Асса и другие произведения этого автора. Книга первая: Начало. То да сё…

ВТОРОЕ ВСТУПЛЕНИЕ

Съемки фильма, именовавшегося по сценарию «Здравствуй, мальчик Бананан», начались с ялтинской натуры. Была глубокая осень, ноябрь: мы ждали обычной для этих мест классической сухой устойчивой погоды. Вместо этого первую неделю лил дождь, мы, скучая, сидели по номерам, иногда заходили на студию, примеряли на актеров игровые костюмы, просто прогуливались по пустым набережным, слегка выпивали. Народ мы с собой привезли странный — в Ялте такого не видывали. Витя Цой, первый раз в жизни увидевший море, ходил в длинном черном пальто до пят, пугая прохожих суровым корейским видом, Густав іурьянов носил в ухе серьгу: на второй день он попал в милицию, где серьгу у него изъяли, а нас вызвали в горком для объяснений — зачем серьга и что за народ? Хлюпая по лужам, мы шли выяснять отношения, утрясать недоразумения. Снова заглядывали на студию: опять прикидывали один костюм, другой, третий. Оказалось, что те безумные наряды, в которых заявились в город наши герои, и есть лучшие для картины.

Приехал Слава Говорухин. Мы надели на него черное пальто и черную шляпу, я отдал ему свой красный шарф. Костюм Славе не понравился, он и тогда уже был начинающим мизантропом, правда, очень славным. Будущий Крымов недовольно морщился, глядя на себя в зеркало, бурчал: «Филер какой-то». Я успокаивал его, говорил: «Втянешься, понравится, привыкнешь». К концу съемок его из этого пальто уже невозможно было вытащить, оно у него как к коже прилипло. И пальто, и шарф, и крымовские интонации, думаю, все это, впитавшись в нутро, кое в чем определили неожиданные ходы и его личной дальнейшей судьбы.

В довершение всего с неба внезапно посыпал снег, от чего поначалу мы вообще чуть не сошли с ума — такого здесь сто лет не случалось. Дальше выпивать было невмоготу, переписывать сценарий, не зная, как повернется ход съемок, бессмысленно, снимать нельзя, а снег валил все гуще и гуще. Казалось, мы не в Ялте, а где-то в Сибири — выходя из гостиницы, проваливались по щиколотку в белый-белый пушистый снег. И вдруг нас осенило (спасибо Говорухину, он первый додумался): чего ж мы, дураки, не снимаем! Красота ведь дивная, ошеломительная — пальмы в снегу!

Любовно ненавидя все периоды создания фильма, кроме финального — хождения в кассу, близкий мой друг и соратник, главный оператор фильма Паша Лебешев, слабо пытался удержать нас: «Ну, снимете вы эти жалкие тридцать метров, а завтра все растает, и вы что, в лужах будете заново переснимать?» Слава упрямился: «Даже если только тридцать метров такой красоты войдут в картину, ты, Паша, себя обессмертишь».

Перекрестясь, вытащили камеру, водрузили на штатив, вставили объектив, сняли первый кадр: Крымов садился в автомобиль, наврав, что едет за футляром для контрабаса; посреди заснеженной Ялты оставалась Таня. Она долго шла за отъезжающей машиной, махала рукой, снег падал ей на плечи.

Рядом с камерой стоял, прежде никогда не видевший съемок, Сережа Бугаев, по прозвищу Африка. Ему предстояло сыграть главную роль. На происходящее он смотрел доверчивыми глазами неофита, чуть приоткрыв от удивления рот. Пока Говорухин подло ехал по своим крутым аферистическим делам, Таня куковала на набережной, туда и сюда шагали под зонтиками, затравленно подчиняясь сбивчивым режиссерским командам, прохожие, откуда ни возьмись радостно выбежала на снег и счастливо залаяла собачка — собачку мы тоже сняли. Африка завороженно наблюдал и все это.

После съемки мы еще недолго погуляли, глядя на серое-серое море, над которым кружились хлопья белого снега. Гордые лилипуты, приглашенные нами для съемок в картину, делая вид, что никого не узнают, пронесли в гостиницу огромный мешок водки — мы сразу поняли это по знакомому позвякиванию бутылок. Втроем под огромным зонтом, такие маленькие и беззащитные, они тоже были запорошены неправдоподобно крупным снегом. Вернувшись в гостиницу, мы поужинали и благостно улеглись спать.

В пять утра в дверь моего номера громко постучали. Я открыл, заранее готовый к любым неприятностям — в коридоре стоял очень серьезный Африка, выглядевший никак не спросонья.

— Что случилось?

— Вы хотите картине успеха?

— Ну хочу…

— Настоящего, большого, грандиозного, блестящего, шумного?..

— Ну…

— Тогда картина должна называться «Асса».

— Почему?

— Так надо.

— Почему именно «Асса»?

— Не важно почему. Просто она должна называться «Асса»…

— Что такое «Асса»?

— Тоже не важно. Какая вам разница? Вы хотите для картины успеха?

— Хочу…

— Тогда — «Асса». Без всяких вопросов.

Разговор тупо зациклился. Возражать не хотелось. Уж больно Африка был серьезен. Таким я не видел его никогда. Потому молчал.

— Решать нужно сейчас, — сказал Африка. — Вы должны дать слово, что картина будет называться «Асса»…

— Даю. Но хоть позже ты объяснишь мне, что это обозначает — Асса?

— Да. Да. Да.

— Действительно будет понятно?

— Да. Да. Да.

— Скажи сейчас.

— Это длинная история, связанная с Ноевым ковчегом. Охота вам слушать ее в пять часов утра…

В пять утра про Ноев ковчег, правда, слушать не очень хотелось. Хотелось спать.

— Значит, все? Я могу идти? Картина называется «Асса»?..

— Да. «Асса».

Днем мы ехали на съемку. Я опять пристал к Африке:

— Что такое «Асса»?

— Картина называется «Асса»?

— Да же, да! «Асса»! Я уже сказал, чтобы и на хлопушке так написали. Но, согласись, имею я право понять, почему «Асса»? Ты что-то начинал про Ноев ковчег. Сейчас есть время. Расскажи.

— Я уже сказал вам, что про Ноев ковчег — это довольно длинно и, возможно, не совсем убедительно.

— Что значит «Асса»?..

— Ничего не значит. Ну, если уж вам необходимо, то для себя можете понимать и так: «Автор Соловьев Сергей Александрович».

Картина, как я и обещал Африке, с того дня получила название «Асса». В начале ее Африка, действительно, длинно и не совсем убедительно объясняет на экране таким же занудам-зрителям, как я, это название, что-то плетя про Ноя, про ковчег, про тварей по паре, про потоп, про голубя, посланного на поиски тверди земной, про первое слово, якобы произнесенное Ноем, ступившим на эту самую твердь — «Асса». Не без некоторой натуги рассказ мы приляпали к фильму, назвав прологом — потом, отбиваясь от особо въедливых зрителей, требовавших разъяснений, ссылались именно на этот рассказ. Кого-то Африкашкина ковчегова версия убеждала, кого-то не очень — и тогда мне приходилось выкладывать последний козырь: «Автор Соловьев Сергей Александрович». Тут уже самые недоверчивые облегченно вздыхали: «А-ааа… Ну, теперь все понятно».