Армия короля Франции

Историки давно признали центральную роль, которую играла война в строительстве государства в последние века Средневековья, особенно во Франции и Англии. Филипп Контамин, Жан Фавье, Жан-Филипп Жене, Бернар Гене, Ричард Каупер, Майкл Прествич, Джозеф Стрейер, и многие другие, настаивали на том, что, не будучи исключительными факторами, война и ее следствие, налогообложение, в значительной степени способствовали развитию институтов власти, мобилизации мнений и укреплению власти короля в ущерб власти баронов[349]. В случае с последним фактором, именно война оказала наибольшее влияние на развитие государства Капетингов.

Развитие администрации

Для ведения войны нужна администрация. Клерки были нужны для составления счетов, прогнозирования расходов, выплаты жалования солдатам, сбора припасов и надзора за строительством крепостей и флота. Клерки также были необходимы для взимания, оценки и распределения налогов. Для царствования Людовика IX и Филиппа III функционирование системы королевской бухгалтерии известно плохо, в том числе и в отношении военной деятельности. С другой стороны, инвентаризация, составленная Робертом Миньоном около 1320 года, показывает, что в архивах Счетной палаты хранились сотни счетов, связанных с войнами Филиппа Красивого. Большинство из них, как уже было сказано, сгорело при пожаре в здании Счетной палаты в 1737 году, но нет никаких сомнений в том, что при Филиппе Красивом королевские клерки проявляли уровень активности, несопоставимый с предыдущими царствованиями. Остатки огромного делопроизводства свидетельствуют о том, что на местах администрация справлялась не хуже. В качестве примера можно привести реестр гарнизона Кале за 1297 год, а также сотни расписок, касающихся осени 1302 года — они сохранились потому, что были изъяты из архива Счетной палаты до пожара учеными (обычная практика в то время). В настоящее время эта коллекция расписок находится в нескольких фондах в Cabinet des manuscrits de la Bibliothèque nationale de France (Коллекция рукописей Национальной библиотеки Франции) и представляет собой исключительный пример конкретной работы королевских клерков по ведению счетов[350]. На небольшом листе пергамента, рыцарь, оруженосец или солдат, один или за группу, которую он представлял, заявлял, что он получил такую-то и такую-то сумму в качестве оплаты своей службы, и скреплял расписку печатью. Почерк расписки принадлежит королевским клеркам, которые составляли такие документы во множестве. На оборотной стороне расписки написано, из какого района прибыл данный человек. Подобные документы сохранились и по другим кампаниям, но всегда в небольшом количестве. Однако можно вполне обоснованно предположить, что таких расписок во время правления Филиппа Красивого было составлено десятки тысяч.

Теоретически, тот факт, что на обратной стороне расписки указан бальяж или сенешальство, из которого происходил рыцарь или оруженосец, позволяет составить общий список, район за районом. Такой список был бы необходим, если бы правительство хотело оштрафовать дворян, которые не явились в армию по вызову короля. Однако на самом деле ни один из таких списков найти не удалось, даже в виде простого упоминания и мы должны довольствоваться предположением их существования.

Более того, если предположить, что у бальи или сенешаля был список вассалов и дворян в его округе, не похоже, что король и его советники могли точно определить, на какие ресурсы они могут рассчитывать. Списки армии для Фуа столь ценны только по одной причине: они представляют собой почти уникальную попытку перечислить обязательства вассалов перед королем. Подобные попытки могли предприниматься и на местном уровне, например, в Тулузене, где был составлен реестр с перечнем обязательств королевских вассалов[351]. Но в масштабах всего королевства Филипп III, очевидно, не имел другой основы, на которую можно было бы опереться, кроме этих списков 1272 года. Лучшим доказательством этого является то, что они продолжали копироваться и использоваться до середины XIV века: они, похоже, являлись единственной доступной записью об обязательствах вассалов, несмотря на их явно неполный и все более устаревающий характер. То же самое можно сказать и о prisée (оценке) 1194 г., зафиксированной в последовательных реестрах, составленных при Филиппе Августе, но все еще используемой в 1350-х гг. Однако изначально эти документы имели лишь косвенное значение, так как они предназначались только для экспедиции, для которой были составлены и только за неимением ничего лучшего они приобрели такую важность. Это то, что историк Роберт-Анри Ботье назвал "окаменением" документов королевской администрации, так как не имея возможности обновлять и пополнять данные, королевские клерки использовали то, что имели под рукой[352].

Сохранение этих документов также показывает, что последние изменения были не до конца известны тем самым людям, которые должны были быть наиболее осведомлены об этом, то есть советникам и офицерам короля. В этом отношении случай с оценкой 1194 года является наиболее впечатляющим. Постепенно, на протяжении многих поколений, клерки королевского правительства стали рассматривать его (ошибочно) как список контингентов, которые города и монастыри домена должны были предоставить в армию короля. В середине XIV века у правительства королей из династии Валуа все еще существовало искушение требовать от соответствующих общин бесплатной службы, которую они несли полтора века назад в весьма специфических обстоятельствах. Поэтому давайте будем осторожны и не будем приписывать королю и его правительству слишком большую прозорливость. Вместо того чтобы быть дальновидными архитекторами великих перемен, которые давно подготавливались, они, несомненно, были практиками, способными использовать любые средства.

Пьер Дюбуа — хороший пример сохранения положений, которые в ретроспективе кажутся архаичными. У этого нормандского юриста были свои соображения по любому поводу, и он стремился донести их до короля. Один из трактатов, написанных им для Филиппа Красивого, посвящен отвоеванию Святой Земли, но в действительности Пьер Дюбуа смешивает вместе множество вещей. Все это происходило около 1306 года, когда уже благодаря арьер-бану было принято продление срока военной службы, а также принцип, согласно которому солдаты отныне получали жалование. Но Пьер Дюбуа и знать об этом не знал. Напротив, он советовал Филиппу Красивому требовать от вассалов королевского домена бесплатной службы, на которую он имел право, в то время как король, "не принимая во внимание вышесказанное и вверяя свою персону и свое правление своим советникам, взял привычку иногда призывать на свою войну за плату графов, баронов, рыцарей и оруженосцев, которые, сталкиваясь с необходимостью нести службу, должны сражаться за свой счет"[353]. Другими словами, реальные масштабы и эффективность новой системы сбора армии в глазах Пьера Дюбуа были менее значимы, чем архаичная защита прав короля как сюзерена вассалов в своих владениях. Одним-двумя поколениями ранее лучшие профессора права были далеко не одинакового мнения по вопросу укрепления королевской власти, особенно в военной области. Жан де Блано считал законным, чтобы король мог напрямую призывать своих вассалов, но Жак де Ревиньи был категорически против этого. Таким образом очевидно, что природа суверенитета короля над королевством еще не была четко определена[354].

Конечно, при Филиппе Красивом были предприняты усилия, чтобы лучше понять, какие военные ресурсы можно мобилизовать. Но очень показательно, что реестр, в который копировались тексты вызовов и списки вызванных, открывается актами, составленными после Куртре. Только в 1302–1304 годах когда военная и финансовая ситуация стала достаточно опасной, возникла необходимость вести точный учет сил, которые Филипп Красивый мог задействовать. Был составлен список "баронов и великих рыцарей короля", но он был, по сути, обновленным аналогичным списком "рыцарей королевства Франции", который при Филиппе Августе был скопировал в реестры[355]. Сравнение двух списков показывает, однако, прогресс распространения королевской власти: теперь король мог считать своих вассалов по всему королевству, в то время как вассалы Филиппа Августа были сосредоточены к северу от Луары, самым южным из которых был граф Фореза. При Филиппе V в канцелярии велся еще один реестр, совершенно аналогичный тому, который был создан после Куртре. Но эти усилия по подсчету (и принуждению) не должны скрывать того факта, что в большинстве случаев король, похоже, был не в состоянии точно определить силы, которые он мог собрать. В то же время другие государства (Англия, Сицилия), в административном плане кажутся гораздо более развитыми. Некоторые советники Филиппа Красивого не питали иллюзий относительно способности королевской администрации организовать военные действия. В меморандуме, написанном около 1304 года, анонимный духовник короля объяснял неудачу осенних походов 1302 и 1303 годов недостатком подготовки и предвидения: "И так, вы видели, что случилось с нашим господином королем в эти два сезона [то есть походы 1302 и 1303 годов], и что он вложил и потратил, ничего не сделав, из-за недостатка организации и предвидения, и потому что каждый раз работа начиналась слишком поздно и выполнялась медленно. И сейчас все делается точно так же [для кампании 1304 года], то есть медленно и слишком поздно, и мы должны сожалеть и о позоре, и об ущербе [который будет нанесен]"[356].

Власть короля над дворянством

Парадоксально, но ограниченным развитием центральной администрации, возможно, объясняется сильная власть короля над дворянством, как мелким, так и крупным. На местном уровне бальи и сенешали, очевидно, обладали знанием того, кого вызывать в армию, но не будем забывать, что бальи и сенешали часто сменялись на своих должностях, как сегодня префекты, и новые должностные лица должны были обладать возможностями, чтобы определить ресурсы, доступные в их округе. Среди их обязанностей была ответственность за то, чтобы привести контингент своего округа к месту сбора армии, определенному королем. Довольно часто им приходилось самим проводить военные операции, иногда крупномасштабные: так было на Юге и на границах Фландрии.

Многочисленные примеры показывают, что приказы представителей короля не воспринимались легкомысленно. Вот например Бартелеми, сеньор де Л'Иль-Бушар. Весной 1272 года Филипп III приказал ему принести оммаж Пьеру де Ла Бросу. Будучи еще прямым вассалом короля, Бартелеми был вызван в Тур для участия в экспедиции в Фуа. Однако из-за приступа подагры, который парализовал его, Бартелеми не смог явиться в армию. Поэтому он попросил Пьера, своего будущего сюзерена, поговорить с королем от его имени, чтобы отправить письмо бальи с освобождением его от службы. Просьба Бартелеми о заступничестве иллюстрирует важность последнего в процедуре вызова вассалов: очевидно, Бартелеми опасался, что его сочтут уклонистом. Другой случай произошел, два года спустя, в 1274 году. Между двумя пикардийскими дворянами, Раулем де Флави и Жаном де Л'Эссаром, произошла частная война. Последний был вызван офицерами короля для участия в экспедиции (которая в итоге не состоялась). В связи с этим он попросил соседнего прево о посредничестве в заключении перемирия со своим противником, пока сам он находится на службе у короля. Для Жана де Л'Эссара не могло быть и речи о том, чтобы не явиться на вызов от короля, даже ради окончания частной войны[357].

Одним словом, сенешали и бальи пользовались уважением. В 1272 году некоторые вассалы не ответили на королевские повестки, и на них был наложен большой штраф. Но стоит отметить рвение, с которым большинство вассалов отправились в Тур. Часто, конечно, они пытались минимизировать или, в некоторых случаях, отрицать свои обязательства перед королем. Однако они все равно явились, вместо того чтобы проигнорировать присланную им повестку. В большинстве случаев они не отказываются служить королю, а скорее были намерены делать это в рамках феодального права. Хорошим примером может служить Ги де Леви, сеньор де Мирепуа, маршал Альбижуа. После роспуска армии для Фуа этот потомок одного из сподвижников Симона де Монфора утверждал в Парламенте, что он один обязан служить королю вместе с девятью другими рыцарями, а его вассалы не обязаны королю ничем подобным (Парламент доказал его неправоту). Следует отметить, однако, что протест Ги де Леви касался не обязанности служить, которую он, похоже, принимал в той мере, в какой это его касалось, а сохранения своей власти над собственными вассалами[358].

Всегда ли приказы короля выполнялись? В отсутствие документов неизвестно, было ли выполнено решение Филиппа III о наложении штрафа на не явившихся в армию вассалов. Однако в течение следующего царствования счета бальяжей и сенешальств показывают, что указы, в которых король приказывал своим офицерам преследовать не явившихся по вызову вассалов, выполнялись. Среди выдержек из отчета о бальяжах Франции за Вознесение 1298 года есть строка о расходах, понесенных "для принуждения дворян к явке в армию" (это была первая армия для Фландрии в 1297 году). В 1299 году Жерар де Конде, один из королевских клерков, составил сводный отчет о различных субсидиях, взимаемых в бальяже Ко: в него вошли суммы, собранные в виде штрафов с дворян, которые не захотели явиться в армию. Штрафы были небольшими (от 4 до 20 турских ливров), но, даже если они и были небольшими, их платили неохотно и для их взыскания иногда приходилось посылать королевских сержантов. И это является доказательством того, что в некоторых случаях на дворян приходилось оказывать давление, чтобы заставить их служить в армии[359].

В трудные годы после Куртре король и его офицеры находились в менее благоприятном положении, чем в дни успеха. Осенью 1302 года одной из первых мер, принятых королем по возвращении из Фландрии, было наложение штрафов на тех, как дворян, так и недворян, которые, хотя и имели достаточный доход, не явились для несения должной службы. На практике, однако, политический реализм зачастую брал верх. Например, по просьбе графа Родеза Филипп Красивый отменил штрафы наложенные на его вассалов, за то, что они не явились во Фландрскую армию. Поскольку для отмщения за поражение при Куртре приходилось делать все возможное, особенно важно было сохранить верность баронов, рыцарей и оруженосцев, даже ценой прощения уклонившихся от службы арьер-вассалов[360].

Королевская харизма

Не следует забывать о роли принуждения в успешной мобилизации рыцарства вокруг короля. Однако, если и применялась форма принуждения, требования сменяющих друг друга королей, похоже, в целом принимались. Лишь в конце правления Филиппа Красивого и во время правления Людовика X обострившаяся борьба с баронскими лигами, стала выходить за рамки отдельных случаев. До этого дворяне проявляли удивительную лояльность. Принцы, герцоги и графы окружали короля во всех его походах. После восстания в 1272 году Роже-Бернар III, граф Фуа, стал одним из столпов капетингской военной системы на Юге, особенно во время Аквитанских войн. Мелкое и среднее рыцарство преобладало в королевских армиях, куда бы они ни направлялись. В конце XIII века унизительные эпизоды, которые запечатлелись в памяти людей несколькими десятилетиями ранее, казались устаревшими: кто еще осмелился бы угрожать королю оставить армию после завершения сорокадневной службы, как это сделал граф Шампани с Людовиком VIII и несколько баронов с молодым Людовиком IX? Напротив: если принять во внимание логистические требования и, в частности, проблемы снабжения, которые ограничивали количество воинов, которых можно было собрать, то король Франции даже в худшие времена никогда не испытывал трудностей с тем, чтобы собрать достаточную для ведения войны армию, хотя численность, конечно, являлась лишь одним из условий успеха.

Однако страх перед бальи не объясняет всего. Необходимо постулировать реальную приверженность рыцарства начинаниям королевской власти. Особенно это касается, конечно, рыцарей из королевского домена, а именно, Иль-де-Франс, Нормандии, Пикардии, Орлеанне, Берри, Турени. Во многих случаях служба королю была семейной традицией, которая продолжалась в течение нескольких поколений. Около 1300 года статус вассала короля, через владение фьефом или фьеф-ренту (то есть ежегодную пенсию, выплачиваемую деньгами в обмен на исполнение повинностей), сильно обязывал семью к верности. Понятно, что в остальной части королевства фигура короля была более отдаленной, и что местные бароны могли иметь большее значение. Во Фландрии дворяне колебались между королем и графом, но в Аквитании они, похоже, были сильно привязаны к Эдуарду I. На Юге влияние короля Арагона все еще присутствовало при Филиппе III, о чем свидетельствует заговор, организованный виконтом Нарбонским в 1282 году; однако с 1297 года Филипп Красивый смог вызывать баронов и дворянство Юга во Фландрию[361].

Очень прочные отношения с королем объясняют, по крайней мере отчасти, удивительную лояльность дворян по отношению к нему. Коронованный и помазанный священным елеем на царство в Реймсе, король Франции был особенным человеком. Но он также был существом из плоти и крови. Рыцари, прислуживавшие ему при Дворе, ежедневно общались с ним. Он постоянно объезжал старые владения своих предков, где находились его самые преданные вассалы. Несколько раз в год король посвящал в рыцари молодых дворян. Личное отношения, связывающее короля и его рыцарей, невозможно переоценить. Приняв командование своими армиями лично, Людовик IX и Филипп III показали, что они были первыми рыцарями среди равных. С этой точки зрения даже катастрофа смогла парадоксальным образом выглядеть как триумф. Одной из самых сильных сцен, описанных Жуанвилем, является поражение армии крестоносцев в Египте в апреле 1250 года, когда измученный, верхом на простом ронси, без доспехов, король спасается от сарацин, которых сдерживает единственный рыцарь, Жоффруа де Саржин. В представлении Жуанвиля, этот эпизод, отнюдь не подрывает харизму королевской особы, а наоборот, способствует ее укреплению. Остальная часть истории у Жуанвиля, как и у агиографов Людовика IX, преследует туже цель. Находясь в плену король сохраняет постоянную твердость духа, например, когда отказывается посвятить в рыцари сарацина, заявив, что рыцарем может быть только христианин. Как глава армии, Людовик IX чувствовал большую ответственность перед теми, кто последовал за ним за море ("его народ", по выражению хронистов, в глазах которых в крестовом походе участвовал весь христианский народ). В Египте король настоял на полной выплате выкупа из казны, который требовали сарацины за пленных крестоносцев (500.000 турских ливров), а сдача Дамиетты стала ценой его собственного освобождения. В Карфагене рассказы о его смерти повествуют о том, что он молился о спасении крестоносцев, которых он привел в Тунис[362].

В этом вопросе, как и в других, Филипп Красивый не следовал практике своих предшественников. До 1302 года он возглавлял армию лишь однажды, весной 1297 года — и быстро оставил руководство операциями Роберту д'Артуа и Карлу де Валуа. Личное мужество короля никогда не подвергалось сомнению, так в 1285 году, во время Арагонского крестового похода, он действовал в авангарде. Его отношение к личному руководству армией было в какой-то степени результатом увеличившегося числа кампаний, ведь Филипп не мог быть везде и сразу. Но, вероятно, оно отражает намерение Филиппа Красивого изменить образ государя, защитив его от опасностей военной экспедиции. Людовик VIII, Людовик IX, Филипп III: три короля, предшествовавшие ему, умерли во время военных походов. Оставаясь в стороне от военных действий, Филипп Красивый намеревался сохранить престиж, связанный с королевской персоной, осуществляя общее руководство. Более того, когда произошла катастрофа при Куртре, в повестках в армию, которые канцелярия разослала по всему королевству, настаивалось, что король лично поведет армию. Личное участие Филиппа Красивого в кампании было искусно инсценировано и помогло еще больше драматизировать ситуацию. Как кто-либо мог отказаться следовать за королем, если сам государь подвергался опасностям похода? При Монс-ан-Певель, во время сражения, Филипп, окруженный фламандцами оказался в опасной ситуации. Несколько его рыцарей и слуг пали защищая его и впоследствии все хроники вспоминали и об опасности, которой подвергся король, и о жертвах, принесенных его преданными людьми. После победы Филипп Красивый также увеличил число паломничеств к святыням и пожертвования церквям королевства. Так Нотр-Дам-де-Пари он преподнес конную статую самого себя в образе рыцаря. Король, безусловно, действовал по убеждению. Но за таким проявлением благочестия, вероятно, скрывался и иной мотив. Все в королевстве должны были знать, что король лично принял участие в битве и что Бог и Дева Мария спасли его от опасности[363].

Филипп Красивый был не первым, кто позаботился о распространении выгодной версии произошедших событий. После освобождения из плена Людовик IX отправил письмо, в котором рассказал о неудаче египетской кампании. Вполне вероятно, что для каждой экспедиции использовалась одна и та же процедура. В любом случае, после битвы при Куртре королевское правительство передало сборщикам налогов меморандум с кратким изложением последовательности обстоятельств, приведших к началу Фландрской войны. Проведенный анализ явно оборачивался в пользу короля, воплощения терпения и сдержанности в противовес фламандцам, предателям и мятежникам[364].

Мобилизация рыцарства

Поэтому короли без колебаний разворачивали настоящие пропагандистские кампании, направленные на воздействие на то, что сегодня называется общественным мнением, и особенно на рыцарство[365]. В двух случаях, в 1248 и 1270 годах, Людовику IX удалось мобилизовать большие армии, несмотря на то, что участие в крестовом походе ни в коем случае не было обязанностью по феодальному праву, и в обоих случаях энтузиазм поначалу казался не очень сильным. По словам Матвея Парижского, столкнувшись с нежеланием баронов принять крест после него, Людовик IX прибегнул к очень хитроумной уловке, пришив кресты к одежде, которую он со всей серьезностью раздал рыцарям своего Двора по случаю Рождества 1245 года[366]. Замыслив свой второй крестовый поход он действовал по-другому. 25 марта 1267 года король объявил о принятии креста, которое прошло не так успешно, как он надеялся. Хотя он и использовал частицы Истинного Креста из своего реликвария в церкви Сент-Шапель, вмести с ним крест приняли только самые близкие родственники. Для того, чтобы крестовый поход окончательно оформился, потребовалась пышность и торжественная обстановка следующего дня Пятидесятницы — дня посвящения в рыцари его старшего сына Филиппа в компании нескольких десятков молодых дворян[367]. Помимо новопосвященных рыцарей, которые в этот торжественный день вряд ли могли отказаться от принятия креста, несомненно, было много тех, кто, охваченный величием момента, поддержал идею нового крестового похода. Только Жуанвиль остался непреклонным, но в оправдании, которое он дал позже в своих мемуарах, чувствуется, что он испытывал угрызения совести. Впоследствии посвящение в рыцари наследника короны оставалось тесно связанным с подготовкой крестового похода: в 1284 году будущий Филипп Красивый был посвящен в рыцари, пока его отец готовил Арагонский крестовый поход; в 1313 году желание возвращения в Святую Землю, которое характеризовало конец правления Филиппа Красивого, было символически отмечено посвящением в рыцари трех его сыновей и нескольких десятков дворян, на празднестве, где главенствовала идея крупномасштабной экспедиции для отвоевания Святых мест.

Были и другие способы возбудить энтузиазм. Отправлению короля на войну всегда предшествовало поднятие Орифламмы в аббатстве Сен-Дени. Эта церемония, о которой регулярно сообщают хронисты, символически знаменовала вступление короля в кампанию. Во время экспедиций Орифламма сохраняла свой идеологический заряд. В 1249 году корабль, на котором была Орифламма, первым достиг побережья Египта. Знаменосец Орифламмы Ансельм де Шеврёз, был убит при Монс-ан-Певель, находясь в непосредственной близости от короля[368].

Филипп Красивый глубоко изменил связь между королевской властью и рыцарством. Уже в 1294 году идея "защиты королевства" была внедрена в пропаганду, распространяемую королевской канцелярией. Как мы видели, это позволило, благодаря войнам в Аквитании, распространить военную службу сначала на все дворянство а затем, с введением понятия арьер-бан, и на все королевство; это также позволило обосновать необходимость введения новых налогов в случае войны. Это понятие "защита королевства" было тесно связано с другим, более сдержанно утверждаемым понятием "честь короля", на которое король особенно ссылался в отношениях с рыцарством.

На самом деле, усилия по связям с подданными не были одинаковыми на протяжении всего царствования. В период побед в 1290-х годах король и его правительство, казалось, мало заботились о получении поддержки, кроме как через прямое заявление о необходимости "защиты королевства". Только с великими баронами, чьей поддержки он желал, но не всегда мог потребовать, Филипп Красивый проявил себя более дипломатичным. Тон приказов сенешалям или бальи был гораздо более сухим и требовательным.

После Куртре приоритет был отдан компромиссам и переговорам. Используемая лексика в приказах была изменена в сторону просьбы, молитвы и даже мольбы. В то же время, понятие арьер-бан появилось вовремя, чтобы заменить формулировку "защита королевства", которая все еще использовалась, но эффективность которой снижалась, потому что она применялась слишком часто. Внедрение арьер-бана является шедевром королевской канцелярии. Хотя капетингские короли никогда не были в состоянии требовать военной службы от всех своих подданных, созыв арьер-бана, по словам королевских юристов, был не более чем древним обычаем, известным всем. Это увенчалось полным успехом: армия, собранная осенью 1302 года, была самой большой за все время правления Филиппа IV. Еще более удивительно, что это понятие сразу же закрепилось в умах людей, причем настолько, что баронские лиги 1314–1315 годов даже не упомянули его среди претензий к королевской власти при Филиппе IV Красивом.

Рыцарство и война

Поэтому рыцарей — и вообще участников боевых действий — можно было заставить или поощрить служить, причем эти две возможности не являлись взаимоисключающими. Но вовсе не обязательно, что войны боялись. Напротив, для многих рыцарей это было, прежде всего, возможность, шансом покрыть себя славой. Во время одного из тяжелых эпизодов египетской кампании в 1250 году граф Суассонский сказал Жуанвилю: "Сенешаль, позволим этому сброду покричать; ибо — клянусь шапкой Господа! (так он клялся) — мы с вами еще поговорим об этом дне в дамских покоях". В аристократической и рыцарской идеологии, одним из лучших представителей которой был Жуанвиль, опыт участия в сражении получается, чтобы позже быть пересказанным перед аудиторией, по возможности женской. Ярость в бою, мужество в невзгодах, упорство на протяжении всей кампании отличали хороших рыцарей от других. Вечером после битвы рыцарю, который показал себя лучше всех, вручался приз. Что касается трусов и хвастунов, то их имена следовало придать забвению — по крайней мере, именно такой позиции придерживался Жуанвиль. Рыцарство было средой, в которой человек проявлял, измерял и сравнивал себя с другими[369].

Кроме того, мы должны помнить об очевидном. На протяжении всей своей юности рыцари обучались сражаться. Их образование было направлено, прежде всего, на то, чтобы сделать из них хороших бойцов. Как они могли не иметь пристрастия к оружию? Было бы трудно объяснить карьеру графа Артуа, которая была полностью посвящена войне, не упомянув о сильном влечении к жизни в лагерях и компании вооруженных людей. С 1270 года и до своей смерти в 1302 году Роберт д'Артуа почти постоянно участвовал в войнах. Когда у него не было армии, которой он мог бы командовать, он устраивал турниры. Его случай, пожалуй, исключительный, так как, никогда не было необходимости принуждать его к службе. Но можно ли считать, что он был единственным в своем роде?

Душевное состояние рыцарей почти всегда нам не понятно. Однако несколько редких примеров позволяют нам взглянуть на него, хотя бы мельком. Пьер Пийяр был простым рыцарем конца XIII века из Мениль-Сен-Дени, в графстве Бомон-сюр-Уаз. Обвиненный в избиении священника из Клермон-ан-Бовези и краже двух лошадей, он был брошен в тюрьму прево Бомона в ожидании следующего визита своего начальника, бальи Санлиса. Когда последний прибыл, Пьер Пийяр отверг обвинения клирика, но, тем не менее, был оставлен под стражей. Спустя несколько месяцев Пьер обратился к королю с просьбой разрешить ему предстать пред ним, чтобы объяснить свое дело. "Я прошу Вас, — писал он, — опросить рыцарей и добрых людей, которые видели меня и знают мои дела в Вашем королевстве и в других местах, где я следовал за Вами и Вашими предшественниками, в экспедиции, которую мы совершили в Дамиетту, и когда мы ходили в Сицилию, и при осаде Марселя, и при осаде Туниса; во всех этих случаях найдутся рыцари и добрые люди, которые видели меня и знали мои дела"[370]. Письмо с просьбой не было предназначено для сохранения в архиве, и если бы оно была утрачено, то не осталось бы и следа от этого Пьера Пийяра, этого простого рыцаря, который, тем не менее, участвовал в четырех очень далеких экспедициях: две под командованием Карла Анжуйского, осада Марселя (1252) и крестовый поход для завоевания Сицилийского королевства (1264–1265); две под командованием Людовика IX, крестовый поход в Египет (1248–1250) и в Тунис (1270). Что могло заставить Пьера Пийяра, простого рыцаря из графства Бомон, так далеко следовать за двумя Капетингами? Была ли это жажда славы, вкус к приключениям, обещание жалования, желание избавиться от скуки? Какую роль в его решении сыграла вера, учитывая, что три из четырех экспедиций, в которых он участвовал, были крестовыми походами? На это невозможно ответить. Можно лишь сказать, что в сидя тюрьме Пьер Пийяр считал, что его участия в этих четырех кампаниях, которое будет засвидетельствованы мелкопоместным дворянством, является достаточным для утверждения его правоты.

Пьер Пийяр является типичным представителем сотен мелких рыцарей, составлявших основную часть капетингских армий. С именем, которое не кажется рыцарским (хотя нам известен рыцарь по имени Адам Сакавин[371]), с небольшими земельными владениями, возможно, склонный к насилию, и, к тому чтобы помахать мечом, Пьер Пийяр, тем не менее, осознавал свой статус рыцаря. Мнение его современников явно имело для него значение, и ему хотелось видеть в короле естественного защитника рыцарства.

Обещание войны

Все эти наблюдения справедливы не только для дальних экспедиций. Славу можно было обрести во Фландрии и Аквитании, а также в Египте и Италии. Для юношей военный поход был возможностью проявить себя и получить рыцарское звание, по возможности из рук доблестного предводителя. Более того, долгое время война не была столь опасной. Резня, завершившая Египетский крестовый поход весной 1250 года, конечно, была исключением: воспоминания Жуанвиля настойчиво и реалистично рассказывают о страданиях крестоносцев — "монсеньора Эрара де Сиверея поразили ударом меча в лицо, так что нос свешивался до губ"[372]. Но, кроме этой резни, были и другие случаи, когда крестоносцы погибали в походах Людовика IX против Плантагенетов, армии для Фуа и Советеррской армии при его сыне, но даже крестовые походы в Тунис и Арагон не отличались очень высокой смертностью, по крайней мере, в результате военных действий. То же самое можно сказать и о правлении Филиппа Красивого. В Аквитании и Фландрии до 1302 года перспектива погибнуть в бою была практически нулевой. Но битвы при Курте и Монс-ан-Певель в корне изменили ситуацию. Примечательно, что Филипп Красивый и его сыновья часто собирая свои армии, старались избегать большого полевого сражения. Таким образом в течение довольно долгого периода, во второй половине XIII века, война не была таким уж опасным приключением.

Если взвесить риски и возможности, то, скорее всего, последние будут преобладать. Привлекательность обещаний короля трудно оценить. Нужно попытаться определить относительную важность жалования по отношению к ресурсам среднего дворянина. Было ли это неожиданной возможностью подзаработать денег, или только средством для покрытия расходов на неизбежно дорогостоящую экспедицию (лошади, оружие, снаряжение, продовольствие)? Можно подумать, что очень часто финансовая выгода была лишь минимальной.

Деньги, в любом случае, не были единственной наградой, на которую мог рассчитывать оптимистичный рыцарь. В истории рыцарства XIII века есть много примеров, показывающих, что война могла изменить судьбу человека. В ходе Первого крестового похода некоторые великие бароны стали королями Иерусалима, принцами Антиохии или графами Эдессы. Еще более поразительно то, что на трон Сицилии взошел представитель семьи Готвиль, семьи, которая была, мягко говоря, малозначима на полуострове Котантен. В 1204 году захват Константинополя превратил простых шампанских или бургундских сеньоров в принцев Мореи и герцогов Афинских. В 1266 году Карл Анжуйский, один из младших братьев Людовика IX, завоевал Сицилийское королевство и обосновался в Неаполе и Палермо. Последовавшие за ним рыцари, многие из которых были французами, были щедро вознаграждены. В конце XIII и начале следующего столетия великие бароны все еще продолжали искать для себя будущее в Греции или Святой Земле. Готье, граф де Бриенн, стал герцогом Афинским, а его сын, коннетабль Франции, в середине XIV века все еще носил этот номинальный титул[373]. Все эти примеры доказывают одно: вкус к приключениям и надежда на быстрое восхождение по феодальной лестнице, прочно укоренились в сознании французских рыцарей. В 1285 году целью крестового похода, возглавляемого Филиппом III, было завоевание Арагонского королевства, другими словами, повторение подвигов, совершенных Карлом Анжуйским двумя десятилетиями ранее. По словам современного хрониста Берната Десклота, французы начали делить земли арагонской знати еще до того, как пересекли Пиренеи[374].

При Филиппе Красивом новая отношение к военной службе изменило перспективы продвижения в карьере. Находясь на службе во Фландрии и Аквитании, рыцари имели мало шансов получить обширные земли или высокие титулы. Но война, как она велась в 1290-х годах, многократно увеличила возможности. Теперь уже недостаточно было просто махать мечом. Рыцари могли стать администраторами в Наварре, Аквитании, Фландрии, Лионе, везде, где король пытался что-то приобрести. Перед самыми умными, самыми одаренными открывались прекрасные перспективы карьеры на службе у короля.

Урри л'Алеман — хороший пример продвижения, которому благоприятствовала война. Когда он появляется в источниках, он все еще простой арбалетчик Двора. Положение скромное, но оно обеспечивало непосредственную близость к королю. Как и многие другие арбалетчики Двора, Урри вскоре стал "сержантом-оруженосцем короля": теперь он был частью этого элитного отряда из нескольких десятков человек, из которого король черпал верных людей в зависимости от обстоятельств. Именно в этом качестве Урри сражался в Аквитании в 1295 году. Его таланты, очевидно, были оценены по достоинству. В июне 1297 года, когда Роберт д'Артуа уехал из Аквитании во Фландрию, Урри был одним из тех, кого он оставил командовать оккупационными войсками. Трудные войны во Фландрии еще более способствовали его восхождение. Гийом Гийар, наиболее дотошный хронист этого периода, часто упоминает его имя. Во время стычки в январе 1300 года он описал его как второго помощника одного из маршалов Франции, Симона де Мелёна. Урри, несомненно, был одним из лидеров французской армии в битве при Арке 4 апреля 1303 года, во время которой он дважды был сбит с лошади. 5 июля под Сен-Омером под ним были убиты три лошади, а сам он был ранен. В сентябре ему было поручено деликатное задание — вернуть в Аррас солдат, которые взбунтовались, из-за невыплаты жалования. В Гравелине, в июле 1304 года, он возглавил рейд вместе с Ударом де Мобюиссоном, а затем вместе с другим сержантом-оруженосцем возглавил грабительскую экспедицию. Неизвестно, когда он был облагорожен, то есть посвящен в рыцари, но ему даже был присвоен титул "рыцаря короля". Уже в 1313 году он был среди рыцарей, остававшихся при Дворе, в свите Филиппа Красивого. В последний раз он служил в королевской армии в 1315 или 1316 году, и умер примерно в этот период. Стремительный взлет сделал Урри важной фигурой и в конце жизни он получал от короля ежегодную пенсию в размере 300 турских ливров[375].

В своей карьере Урри, безусловно, проявил мужество, талант и мастерство. Но ему также очень повезло, так как он избежал гибели при Куртре. Фактически, катастрофа привела к тому, что на место погибших выдвинулись десятки других рыцарей. Необходимо было назначить нового коннетабля, двух новых маршалов и нового магистра арбалетчиков. Жак де Байон был одним из тех рыцарей, которых последствия поражения выдвинули на передний план. До начала Фландрских войн этот сеньор из Шампани вел скромный образ жизни. Мы видим, что он служил в армии 1297 года, затем был в составе войск, оккупировавших графство до 1302 года. Но после 1301 года он уже был приближен к королю, поскольку получал жалование при Дворе. Поэтому в следующем году Жак де Байон уже не был кем-то неизвестным, но именно гибель главных офицеров армии открыла перед ним большие перспективы. 1 октября 1302 года король поручил ему охрану границ вместе с двумя новыми маршалами Франции и Беро де Меркёром. Через несколько дней, 19 октября, он разбил фламандцев под Касселем, а затем возглавил рейды в направлении Кале, во время которых оба маршала ему подчинялись. В декабре 1302 года Жак действовал под командованием Оттона, пфальцграфа Бургундского и нового графа Артуа, а затем снова командовал двумя маршалами во время нападения на аббатство Ваттон (26 декабря), где под ним была убита лошадь, а сам он был ранен. 4 апреля 1303 года он одержал победу над фламандцами в битве при Арке. 9 апреля он был назван "лейтенантом короля на границах Фландрии". На заседании Совета 10 июля 1303 года Жак был поименован между коннетаблем и маршалами. Он принимал участие в битве при Монс-ан-Певель, но, похоже, не играл никакой особой роли. Его блестящие заслуги во время войны во Фландрии принесли ему пожизненную ренту в 500 турских ливров. Во второй половине царствования он был важной фигурой в окружении Филиппа Красивого[376].

Карьеры Урри л'Алемана и Жака де Байона являются яркими примерами, потому что они хорошо задокументированы. Но это были не единичные случаи. Для многих рыцарей война была возможностью сделать карьеру на службе у короля. Однако не стоит забывать, что при Филиппе Красивом не только военные получали повышение. Такие юристы как Гийом де Ногаре и Гийом де Плезиан, или люди умевшие обращаться с деньгами, такие как Ангерран де Мариньи, вероятно, ценились еще больше. Но отметим один момент: карьеры всех тех, кого мы только что назвали, начались только после окончания десятилетия военных успехов. Что это, совпадение? Смогли бы они в первой половине царствования сделать такую же карьеру, как впоследствии?

Война по версии Филиппа Красивого

На протяжении всей этой книги правление Филиппа Красивого преподносится как время решительных перемен. Война изменила свои цели и характер; военная служба вассалов была распространена на всех дворян, а затем и на всех подданных; налогообложение пережило небывалый подъем. Очевидно, что даже если мы пока ограничимся военными аспектами, Филипп Красивый коренным образом изменил практику своих предшественников. Иногда говорят, что он просто утвердил последствия событий, желаемых Людовиком IX или Филиппом III. Но, несомненно, на деле все выглядело иначе.

При ближайшем рассмотрении кажется, что ключевым моментом в политике правления является создание централизованного государства. Филипп Красивый хотел войны и методично ее подготавливал. Прежде всего, он намеревался обеспечить себя финансовыми средствами. Как мы видели в предыдущей главе, он присвоил трехгодичный децим 1289 года; затем, в 1292 году, он ввел мальтот, принцип которого оказался радикально новым. В обоих случаях эти сборы не были оправданы конкретной причиной — отвоеванием Святой Земли или возобновлением войны против Арагона. Они служили для короля средством создания денежного резерва. С другой стороны, в 1290 и снова в 1291 годах молодой Филипп добился от своего кузена Карла II, короля Сицилии, возврата в королевство графа Артуа, лучшего военачальника в семье. К чему этот возврат, если Филипп, в краткосрочной перспективе, не собирался вести войну? Предлог не заставил себя долго ждать. Банальная ссора между моряками Нормандии и Байонны открыла путь к объявлению войны. То же самое произошло с Ги де Дампьером, графом Фландрии, вассалом, который долгое время был образцовым и которому не позволили избежать конфликта. Следует отметить еще одно обстоятельство. И король Англии, и граф Фландрии были не очень опасными противниками. Если Эдуард I пожелал бы отправиться на войну, он должен был пересечь Ла-Манш. Ги де Дампьер был главой богатого графства, но его отношения с могущественными городами Гентом и Брюгге были не лучше, чем у короля Англии с его баронами. Ни один из них не мог соперничать с королем Франции. На самом деле, в период с 1294 по 1297 год и Аквитания, и Фландрия были оккупированы без особого труда.

Трудно сказать, намеревался ли Филипп Красивый присоединить эти две территории к своим владениям. Если бы это было так, то война была бы оправдана. Но можно выдвинуть и другую гипотезу. Филипп Красивый хотел войны только с одной целью: создать централизованное государство. Это не анахроничная интерпретация, вдохновленная Карлом Шмиттом[377]. В знаменитом отрывке из Coutumes du Beauvaisis (Кутюмов Бовези) Филипп де Бомануар писал:

Этот бальи, этот высокопоставленный офицер, Бомануар, был вдохновлен сделанным королем. Политика Филиппа Красивого преследовала только одну цель — создать исключительное положение, которое позволило бы ему выйти за пределы, традиционно отводимые королевской власти. Война была его первым инструментом; она дала начало интенсивной эксплуатации понятия "защиты королевства". Впоследствии на первый план вышли конфликт с Папой Бонифацием VIII, борьба с Орденом Тамплиеров и изгнание евреев. Каждый случай, конечно, имеет свои особенности, и можно более или менее точно определить все нюансы. Но общая идея такова: Филипп Красивый никогда не собирался оставлять королевство в покое, но всегда держал его в состоянии напряжения, чтобы постоянно увеличивать сферу своей власти и власти своих офицеров.

В этой связи следует особо подчеркнуть один момент. Филипп Красивый умножил число должностных лиц которым делегировал часть своей власти, так появились лейтенанты короля, опекуны различных фламандских городов, опекуны Лиона, агенты короля на оккупированных территориях, комиссары всех видов; и даже эти "рыцари короля", "сержанты-оруженосцы короля", и просто "сержанты короля". Их должности было достаточно, чтобы привлекать их для выполнения самых разнообразных функций, и в то же время давало им долю королевской власти. В 1313 году Пьер де Галар мог называть себя магистром арбалетчиков короля, капитаном во Фландрии и рыцарем короля, и вместе с этими титулами ему были делегированы многочисленные полномочия, что прекрасно иллюстрирует новую практику королевской власти[379].

Что касается второй половины правления, то именно война между 1294 и 1305 годами позволила создать это исключительное положение, во время которого королю было разрешено практически все. Более того, с этой точки зрения победы и поражения являлись лишь второстепенными обстоятельствами. Именно благодаря его победе Филипп Красивый смог распространить военную службу на всех дворян, наложить децимы на духовенство и однопроцентный и двухпроцентные налоги на всех остальных. Однако именно потрясение, вызванное катастрофой при Куртре, позволило провозгласить арьер-бан и установить суверенитет короля над всем его королевством, как это ни парадоксально, если учесть весьма неблагоприятную политическую обстановку. Естественно, Филипп Красивый не предвидел и не желал поражения своей армии. Но потеря его главного боевого корпуса придала новый импульс его пропаганде. В 1290-х года, во время войны против Эдуарда I, клерки королевской канцелярии сильно преувеличивали угрозы для королевства. Между 1302 и 1304 годами они смогли полностью реализовать свои таланты, поскольку ситуация наконец-то стала действительно серьезной, как они и утверждали.