Айвазовский

Глава 16

И вот Айвазовский в Петербурге — уже не подающий надежды юнец, а состоявшийся художник, двадцатисемилетний мужчина с деньгами и положением в обществе.

Друзья встречают Айвазовского веселыми пирушками, он радуется вместе со всеми, наносит визиты учителям, покровителям, друзьям. Обед в честь вернувшегося из дальних странствий друга устраивает в своей мастерской К. П. Брюллов и позже братья Кукольники.

Понимая, что сам Айвазовский не станет просить за себя перед Академией, Брюллов выступает перед академическим начальством с предложением немедленно отметить заслуги Ивана Константиновича, наградив его подобающим образом. В противном случае заграничная пресса заклеймит неблагодарную родину великого Айвазовского несмываемым позором. Шутка ли сказать, Рим, Париж, Лондон, Амстердам удостоили художника высочайших наград и почестей, а Россия?

1 июля 1844 года Иван Айвазовский был высочайше пожалован кавалером ордена святой Анны 3-й степени. Но это еще не все: «по особому всемилостивейшему вниманию к его ходатайству, не в пример другим, высочайше повелено отдать ему (И. К. Айвазовскому. — Прим. автора) на 99 лет в безоброчное содержание 1500 десятин земли из казенного оброчного участка, называемого Ойгуйским в Таврической [губернии]».

4 сентября 1844 года в Совет Академии художеств поступило представление профессора А. И. Зауервейда о присвоении И. К. Айвазовскому звания профессора: «Приобревши себе имя в Италии и в Париже, славу первого художника в Голландии и Англии, объехавши Средиземное море до Мальты, занимавшись в Гибралтаре, Кадиксе и в Гренаде, заслужив похвалу и награды, как ни один из пенсионеров не имел счастия когда-либо себе приобресть, я себе в обязанность поставлю предложить, во уважение упомянутых достоинств, вознаградить его званием академика», — пишет он.

13 сентября 1844 года Совет Академии художеств единогласно присвоил Айвазовскому звание академика.[162] Но и это еще не все! Отметить заслуги художника перед родиной решило и Морское министерство, причислив художника к Главному Морскому штабу в звании первого живописца и с правом носить мундир Морского министерства «с тем, чтобы звание сие считать почетным…»

Тем не менее — мундир это, конечно, приятно и дамам нравится, но дело здесь в другом: на самом деле причисление Айвазовского к Главному Морскому штабу и звание первого живописца давало следующие привилегии: благодаря ново-приобретенному званию Айвазовский делался как бы ближе к морскому флоту и мог требовать помощи в своей работе со стороны Адмиралтейства. Так сам Иван Константинович объяснял пользу своего нового положения: «Когда я писал виды морских сражений, мне давались всевозможные пособия от Адмиралтейства: чертежи кораблей, оснастки судов, вооружение и т. д. Для доставления мне возможности видеть полет ядра рикошетом по водной поверхности, при мне в Кронштадте произведено несколько пушечных выстрелов боевыми зарядами. Для ближайшего ознакомления с движениями военных кораблей во время морских сражений я присутствовал на морских маневрах в Финском заливе».

Позже, 7 января 1845 года в своем сообщении о продлении срока пребывания Айвазовского в Крыму для зарисовок черноморских портов президент Академии пишет Айвазовскому, что: «Начальником главного морского штаба по сношению моему предписано г. г. командирам Черноморских портов, в чем будет нужно, оказывать Вам зависящее содействие при снятии видов». То есть Айвазовского свободно пропускают во все порты и на все корабли, на которые он только укажет. Если нужно, могут помочь и разместиться и предоставят возможность добраться до какого-то малодоступного места.

Он не получал денежного содержания от Морского министерства, так как труды художника вознаграждаются особо — его картины приобретались либо государем или непосредственно Морским министерством, либо он распоряжался ими по своему усмотрению.

Вообще-то удивительно, что ничего подобного не было сделано раньше, во время работы И. К. Айвазовского на военных кораблях, где, мягко говоря, людям в штатском было не место.

Впрочем, это назначение было не просто еще одной почестью, которой удостоился художник, тут же ему было поручено написать виды портов и приморских городов: Кронштадта, Петербурга, Петергофа, Ревеля, Свеаборга, Гангута. То есть его опять посылали трудиться, не дав даже как следует перевести дух. Но и в этом был особый знак — если посылают именно его, следовательно, считают самым достойным, не могут отыскать другого равного Айвазовскому. И еще одно, Зауервельд как обычно поторопился, и вместо того, чтобы представить своего талантливого ученика к звании академика, перепрыгнул через ступеньку, прося для того сразу же профессора. Поэтому новая командировка являлась и вполне понятным намеком — хочешь дальнейших успехов и наград, выполни то, что тебе поручено, «…его императорское величество наградил его (Айвазовского) орденом Святой Анны 3-й степени и сделал заказ важных работ [просить] его императорское высочество представить к производству ему содержания, которое дает ему возможность произвести труд важный и сложный, достойный звания профессора, и потому полагает возвести его ныне в звание академика».[163]

Одновременно молодого художника начинают заваливать все новыми и новыми заказами: в большом почете морская живопись, считается хорошим тоном украшать стены маринами самого прославленного живописца моря. Картинами Айвазовского, сделанными на заказ, уже украсили свои дома и частные коллекции в России граф Виельгорский, граф Строганов, князь Гагарин,[164] министр юстиции граф Панин[165] и многие, многие другие вельможи. При дворе говорили, что благодарный за картину министр юстиции послал художнику дорогую чайную чашку севрского фарфора и несколько кустов цветущих розанов. Услышав об этом, государь наведался как-то в дом Панина и также был очарован сказкой Амальфи, сетуя на то, что министр опередил его и купил «Лунную ночь в Амальфи», которой впору висеть в Эрмитаже. «Они прелестны! Если бы можно было, то, право, я отнял бы их у Панина», — передавали придворные друг другу слова своего императора.

Айвазовский отправляется в новое плавание, как обычно делает массу эскизов, которые позже дорабатывает в своей новой мастерской. Несколько месяцев — и с заказом Морского министерства покончено. Иван Константинович же отдыхает, ведя светскую жизнь, жуируя по салонам и гостиным. В одном из модных литературных салонов он чувствует себя особенно легко и приятно. Это дом княгини Ольги Степановны Одоевской,[166] с супругом которой князем Владимиром Федоровичем он дружен. Там он знакомится с Виссарионом Григорьевичем Белинским. Белинского почитали в кружке Брюллова, его статьями зачитывался Гоголь в Риме, его критиковал, но все равно много читал и часто цитировал Нестор Кукольник. К сожалению, Белинский не был расположен хвалить творчество Айвазовского, как раз наоборот, за дивной сказкой итальянских марин лучшего художника моря Белинский усматривает скрытую опасность. Ведь что такое пейзажная живопись — это живопись вне политики, вне философии, вне мысли. Смотрящий на очаровательную картину лунной ночи человек как бы погружается в дивный сон, забывая о тяготах народа. А ведь в той же Италии Айвазовский мог увидеть и изобразить людей, борющихся за свою свободу и независимость. Его картины могли бы пробуждать дух, будить мысль, а они погружают в сон. Слова Белинского подействовали на впечатлительного Айвазовского, он стал искать встреч с Виссарионом Григорьевичем, старался послушать, когда тот рассказывал о предназначении литератора или о народной борьбе.

«…Я точно теперь перед собою вижу его лицо, на которое тяжелая жизненная борьба и веяние смерти наложили свой отпечаток. Когда Белинский сжал мне в последний раз крепко руку, то мне показалось, что за спиной его стоит уже та страшная гостья, которая почти полвека назад отняла его у нас, но душой оставила жить среди нас», — пишет Айвазовский 29 июня 1889 года в письме H.H. Кузьмину о своих встречах с В. Г. Белинским. «…Помню, в тот грустный час он после горячей, полной энтузиазма речи, должно быть утомленный длинной беседой со мной, энергичным жестом руки откинул волосы назад и закашлялся. Две крупные капли пота упали со лба на его горящие болезненным румянцем щеки. Он схватился за грудь, и мне показалось, что он задыхается, и, когда он взглянул на меня, то его добрые и глубокие глаза точно устремлены были в бесконечность…»

Тем не менее с Белинским он решался говорить только наедине, ни разу не пытаясь встрять в разговор Виссариона Григорьевича с другими людьми, робея перед великим Белинским, как школьник перед строгим учителей. Впрочем, слова Виссариона Григорьевича, его пламенные речи и критика живописи декоративной подействовали на Айвазовского, который написал после одного из вечеров в обществе Белинского картину «Буря»!

В апреле 1845 года Айвазовский включен в экспедицию адмирала Федора Петровича Литке[167] в Константинополь, куда он едет по личному приглашению ученика Литке Его императорского высочества великого князя Константина Николаевича.[168] После миссии в Турции они на некоторое время заезжают в Крым. Государю потребовались виды Севастополя, Феодосии, Керчи и Одессы.

Это плавание приносит много новых радостей Ивану Константиновичу, которого живущие в Турции армяне снова называют Ованес Айвазян, или «Айваз-эфенди», как подписал он один из своих рисунков той поры. Путешествие проходило на парусных кораблях, впервые он увидел Константинополь, Хиос, Патмос, Самос, Митилини, Родос, Смирну, Синоп. Посещает развалины древней Трои и многие другие острова Архипелага, любуется пейзажами Леванта и берегами Анатолии.

Вот что пишет об этой поездке он сам: «Вояж мой с его императорским высочеством Константином Николаевичем был чрезвычайно приятный и интересный, везде я успел набросать этюды для картин, особенно в Константинополе, от которого я в восхищении. Вероятно, нет ничего в мире величественнее этого города, там забывается и Неаполь и Венеция.

Возвратившись оттуда на родину свою, я имел счастье по воле его импе[раторского] величества отправиться из Николаева в Севастополь на одном пароходе с его величеством, который все время чрезвычайно был ко мне милостив и много картин заказал во время смотра морского в Севастополе».[169]

Константинополь турки называют Истамбул, название легко произносится и давно уже вошло в обиход среди посольских. Впрочем, не одни только названия перенимают живущие много лет в Турции иностранцы. В русском посольстве — турецкие ковры и мебель, турецкий табак и, естественно, отличнейший крепкий сладкий и горький одновременно кофе. Посольства расположены недалеко от Стамбула в местечке Буюкдере в бывшем дворце, впрочем, посольский дом продолжает быть дворцом роскошным и по-восточному изящным. При посольстве разбит огромный сад, в первый раз ничего не стоит заблудиться среди столетних деревьев-богатырей, образующих тенистые аллеи. С широких террас можно рисовать парк или залив Босфор. Айвазовского ведут именно туда. А впереди еще экскурсии по Стамбулу и прогулки вдоль береговой линии, с обязательным заходом в живописные места и поместья друзей. Что еще прекрасного забыли? Да вот далеко не отходя от русского посольства — посольство Австрии. При чем здесь австрийское посольство? — Но так ведь у них тоже отменный парк, причем с живописными развалинами древнего храма, и еще: туда буквально вчера на специальном корабле доставили отличнейшее темное портерное пиво! В Петербурге, между прочим, такое можно достать только в английском клубе, да и то по двадцать копеек серебром за бутылку. Господин Айвазовский не откажется от такого удовольствия? Что? Не любит пиво? Какая жалость! Но тогда прогулка к храму при луне, а потом… Художника возят, показывая ему все новые и новые места. Кто-то спешно договаривается о написании картины, кто-то интересуется, не привез ли Айвазовский что-нибудь на продажу. Интерес огромен. С Турцией нужно, просто необходимо дружить, ведь тут мало того, что природа словно сама просится на холст, но и спрос-то каков!

Иван Константинович очень доволен поездкой и приобретенными контактами. В его альбомах и блокнотах рисунки и наброски будущих картин, списки заказов. Теперь домой — и работать. Быть может, как никогда раньше. Потому что работы невероятно много. Придется просить помощи. Племянник Левон разработает способ скорой и надежной доставки картин в Турцию. Хорошо, если через русское посольство, таким образом, работа сразу же приобретет официальный статус. Следовательно, придется отблагодарить. Но да за этим дела не станет. Теперь только не растерять, не растранжирить добытого, а распорядиться с толком и немалой выгодой. Будут новые выставки, которые дадут возможность построить новые гимназии, госпитали, концертные залы или просто помочь сиротам и вдовам. Господь велел делиться.

Потому что, когда твои дела идут в гору, самое время открыть ворота и накрыть столы, время пройтись по соседям с единственной целью выяснить, не требуется ли помощи или иного вмешательства.

После Турции Айвазовский пишет заказанные ему виды Крыма. Переезжая с одного знакомого места на другое, в одной из гостиниц его настигает почтальон с пытавшимся нагнать его уже несколько месяцев конвертом из Италии: «Василий Штернберг скоропостижно скончался». Вася Штернберг — друг юности… веселый попутчик. Сколько вместе они посетили городов, сколько работали плечом к плечу? Двадцать семь лет, что за возраст для мужчины? Ничто. Хочется спрятаться, скрыться от всех и плакать, но вместо этого Айвазовский идет на берег моря, следя за спокойными волнами. Море шепчет ему слова утешения на понятном им обоим языке: «Останься здесь. Пиши, дыши, вдыхай цветочные ароматы и, главное, слушай, слушай сказки седого моря. К чему тебе суетный мир — когда весь мир теперь разливается у твоих ног. Здесь ты бог — морской бог. Так прими свою корону, свое помазание и омовение. Не ищи больше счастья. Оно перед тобой». Айвазовский приходит к выводу, что уже не хочет покидать эту землю. Да, его место здесь. В родной Феодосии на самом берегу моря должен стоять его собственный дом. Такой, о каком он давно мечтал и уже создал в своем воображении. Дом, в котором все будет изначально сделано так, чтобы было удобно жить и работать. Он уже неоднократно рисовал этот дом, долгими путешествиями в дилижансах и на пароходах придумывал задания для строителей. Он уже знал его до последней досочки и гвоздя. Теперь пришло время воплотить в жизнь и эту мечту.

Итак, в 1845 году Айвазовский вернулся в Феодосию, где на берегу моря купил землю и начал строительство нового просторного дома со светлой мастерской. Проект он разработал и нарисовал заранее, сообразуясь с собственными вкусами, модой и соображениями удобства.

«Всю осень я провел почти на южном берегу Крыма, где я совершенно наслаждался природой, видя одно из лучших мест в Европе. Да вдобавок еще у себя в отечестве, наслаждаясь настоящим, можешь будущность свою также мечтать тут же. И потому я купил маленький фруктовый сад на южном берегу. Удивительное место. Зимой почти все зелено, ибо много кипарису и лавровых деревьев, а месячные розы цветут беспрестанно зимой. Я в восхищении от этой покупки, хотя доходу ни копейки, но зато никакие виллы в Италии не заставят меня завидовать», — пишет он графу Зубову.

Петербург не верил в решение известного художника, обласканного Двором и прессой, добровольно оставить общество. Как проживет он без друзей, театров, балов? Кто будет давать ему заказы? Поэтому все понимали, что Айвазовский не может надолго исчезнуть, похоронив себя в какой-то глуши. Ну, купил землю, выстроил дом, подумаешь, невидаль. Должен же он куда-то вкладывать заработанные деньги. Впрочем, какой смысл что-либо объяснять, достаточно мечтательно воздеть очи к небу и произнести что-то типа: «мне снова нужно видеть море… только оно способно вдохновлять меня для написания картин», и все вопросы тут же сняты. Поедет — попишет, соскучится — вернется. Впрочем, уезжая, он пообещал вернуться не один, а находить талантливых молодых людей в Крыму и бесплатно обучать их живописи. Странная идея, но, с другой стороны, почему бы и нет? Айвазовский академик Академии художеств, его прямой долг передавать свой опыт, взращивая молодые таланты.

Меж тем из Феодосии в Петербург прилетали слухи, что Айвазовский будто бы уже открыл собственную картинную галерею,[170] прямо в новом доме, куда может зайти каждый желающий посмотреть картины и побеседовать с самим художником. Очень даже неплохо, особенно для тех, кто раздумывает, а не посетить ли Крым? А если и посетить, то что там делать, чтобы не умереть со скуки в краю рыбаков и близком соседстве диких горцев? Теперь появляется лишний повод завернуть в Феодосию, Айвазовский по-прежнему в моде и фаворе, а, следовательно, о встрече на берегу его любимого Черного моря можно будет затем рассказывать во всех светских салонах. Опять же — дом художника открыт для гостей, стало быть, туда время от времени будут заезжать торгующие живописью купцы, и даже реши Иван Константинович просидеть в Феодосии до конца своих дней, его работы все равно будут доступны покупателю. Ничего не потеряно, если не считать, что душка-художник, красавчик холостяк снова вырвался из объятий обожающего его Петербурга неженатым. Обидно, двадцать восемь лет, приятная внешность, академик, кавалер Анны третьей степени, деньги, слава, всеобщее обожание — и все еще не попался в сети Гименея.

Айвазовский же, по всей видимости, и не думает искать себе подругу жизни. Брюллов сказал: «Я женат на искусстве», но при этом Карл Павлович всегда был любвиобилен, Айвазовский же живет как монах. Одна надежда на этот самый дом в Феодосии: когда мужчина начинает строить свой собственный дом — это что-то да значит. Не все еще потеряно, не все пропало. Пусть не в Петербурге, так в Одессе он найдет себе супругу во всех отношениях достойную его.

Жаль только, что сам Айвазовский словно и не думает о женитьбе. Свободно вращаясь в петербургских салонах, он не может не замечать желания великосветских кумушек окрутить его. Но до сих пор ему нравилось выскакивать из их сетей, не поддаваясь ни на уговоры, ни на провокации. Он не против познакомиться с дочерью знакомых, возможно, даже сыграть с ней дуэтом — он на своей скрипке, она на каком-то ином инструменте. Может поправить рисунок или отвечать на вопросы о городах, которые посетил, о туалетах дам, у него прекрасная зрительная память. Но при этом Айвазовский ни разу не давал повода надеяться, его темные глаза южанина, вспыхивающие всякий раз, когда он говорил о живописи или описывал бурю на море, эти большие выразительные глаза оставались подозрительно холодными во время задушевного общения с самыми прославленными красавицами его времени.

Построив дом и поселившись в Феодосии, Айвазовский даже не пытается приглядеться к своим очаровательным соседкам. Кого же он ждет? Уж не гордую ли и своевольную Айше — повелительницу крепости, о которой не раз рассказывал сыновьям старый Константин Гайвазовский?

На Бурунчуке из камней была сложена крепость Кыз-Кюлле, хозяйкой которой была девица по имени Айше. Гордой и жестокой была красавица Айше, никого в целом свете не жалела, не жаловала. Страдали от Айше ее верные слуги, страдали соседи, кому понравиться жить бок о бок с бешеной фурией которой человека убить, что муху прихлопнуть?

Красива была Айше, ослепительно красивой, с черными косами и черными как кипящая смола глазами. Заглядится юноша на красавицу из крепости, да так и сгорит в огне ее испепеляющего взгляда. А как не смотреть, когда хороша?..

Любила Айше скакать на своем бешеном коне, стрелять да драться. Тело ее не знало усталости, а сердце пощады. Видевшие Айше соседки клялись, что нет в ней ничего женственного, а откуда взяться, когда воспитывал хозяйку крепости и обучал тому, что знал сам, старый воин, на попечении которого с малолетства находилась Айше. Да только не правы были кумушки, пусть Айше и носила мужскую одежду и знала любое оружие, и не страшась смотрела на кровь, но внутри она оставалась девушкой, ждущей, когда ее души коснется любовь, и зацветет она небывалым цветом, чтобы изменить все вокруг, чтобы изменить Айше.

И Айше больше всего на свете страшилась любви, запиралась от любви в одинокой своей башне, старалась быть еще грубее и злее, чтобы ни один юноша или мужчина не растопил ее ледяное сердце этой самой любовью.

Долго ли, коротко ли пряталась Айше от любви, а вдруг надоело ей скрываться точно трусихе. Велела она подать себе самое роскошное женское платье, самые изысканные украшения, а как пользоваться всем этим? — Не знает… Пригласила служанок, те одели госпожу. А Айше и как ходить в длинных платьях не знает, изящная обувь ей ноги жмет, украшения давят. В общем, не получилось у нее ничегошеньки. В который раз разобиделась Айше на белый свет, хотела уже велеть сбросить служанок в пропасть, но тут одна из девушек бухнулась на колени перед госпожой и поведала, что внизу в долине есть чудотворный источник, вода в котором может самого крепкого и гневливого человека сделать мягким. Спустись в долину, искупайся в источнике — и твое желание немедленно сбудется.

Обрадовалась Айше, что все так просто, и пошла к волшебному источнику. Ибо любопытно ей было, как это жить женщиной совсем без брони, без оружия, интересно же.

А надо сказать, что напротив источника возвышалась крепость Тепе-Кермен, хозяином которой был юный князь. Как же прекрасен был Тепе-Керменский князь, глаза его — голубые, как два горных озера, волосы белые, как снег в горах, стан изящный и прямой. Ступал он тихо, точно кошка, незаметно подкрадывался к своей жертве и убивал ее. Глаза его — голубые и прекрасные — умели быть острее стали, взглянет злобно хозяин нижней крепости, голову с плеч срежет. Вот она уже катится по лесной дорожке, а прекрасному юноше и дела нет. Перешагнул через труп и пошел, насвистывая, дальше.

Увидел князь прекрасную Айше у источника и тут же полюбил ее. Быстрым шагом приблизился к ней и хотел уже познакомиться, как вдруг Айше зашипела на него дикой кошкой:

— Уходи, не мешай купаться! — Может, и следовало Айше более вежливой быть, но только она же собиралась раздеться перед омовением, а тут пришел незваный гость и все дело испортить готов.

— С чего это мне уходить со своей земли? — удивился юноша, оглядывая ладную фигурку незнакомки.

— Уходи, мой источник. — Айше выхватила кинжал.

— Не твой, а мой, — возмутился князь. — Сколько хочу, столько и пробуду тут. Не нравится, сама проваливай!

— Да кто ты такой, чтобы мне приказывать? Мне, Айше из Кыз-Кюлле? — взъярилась Айше.

— Я тебе пока не приказывал, а просто просил. Потому что ты знаешь, что я прав. А если не знаешь, сообрази, где Кыз-Кюлле, а где источник?

— Еще вякнешь, и я спалю тебя своими глазами! — выкрикнула Айше и уставилась князю в глаза.

Ничего не произошло с хозяином Тепе-Кермен, кроме одного — запал огненный взгляд воительницы Айше ему в сердце, и юноша в первый раз полюбил.

— Послушай, Айше, я никогда прежде не видел тебя, но теперь полюбил и предлагаю стать моей женой. Давай не будем ссориться из-за воды, а пойдем прямо сейчас в мою крепость, где слуги приготовят все для свадебного пира. Пойдем со мной, и пред Богом и людьми я возьму тебя в законные жены.

— Ты возьмешь?! — заорала Айше. И топнув ногой, убежала вверх по тропинке. — Лучше сам приходи в мою крепость поклониться мне, и тогда я, может быть, возьму тебя себе в мужья!

Вот незадача, не к лицу князю идти в чужую крепость, решил юноша. Пусть любовь изъест мое сердце, но я поступлю как мужчина, слово которого тверже скалы. Сказал, придешь, женюсь. Так и поступлю. И он принялся ждать своевольную Айше.

Айше первой не выдержала разлуки и послала своих слуг напомнить князю Тепе-Кермен о ее предложении, он же в ответ еще раз прислал ей свое.

В гневе стала Айше швырять камни в овраг и забросала его полностью, исчез овраг под камнями, да не исчезла злоба Айше.

А тут видит, идут по камням мальчик и девочка, мальчик беленький, а девочка смуглая, точь-в-точь как Айше и молодой князь, только маленькие. Идут и меж собой говорят:

— Какой великан забросал камнями овраг, там внизу были такие прекрасные цветы, — чуть не плачет девочка.

— И мыши, и барсуки, и лисы, — отвечает ей мальчик.

— Где же теперь мы будем играть? — спрашивает девочка.

— А пойдем в нашу крепость?

— Пойдем.

И взявшись рука об руку, они бегут к Тепе-Кермен.

«Неужели и я вот так пойду в крепость к этому строптивцу?» — спрашивала себя Айше, заранее зная, что если не пойдет, умрет здесь в полном одиночестве.

И пошла. Не сразу, промучившись несколько месяцев, проплакав и исхудав, шла Айше к Тепе-Кермен, прикрывая лицо от стыда руками, то и дело останавливаясь и оглядываясь на родимый дом. Шла она к тому, которого любила и из-за которого тяжко страдала.

А за ней со стены своей крепости наблюдал юный князь. Давно уже он заметил, как одинокая фигурка покинула Кыз-Кюлле и шла пошатываясь к его крепости. Обрадовался князь, вышел встречать присмиревшую Айше.

— Пришла? — сказал он.

— Пришла, — обреченно выдохнула Айше.

— Любишь? — спросил князь.

— Люблю, — эхом ответила ему Айше. И ударила своего любимого кинжалом в самое сердце. — Люблю, — произнесла она в последний раз, целуя еще теплые губы своего избранника.

Вот такую историю рассказывал отец. И Ованес искал среди темноволосых соседок гордый профиль той самой единственной Айше, чтобы тоже посмотреть в ее черные как смоль глаза и наконец полюбить. Гордую, прекрасную Айше искал впечатлительный художник, не осознавая до конца, какую беду может принести взгляд ее прекрасных глаз. Какую муку для сердца принести.

Живя в Феодосии, Иван Константинович часто заходит в гости и к вельможам, и простым феодосийцам, даря роскошные подарки на свадьбы и крестины. Но при этом даже не пытается подольше поговорить с юными красотками, которые обожают его.

Как же, наконец, женить строптивого холостяка? Остается попытаться сойтись с его недавно овдовевшей матерью. Все знают, что Иван Константинович всегда вел себя почтительно по отношению к родительнице и не откажет ей в просьбе остепениться и завести семью. Это ведь нормально, когда престарелая мать просит сына подарить ей долгожданных внуков. Сказано — сделано, соседки устраивают паломничество к старому дому Гайвазовских, предлог для визита может быть любым — главное, чтобы Рипсиме познакомилась с девушкой и, проникшись ее неоспоримыми достоинствами, позже убедила бы своего знаменитого сына жениться на избраннице.

Гостьи носят подарки, стараются просунуться среди толпы приходящих к Рипсиме Гайвазовской со своими бедами и несчастьями феодосийцев, придумывают несуществующие проблемы. Лишь бы обратить на себя внимание. А Рипсиме действительно то и дело просит сына за того или иного бедняка. Она ведь объективно лучше его знает жизнь в их родной Феодосии, поэтому просит сына помочь соседям. Этим написать прошение или важное письмо, за тех замолвить словечко у нового градоначальника. Раньше люди приходили к Константину Гайвазовскому, теперь обращались с тем же к его сыну. Не читающим газет беднякам что за дело, что молодой Айвазовский сделался большим барином. Для них главное, что он грамотен и что он сын Константина Гайвазовского.

Самое странное, что мягкий от природы Айвазовский относился к таким просьбам с полной серьезностью, стараясь не посрамить память отца.

И Айвазовские (после того как Ованес сделался знаменитостью, вся семья поменяла фамилию) помогают соседям деньгами или вещами, нередко Иван Константинович шел к губернатору, прося его снизойти до просьбы какого-нибудь кожевника или лавочника. Но это еще не все, постепенно Иван Константинович перенял привычку своего приемного отца Казначеева, теперь он тоже гулял по городу, разговаривая с соседями и выясняя, кому и в чем можно помочь.

Но самое поразительное, что Айвазовский умудряется помогать не только тем, кто находится рядом с ним. В Италии у Сомова[171] он оставил вексель на сумму в 600 рублей, которую разрешил в случае нужды передать его другу Василию Штернбергу, который в свою очередь передал деньги более нуждающемуся в ту пору Мокрицкому: «с боязнью приступил к принятию помянутых денег, могу сказать, что ухватился за них, как утопающий хватается за нос другого, и таким образом, спасаясь сам, топит еще и другого[172]».

Только одного не разрешалось ни родственникам, ни друзьям, ни соседям, ни заказчикам Айвазовского — досаждать ему в часы работы. «Для меня жить — значит работать», — любил говаривать он. Впрочем, работы у него действительно было очень много. Кроме задуманных ранее картин, которые он писал по заранее созданным эскизам, художник взялся за картину об основателе русского флота Петре I «Петр I при Красной Горке зажигает костер для подачи сигналов флоту»,[173] — картину, которую он мыслил послать в Морское министерство.

Впрочем, не в стиле Айвазовского отправляться на почту всего с одним холстом, поэтому, поразмыслив и пересмотрев сделанные ранее рисунки, он создает серию полотен из жизни российского флота.