Авдотья, дочь купеческая

Глава пятнадцатая. Во деревне то было в Покровке

Выбраться в деревню у Дуни получилось только через два дня. В первый они с Глашей по всему особняку провели ревизию амулетов. Какие-то зарядили, а какие-то и вовсе пришлось заменить.

— Спасибо братик! — воскликнула Дуня, после того, как заменила амулет, регулирующий вытяжку из кухонных печей и послала в воздух воздушный поцелуй. Не напомни Павел о необходимости приобретения амулетов, тяжеловато бы им с Глашей пришлось.

Кухарки, наблюдавшие за молодой хозяйкой сквозь открытую дверь, слов не расслышали, потому истолковали по-своему.

— Барыня-то наша не только магичка, но ещё и ворожея, — шепнула старшая, дородная, средних лет тётка Аграфена.

— Правду говоришь, тётушка, вон, заговор шепчет, да указывает, куда дыму уходить, — поддержала её племянница, молоденькая, но очень в готовке способная.

— Видала на кольце у барыни знак Велесов? Оно и к лучшему: магия да старинные заговоры вместе — сила великая, — сказала тётка Аграфена.

Ворожеи в глубинке империи хоть и почаще магичек встречались, но ненамного. Происходили они из язычников-староверов, селившихся в самой глуши, на выселках, в люди редко выходили, когда нужда какая была.

В лесу, что раскинулся неподалёку от Покровки и имения Лыково-Покровское, имелось довольно большое поселение язычников. Власти уездные смотрели на него сквозь пальцы, не имея прямого указания на гонения староверов. А вот покровские от подобного соседства выгоду имели, обменивая у язычников излишки продуктов на целебные снадобья и всяческие плетёные вещицы: от лаптей до корзин и туесков. То ли язычники какой секрет знали, то ли вещи заговаривали, но корзины у них получались суперпрочными, да и лапти носить было не переносить, потому и ценились.

Кухарки в имении знали о том, что ворожеи людей сторонятся. Но ведь это у них так, в глубинке, в городах могло и по-другому быть.

Платона Дуня тоже к делу приставила, научила, как амулеты заряжать, там ума много не надо было, наличия дара хватало, и отправила во двор, проверить амулеты на конюшне и во флигелях. Как ни странно, Платон справился вполне сносно и очень собой гордился. Дуня на похвалу не поскупилась, но после обеда отпустила благоверного отдыхать, тот с непривычки утомился, да и магии больше, чем нужно потратил.

— Слабенький он у меня, — сказала Дуня Глаше, когда Платон поднимался по лестнице в покои, придерживаясь за перила. И добавила с энтузиазмом: — Ничего, я его магический резерв раскачаю, по методике Николая Николаевича.

Платон, к своему счастью этого обещания не слышал. Глаша, еле сдерживая смешок, произнесла:

— Ты мужика-то своего не замай, подруженька. Не только ночью, но ещё и днём раскачиваться, ему никакого здоровья не хватит.

— Глаша, ты чего говоришь, бесстыдница, — с напускной строгостью заявила Дуня, и подружки весело рассмеялись.

Во второй день по Дуниному запросу в имение приехал уездный нотариус. Первым делом он заверил написанную Платоном доверенность на жену, что все сделки ею оформленные, с его ведома проводятся. Сделал Платон доверенность с видимым облегчением, поскольку подобные занятия считал невероятно скучными.

После чего он, опять же по Дуниной просьбе, к приятелю с визитом отправился. Ему предстояло получить официальное приглашение в гости для себя и жены. Дуня пятьсот рубликов прощать не собиралась.

После отъезда мужа Дуня делами занялась. Накануне она выяснила у дворецкого, что вся прислуга в имении и он сам крепостные, предупредила, что намерена им вольную дать, переведя в наёмных работников. Попросила, если кто после освобождения уйти захочет, чтобы к ней лично подошли, предупредили заранее. Никто не подошёл, может, раньше и покинули бы имение, но не сейчас. Кто же по доброй воле хлебные места оставляет?

В кабинет потянулась дворня. Входили по одному, осторожно, с опаской, ещё не веря своему счастью. В кабинете Дуня подписывала вольную и договор на работу, Глаша в книге учётной регистрировала, нотариус заверял. Вольнонаёмные работники тоже подпись ставили, кто грамоту разумел, а кто не разумел, крестик рисовали, после чего шли к дворецкому, получали жалование за неделю авансом.

Задумки Дуни куда дальше шли: перевести всех крепостных крестьян в вольные хлебопашцы, но такие вещи просто так не делались. Следовало и документы приготовить, и прошение в императорскую канцелярию отправить, да кому нужно мзду занести, чтоб в деле проволочек не было, без помощи никак не обойтись. Поэтому, посоветовавшись с Глашей, решила Дуня коней не гнать. Подождать годик, а затем к помощи папеньки и дядей прибегнуть.

На третий день и до деревни черёд дошёл. Платон, как и ожидаемо было, в Покровку не поехал. Накануне он слегка перебрал во время встречи с приятелем, но приглашение на субботний обед привёз. Выехали на коляске, которой правил Демьян, местным кучерам он не позволил барыню возить. К тому же помнил наказ Михайлы Петровича за его дочерью и воспитанницей присматривать. Глаша и без наказа решила всегда с подругой рядом находиться, мало ли, какая помощь потребуется.

На окраине Покровки их встретил деревенский староста, немолодой, но крепкий мужик. Он доложил, что посевная на барском поле закончена, осталось свои наделы засеять. Обрадовался, когда Дуня сообщила, что пока дела не выправятся, оброк вполовину уменьшается, а девок с бабами на работу в имении он может по собственному выбору отправлять. Сговорились пока на пяти работницах в день. Дуня изъявила желание пройтись по деревне, самой лично всё осмотреть. Глаша вместе с ней пошла. Староста тоже, провожатым. Демьян с коляской остался, с облучка окрестности хорошо видны были.

Народу на этот раз побольше было, но, получив строгий наказ новой барыне глаза не мозолить, сидели все по избам и дворам. Хотя наказ не все выполнили. Около колодца с журавлём дюжий чернобородый мужик отвешивал затрещины закрывающейся руками молодке.

Дуня вмиг рядом оказалась.

— Эй! А ну прекратить! — крикнула она.

Мужик повернулся на голос. Дуня со всей силы заехала ему кулаком в скулу, да ещё и дар выпустила. Драчун отлетел к колодцу и съехал на землю по срубу, оставшись сидеть на земле.

— Тишенька, родненький! — взвыла молодка и кинулась к своему мучителю.

Мужик, названный Тихоном, подвигал нижней челюстью, убедился, что не выбита, и произнёс, восхищённо глядя на Дуню:

— Глянь-ка, не брешут, что новая барыня наших, мужицких кровей. — После чего встал на ноги, поклонился и спросил: — Почто гневаешься, матушка?

— Что за мордобой устроил? — грозно спросила Дуня.

— Да вот, бабу свою поучил малёхо. Её Оська Мельник зажимал. Она, того, отбилась, да ведь не спроста он полез. Небось глазки ему строила.

— Не строила, вот те крест! — воскликнула молодка. — Оська-кобелюка на кажную юбку кидается.

Дуня упёрла руки в боки и протянула:

— Таак, значит, мало того, что охальник бедную твою жёнку облапал, так ещё и от тебя прилетело? Не жену следовало лупить, а обидчика.

— Так я его, того, уже приголубил, — признался Тихон.

— Оська Мельник ни одну бабу помоложе и девку не пропускает, — сказал староста. — Сколь раз битый ходил, не помогает.

— Вели этого вашего Оську сюда привести, — распорядилась Дуня.

Староста поманил к себе пару мужиков из столпившихся в отдалении зрителей. Вскоре они притащили молодого парня, чью смазливую внешность портил наливавшийся под глазом фингал. Оська выпрямился перед Дуней, нахально посмотрев прямо в глаза.

— Ты зачем к чужим жёнам руки протягиваешь? — спросила Дуня, прищурившись. Глаша напряглась, ей этот прищур был хорошо знаком, и не предвещал ничего хорошего тому, кто его спровоцировал.

Оська же ничего опасного в юной барыне не усмотрел, потому ответил с нахальной улыбкой:

— Так чужое, оно завсегда слаще.

Дуня повернулась к старосте.

— Скажи-ка, любезный, кто из соседних помещиков самый жестокий по отношению к крепостным? — спросила она.

— Салтыковы, матушка барыня, — ответил староста и осторожно спросил: — Никак, продать хотите Оську?

Нахальная улыбка начала сползать с лица местного Казановы, и окончательно исчезла после ответа Дуни.

— Зачем продать? Подарить. Купленное ценится, а того, кто даром достался, можно и запороть до смерти, и в рекруты отдать, — спокойно произнесла Дуня, но от этого спокойствия у многих мурашки по спине пробежали.

Оська же вовсе бухнулся на колени и взвыл:

— Матушка барыня, не губи душу грешную! Клянусь, молодок не зажимать и девок не портить. Мне и вдовушек хватит.

Последнее он прошептал, но Дуня с Глашей расслышали. Глаша отвернулась, скрывая улыбку. Дуня же строго произнесла:

— С глаз уйди. Да помни, сам клятву дал, нарушишь, тот час свою угрозу исполню.

Оська соскочил, придерживая бок, низко поклонился.

— Спасибо, матушка барыня, век доброты твоей не забуду!

После чего поспешил прочь.

— И ведь руки у ирода золотые, да вот нрав подгулял, — сказал староста.

Оська, опомнившись от потрясения, затянул на радостях песню, переиначив слова:

— Во деревне то было в Покровке. Во деревне то было в Покровке. Ах вы, лапти мои, ах вы лапти мои.

Тут и Дуня не выдержала и рассмеялась. По толпе раздался протяжный вздох облегчения, барыня больше не гневалась. Дуня обернулась к сбежавшейся толпе и произнесла:

— Баб и девок чтобы попусту не мордовали! Мне в услужение нужны работницы целые, непобитые. Да, вот ещё, у кого избу поправить требуется или прочие надобности, к старосте подойдите, он список составит. Всё поняли?

— Поняли, матушка барыня, как не понять, — ответил за всех староста.

После того, как Дуня осмотрела кузню и мельницу, снабдив амулетами, они с Глашей отправились обратно в имение. Демьян, сидя на облучке, посмеивался в усы, периодически потряхивая головой. Он заранее представлял, как расскажет дружку, второму кучеру, и горничным о поездке их Авдотьи Михайловны в деревню

— Ну ты, мать, грозна, — сказала Глаша. — Мне и то страшно стало? Неужто и впрямь бы подарила своего человека извергам?

— Нет, разумеется, — ответила Дуня. Слухи о жестокости помещиков Салтыковых давно по империи ходили. Поговаривали, что одного из самых зверствующих в Сибирь сослали. — Но плетей бы всыпать велела.

—Этого-то уже поучили, — заметила Глаша, вспомнив фингал под глазом Оськи. — Как думаешь, исправится?

— Поговорку про горбатого и могилу слышала? Вот то-то же. Не исправится, но на время притихнет, — ответила Дуня. — Ну да Бог с ним. Ты лучше, подруженька, подумай, как мне с Саввой Дормидонтовичем разговор вести.

Подруги принялись планировать предстоящий визит Дуни к соседу. Тот пребывал в неведении, какие тучи сгущаются над его головой.