Авдотья, дочь купеческая

Глава двадцать третья. О родных и знакомых

Как добирался до Москвы Платон помнил плохо. Совесть и чувство долга призывали вернуться объездными путями в родное имение, но животный страх и память о выстрелах и свисте пуль гнали вперёд. Он останавливался в каких-то трактирах, чтобы дать отдых коню, что-то ел, не чувствуя вкуса пищи, и отправлялся дальше. По дороге прибился Платон к беженцам из Смоленска. Один из них, следующий с семьёй барон, проникся к Платону симпатией, тот напоминал ему сына, погибшего в турецкой кампании.

— Вот, правильно мы ушли, а ещё говорят, французы аристократов не трогают! — воскликнул барон после того, как Платон поведал, как прорывался мимо французского разъезда.

Разумеется, об оставленной жене Платон никому рассказывать не стал. Перед въездом в Москву беженцы разделились, часть направилась сразу в Ярославль. Барон, относящийся к последним, звал Платона с собой.

— Спасибо за заботу, но никак мне нельзя в Ярославль. Мне в столицу нужно, там маменька с тётушками одни. Беспокойно за них, — ответил Платон на настойчивое приглашение.

Барон посмотрел на Платона с уважением и изрёк:

— Зря мы, старики, на молодёжь наговариваем, что, мол, о родителях не пекутся. Ну что же, прощай, граф, не поминай лихом.

Платон даже слегка покраснел от незаслуженной похвалы, о маменьке-то он только сейчас вспомним. А вот насчёт того, что ему в Ярославль нельзя, он душой не покривил. Даже попасть к французам было для него безопаснее, чем оказаться перед тестем без Дуни. Что ни придумывай, как не оправдывайся, а шансов уцелеть под гневом Михайлы Петровича не имелось.

В Москве Платон из тех же соображений не стал заезжать в особняк Дуниного дяди, остановился в доходном доме купцов Елисеевых. Вот тут-то и обнаружил, что наличные деньги почти закончились. Платон порадовался, что у него имеется чек на предъявителя и отправился в Центральный банк. Деньги ассигнациями и золотыми червонцами ему выдал хозяин банка лично, сообщив при этом:

— Вы удивительно везучий человек, ваше сиятельство. Сегодня мы обслуживаем последний день. Завтра наш банк эвакуируется из Москвы.

Платон сразу вспомнил рассказ Глаши о том, как военные инженеры обсуждали ликвидацию портала. Он решил в Москве не задерживаться и на следующий же день выехал в столицу. Гром за время пути стал слушаться седока, хотя и с видом, что делает величайшее одолжение. Но Платон это аспиду прощал, как ни крути, а конь жизнь ему спас.

Маменька и тётушка встретили Платона радостно, с оханьем и слезами. После первых минут маменька тут же нажаловалась на Климентия Ильича.

— Никак не поймёт, старый истукан, что благородным дамам нужно больше средств для достойного содержания. Так нет! Ни медяком больше, чем твоя купчиха распорядилась, не даёт! Кстати, где она сама? — спросила маменька.

Благо, на этот вопрос Платон ответ заранее приготовил.

— К папеньке своему в Ярославль отправилась, — сказал он и добавил: — А я вот сюда, о вас беспокоясь.

Растроганная маменька заключила сына в объятия, а тётушки встревоженно переглянулись. Уж не рассорился их Платоша с Дуней? Вновь привыкнув к жизни в достатке, не хотели они всё терять. Однако ни маменьке, ни тётушкам даже на ум не пришло, что Платоша жену свою на захваченных землях оставил.

За обедом маменька между делом упомянула:

— Тут намедни братцы твоей… — она осеклась под неодобрительными взглядами сестёр и слово «купчиха» заменила. — твоей жены заходили.

У Платона сердце ухнуло вниз. Дуниных братьев, как маменьку, не проведёшь, а кулаки у них, хоть и уступают отцовским, но тоже не малые.

— Не беда, в другой раз зайдут, — сказал он как можно беззаботнее.

— Не зайдут, — ответила маменька, — они в форме были, кажется, в ополчение записались. Перед отъездом заглядывали.

Платон вздохнул с облегчением и тайком перекрестился.

Братья Дуни и впрямь, как только императорский указ появился, записались в ополчение. Хотели в действующие войска, да не вышло. Оказалось, в генеральном штабе нехватка магов-картографов, вот туда братьев и приписали. Пройдя ускоренное обучение Пётр и Павел отправились в Петергоф, где, в летней резиденции императора находилась центральная карта. Место это считалось самым магически стабильным, что способствовало наиболее точной работе картографов. Дежурили у карты маги по суткам. Сюда стекались все последние данные о продвижении неприятельских войск. Маги вносили изменения на карте, по мере их поступления, и эти изменения тут же отражались на картах во всех штабах армии и в кабинете императора.

Всё дальше и дальше продвигался враг. Братья всем сердцем рвались в битву, особенно когда линия на карте продвинулась дальше имения сестры. Но, прекрасно осознавая всю важность своей миссии, вынуждены были находиться там, где нужнее. Служба картографов считалась тайной, им было предписано распоряжение штаба не покидать, а также запрещена переписка и общение с посторонними. Петру и Павлу оставалось надеяться на то, что их отец не будет сидеть, сложа руки, а постарается узнать о судьбе младшей дочери. В своих надеждах сыновья не обманулись.

Михайла Петрович, как только получил сообщение от Глаши, сразу решил отправляться на выручку своим сударушкам. Он собрал отряд из самых надёжных своих людей. В число их вошёл Захар, лучше остальных знающий местность. Братьев своих Михайла Петрович брать не стал, заявив, что и так все дела на них оставляет. От лошадей, выделенных ими и средств на вооружение, отказываться не стал, знал: от души предлагают.

Передав дела братьям и сделав распоряжения управляющему фабрикой и дворецкому, Михайла Петрович направился к генерал-губернатору за разрешающими отряду выезд бумагами.

Ему повезло, главу губернии застал в приёмной, тот собирался уходить. Увидев Михайлу Петровича, генерал-губернатор широко улыбнулся и воскликнул:

— Вот что значит: на ловца и зверь бежит. Я только подумал с купцами побеседовать, и кого вижу. Говоришь, по личному делу? Заходи в кабинет, сначала дела общественные обсудим, а там и до личного дойдём. Никого не пускать, на приём раньше следующей среды не записывать.

Последнее распоряжение генерал-губернатор отдал секретарю. Тот склонился со словами:

— Слушаю-с, ваше Сиятельство.

В кабинете генерал-губернатор занял своё кресло за столом, Михайла Петрович присел напротив, приготовившись слушать.

— Просьба у меня будет к тебе, Михайла Петрович, и к братьям твоим. Понимаю, вы и так немало порадели для Отечества, вклад поболе остальных внесли, ополченцев одели-обули, лошадьми целую роту обеспечили. За это вам низкий поклон, — произнёс генерал-губернатор и продолжил: — А нынче новая нужда. Помещения нужны, чтобы припасы и товары, с московских складов привезённые разместить. Также, дома готовить надобно для беженцев.

— Никак, сдадут врагу Первопрестольную, ваше Сиятельство? — спросил Михайла Петрович.

— Похоже, к тому идёт, во всяком случае, такой исход возможен. Это сведения тайные, да ты не из болтливых будешь, — ответил генерал-губернатор.

— Про себя сразу скажу. Можете располагать моими складами в Земляном городке. Также гостевым особняком. Братья завтра вам перечень помещений предоставят, и для товаров, и для размещения беженцев, — произнёс Михайла Петрович.

— Что же, заранее благодарен. Так что у тебя за дело? — спросил генерал-губернатор.

— Дочь моя и воспитанница в имении остались, что сейчас под французами. Смогли магическую весточку прислать, что живы-здоровы, скрываются в лесу. Отряд я собрал из десяти человек, чтобы сударушек моих выручить, домой доставить. Прошу разрешение на выезд, чтобы на постах предъявлять.

— Коли не дам, так обходными путями отправишься? — спросил генерал-губернатор, хитро улыбаясь.

— Отправлюсь, — не стал скрывать Михайла Петрович.

Генерал-губернатор рассмеялся, затем достал гербовую бумагу, взял перо и самолично разрешение написал, после чего печатью губернаторской заверил, и на прощание удачи пожелал.

Вышел Михайла Петрович из городского управления с намерением завтра же отправляться за дочерью. На крыльце он чуть не наскочил на задумавшегося мужчину в строгом сюртуке. Мужчина показался знакомым, приглядевшись, Михайла Петрович узнал любимого учителя дочери.

— Николай Николаевич! Какими судьбами?!— воскликнул он.

Тот растерялся поначалу, но почти тут же в глазах мелькнуло узнавание.

— Доброго здоровья, Михайла Петрович, приятно вас видеть. Мы вот с мадемуазель Боне девочек из института вывезли. Пока на постоялом дворе остановились, здесь, неподалёку. Надеялся я, что генерал-губернатор разместиться поможет, а только на среду записаться смог. Придётся временное пристанище искать, постоялый двор — не лучшее место для юных барышень, — произнёс Николай Николаевич.

— Да зачем временное? В моём особняке поживёте. Гостевой я, правда, уже генерал-губернатору пообещал, но тут лучше будет. Комнат хватит, для магичек они приспособлены. Пойдём, показывай, где остановились, прямо сейчас и заберу вас оттуда. До моего особняка — рукой подать, — заявил Михайла Петрович твёрдо, но Николай Николаевич попытался возразить.

— Девочек двенадцать, мы с мадемуазель Боне и кухарка со сторожем, куда вам этакую ораву? — сказал он.

— Небось и больше гостей принимали, — отмахнулся Михайла Петрович и велел: — Веди, пока твои юные безобразницы постоялый двор не разрушили.

Николай Николаевич почувствовал себя так, словно с плеч свалился огромный груз ответственности. Он нисколько не сомневался, что теперь судьба воспитанниц института благородных девиц в надёжных руках.

Получилось так, что двенадцать девочек оказались на попечении его и мадемуазель Боне. Начальница не вернулась из отпуска, а воспитательницы сбежали, не предупредив. Оставались ещё старый сторож и весьма немолодая кухарка, но о них самих требовалась забота. Николай Николаевич, когда узнал о том, что многие жители уезжают из Москвы, первым делом поспешил в департамент просвещения, чтобы им выделили коляски с лошадьми. Кроме телеги со старой кобылкой, при институте другого транспорта не имелось. В департаменте он нашёл лишь чиновников низкого ранга и те, даже если бы очень захотели, ничем бы помочь не смогли. Все имеющиеся в распоряжении департамента коляски, брички, даже телеги направили для эвакуации лазаретов и приютов.

Сообщая неутешительную новость мадемуазель Боне, Николай Николаевич опасался, что экзальтированная коллега впадёт в истерику. Оказалось, он плохо её знал. Совершенно спокойно мадемуазель Боне сказала:

— Попробуем обратиться в каретный ряд. Возможно, мастера будут вывозить кареты. Попросим захватить девочек, сами можем поехать на телеге.

— А если откажут? — спросил Николай Николаевич.

— Тогда отправимся пешком. На телегу посадим младших девочек и кухарку, управлять лошадью будет сторож, — последовал невозмутимый ответ.

— Пешком? — переспросил Николай Николаевич, которому и на телеге было трудно представить изящную француженку, не то, что идущую пешком с остальными беженцами.

— Мсье Николя, — произнесла мадемуазель Боне, — как вы думаете, что происходит с юными девицами, когда в город врывается враг?

— Но девочки… они же совсем дети, — растерянно пробормотал Николай Николаевич.

— Моим сёстрам было двенадцать и тринадцать лет, когда в наш дворец ворвались восставшие, — сказала мадемуазель Боне. — Старая нянька прижимала меня к себе, зажимая рот. Но она закрыла мне рот, но не глаза и уши. Никогда не забуду криков насилуемых матери и сестёр, глухой стук от удара стула о голову отца, торжествующий смех предводителя. Мать и сестёр увели в тюрьму, отца утащили волоком. Меня отбила нянька. Она сумела отправить меня в Россию, куда убегали от революции аристократы и обеспеченные горожане. Теперь моя родина здесь, а не там, где на гильотине казнили моих родителей. И я сделаю всё, чтобы наши девочки не повторили судьбы моих сестёр.

— Бедная моя, что вам пришлось пережить, — произнёс Николай Николаевич. Он потянулся обнять француженку, но та отстранилась, сказав:

— Сейчас не время, Николя.

В Каретном ряду им повезло. Каретных дел мастер Алексеев согласился взять девочек, он действительно собирался вывозить часть своих известных на весь мир карет в Ярославль. Оставалось довольно много экипажей сделанных не до конца, но мастера договорились между собой оставить сторожей, наказав, чтобы, как только неприятель вступит в город, подожгли Каретный ряд сразу со всех сторон. Это рассказал Николаю Николаевичу сам мастер Алексеев, шагающий рядом с учителем около телеги. Своё место он уступил мадемуазель Боне. Вот так и оказались в Ярославле обитатели института благородных девиц.

На следующее утро после того, как в особняке Михайлы Петровича появились новые жильцы, он отправился во главе отряда на спасение своих сударушек. Николай Николаевич уговорил взять его с собой, утверждая, что маг в отряде не помешает. На прощание его обняли ученицы, а мадемуазель Боне сказала:

— Я буду ждать, Николя. Обязательно буду ждать.