Айвазовский

Глава 15

На парижской выставке Айвазовский был представлен тремя картинами: «Море в тихую погоду», «Ночь на берегу Неаполитанского залива» и «Буря у берегов Абхазии». Примечательно, что Айвазовский был здесь единственным русским художником, что также привлекало к нему всеобщее внимание и одновременно напоминало об ответственности.

«Бурю у берегов Абхазии» Айвазовский писал по памяти, это та самая буря, когда он вместе с Звамбой наблюдал, как русский военный корабль преследует черкесскую кочерму, чтобы спасти плененных абхазских девушек.

На выставке французская Академия наградила Айвазовского золотой медалью.

Из Парижа Айвазовский устремился в Марсель и Неаполь — в поисках новой воды и новой игры света. О красотах этих городов рассказали Айвазовскому французские художники, с которыми он познакомился. «Чрез пять дней я еду в Марсель и в Неаполь, заняться серьезно опять и хочу послать сюда на выставку, так просили меня многие французы, вероятно, я не могу здесь иметь первостепенную славу, какую мне дали в Италии, но все-таки пусть критикуют, пока молод, а хочется состязаться с французами», — пишет он А. Р. Томилову в июле 1842 года.

Но «состязание с французами» не сбивает Ованеса с выбранного ритма, Айвазовский серьезно готовится к выставке в Петербурге, направив туда шесть картин и прося скульптора Федора Петровича Толстого[154] и князя Витгенштейна, в коллекции которых находятся несколько его крупных картин, выставить их.

Впрочем, соглашаться или нет — это их личное дело, а пока художник отправляется в странствие, конца-края которому не видит сам. Учась у воздуха, воды и картин известных маринистов, он объезжает города, превратившись в странствующего рыцаря моря. Куда он движется в конечном итоге? Этого Айвазовский не может объяснить даже себе, зная одно — мир огромен, и он еще очень мало видел в нем. В его заграничном паспорте уже некуда ставить штампы о пересечении границ, таможенные служащие начали вшивать и вклеивать новые страницы. Так что когда Айвазовский вернулся домой, он не без удивления для себя обнаружил, что его документ содержит сто тридцать пять виз!

Он путешествовал на кораблях и в дилижансах, брал наемные кареты, а где-то, возможно, переезжал на крестьянских телегах или шел пешком. Лондон, Лиссабон, Мадрид, Гренада, Севилья, Кадикс, Барселона, Малага, Гибралтар, Мальта… Четыре года за границей подарила миру восемьдесят картин, не считая рисунков. Толпы заказчиков стояли перед мастерской, надеясь приобрести хоть что-нибудь кисти великого мастера. Айвазовский же начал устраивать собственные выставки, перебираясь из города в город, в результате он вез с собой целую свиту картин о море, которые украшали его триумфальное шествие.

В декабре 1842 года Айвазовский снова в Париже, где его уже с нетерпением ждут. Он выставляет три картины: «Венеция»*, «Монахи при закате солнца в Венеции», «Венецианская ночь». Пресса благоволит к талантливому маринисту, восторженные статьи в журналах «Искусство», «Литературная Франция», «Артист». Как пишет сам Иван Константинович: «Во всех этих журналах очень хорошо отзываются про картины мои, что меня очень удивило, ибо французы не очень жалуют гостей, особенно русских художников, но как-то вышло напротив, а кроме журнальных похвал и прочего, здешние известные любители, граф Портал и другие члены общества художественного желали иметь мои картины, но так как они уже принадлежат, то я обещался сделать. А что более доказывает мой успех в Париже, это желание купцов картинных, которые просят у меня картины и платят большие суммы, а сами назначили им цены, за которые продают здесь Гюдена картины, одним словом, очень дорожат моими. Все это меня радует, ибо доказывает, что я им известен очень хорошей стороной».[155]

Да, Айвазовский безусловно празднует свою победу, но победа эта не в наградах и признании прессы, не во внимании к его работам «картинных купцов»: «Однако довольно похвастался, теперь скажу о главном, все эти успехи в свете вздор, меня они минутно радуют и только, а главное мое счастье — это успех в усовершенствовании, что первая цель у меня». Итак, рыцарь моря, отправившийся в свой крестовый поход вслед за блеском волны, наконец начал по-настоящему осознавать, что у него действительно получается. Что его цель хоть и грандиознее всего того, чего может достичь человек за одну жизнь, но она все же не туманное облачко, в котором видится то замок, то сказочная красавица, его цель реальна и до нее можно дотронуться.

И еще одно, бросая взгляд на совсем недавние свои произведения, буквально на картины, которые сам же посылал к прошлой петербургской выставке, Айвазовский вдруг обнаруживает, какая пропасть разделяет его сегодняшнего и его же годичной давности. «Не судите меня по картинам, что вы видели в последней выставке в Петербурге, — пишет он в том же письме А. Р. Томилову, — теперь я оставил все эти утрированные краски, но между тем нужно было тоже их пройти, чтоб сохранить в будущих картинах приятную силу красок и эффектов, что весьма важная статья в морской живописи, впрочем, и во всех родах живописи, можно сказать, а кроме трех моих картин, что на выставке, я написал две большие бури и совсем окончил, надеюсь, что это лучше всего, что я до сих пор сделал».

Письмо в Петербург любезно согласился доставить генерал-адъютант Петр Петрович Ланской,[156] как раз в это время собиравшийся уезжать из Парижа. С Ланским Айвазовский мог быть знаком по Крыму, где у того находилось поместье.

Письма Айвазовского очень однообразны и сухи. Обычно это мини-отчет о проделанной работе. Он сообщает, что успел сделать, над чем работает сейчас, что отправил на ту или иную выставку, что продал, иногда копирует газетные или журнальные заметки. Эти письма не для развлекательного чтения, да и ему, по всей видимости, не приходит в голову, что его собеседники ждут описания музеев, которые посетил художник, и городов, через которые проехал. Для сравнения, в своих письмах к К. П. Брюллову родственники неизменно пеняют художнику на нежелание последнего описать тот или иной собор, в то время как по письмам его старшего брата, А. П. Брюллова, можно водить реальные экскурсии, тут вам и количество ступеней, и впечатление от освещения картин, и наглядное указание: посмотрите на гравюру в столовой с видом Рима, найдите самый большой купол, поверните направо — вот там мы и обитаем…

Айвазовскому даже не приходит в голову развлекать своих собеседников по переписке, делиться с ними впечатлениями. Ему некогда, да и, по всей видимости, не любит он писать — черта нетипичная для людей этого времени.

Еще одна особенность Айвазовского — прежде чем решиться создать картину, он не делится своими планами, не спрашивает разрешения у Академии, как поступало большинство пенсионеров. Это объясняется тем, что пишет он куда быстрее, чем идут письма в Петербург и обратно, кроме того, он отлично знает, что его полотна не пропадут и он всегда сумеет их пристроить, ну а если не продаст и не отдаст картинным купцам, следовательно, подарит кому-нибудь из новых друзей. Кроме того, Айвазовский всегда пишет по велению сердца, пока не пропадает желание, а значит, он просто не может ждать.

В Париже 1842 года он начал писать очередную свою бурю, сюжет почерпан из газет: «Теперь я предпринимаю большую картину, бурю, случившуюся недавно у африканских берегов далеко от берега (8 человек держались 45 дней на части корабля разбитого, подробности ужасные, и их спас французский бриг, об этом писали в газетах недавно). Теперь я очень занят этим сюжетом и надеюсь Вам показать ее в сентябре в Петербурге».

В Петербурге умирает Президент Академии художеств Алексей Николаевич Оленин, продержавшийся на этом посту с 1817 года, то есть с того самого года, когда в семье купца Константина Айвазяна родился Ованес. Айвазовский живет на этом свете уже 26 лет и столько же трудился в Академии Алексей Николаевич.

Айвазовский тяжело воспринимает такие сообщения, тем более что застают они его на чужбине — так что даже попрощаться толком не получается. Приблизительно в то же время из Феодосии приходит известие о смерти его отца. Горько, тяжело. Но художник давным-давно привык в горе и радости, в болезни и здравии… он работает, находя только в этом смысл и оправдание собственной жизни. Да, и отец и Оленин умерли своей смертью, так желал Господь. Что тут поделаешь? Главное, не предаваться отчаянью, не давать себе поблажки, не искать легких путей, роняя пьяные слезы над грязной кружкой в харчевне. Нельзя уподобляться слабым людям, сколько их встречал на своем веку Иван Айвазовский, тем, для кого жизнь — не вызов, а изнуряющая каторга, тем, кто забывается не искусством, а водкой, плача навзрыд о своей безвинно загубленной жизни.

Сейчас нужно спрятать все свои чувства куда подальше и продолжать штурмовать свой личный Олимп, еще два года Академия будет оплачивать нахождение своего пенсионера за границей, пересылая деньги его семье, а дальше… а вот как раз это самое дальше он создает в настоящем. И кому какое дело, плачет художник по умершему и похороненному без него родителю или счастлив и весел? Он должен делать то, что должен, вернуться домой со щитом, построить дом, в котором будет жить его заслужившая покоя на старости лет мать и, может быть, даже… Поэтому надо не просто работать, не просто махать кистью, а все свое свободное время тратить на организацию выставок и общение с будущими заказчиками или купцами, закупающими картины для перепродажи. Надо бывать на виду, и желательно, чтобы о тебе время от времени писали в газетах.

Иначе, когда подойдет к концу срок командировки, вместе с ним закончится и вольготная жизнь, уступая место суровой реальности.

На место Президента Академии приходит блистательный Максимилиан Евгений Иосиф Август Наполеон герцог Аейхтенбергский, князь Венецианский,[157] муж великой княжны Марии Николаевны.[158] Дом герцогов Лейхтенбергских происходил от пасынка Наполеона Евгения Богарне[159]. Герцог был красив, умен и образован, увлекался гальванопластикой, гальваническим золочением и серебрением, минералогией и вообще горным делом. Он ставил опыты, развивая идеи о гравировании с гальванопластических досок. Сразу же после женитьбы он устроил себе отдельную небольшую лабораторию в Зимнем Дворце, а затем перенес ее в помещение Главного Штаба Гвардии.

Максимилиан получил от императора титул Императорского Высочества, чин генерал-майора русской службы и вскоре занял место шефа гусарского полка. О необходимости писать в письмах на имя нового Президента «Его Императорскому Высочеству» находящимся за границей пенсионерам указывалось особо.

Впрочем, быстро выяснилось, что Максимилиан Лейхтен-бергский хоть и был настоящим вертопрахом и волокитой, но нрав имел не вредный, да и его близость ко Двору давала некоторую надежду на то, что он сумеет донести до государя нужды и чаяния Академии. Последнее радовало.

Из Парижа Айвазовский направляется в Бельгию и Голландию. Бельгийская школа произвела сильное впечатление на Ивана Константиновича не только своими картинами, но и дружеским отношением художников друг к другу: «Здесь еще надобно дать справедливость, что все артисты живут между собой как следует: ни мелкой зависти, ни сплетни, напротив, один другого достоинство старается выставить перед иностранцем», — пишет он В. И. Штернбергу 10 июня 1844 года из Антверпена. Вообще Айвазовский не любит или не считает нужным жаловаться ни на судьбу, ни на окружающих его людей. Он всем доволен, ко всем внимателен. Но само упоминание о зависти и сплетнях наводят опытного читателя на мысль о том, что Иван Константинович чаще, чем этого хотел, вращался в обществе людей злых, желающих порочить честног художника, распуская про него небылицы. В письме к Штернбергу Айвазовский определяет свое творческое кредо как жертвенность во имя искусства. Редкий случай, когда мастер высказывается столь прямо: «Я знаю, что большая жертва — Италию заменить на Бельгию, но художество должно быть везде первое утешение и всем [надо] жертвовать для этого».

Теперь понятно, отчего нет заслуживающих доверия упоминаний о связях Айвазовского с женщинами, он жертвует своей жизнью во имя творчества, подобно тому, как его старший брат пожертвовал своей ради науки и служения богу.

Из Бельгии Айвазовский держит путь в Голландию, затем в Гамбург и, наконец, в Петербург. Не оставляют в покое мысли об овдовевшей матери. Кто теперь поможет ей? Старший брат — да, он остался в Феодосии, но, судя по всему, характер этого человека не допускает мысли о нем, как о нежном утешителе. Сестры — одна из них вышла замуж за господина Мазирова, их сын и племянник Айвазовского Левон,[160] когда подрастет, станет помогать дядюшке, организуя его выставки и даже представляя великого мариниста за границей. У замужней женщины свои обязанности, если и забежит к матери, то на какую-нибудь минуточку. Что со второй сестрой, мы точно не знаем. Саргис в монастыре. Получается, что единственный, кто может и должен быть рядом с матерью, это он — младший и любимый сын, художник Айвазовский.

В Гамбурге Иван Константинович останавливается в недорогой, но опрятной гостинице, на улице, дома которой плотно прижимаются друг к дружке. Желая почувствовать себя жителем города, он ездит на штульвагене (так называют общественный экипаж) или берет извозчика и едет куда-нибудь за город, туда, где заканчивается мостовая и начинается более приятная мягкая дорога. Художник любуется на поля, владельцы которых отмечают границы территорий полосой кустарника. Мимо экипажа проплывают многочисленные фермы, деревни, крестьянки в этих землях не показываются на улицу не подпоясанные фартуком, все в изящных соломенных шляпках, грациозные пейзанки. Никто не таскает в руках ведра с водой, не носит кувшинов на плечах, как это часто наблюдал Иван Константинович на своей родине. Нужно доставить в дом воду — берут коромысло. Живописные пейзажи с мельницами, рядом с которыми неизменно стоят телеги, заваленные мешками с зерном, повсюду много птицы и скотины. На лицах благостное выражение довольства.

Чтобы понять искусство страны — необходимо в этой стране хотя бы побывать. Айвазовский свято придерживался этого правила.

На самом деле он вернется в Россию на два года раньше намеченного срока, вдруг прервав свой блистательный вояж вслед за шумом волн, чтобы вернуться в родную Феодосию и сделать то, что должен. Вот что пишет сам Иван Константинович в своей автобиографии: «В начале 1844 г. я вторично отправился в Париж, но поездка эта была невольной причиной ускорения возврата моего на родину. В одной из газет, вскоре по моем приезде, была напечатана статья, в которой какой-то непрошеный доброжелатель заметил, что меня привлекли в столицу Франции радушие, ласки и внимательность парижан и что я, по-видимому, намерен возвратиться в Париж на все время пребывания моего в чужих краях. Это… побудило меня сократить время пребывания моего за границей на два года».

Говоря проще, произошло следующее: парижские газетчики распространили слух о том, что Айвазовский решил окончательно переехать в Париж, что разрывало бы его отношения с Родиной. Скользкая фраза «на все время пребывания моего в чужих краях» — может означать как срок командировки, так и время нахождения за границей вообще.

Поняв, что эти слухи, скорее всего, дойдут до Петербурга, художник немедленно вернулся в Россию, чем опроверг их.

Спустя много лет о своей заграничной поездке Айвазовский говорил дословно следующее: «К массе впечатлений, сохранившихся в моей памяти за четырехлетний период пребывания моего за границею, примешивалось, конечно, отрадное сознание в том, что не бесплодно прошли для меня эти счастливейшие годы молодости, что я, по мере сил моих и способностей, оправдал… те ожидания, которые на меня возлагали соотечественники. Рим, Неаполь, Венеция, Париж, Лондон, Амстердам удостоили меня самыми лестными поощрениями, и внутренне я не мог не гордиться моими успехами в чужих краях, предвкушая сочувственный прием и на родине».[161]

Покинув Париж, Иван Айвазовский отправился в Россию, однако не забыв по дороге заглянуть на родину первых маринистов в Амстердам, где также выставлял свои картины и вновь добился благожелательного отклика в прессе. Снова проявились его необыкновенная трудоспособность и деловой характер, казалось бы — горячая армянская кровь должна была бы заставить его загнать коней, ан нет. Служение художеству — превыше всего. И вместо того, чтобы ехать домой, лично опровергать слухи, он продолжает работать, прославляя отечество.