Авдотья, дочь купеческая

Глава седьмая. В путь дорогу

Через несколько дней после свадьбы Михайла Петрович провожал дочь с мужем, воспитанницу и сватью с сёстрами. Остальные гости со стороны жениха разъехались раньше. Пётр и Павел на учёбу тоже рано отбыли, они бы и месяцок дома погостили, отец не дал. На нытьё сыновье отвесил по затрещине и заявил, что негоже от учёбы отлынивать. Это он ещё о проигрыше отпрысков в ставке на скачках не знал. Дуня с Глашей наушничать на братьев не стали.

Маменька Платона, которую при простонародном слове «сватья» малость перекашивало, тоже не прочь была сразу уехать. Сестрицы остановили, мол, приличия надо соблюсти. На деле же им в особняке богатом жить нравилось. А кому не понравится сладко есть, мягко спать, почёт и уважение иметь?

В глаза они сестрице сочувствовали, что пришлось породниться с «купчиной сиволапым», за глаза завидовали. Но молча. Приживалкам мнения своего иметь не полагалось. Хоть и не в радость тётушкам Платона, одной вдове бездетной, второй в старых девах задержавшейся, было у сестрицы жить, да куда деваться? Разве что в Дом Призрения для разорившихся дворян идти, но это уж для совсем отчаявшихся.

Самому «купчине» не до новой родни было, он обоз собирал с приданым, чтобы отправить в родовое имение Лыковых. Сопровождающим Михайла Петрович отправлял лучшего своего управляющего Захара, с наказом: пожить там недельку-другую. Прибудет доченька любимая с семьёй после поездки в столицу, особняк-то из залога выкупать нужно, а усадьба к приезду молодой хозяйки подготовлена. Михайла Петрович не без основания решил, что раз зятёк столичный особняк заложил, то с имением родовым и вовсе беда.

Для поездки новобрачных Михайла Петрович велел готовить карету, для прочих — четырёхместную коляску, да лошадок повыносливей. Пусть на перекладных быстрее будет, но на своих — надёжнее. Ахалтекинца Дуниного и Глашиного орловского рысака он посоветовал с собой не брать, пока стойла не будут подготовлены и корм лучший. Это человек такая тварь Божия, что к любым условиям приспособится, а породистым скакунам содержание нужно особое.

Планировалось доехать до Москвы, там оставить экипажи в особняке Дуниного дяди и отправится в столицу порталом. Михайла Петрович каким-то чудом выправил бумаги у градоправителя на перемещение по магическому коридору до Санкт-Петербурга и обратно. Дуня, когда узнала об этом, радостно обняла отца, затем немного смущённо спросила:

— Никак, в копеечку влетело, папенька?

— Однова живём, — отмахнулся Михайла Петрович.

Кошелёк он, знамо дело, растряс. У градоправителя, страстного любителя охоты, псарня пополнилась несколькими легавыми, а коллекция охотничьего оружия — английской двустволкой.

Выезжали из Ярославля рано утром кортежем из трёх экипажей: в карете — новобрачные, в коляске — маменька Платона с сёстрами и Глаша, ещё в одной — две горничных и багаж. Правда, Глаша не отказалась бы вместе с горничными ехать. Платоновы тётушки тоже на третью коляску со вздохами поглядывали. Их не прельщало целый день ехать рядом с младшей сестрицей. Уж больно у той характер был несносный, всегда находила, чем уколоть побольней.

Михайла Петрович на прощание приложился к ручкам новых родственниц, похлопал по спине отчаянно скрывавшего зевоту зятя и троекратно, по-русски расцеловал Дуню и Глашу. Вот только поцелуи с Глашей совсем не отеческими вышли. Она аж румянцем заалела, в жар её бросило, сердце поначалу замерло, а после вскачь пустилось. Михайла Петрович, сам от себя того не ожидавший, головой тряхнул, чуть картуз не слетел, да поспешил к кучерам, чтобы последние указания дать. Отбывающие ничего не заметили, кроме горничных. Но слуги в особняке уж давно обсудили взгляды, которыми хозяин и его воспитанница тайком обменивались. Не только обсудили, но и одобрили, не понимали только, зачем хозяин Глашу с дочерью отправляет, вместо того, чтобы в церковь вести.

В другое время и Дуня могла бы заметить сердечные метания подруги, да папенькины взгляды, но ей то книга интересная подвернулась, то хлопоты свадебные захватили, то месяц медовый начался.

Как только тронулись, Дуня к окну приникла и долго махала папеньке рукой. Глаша не махала, лишь смотрела, не отрываясь, пока особняк и Михайла Петрович из взгляда не скрылись. Затем достала из ридикюля конфискованную у Дуни на время поездки монографию Николая Николаевича. Глаша лучше бы роман почитала, но новый не успела в книжной лавке купить. Но, приступив к чтению, она уже не могла оторваться. Язык повествования оказался лёгким, подача материала занимательной, к тому же Глаше словно наяву слышался голос Николая Николаевича. Казалось, это он проводит урок, шагая, по устоявшейся привычке перед сидящими за столами ученицами. Благодаря плавному ходу коляски, а Михайла Петрович на рессоры с амулетами не поскупился, Глаша смогла полностью погрузиться в книгу. Тётушки Платона лишь улыбались, немного сожалея, что в их детстве папенька с маменькой образованием дочерей не озаботились. Умей они даром управлять, небось и жизнь по-другому бы сложилась.

Маменька Платона некоторое время смотрела на Глашу осуждающе, но, сообразив, что невесткиной подружке не до неё, отвернулась, глядя в окно. Она искренне считала, что предназначение женщин из дворянских родов — это быть хранительницей дара и передать его своим детям. Да и мужчинам, по её мнению, стоило обучаться применению магии только в тех случаях, когда они вынуждены служить в канцеляриях, например. Такого мнения придерживалось довольно значительное число дворян. Возможно, поэтому много известных древних родов обеднели или лишились былого величия. Дар ведь, сам по себе давал лишь отменное здоровье и толику удачи. Его необходимо было развивать, да с пользой применять. Точно так, как наследство стоило приумножать, а не только тратить. Не зря в народе говорили: папенька копит, сынок тратит, внучок с сумой по миру идёт.

Дуня, как только особняк из виду скрылся, принялась разглядывать в окно город. Впервые уезжала она из дома Отчего в статусе замужней дамы. Но вокруг ничего не поменялось: так же блестели купола и кресты на церквях, так же где-то далеко звонил колокол, так же голубела вдали Волга. Дуня с сожалением вспомнила отобранную подругой книгу, она ещё разок бы прочла. Она почти заскучала, но при выезде из Ярославля заметила кое-что интересное.

— Платоша, смотри, пост полицейский установили, а будочников целых два. К чему бы? — спросила она и повернулась к мужу.

Платон, к тому моменту сладко задремавший, от звонкого голоса супруги чуть не подскочил.

— Какие будочники? — переспросил он, потирая глаза.

— Что же ты соня такой? Пост, говорю, на выезде поставили, уезжающих-приезжающих проверять. Ладно, спи дальше, — ответила Дуня и вновь приникла к окну. Платон окончательно проснулся, думая, что всем хороша его жена, только очень уж беспокойна.

Небольшой кортеж проехал мимо придорожной кузни и стоящих поодаль общественных конюшен. Погода для поездки выдалась замечательная. Лёгкие облака набегали на солнце, не давая сильно припекать. Прошедший накануне дождик прибил дорожную пыль.

Примерно на половине пути до первой станции послышался звук горна и конский топот. По дороге скакал конный отряд. Кучера, съехав к обочине, остановились.

— Платон, смотри, — снова позвала Дуня.

Тот, выглянув из-за её плеча наружу, буркнул:

— Это не гусары, — и вернулся на своё место.

— Да понятно, что драгуны, целый полк, не меньше. Видишь, форма зелёная, шлем кожаный с гребнем, карабин у седла. А брюки-то походные, серые, похоже, полк передислоцируется куда-то, — протянула Дуня задумчиво и только тут поняла, что муж что-то такое про гусаров говорил.

Дуня обернулась, посмотрела на насупившегося мужа и поняла: конники напомнили ему встречу с Алексеем Соколкиным в парке. Платон явно ревновал, видать, здорово его задели слова гусара о том, что тот чужую невесту враз бы отбил, если бы время имел. Вспомнив, что и Алексея к месту службы отозвали, Дуня нахмурилась. Получалось, прав папенька, что-то страшное грядёт. «Неужели, не приведи Господи, война? — подумала она. — Но с кем? Турков побили, с французами мирный договор подписан, этот, как его… Тильзитский».

Несмотря на тревожные мысли Дуня невольно улыбнулась, вспомнив урок по истории, на котором весь класс умудрился двойки получить за незнание о Тильзитском мире. Накануне барышни танцевали на балу с выпускниками Артиллерийского кадетского корпуса. А после бала им не до учебников было. До полуночи обсуждали кто на кого и с каким выражением посмотрел. Дуня с Глашей участия в беседе не принимали, но подружек институтских понимали. Новоиспечённые офицеры, с безукоризненной выправкой, в парадной форме, и впрямь были чудо как хороши. Дуня вновь улыбнулась, но, заметив, что Платон насупился ещё больше, решила принять меры, пока молодой муж не надумал себе всякой ерунды. Решит ещё, что она по гусару страдает.

Дуня принялась Платона тормошить и щекотать. Закончилось всё поцелуями. Проводить время наедине молодым нравилось. Хотя Дуня и смотрела на Платона вполне трезвым, а не влюблённым взглядом, а Платон искренне влюблён был в богатство молодой жены, а не в неё саму, между ними зародилась симпатия. Как считала Дуня, неплохое начало для удачного брака.

Поцелуи становились всё жарче, возможно, и переросли бы в нечто большее, но карета остановилась. Путешественники прибыли на ямскую станцию, где им предстояло отдохнуть самим и дать отдых лошадям.