На троицын день прихожане Тихвинской церкви, заслышав колокольный звон, стали собираться к заутрене. Два мужика заметили на стене деревянной колокольни большую бумажку, прибитую ржавым гвоздем. Один из мужиков, торговец-грамотей, полагая, что это призвание к пожертвованию на поновление храма, стал читать написанное вслух. Бумага оказалась подписанной атаманом Заметайловым. Тихвинский протопоп Герасим Алявзин, проходя мимо, взглянул на «бунтовскую грамотку», сорвал ее и тотчас же заявил об этом в магистрат. В тот же день протопоп был отрешен от должности и взят под караул. В расправочную канцелярию поволокли и старика-пономаря, который утром поднимался на колокольню, но грамотки не видел. И хотя все знали, что ни Алявзин, ни пономарь не виноваты и будут, по всей вероятности, вскоре освобождены, тем не менее всем городом овладела паника.
Красноярский купец Бушуев — большой любитель кутежей и всяких потех — после троицына дня приехал в Астрахань вместе с женой. Он узнал, что в город прибыли бродячие лицедеи и с ними звери, обученные разным премудростям. На пустыре за магистратом были разбиты шатры, оттуда доносились звуки турецкого бубна. Утром по городу, для приманки зрителей, прошло необычное шествие. Впереди музыканты, завернутые в различные хламиды, били в барабаны и высвистывали на дудках. На двенадцати лошадях везли повозку, на которой сидели на скамьях два ученых козла, крытых золотой обветшавшей парчой, и бык, разумевший грамоту. Тут же была будка, на которой было намалевано: «Ученыя бразильския из Новаго Света обезьяны».
Кроме этих увеселений, вечером известный маг Заулетти должен был производить глотание зажженной палки, оживление обезглавленных, хождение по раскаленным углям и другие отменно дивные вещи.
Представление должно происходить вечером и закончиться фейерверком. Но уже в полдень Бушуев, бледный, прибежал к тестю, у которого остановился, и приказал жене:
— Собирайся, сейчас едем!
— Как? Разве представление уже начинается?
— Нет, голубушка, в Красный Яр едем, домой! Чего облизян-то глядеть, беса тешить.
— Как? Что стряслось? Ведь ты обещал…
— Не до заморских ныне штук. Здесь, в городе, Заметайла объявился. Я-то думал прежде — это басни. А теперь, говорят, что если в трое суток не найдут злодея, то из Петербурга пришлют три полка, которые подожгут из конца в конец все улицы. А когда город сгорит, его место запашут, засеют и поставят у дороги столб с надписью: «Здесь был город Астрахань…»
Обыватели ошарашенно прислушивались к новостям, которые, словно дым, проникали с базаров до дальних подворий и закоулков.
Власти эти слухи не опровергали, ибо сами были в страшном смятении. В тот самый день, когда на колокольне Тихвинской церкви появился мятежный лист, в Астрахань прибыл поручик Климов. В канцелярии губернатора совсем было не признали его, хотя он успел надеть прежний офицерский мундир и натянуть парик на спаленные волосы. Лицо его осунулось и почернело. Пузырящаяся от ожога щека повязана платком, брови исчезли. Взгляд маленьких глаз был настороженный, растерянный. Он опасался, что губернаторский гнев не скоро сменится на милость. Ведь ему поручали как можно дольше вести сыск воровской ватаги, а сыскав, направить под удар разъездных команд или брандвахт. И действительно, Кречетников, один на один выслушав рапорт поручика, долго молчал. Его желтоватое истомленное лицо, казалось, окаменело. Только большие навыкате глаза сверкали недобрым огнем. Климов, совсем теряясь, стал уверять, что оказался среди воровской толпы, яко пророк Даниил во рву среди львов, ибо был в толпе казаков астраханский лоцман Рыбаков, который мог признать его. Как Заметайлов сумел поджечь расшиву, то одному богу известно. А лоцман вскоре в Астрахань прибудет, и его можно схватить и многое выведать.
— Обо всем этом объявишь на военном совете, — сухо заметил губернатор.
Вечером множество шандалов освещало большой зал губернаторской канцелярии. Здесь собрались все важные воинские чины. Среди них выделялись своей бравой выправкой секунд-майор Арбеков и обер-комендант Василий Левин. Тут же находился и приехавший из своего имения сенатор Бекетов. Собравшиеся выслушали путаное донесение поручика. Некоторые искренне сочувствовали Климову, другие насмешливо поджимали губы. Лицо Кречетникова оставалось непроницаемым. Когда поручик кончил, встал губернатор и, оглядев всех, сказал:
— Мы — подданные ее величества императрицы российской. Слава ее — широковетвистое дерево. У корней того дерева ползают и шипят змеи. Не змеи опасны дереву, а черви… Как вы полагаете, проделки этого Заметайлы не следствие ли нашей беспечности и ротозейства?
Офицеры молчали, лишь обер-комендант подал голос:
— Главное — не дать ему обрасти многолюдством. Ежели, сверх вероятности, покажется он под Астраханью…
— Почему под Астраханью? А в Астрахани? — зло оборвал Левина губернатор.
Кречетников брезгливо взял со стола какой-то лист и высоко поднял его над головой.
— Вот полюбуйтесь, прелестное письмо к черни, наподобие тех, кои рассыпал бунтовщик Пугачев. Но что любопытно, это письмо Заметайлов писал сам. Тем, может быть, опасней самозванца…
— А кто же он — Заметайло-то? Как прозваньем? Чей сын? — спросил Бекетов.
— Может, поручик Климов нам даст пояснение? — язвительно произнес губернатор.
— Я, ваше превосходительство, уже рапортом доносил, что имени его настоящего среди черни не слышал, а казаки зовут его батюшкой… Может, лоцман скажет, как схватим его и потащим на дыбу…
— Хватать обождите, попробуем через него и самого атамана словить, — подал мысль губернатор. — Раз они с ним снюхались, значит, Рыбаков и дальше может им сгодиться… А вот что снюхались, подштурман Нестеров доносит доподлинно.
Кречетников нагнулся и стал читать бумагу: «За мореходную работу подарил Заметайлов лоцману халат атласный, четыре армяка, сот до двух мерлушек, бязи двадцать концов, четыре занавески, два синих набойчатых шугая, три кошмы, десять бараньих шкур и четыре волчьих. Кроме того, атаман дал Рыбакову в оправдание записку, что силою его задержал…»
— Ишь ты, еще оправдательные записки дает, — поперхнулся смешком секунд-майор Арбеков.
— А это все оттого, что в нашей губернии уж очень беглым спуск дают, — заметил Бекетов, — кротостью мужичье не взять. Это не Италия-с, где Венеры купидонов на картинах алыми цветочками секут.
Кречетников укоряюще посмотрел на сенатора:
— Никита Афанасьевич, нешто вы не знаете, почему к беглым поблажка? На рыболовных ватагах и соляных промыслах рабочих рук нехватка, а дел невпроворот. Если всех беглецов отсылать обратно, так многим промыслам будет остановка… У тебя-то, Никита Афанасьевич, кто на виноградниках трудится?
Бекетов заерзал в кресле и что-то невнятно пробормотал, задвигав кустистыми бровями.
Кречетников понял, что зашел слишком далеко, как бы к старой обиде сенатора не примешалась новая. Губернатор, стараясь придать голосу как можно больше достоинства, сказал примирительно:
— Чего нам меж собой-то сейчас свару заводить. Если и молвил кому обидное, так к слову. Главное, что нам сделать надлежит, — вывести город из сумнения и страха. А для этого надо знать, каким путем следует шайка Заметайлы. Я прочитал все рапорты и донесения за последние три дня. С Шестовского бугра шхоут и малые лодки, минуя ватагу купца Бодрова, ушли за Синее морцо в море. Третьего дня я распорядился послать для поимки казаков команду в сто двадцать человек под началом двух офицеров на четырех лодках с четырнадцатью пушками. По черням усилены разъезды, всюду разосланы указы с описанием примет атамана и его есаула. А вот вчера получил рапорт, что Заметайло объявился ниже Астрахани, у Ивановского караула. И там напал в камышах на нашу воинскую команду. Разбил солдат без остатка и захватил лодки, оружие, все боевые припасы…
Кречетников тяжело вздохнул, обвел взглядом притихших офицеров и взял со стола новую бумажку:
— Мы не можем медлить. Свыше строжайше предписано: «Без предлогов и околичностей под страхом военного суда и казни, если еще Заметайлов не окончен, то где бы он ни был: на Каспийском море, внутри земли, вблизи или отдаленности, онаго сыскать, схватить или на месте ту ж минуту умертвить». Посему предлагаю в помощь разъездным командам отрядить эскадрон пикинеров с двумя пушками. Секунд-майору Арбекову на особой брандвахте встать у Бузанского устья, дабы не дать злодеям подняться вверх по Волге и отвратить от свободного прохода в степь. Поручику Климову указываю остаться в Астрахани и, так как он знает в лицо многих из воровской компании, следить за каждым шагом лоцмана Рыбакова.
— Да можно ли доверять поручику такое важное дело? Уж на одном деле обжегся… — проворчал Арбеков.
Кто-то тяжко вздохнул. Многие задвигали креслами. Видя, что замечание секунд-майора смутило собрание, Кречетников предложил каждому высказать свое мнение.
Не успел изъясниться обер-комендант, как в залу вошел секретарь губернатора и доложил Кречетникову, что его домогается видеть один проситель по важному делу.
Петр Никитич сурово глянул на секретаря:
— Важнее дела, которым я занят, нет. Проситель обождет. А впрочем, — обратился губернатор к Бекетову, — Никита Афанасьевич, вы-то по старой памяти можете лучше обходиться с просителями. Сделайте одолжение.
Бекетов вышел из залы, и тут его едва не сбил крепкий бородатый мужик, бросившись перед ним на колени.
По крутым, могучим плечам и узкой лысине Никита Афанасьевич признал красноярского купца Бушуева.
Купец ловил руку Бекетова и срывающимся голосом лепетал:
— Ваше превосходительство, не откажите в милости, век не забуду… бога буду молить…
Бекетов брезгливо выдернул руку из потных ладоней купца. Гася озлобленность, спросил:
— Говори толком. В чем докука?
— Мне команду солдатскую, в конвой, до дома добраться… Говорят, Заметайла все дороги перекрыл. А ведь у меня в Красном Яру работные людишки на промысле ой как шатки… Сбегут, да еще и плот с рыбой спалят…
— Вон! С глаз убирайся! — не удержавшись, закричал Бекетов. — О своей шкуре печешься, солдат тебе давай! А помнишь, закупали у тебя солонину для войска? Так ты из-за одной копейки на пуд не хотел поступиться… Торговался три дня… А теперь солдатский конвой нужен!..
Выпроводив Бушуева, Никита Афанасьевич не пошел в зал, откуда доносились тревожные голоса. Разболелась голова. Ноги будто дубовые колоды, с места не сдвинешь. Еле добрался до маленькой тахты в приемной губернатора. Секретарь услужливо налил в хрустальный стакан лафита. Бекетов выпил напиток, но облегчение не приходило. Сенатора бесило то, что Бушуев в основном-то прав — без солдатских команд теперь и шагу не ступишь. И у самого мелькала мысль: оградить имение Началово воинскими разъездами. Да разве на каждое селение напасешься солдат?
Тем-то и страшен Заметайлов — не знаешь, где появится его разбойная ватажка.
Не помнил Бекетов, как впал в забытье. Вздрогнул только, когда тронул его за плечо губернатор. Кречетников обеспокоенно спросил:
— Что голову повесили? Уж не приключилась ли болезнь?
— Какая болезнь, — устало махнул рукой сенатор. — Известия, ныне слышимые, хуже болезни. Болезнь и даже смерть одного человека ничего не значит для устоев государства, а вот язва народного мятежа может опять потрясти основы империи… А что там решили о Климове? Что большинство говорить соизволило?
Кречетников усмехнулся и, поправляя на шее шарф, доверительно проговорил:
— Ты и сам, друг мой, знаешь, что при обсуждении дел один голос хорошо, два — хуже, три — еще хуже, а десять — совсем скверно. Климова я решил оставить в Астрахани. Здесь он будет полезнее…