Армия короля Франции

Рыцари и оруженосцы

Армии Капетингов состояли в основном из людей, сражавшихся верхом на лошадях. Из них, по нашим источникам, только рыцари подвергались учету. В своем рассказе о сражениях Египетского крестового похода Жуанвиль, за редким исключением, упоминает по именам только рыцарей. В счетах и других документах, как правило, наблюдается такая же картина. Правило заключается в том, что перед именем рыцаря ставится квалификатор dominus (господин), который во французских текстах переводится как monseigneur (монсеньёр).

В XII веке благородство и рыцарство были синонимами[19]. Каждый молодой дворянин, каждый сын рыцаря, должен был стать рыцарем по достижении совершеннолетия, в возрасте восемнадцати или двадцати лет. В течение XIII века ситуация существенно изменилась. Во многих семьях низшего дворянства мужчины получали рыцарское звание все позже и позже, в возрасте тридцати-сорока лет. Некоторые даже отказывались от него. Причины такого отношения к рыцарству понять непросто. Традиционно в этом винят обеднение низших слоев дворянства, вызванное разделом наследства с каждым поколением, а также увеличение стоимости рыцарского снаряжения и лошадей: при вызове сюзерена рыцарь должен был явиться с полным набором оружия, несколькими лошадьми и несколькими людьми в свите. Но рыцарство также было закрытой корпорацией. Существовал страх перед самозванством, и за происхождением кандидатов в рыцари следили все более пристально. Споры по этим вопросам рассматривались в королевском суде. В конце правления Людовика IX мог ли некий Пьер, известный как aux Massues, законно называть себя рыцарем? Некоторые в этом сомневались. Но ему удалось доказать в Парламенте, что его дед был рыцарем и магистры приняли решение в его пользу. В 1285 году, когда королевская армия, собранная для вторжения в Арагон, заканчивала свое сосредоточение в Тулузе, ничто не казалось более неуместным, чем начать расследование, чтобы определить, действительно ли Жиль де Компьень, как он утверждал, является дворянином. Почему возник вопрос о человеке, который, будучи прево Парижа, безусловно, был хорошо известен королю? Какие аргументы были выдвинуты, чтобы поставить под сомнение статус, который Жиль так высоко оценивал? Мы не знаем. Свидетельства, которые он представил, в любом случае спасли его от бесчестья: несколько кузенов, рыцарей или сыновей рыцарей, подтвердили, что он действительно происходит от брака дамы и рыцаря[20].

В конце XIII века во Франции никто не мог стать дворянином, не будучи рыцарем: единственные "облагораживания", дарованные королем, были фактически разрешениями на посвящение в рыцари. Поэтому отношения между дворянством и рыцарством по-прежнему были очень тесные. Однако среди всех взрослых мужчин, чья принадлежность к дворянству была давней и неоспоримой, многие уже не были посвящены в рыцари. На самом деле, это уже было не ново. В XII веке в хрониках часто упоминаются "конные сержанты", некоторые из которых явно были дворянами, не получившими рыцарского звания[21]. В Нормандии с конца XII века выделялось несколько категорий феодалов: владельцы фьефов (feodum lorice) были обязаны служить своему сюзерену полностью вооруженными; ниже их по рангу стояли мелкие вассалы, известные как вальвассоры (vavasseurs): они тоже служили лично, но с менее дорогим вооружением, чем у рыцарей, и поэтому уступающим им по качеству — в зависимости от дохода, хауберк (petit haubert или haubergeon), копье и меч, или даже просто стеганый гамбезон (gamboison), шлем, копье и меч. Эволюция должна была проходить одинаково во всех регионах. Во второй половине XIII века это явление приобрело такое значение, что для их обозначения появился специальный термин: оруженосцы, по-латыни armigeri или scutiferi, которых также называли, в зависимости от региона, валетами (valleti, в Пикардии) или дамуазо (domicelli, к югу от Луары). Но в 1274 году, в ордонансе, которым Филипп III установил штраф, причитающийся с его вассалов, которые не явились в армию для похода в Фуа двумя годами ранее, упоминается, что должны различные категории: бароны, баннереты, простые рыцари; последнюю категорию составляли сержанты или оруженосцы (servientes seu armigeri), что означает, что в то время, эти два термина все еще являлись синонимами[22]. В 1290 году в решении Парламента, касающемся жалования дворян Оверни, наиболее хорошо вооруженный кавалерист, стоящий сразу за рыцарем, называется: сержант на коне при оружии (serviens cum equo in armis)[23].

Но, так ли существенна была разница между рыцарем и оруженосцем, на поле боя? Теоретически, конечно, рыцарь должен был быть лучше экипирован, лучше вооружен и иметь лучшего коня. Но в начале кампании или в утро битвы мы видим, как оруженосцев массово посвящают в рыцари: становятся ли они лучшими воинами, потому что в один момент стали рыцарями? В 1269 году некий Перро де Вайли, оруженосец, обязался служить в контингенте, который граф Артуа собрал для подготовки к крестовому походу в Тунис. В соглашении, регулирующем их взаимные обязательства, граф обещает дать Перро свое благословение перед первым столкновением с врагом[24]. В этом случае членство в рыцарстве кажется не столько следствием определенного уровня состояния, сколько признанием добродетелей, традиционно связанных с этим состоянием: храбрости и защиты христианской веры. Для этого Перро де Вайли, как и для всех тех, кто посвящался в рыцари рукой короля или командующего армии, обстоятельства, при которых они получали рыцарское звание, и качества рыцаря имели немаловажное значение. В конце концов, разве Перро не мог поставить свои обязательства перед графом Артуа в зависимость от того, будет ли он посвящен в рыцари еще до начала крестового похода? Другие примеры указывают в том же направлении. В списках армии для похода в Фуа, в 1272 году, имена нескольких вассалов, откликнувшихся на призыв короля, сопровождаются словами: "erit miles in Tholosa, si regi placuerit", "он станет рыцарем в Тулузе [место сосредоточения армии], если это будет угодно королю" (что является важной деталью)[25]. В конце 1299 года, когда истекал срок перемирия, заключенного в 1297 году, армия под командованием графа Карла де Валуа собиралась завершить оккупацию графства Фландрия. На обратной стороне пергаментного свитка, содержащего список войск, находится список новых рыцарей, которые были посвящены в рыцари в начале кампании. Некоторые из них были молодыми людьми из высшего дворянства: Жан, граф Жуаньи, Гишар де Боже, Беро де Меркер. Другие, менее знатного происхождения, были рекомендованы знатными людьми: двое королевой Англии Маргаритой (сестрой Филиппа Красивого) и двое "королевой Марией", то есть Марией Брабантской, вдовой Филиппа III. Коннетабль, Рауль де Клермон, дядя королевы Жанны Наваррской, Жак де Шатийон, и Ансо Ле Бутейлер — каждый из них ходатайствовал о посвящении какого-либо кандидата в рыцари. Последние десять посвященных представлены как "люди короля", которых можно рассматривать как достойных молодых вассалов из королевского домена. В этот день, несомненно, сам Филипп Красивый посвятил их в рыцари. Их посвящение в рыцари рукой короля, по рекомендации знатного лица и накануне отъезда в поход, несомненно, поднимало боевой дух этих молодых людей[26]. Нельзя исключать и определенную мистику рыцарства в самом широком смысле этого слова. В их социальной и семейной среде, в их вере, в их системе мышления, возможно, также благодаря чтению литературы, рыцарство не было пустым словом[27].

В самом конце XIII века угасание стремления к рыцарству стало настолько тревожным, что Филипп Красивый счел необходимым принять принудительные меры, направленные против тех, кто не хотел или медлил принять "рыцарское звание", даже если у них было на это право и достаточный доход. В мае 1293 года король приказал бальи Кана заставить всех благородных оруженосцев (обратите внимание на точность), в возрасте от двадцати четырех лет и старше, обладающих определенным доходом, принять рыцарское звание до следующих Рождественских праздников, а если они не подчинятся, все, чем они владели сверх установленного уровня дохода, будет конфисковано. Важно отметить, что имущество, которое считалось необходимым для содержания рыцаря, определялось в соответствии с двумя взаимодополняющими критериями: во-первых, требовалось иметь земли приносящие доход в 200 ливров в год, во-вторых ⅘ этих владений (то есть доход в 160 ливров) должны были быть получены из семейного наследства[28]. Первое условие, несомненно, преследовало цель исключить из претендентов в рыцари слишком бедных оруженосцев, но также, и привлечь, тех, кто разбогател. Наследственное же владение землей гарантировало благородное происхождение рыцаря.

Угрозам конфискации, которые король приложил к своим приказам, не суждено было остаться мертвой буквой. Менее чем через год после этого первого приказа, 22 марта 1294 года, бальи Ко было приказано конфисковать земли дворян, не получивших рыцарского звания в предыдущее Рождество, в соответствии с приказом предыдущего года. Эта мера касалась не только Нормандии. 25 июля 1294 года, на другом конце королевства, сенешалю Бокера было приказано вернуть дамуазо Гийому де Пуатье, его земли, которые были переданы в руки короля, поскольку он не получил рыцарского звания вовремя и король дал ему на это год[29]. Тому же сенешалю Бокера было поручено проверить серьезность болезни ног, которую некий дамуазо Остор де Пейре, выдвинул в качестве причины отказа от рыцарского звания (подробности этого дела отсутствуют)[30]. Если препятствием для рыцарства была бедность, король мог назначить кандидату пенсию. 4 октября 1294 года сенешаля Бокера попросили выплатить виконту Юзесу два суммы ежегодной пенсии в размере 250 турских ливров, назначенной ему королем, "чтобы он мог принять рыцарство"[31]. Если в рыцари посвящал король или принц, то, по-видимому, часто, а возможно, и обычно, новый рыцарь получал вознаграждение, чтобы покрыть все или часть расходов на снаряжение. Так, 3 июня 1297 года Филипп Красивый приказал бальи Руана как можно скорее выплатить рыцарю Роберту де Жиронкуру, 100 парижских ливров, которые были назначены ему из королевской казны за его великолепного коня и жалование за прием в рыцари[32]. Незадолго до битвы при Куртре Роберт д'Артуа подарил Эсташу де Берль, "за его новое рыцарское звание", "большую гнедую лошадь"[33].

Более обширная, чем за ранний период, документация за 1290-е годы показывает, с какой тщательностью Филипп Красивый заботился о том, чтобы у него было достаточно большое рыцарство, особенно около 1293–1294 годов, когда было принято решение о войне с Англией. В это же время и Эдуард I принял аналогичные меры. Но в обоих случаях озабоченность этим вопросом имела давние традиции, так в еще 1181 году Генрих II Плантагенет установил уровень дохода, при превышении которого дворянин обязан был получить рыцарское звание. По словам одного из хронистов, его примеру последовали Филипп II Август и граф Фландрии Филипп Эльзасский[34]. Во Франции документальные подтверждения по этой теме отсутствуют, но в Англии точно известно, что Плантагенеты на протяжении всего XIII века продолжали периодически принуждать молодых дворян к получению рыцарского звания[35].

"Люди при оружии" и "латники".

По оценкам Филиппа Контамина, около 1300 года королевство Франция, в границах того времени, насчитывало от 5.000 до 10.000 рыцарей. Однако, меры, направленные на то, чтобы сделать рыцарство обязательным, не смогли остановить рост доли оруженосцев среди военнообязанного дворянства в ущерб рыцарям. Конечно, трудно оперировать статистикой, поскольку источники не дают такой возможности. Однако состав некоторых армий, собранных Филиппом III и Филиппом Красивым, известен довольно подробно. Среди кавалеристов на каждые пять "людей при оружии" (armati или homines armorum) в среднем приходился один рыцарь. Некоторые из категории "людей при оружии", должно быть, были благородными оруженосцами и в этом качестве они были призваны на службу королю. Но, в пропорции, которую невозможно определить, были также воины, чей статус, несомненно, очень разнообразный, в значительной степени нам не ясен. В Нормандии, в частности, существовали сержантские фьефы или сержантерии и эти сержанты, включенные в феодальную иерархию, были обязаны служить своему сюзерену, как любой другой вассал а их статус соответствовал в некотором смысле самому низшему дворянству. В городах буржуа, то есть члены семей, имевших право занимать муниципальные должности, в некоторых случаях вели жизнь, близкую к дворянской, особенно если их богатство позволяло им покупать оружие и лошадей, и похоже их тоже могли причисляли к "людям при оружии". Наконец, другие, наиболее трудно идентифицируемые, но, вероятно, наиболее многочисленные, изначально были простыми воинами, которых предположительно набирали из простого народа за их силу, мужество и боевые навыки, но, к сожалению, подробностями мы не располагаем. В очень многих имеющихся расписках за сентябрь 1302 года приводится ряд имен. 11 сентября в Аррасе Жан де Креки, сеньор де Конте, рыцарь бальяжа Артуа, дал расписку на 75 турских ливров, которые он получил для себя и восьми своих солдат (soudoyers), Гийо де Конгри, Жака де Конгри, Жана Бролина, Жана Тезарта, Жана Куалетта, Адама Куалетта, Адама де Краменнила и Бодона д'Одакра. Поскольку частица де ни в коем случае не является признаком знатности, а категория солдаты не обязательно исключает оруженосцев, можем ли мы отнести их к представителям дворянства?[36]

Как показывают этот пример, выбранный из многих других, эти оруженосцы, сержанты и солдаты, как дворяне, так и не дворяне, были во всех армиях того времени. В сентябре 1269 года Карл Анжуйский поручил Жану де Клари, своему советнику и другу, набрать во Франции 1.000 рыцарей и солдат. Были ли эти люди только дворянами? Маловероятно. В своем отчете о Тунисском крестовом походе хронист Примат, монах из Сен-Дени, приводит имена трех "конных сержантов", погибших в бою (Пьер д'Отей, Жан де Суассон, Мартин де Трапп) — редкий случай, но его можно объяснить, если допустить, что эти три человека были дворянами. Для Арагонского крестового похода (1285 год) сохранился краткий отчет о понесенных расходах, в котором "пешие и конные солдаты", явно отличающиеся от рыцарей, прибывших из различных регионов, обошлись казне в 243.000 турских ливров, что составляло ⅕ от общей суммы расходов. Эти конные солдаты (stipendiarii equites), вероятно, не были дворянами. В некоторых источниках также упоминаются недворянские солдаты (stipendiarii ignobiles), что, вероятно, указывает на то, что в других контекстах солдат вполне мог принадлежать к дворянству[37].

Важно не смешивать благородных оруженосцев и других "людей при оружии" в одну категорию. Оруженосцы естественным образом включались в свиту или баталию своего сеньора. Некоторые конные солдаты, не дворяне, объединялись в десятки (dizaines), возглавляемые дизеньером (dizenier). Сохранилось несколько квитанций, выданных дизеньерами[38].

Все эти люди служили верхом на лошадях. Размер компенсации, выплачиваемой им в случае необходимости, отражал стоимость их лошадей, которые были разного качества, но иногда эквивалентны рыцарским. В целом, их снаряжение уступало рыцарскому, но конный солдат, нанятый королем или знатным аристократом, не обязательно был хуже экипирован, чем бедный оруженосец из далекой провинции. В целом, преобладало разнообразие, но к 1300 году все сражающиеся верхом — рыцари, оруженосцы и "люди при оружии" — стали называться общим термином, латники[39]. Внутри армии термин латник использовался для обозначения всех людей, сражающихся верхом, но, различия между этими категориями подпадавшими под этот термин, безусловно, были фундаментальными. В этом отношении показателен размер жалования, выплачиваемого королем. Рыцарю всегда платили в два раза больше, чем оруженосцу. С другой стороны, простому оруженосцу платили столько же, сколько и солдату. И здесь знатность происхождения была менее важна, чем качество бойца, которое предполагалось равным в обоих случаях. Когда размер жалования варьировался, это зависело не от качества воина (оруженосец или солдат), а от характера его снаряжения. В одном случае "оруженосцам с покрытыми лошадьми" (armigeri cum equis coopertis) платили 7 су 6 денье, "оруженосцам с непокрытыми лошадьми" (armigeri cum equis non coopertis) — 5 турских су[40]. В данном случае речь идет только об оруженосцах, но солдаты должны были быть в такой же ситуации. Можно предположить, что во время смотра воинов, когда каждому из них назначалось жалование, оценивалось снаряжение, имеющееся у всадников, благородных и неблагородных, чтобы отнести их к той или иной категории. Эта процедура, не очень хорошо задокументирована для этого периода, но хорошо засвидетельствована для Столетней войны. Кроме того, наряду с латниками должна была существовать легкая кавалерия, которая не отражена в источниках 1300-х годов, но которая несколько десятилетий спустя, в начале Столетней войны, приведет к явному различию между "людьми при оружии" (gens d'armes) и более легковооруженными "конными людьми" (gens de cheval)[41]. Так, что воины из знати были не единственными, кого можно найти в источниках.

Знали ли представители дворянства о возможном понижении статуса тех, кто оставался среди них оруженосцами? Это возможно. В договоре, подписанном в 1297 году рыцарем Коларом д'Эвери с графом Фландрии Ги де Дампьером, первый обязывался служить с "десятью вооруженными людьми, рыцарями и оруженосцами, сыновьями рыцарей"[42]. Здесь "оруженосцы, сыновья рыцарей" хоть и неявно считаются более ценными, вероятно, потому что они, в свой черед станут рыцарями. Следует признать, что это единственное сохранившееся свидетельство на эту тему (оно касается графа Фландрии, в то время врага Филиппа Красивого), в то время как документы, в которых различные категории кавалерии названы одним термином латники, изобилуют. Следует признать, что в зависимости от обстоятельств армия собиралась в соответствии с более или менее элитарными критериями. Так армия, завершившая оккупацию Фландрии в 1300 году под командованием Карла де Валуа, похоже, объединила высшее дворянство и лучшее рыцарство. Армии действовавшие в Аквитании, похоже, состояли из менее благородных людей, как и гарнизоны, размещенные на захваченных территориях.

Но когда наступал мир, разница между категориями латников могла быть решающей. Рыцарь и оруженосец возвращались в свой замок, вернее, для большинства из них — в свой укреплённый дом (maison forte). А как же множество рядовых воинов, солдат, которые, как следует из их названия, жили на свое жалование? Некоторые, несомненно, возвращались к той деятельности, которую оставили, чтобы вступить в формирующуюся армию, расформирование которой возвращало их к гражданской жизни. Другие следовали за принцем или сеньором, который обычно их нанимал. Можно представить, как такие люди от одной войны к другой искали очередную возможность заработать. Многие "люди при оружии" объединялись в ассоциации или компании (societates), в которые также входили оруженосцы и, в небольшом количестве, рыцари. В этом случае можно говорить почти о профессиональных солдатах, и почти о наемниках. Такие компании, особенно, были характерны для Юга Франции. Считается, что дворянство там было более многочисленным и более плодовитым: в некотором роде "кадеты Гаскони"[43]. Более того, война особенно сильно ударила по этим регионам. Не учитывая Альбигойские крестовые походы, мы должны вспомнить армию для Фуа (1272) и Советеррскую армию (1276), Арагонский крестовый поход (1285) и Аквитанские войны (с 1294 по 1297). Возможно, даже более важным, чем эти последовательные кампании, была скрытая вражда с королевствами Кастилии и Арагона. Во время правления Филиппа III почти каждый год королевские вассалы созывались сенешалями для коротких вылазок или для более длительных экспедиций на недружественную территорию. Даже когда военные действия были приостановлены, в королевских крепостях приходилось держать солидные гарнизоны, возможно, более крупные, чем при Людовике IX. Длительная оккупация Наварры, начиная с 1275 года, и, прежде всего, герцогства Аквитанского, в период с 1294 по 1303 год, в конечном итоге потребовала содержания достаточно большого количества войск — пусть даже всего в несколько сотен или несколько тысяч человек. Поэтому состояние войны продолжавшееся долгое время на большей части юго-запада королевства, позволяло решительным людям долго не бездействовать, будь то рыцарь, оруженосец или простой человек умеющий обращаться с оружием. Это тем более верно, что в регион часто наезжали люди королей или принцев в поисках людей для армий. Так во время Фландрских войн, особенно после Куртре, Филипп Красивый заставил контингенты с юга страны проехать через все королевство. Но были и другие примеры. В 1264 году, когда он готовился отправиться в Италию, чтобы завоевать Сицилийское королевство, Карл Анжуйский набирал солдат в Лимузене. В 1292 году часть армии, которую Карл де Валуа повел на Сен-Кантен, была набрана из сенешальств Юга. Прежде чем двинуться в Италию в 1301 году, он же, воспользовавшись субсидиями, предоставленными ему Папой, нанимал бойцов в Тулузе и Каркассоне[44]. Фактически, именно в последней трети XIII века французские солдаты начали массово появляться в Италии, служа амбициозной политике Анжуйского дома или папства. Среди них было очень мало рыцарей, а в основном простые оруженосцы, которые, в общем-то, были опытными бойцами[45].

Королевские сержанты-оруженосцы

Следует упомянуть последнюю, совершенно особую категорию — "королевские сержанты-оруженосцы". Часто набираемые из числа служащих королевского Двора, они составляли отряд, насчитывавший около тридцати человек. К ним могли быть прикреплены два или три придворных стражника. Знаком отличия каждого из королевских сержантов был жезл с навершием в виде геральдической лилии. Эти люди были зародышем королевской гвардии, а некоторые из них начали свою карьеру в качестве королевских арбалетчиков. Охрана покоев короля, вероятно, была возложена именно на них. Некоторые из них отличились в войнах Филиппа Красивого, например, Анри де Бофор или Анри де Бурж, которые были очень активны в Аквитании[46]. Но они также были ревностными слугами, которым король мог поручать самые разнообразные задания: командование крепостью, определение границ земельных владений, защиту прав короля на лес, покровительство колонии прокаженных, урегулирование частных войн, обнародование запрета на рыцарские турниры[47]. Одной из их постоянных задач была охрана знатных узников: в 1298 году Джон Сент-Джон, английский сенешаль Аквитании, захваченный в плен в предыдущем году в битве при Бельгард-Сент-Мари, содержался в парижском Шатле под надзором одного из них, Жана Бастеля, который в 1300 году стал стражем нескольких фламандских рыцарей, а затем, в 1305 году, самого Ги де Дампьера, который был помещен под домашний арест в бальяже Санлиса[48]. Кроме того, один из сержантов, Жан де Жанвиль, участвовал в конфискации имущества у евреев[49]. Необычным является случай Жана Беренжера, сенешаля Лиможа в 1309 году, которому в следующем году поручили деликатную миссию по конфискации имущества архиепископа Лиона, которого король считал непокорным своей власти[50]. Важность и разнообразие выполняемых ими миссий объясняют возвышение некоторых из них, таких как Пьер Батест, который сначала был королевским арбалетчиком, затем стал королевским сержантом, и, наконец, "королевским рыцарем". Очевидно, что, несмотря на свою малочисленность, королевские сержанты были важным органом в функционировании капетингской монархии[51].

Элитные рыцари: баннереты

Несмотря на неизбежные различия в происхождении, снаряжении и оплате, королевская армия состояла из людей, сражающихся верхом на лошадях. Элитой были баннереты, дворяне, достаточно могущественные, чтобы получить право "распускать знамя", то есть формировать вместе со своими вассалами тактическое подразделение под своим командованием. Великие бароны, такие как граф Валуа или граф Форез, были, с этой точки зрения, только баннеретами. Знамя являлось знаком командира, большим, чем вымпел простых рыцарей, и обозначало группу рыцарей, оруженосцев и солдат, собравшихся вокруг баннерета. Каждое из этих подразделений состояло из разного числа воинов. Если объявлялся феодальный призыв, баннереты обязаны были явиться с определенным количеством воинов. С другой стороны, если они заключали договор с главнокомандующим армии, то одним из условий соглашения являлся размер их свиты. Иногда, ближе к концу правления Филиппа Красивого, фигурируют "двузнаменные рыцари" (chevalier double banneret), как, например, Жан де Хейли, который служил во Фландрском армии 1314 года с тремя рыцарями и семнадцатью оруженосцами[52]. Поскольку контингент, который он возглавлял, был не больше, чем у простых баннеретов, можно предположить, что для него это было своего рода отличием, не только почетным, но прежде всего финансовым, поскольку его жалование было удвоено. В редких случаях встречались и баннереты-оруженосцы, но, скорее всего, это была лишь временная мера, поскольку баннерет, естественно, должен был быть рыцарем[53].

На поле боя или в походе различные подразделения, собранные каждым баннеретом, группировались в соответствии с их географическим происхождением. Жуанвиль объясняет успех баталии Ги де Мовуазена тем, что почти все, кто в ней участвовал, были "рыцарями его рода и рыцарями, бывшими его тесными вассалами"[54]. Поэтому несомненно, что дворяне были прикреплены к этим группам, что обеспечивало их командиру контроль над своим подразделением. Но даже если это лишь отражение структурирования дворянства, такая организация создает, по крайней мере, две проблемы. Первая заключается в том, что баннерет — высший сюзерен своего отряда, не обязательно был лучшим бойцом или лучшим командиром. Вторая проблема заключается в разной численности состава этих тактических единиц. Герцог Бургундский возглавлял десятки рыцарей и оруженосцев. Мелкий сеньор с ограниченными средствами, но имевший право "распускать знамя", мог явиться в армию только с несколькими бойцами. Ни тактическая организация, ни командование армией от этого не становилось легче.

Рыцарь и его снаряжение

Печати, скульптуры и книжные миниатюры, конкретизированные воспоминаниями Жуанвиля, дают довольно точное представление о внешнем виде участников сражений того времени. Надеваемый поверх акетона (стеганой хлопчатобумажной одежды) хауберк (или кольчуга) мог покрывать все тело, от макушки головы до ступней. Руки защищали кольчужные перчатки, плечи — наплечники, которые могли отводить удары меча. Голову защищал шлем с прорезью для глаз и отверстиями для дыхания. Кожаный стеганный подшлемник, должен был смягчать удары. Очень тяжелый и неудобный, шлем надевался только в преддверии битвы. В остальное время предпочтение отдавалось полусферическим шлемам (цервельерам) или простой "железной шляпе" (шапель-де-фер, капеллине). Жуанвиль рассказывает, что в конце дня сражения он "заставил короля снять шлем и отдал ему мой шлем с полями, чтобы его обдувало ветром". В конце XIII века также появилось подъемное забрало, которое позволяло рыцарю перевести дух, не снимая шлем с головы. Шлем и кольчуга имели значительный вес, так раненый Жуанвиль несколько дней не мог носить шлем и хауберк и вынужден был довольствоваться стеганой курткой (гамбезоном) и капеллиной[55].

Вне боя щит носили на перевязи или прикрепляли к седлу, чтобы освободить одну руку для удержания поводьев, а в другую брали копье с небольшим вымпелом. Меч носился на поясе и использоваться для рукопашного боя, как только заканчивалось первая фаза схватки происходившая на копьях. Также использовали топоры и булавы. При Монс-ан-Певель Филипп Красивый, как говорят, сражался топором, чтобы отбиться от окруживших его фламандцев[56].

Всадник обязательно носил шпоры. Если он был рыцарем, то они были золотыми или, что более вероятно, позолоченные: этот атрибуты рыцарства, фламандцы в большом количестве собрали с трупов французских рыцарей при Куртре. Поверх хауберков носили сюрко, просторный плащ-накидку, похожий по покрою на пончо и часто украшавшийся гербом владельца. Обычно сюрко был длиной чуть ниже колена, имел разрезы в передней и задней части. Одна из самых пикантных сцен в рассказе Жуанвиля — демонстрация египтянами герба графа Артуа, снятого с его трупа и выдаваемого за герб короля Людовика: для мамлюков герб с флер-де-лис, даже с дополнительным изображением замков, олицетворял короля Франции[57]. Герб также мог размещаться на щите и на чепраке лошади.

Стоимость этого снаряжения, естественно, зависела от его качества, и если оно было полным, то, несомненно, и цена его была довольно высокая, но каждый рыцарь или оруженосец снаряжался в соответствии со своими финансовыми возможностями. То же самое относится и к лошадям, цены на которых значительно варьировались в зависимости от того, являлись ли они соммье (sommier, простым вьючным или тягловым животным), ронси (roncin, обычной лошадью) или полфри (palefroi), разновидностью ездовой лошади. Для рыцаря самым важным средством передвижения является боевой конь дестрие (grand destrier или cheval d'armes). В рассказе о битве при Куртре, традиционно приписываемом Лодевику ван Велтему, Морель, конь графа Артуа, стоил более 1.000 ливров. Эта цифра, вероятно, преувеличена, но счета графских конюшен свидетельствуют о покупке трех коней стоимостью 300 парижских ливров, включая "большого коня Мореля" и "большую гнедую испанскую кобылицу", "по приказу графа, когда он узнал, что должен ехать во Фландрию". Эти лошади, вероятно, предназначались в первую очередь для Роберта д'Артуа, но одна из них была отдана Жану де Бюрла, Великому магистру королевских арбалетчиков. Кроме этих престижных животных, лошади, приобретенные в большом количестве по этому случаю, стоили от 10 ливров ("ронси с белым пятном на лбу") до 160 ливров ("серо-коричневая лошадь, с белой мордой и белым хвостом")[58].

Для армии, основу которой составляла кавалерия, вопрос обеспечения лошадьми был крайне важен. В 1279 году Филипп III издал указ, действовавший в течение пяти лет, по которому любой рыцарь, владеющий землями с доходом в 200 ливров, и любой горожанин, владеющий имуществом стоимостью 1.500 ливров, должен был содержать кобылицу, способную производить жеребят, а бароны, графы и прочие, владеющие пастбищами, должны содержать не менее шести племенных кобылиц[59]. Граф Артуа владел конным заводом в Донфроне, для которого регулярно закупались жеребцы и кобылицы[60].

Каждый раз, готовясь к войне, короли возобновляли запрет на вывоз лошадей за пределы королевства. Так было в 1282 году, когда неизбежность войны с Арагоном стала очевидной. 17 августа 1296 года Филипп Красивый запретил вывозить из королевства без его разрешения золото, серебро, драгоценные камни, продукты питания, оружие и лошадей, а также "все вещи, используемые на войне, какое бы название они ни носили" (bellica munimenta quocunque nomina censeantur). После Куртре был запрещен экспорт всех товаров, включая пшеницу и вино. В этом же духе в День всех святых 1296 года было принято решение, на время войны, запретить вывоз "боевых коней" (equi armorum)[61].

Пехота

В этой армии аристократов некоторые дворяне были слишком бедны, чтобы служить верхом на коне. В хрониках иногда упоминаются пешие господа (gentilshommes de pied) и пешие оруженосцы (écuyers de pied). Их жалование было низким, всего 2 су в день, по сравнению с 5 су для конных оруженосцев[62]. Масса пеших солдат, которых источники называют сержантами (sergents), пешцами (piétons) или пешими людьми (gens de pied), получала еще меньше: 1 турский денье в день, то есть в двадцать четыре раза меньше, чем пешие оруженосцы (1 су стоил 12 денье). Американский историк Джозеф Стрейер, отмечая, что меньше платили только женщинам и детям, делает вывод, что пешие солдаты должны были набираться из низших классов; но среди них, похоже, преобладало разнообразие, такое же как среди конных воинов[63].

Арбалетчики составляли элиту пехоты (некоторые даже передвигались верхом на лошадях). В постоянной гвардии короля их было 25 человек[64]. Когда готовилась кампания, сотни арбалетчиков нанимали на жалование, и в хрониках часто упоминается их присутствие в армии, как, например, в начале битвы при Куртре. Примечательно, что Великий магистр арбалетчиков был одним из высших должностных лиц королевства, наряду с коннетаблем и двумя маршалами.

Рисунок из знаменитой рукописи-альбома Виллара де Оннекура дает хорошее представление об экипировке сержанта[65]. Кольчуга покрывает голову, большую часть тела и рук. Ниже колена, кольчужные чулки. На голове — "железная шляпа", в руке — щит, который хронисты называют тарг (targe) или экю (écu). Его единственное оружие — копье. Но для пеших воинов, даже в большей степени, чем для всадников, снаряжение было очень разнообразным. Гийом Гийар тщательно отделяет сержантов — элиту, к которой он он сам принадлежал, — от бидо (bidaux) и рибо (ribauds). Считается, что бидо были выходцами с Пиренейского полуострова: многие из них наверняка были наваррцами, завербованными королевскими агентами, которые управляли королевством Наварра от имени Филиппа Красивого и его супруги Жанны. Рибо были бедными пехотинцами, без доспехов, которые сражались только самодельным оружием, пиками, ножами и рогатинами. Бидо же, напротив, "носят два дротика и копье / И нож на поясе / Им нет дела до другого оружия"[66]. Chronique artésienne (Артезианская или Артуасская хроника) высоко оценивает их эффективность[67]. Хронист-францисканец из Гента считает их "проворными, низкорослыми и легковооруженными людьми". Однако на поле боя они были не менее грозными бойцами, добивая своими кинжалами-мизерикордами (misericorde, кинжал милосердия) раненых и поверженных на землю всадников[68]. В целом, однако, репутация бидо была не очень хорошей, так как их часто обвиняли в жадности, которая заставляла их покидать поле боя и бросаться за добычей[69]. К тому же они часто грабили те регионы, через которые проходили маршем[70]. Согласно Жоффруа Парижскому, в 1312 году в Бурже были повешены 500 бидо, возвращавшихся из Фландрии, за грабежи, совершенные ими по дороге. Их считали виновниками беспорядков в Эг-Морт в 1270 году и в Фампу в октябре 1302 года[71].

Сержанты, выставленные городской коммуной, несомненно, вооружались за ее счет, поскольку на карту была поставлена честь города. Можно почувствовать гордость и эмоции Гийома Гийара, когда он описывает людей, служивших вместе с ним в контингенте из Орлеана:

Как и дворяне, орлеанские сержанты выступали в поход под гербом своего города, который и до сего дня остается неизменным ("Gules, three pebbles in the heart of a lily Argent"). Они собрались под своим знаменем, носителем которого, по всей вероятности, был не кто иной, как сам Гийом Гийар.

В приказе, изданном 7 октября 1303 года в Шато-Тьерри, определяется количество сержантов выставляемых общинами жителей: "Каждая община из ста очагов (домохозяйств) должна предоставить нам шесть пеших сержантов из числа наиболее подходящих и лучших, которых можно найти в приходах и в других местах, если те, что есть в приходах, не подходят. Они должны быть снаряжены пурпуэнами, хауберками или гамбезонами, бацинетами и копьями. И из шести двое должны быть арбалетчика, у которых должны быть исправные арбалеты"[73].

Для простых рибо, а также во время кампании, когда воинов нужно было довооружить, король или командующий армией должен был предоставить необходимое вооружение. Перед битвой при Монс-ан-Певель Филипп Красивый привез камни для пращей бидо, а также арбалеты, пики, копья, щиты-тарджеты, и то, что Гийом Гийар назвал повозками (charroi) или артиллерией (l’artillerie)[74]. Поэтому королевское правительство сделало огромные закупки[75]. Перед Тунисским крестовым походом некий Тома привез из Тулузы в Эг-Морт 191.300 арбалетных болтов[76]. 26 февраля 1295 года Филипп Красивый приказал сенешалю Бокера закупить 2.000 усиленных кольчугой гамбезонов, 2.000 бацинетов, 2.000 арбалетов и 2.000 железных горжетов. 7 июня следующего года король попросил сенешаля срочно отправить 500 арбалетов в парижский Лувр[77]. В отчете за 1296 год точно описаны закупки доспехов и арбалетов, сделанные в Тулузе для "морской армии", то есть той, которая должна была вторгнуться в Англию: некий клерк по имени Арно Леметр, ответственный за приобретение 1.000 туник, 1.000 горжетов и 1.000 бацинетов, идентичных моделям, которые король должен был ему прислать, подробно описывает сделанные им закупки. Поставщиками являлись как отдельные ремесленники, которые продавали ему всего одно-два изделия, так крупные корпорации, которые поставляли несколько десятков наименований. Стеганая котта стоила от 15 до 19 су; шлем-бацинет — 50 су; горжет — 21 денье (то есть один су и девять денье). Туники и горжеты были украшены гербами, возможно, с флер-де-лис, изготовленными специально для этого случая. Указано и сукно использованное для упаковки товаров, шерстяные покрывала для тюков и сено для амортизации тряски при перевозке. Счет также включает расходы на 50 или около того тягловых и вьючных животных двух обозов, которые доставили товары в Париж. Арно, должно быть, остался доволен, потому что через некоторое время король сделал ему второй заказ, который также подробно описан в отчете. В общей сложности покупки, сделанные им, составили 3.300 турских ливров[78].

Надзор за пешими солдатами, по-видимому, был более систематическим, чем за конными. Последние были сгруппированы по "десяткам", в то время как сержанты — по "коннетаблям"[79]. Коннетабль (не путать с коннетаблем Франции!) командовал 49 сержантами. Первое явное упоминание об этой организации в коннетаблях было сделано в 1285 году, по случаю Арагонского крестового похода, но, вероятно, она появилась раньше. В любом случае, впоследствии она регулярно встречается, особенно в связи с оккупацией при Филиппе Красивом герцогства Аквитания и графства Фландрия.

Специализированный корпус

Хотя источники того времени систематически преуменьшают их значение, пешие солдаты были незаменимы для бесперебойного функционирования армий. В редких сражениях, конечно, они играли лишь второстепенную роль, как это было, например, при Куртре. Но на огромном театре военных действий как можно было обойтись без пехотинцев? Они осаждали крепости, служили в гарнизонах, охраняли лагерь и пленных, сопровождали обозы снабжения. Строго бытовые или повседневные задачи выполнялись более или менее специализированными слугами, которые отвечали за обустройство лагеря, перевозку багажа, установку осадной техники и уход за лошадьми. Было место и для музыкантов, например, trompeurs (трубачей), часто упоминаемых Гийомом Гийаром[80]. Хотя это трудно представить, "звуковой сопровождение" войны (трубы, барабаны, боевые кличи, шелест знамен на ветру) заслуживает отдельного исследования, как это сделала Изабелла Гийо-Баши[81].

Для каждой кампании, инженеры проектировали и строили, метательные машины которые упоминаются в хрониках: так было в Египте в 1250 году, вокруг лагеря крестоносцев в Карфагене в 1270 году, при осаде Жероны в 1285 году и Лилля в 1297 году, и даже в битве при Монс-ан-Певель. Инженеры также могли строить, мосты, например, через Шельду во время кампании 1304 года. Некоторые из них известны по именам. Жуанвиль упоминает Жослина де Корнана, "мастера-инженера" короля во время египетской кампании, и Жана л'Эрмина (то есть армянина), "артиллериста" короля во время пребывания Людовика IX в Святой Земле (1250–1254). В 1269 году некий мастер Оноре, которого называли "плотником короля Франции", был послан в Сицилийское королевство, чтобы заготовить древесину, необходимую для создания военных машин. Приказы, отправленные королем Сицилии, Карлом Анжуйским, своим офицерам, позволяют проследить за ходом работы мастера Оноре. Во время кампании, поскольку осада Туниса так и не была предпринята, военные машины, по-видимому, играли лишь второстепенную роль. По словам Ибн Хальдуна, крестоносцы оставили после себя девяносто катапульт, когда покинули побережье. Тунисцы их сохранили и позже позволили Карлу Анжуйскому перевезти их в свое королевство[82].

Снабжение армии

Средневековую армию из тысяч людей, тысяч лошадей и тягловых животных необходимо было ежедневно кормить. Требовались тонны продовольствия. Поэтому военная кампания готовилась заблаговременно, особенно, когда это была заморская экспедиция. Перед своим первым крестовым походом Людовик IX собрал на Кипре большое количество пшеницы, ячменя и вина. В 1269 году Альфонс де Пуатье попросил трех своих слуг отправиться в Сицилийское королевство, чтобы закупить лошадей, мулов, солонину и все необходимое для следующей заморской экспедиции; все это было складировано там, так как Сицилия была первой запланированной остановкой крестоносцев (но в итоге они, перед нападением на Тунис, остановились на Сардинии ). Войскам также нужно было платить: нам известен маршрут, по которому шел обоз с деньгами из Парижа в Каталонию, где в 1285 году действовала армия Филиппа III. Армия, собранная в сентябре 1302 года, была, без сомнения, самой многочисленной за весь исследуемый период. Когда в конце месяца армию распустили, огромные запасы продовольствия, собранные для ее снабжения, были брошены; времени хватило только на то, чтобы вскрыть бочки с вином. В следующем году армия была вновь распущена, так не успев начать боевые действия. Однако на этот раз коннетабль Гоше де Шатийон приказал вывезти все повозки с оружием и продовольствием. Редко случалось так, что запасов, собранных на стадии подготовки, оказывалось достаточно. Поэтому к сопровождению армии привлекались купцы. Находясь под защитой короля, они были освобождены от дорожных пошлин. Некоторые купцы даже выезжали за границу. Жуанвиль вспоминал, что во время Египетского крестового похода, люди короля сдавали захваченные ими товары купцам по слишком высокой цене, так что многие отказались от сопровождения армии. Во время Тунисской кампании корабли связывали Сицилию с армией в лагере под Карфагеном. Как это ни удивительно, но о снабжении армий, как правило, заботились хорошо. Когда этого не происходило, хронисты с готовностью объявляли это предательством, как в случае неудачи с Советеррской армией в 1276 году, которая стала неизбежной из-за отсутствия припасов и недостаточной подготовки, за которую мог отвечать Пьер де Ла Брос, всесильный, в то время, фаворит Филиппа III[83].