше вы идите, лучше вы, потому что я…

— Вы боитесь.

— Не в страхе дело, просто при этакой смуте…

Честный Мартин ухмыльнулся, подошел к окну и, обращаясь к добродетельным массам, стал разглагольствовать как человек, не знающий толком, что говорит он, кому и зачем. Он знал лишь одно — что льет из пустого в порожнее.

Наконец вдохновение осенило его: нагромоздил он гору витиеватостей, подобную той, с помощью коей премьер-министр отстаивает статьи бюджета, отлично зная, что все эти деньги уплывут, но не зная, в чей карман и на какие нужды; а затем наш достойный сановник сумел довести до сведения толпы, что собирается спуститься в нижний город за сведениями… в случае же необходимости отправится в Епископский дворец.

— В нижний город, в нижний город, да поживей! — закричала в ответ толпа.

И почтенные мужи сенаторы стали спускаться по лестнице, ведущей из дома Мартина Родригеса, с той же охотой и удовольствием, с коими стали бы подниматься по лестнице, ведущей на виселицу.