Айвазовский

Глава 24

Вот так, казалось бы, пожилой уже человек Иван Константинович Айвазовский на старости лет будет окружен наконец детьми и внуками, что может быть прекраснее? Пока же его имения в цветах и роскоши, достойной персидских дворцов, годы напролет ожидают возвращения дочерей с их малышами, казалось бы, вот-вот, еще совсем немного, но то, что кажется, очевидно, подчас неисполнимо на практике. В 1877 году начинается русско-турецкая война, которая будет длиться год. Причем на какое-то время Феодосия окажется в эпицентре военных действий. Айвазовский будет писать сражения русского и турецкого флотов, стараясь запечатлеть хронику событий. В картине «Великий князь Константин на Сухумском рейде во время минной атаки» он рисует уже современный пароход. Что показательно, наученная горьким опытом Крымской войны, Россия направила средства на укрепление своей боевой мощи в этом неспокойном регионе.

Во время одного из сражений в феодосийский дом Айвазовского попадают два снаряда, уничтожив часть фасада и разбив в гостиной мраморные бюсты Айвазовского и Пушкина. Слава богу, никого из семьи Айвазовских, согласно документам, в это время не было дома. 2 января 1878 года на съемную квартиру в Петербурге, занимаемую художником Айвазовским, пришла телеграмма командующего войсками Одесского военного округа: «В дополнение телеграммы № 5 доношу, что после 12¹/₂ часов бомбардировка турками Феодосии не возобновлялась, а в седьмом часу броненосцы отошли на запад. В доме Айвазовского бомба пробила две стены и разорвалась в зале».

Айвазовский бессмертный — потому что он уже пережил одну смерть, решили друзья художника.

Но едва только отгремели последние залпы, Айвазовский с семьей сестры, а теперь еще и с любимицей Жанной вернулись в свой дом в Феодосии.

Влюбившаяся в Ивана Лазарева Жанна уже видела себя женой молодого человека, к которому благоволил ее отец, но неожиданно была мягко, но властно отозвана матерью в Одессу и обвенчана с морским офицером Константином Арцеуловым.

Одна только Александра вместе с мужем Михаилом Лампси и сыном Николаем поселяются в Феодосии у Айвазовского. Для их нужд художник выделяет пол своего дома, обещает в будущем отписать одно из имений в Крыму в Баран-Эли, Шейх-Мамае, Роман-Эли, Отузы — любое на усмотрение семьи Лампси.

В 1878 году с согласия дочери Елены Латри, сразу же после войны и ремонта в доме, Айвазовский привозит в Феодосию трехлетнего внука Михаила Латри, видя в мальчике свое продолжение. Впрочем, мальчика воспитывают слуги, сестра художника и Александра, сам же Айвазовский как обычно в делах и походах. При этом его никак нельзя обвинить в черствости — для Мишеньки он делает все, что возможно, и даже свыше этого, просто не дело известному художнику на склоне лет изображать из себя няньку для малолетки. Обучать своих внуков он будет, и сделает это отменно, мы еще вернемся к этой теме.

В том же 1878 году Айвазовский предпринимает путешествие в Голландию, во Францию и Германию. Во Франкфурте в течение месяца, он написал около десяти картин, из которых получилась отличная выставка. То, что не удалось продать во Франкфурте, Иван Константинович отправляет на выставку в Мюнхен, сам же держит путь в Штутгарт, где в декабре у него запланирована выставка в пользу бедных.

В феврале 1879 года, будучи в Мюнхене, Айвазовский пишет П. Ф. Исееву о молодой художнице Сперехиной, работы которые видел там: «Она уже несколько лет в Мюнхене и сделала большие успехи, заслуживает вполне, чтобы у нас обратили бы (на нее) внимание, и так как родители ее, которые живут у нас в Феодосии, люди небогатые, то было бы большим для нее счастьем, ежели бы из каких-нибудь сумм могли бы уделить ей хотя бы года на два самую незначительную сумму ежемесячно. О ней в прошлом году ходатайствовал наш здешний посланник П. Н. Озеров, но ничего им не удалось, да и неудивительно, ничего из ее трудов не прислали в Академию». Читая такие письма, лишний раз благословишь судьбу, пожелавшую, чтобы Айвазовский родился и вырос в бедной семье, что прочувствовал на собственной шкуре униженное и часто безнадежное положение человека талантливого, но не имеющего средств заявить о себе, пробить собственную дорогу, добиться чего-то в жизни.

1879 — тяжелый год в жизни Айвазовского. Умирает брат Гавриил, с которым Иван Константинович был очень близок и часто навещал его сначала в Мхитаристском монастыре Св. Лазаря в Венеции, а затем в Париже.

Отчитываясь 30 апреля 1879 года о своей творческой деятельности во время поездки за границу П. Ф. Исееву, Айвазовский пишет: «…знаки ордена Фредерика и грамота получены были мною еще в Штутгарте. За границей я написал несколько картин. Две из них будут выставлены в Париже на обыкновенной годичной выставке, и три картины оставлены мною в Мюнхене для предстоящей международной выставки, которая откроется там 1-го июля этого года. Из заграницы вернулся я 15-го марта и в настоящее время приготовляюсь начать картину, изображающую Христофора Колумба во время открытия Америки, довольно значительной величины». Для серии картин на тему экспедиции Колумба Айвазовский специально ездил в Геную.

И вот теперь, продолжая работать как заведенный, из письма Айвазовского к В. П. Гаевскому[260] от 26 августа 1880 года мы знаем, что сразу же по приезде он занялся картиной на тему «Пушкин в Крыму». Иван Константинович воспитывает будущего художника — своего родного внука, гуляя с ним и приучая видеть красоту природы. Старый и малый — соседи то и дело видят их то возле Генуэсской крепости, то на берегу моря, а то и бродящими по узким крутым горным тропкам, на которых ни пожилых людей, ни малолеток из хороших семей днем с огнем не отыскать. Айвазовскому же хоть бы что, он словно не чувствует лет, не отставая от Миши, не мешая ему резвиться во всю мальчишескую удаль, а то и сам подначивает. Часто, забрав с собой узелок со съестным, альбомы или блокноты для рисования, они уходят на несколько часов заниматься любимым делом. Устав, устраиваются в тени, лакомясь пирогами, заботливо собранными в корзинку для пикника, матушкой Миши. Пироги отлично идут с молоком, молоко с турецкими конфетами или домашними леденцами. Впрочем, сладкое у Миши идет в любом сочетании. Вкусно!

Отдыхая от трудов праведных, дед и внук ведут неспешную беседу, мальчик рассказывает о своих друзьях, о щенке, которого Иван Константинович обещал в ближайшее время забрать для внука у соседей. Щенка уже дня три как выбрали из четырех точно таких же коричневатых комочков. Выбрали окончательно и бесповоротно, заранее решив назвать нового члена семьи Рекс. Теперь новое дело: каждый день бегать через дырку в заборе к соседям, интересоваться, насколько за ночь вырос будущий питомец. Уточнять, большим ли вырастит пес? И насколько большим? Миша понимает, что все эти сведения архиважны для деда, и только скромность и нежелание выглядеть перед соседями как какой-то шалопай не позволяют ему тоже лазить через дырку. Поэтому Миша и старается за них обоих, то и дело исчезая из двора Айвазовских в соседские владения, там, где под крыльцом пестует своих деток здоровенная серая Сатара. Собаченция неопределенной породы, но с покладистым характером и дивно-красивой разноцветной шерстью.

Захлебываясь, Миша рассказывает о новом щенке, и дед не мешает ему, время от времени задавая вопросы, соглашаясь с необходимостью построить новую будку, выкрасить которую разными цветами обещает мальчик.

Потом они вместе валяются на траве, смотря в небо, купаются — любимое занятие старого художника, и когда уже совсем выдохлись, Миша просит дедушку рассказать ему сказку.

Дед — старый волшебник — знает множество интереснейших историй, да не каких-нибудь, а все о крымской земле. Это волшебные истории, потому что, когда дедушка рассказывает о Ялте, после ничего не стоит упросить его отвести любимого внука в эту самую Ялту, дабы повторить повесть еще раз, но теперь уже на месте. Миша так лучше запоминает. Ну и искупаться там, конечно, как без этого.

Как почувствует маленький хитрец Миша, что дед его новую историю в закутках памяти шукает, так и сам задумается, куда еще не ездили они вместе? Ну, ясное дело, чтобы было, где порезвиться, а дедуле важно ходить да на местные достопримечательности показывать. Дед — рассказчик заслушаешься. Мише же двойная польза. Ах вот, нашел. Не далее как вчерась новая служанка говорила, будто бы недалеко от ее родной деревни скала приметная возвышается — каменная кошка. Нет, не каменная, а окаменевшая. Так Сонна сказала, точно так. И будто бы даже не кошка, а дьявол, превратившийся кошкой, да и окаменевший в этом образе. Мише хочется быть кошкой, полазить по деревьям, поохотиться, а какие кошки прыгучие. Но окаменевшей кошкой, да еще и кошкой-дьяволом… Сонна баила, будто бы кошка поднимается ночью, выгибая свою каменную спину, так что лес встает дыбом. Хотя леса там давно уже нет, вычесала его старая каменная кошка, точно лишний пух. Может, про эту самую кошку дедушку расспросить. Не опасно ли будет поехать, да и Сонну свозить, с родными повидаться? Она ведь ничего — новая мамина прислужница, и не ябеда вовсе, и добрая, всегда рада с детьми поиграть да сладостями одарить. Решено. Пусть будет про кошку.

— Дедушка? — отрывает Миша Ивана Константиновича от его размышлений. — А ты знаешь про каменную кошку, что в Симеизе?

— Про кошку, деву и монаха? — оживает Айвазовский. — Конечно знаю. Хочешь послушать?

— А правда, что та кошка на самом деле дьявол? — Миша пытается было пойти на попятную, но любопытство сильнее его.

— Правда, внучек. Ну, так рассказывать?

— Рассказывай. — Мальчик поудобнее устраивается, положив голову на колено Ивана Константиновича, позволяя тому гладить курчавую головку.

— В общем, было дело в скалах Симеиза, тогда еще поросших дикими лесами. И поселился в этих местах старых престарый монах-отшельник, которого люди по незнанию считали то ли святым, то ли просто мудрым, и время от времени приносили ему свои скромные дары. Кто кувшин молока, кто кусок парного мясца, кто сыр, а кто лепешки.

Только не ведали люди, и давно забыл монах, что на самом деле черна душа его и давным-давно предана в руки нечистого. Люди, что люди… они только знали, что поселился в их горах некто. Монах же то ли от старости, то ли головой об камень сильно треснулся, но начисто позабыл о том, кто он такой, кем был прежде. А был то он кровожадным разбойником, что убивал людей, жег их дома, уводил скот и забирал все их имущество. Очень он любил воровать по селениям красивых девушек, которых либо продавал в гаремы богатым туркам, либо насиловал в своем доме. Был он жесток и мог зарезать человека только за то, что тот неправильно на него поглядел или сказал не то слово. Словом — зверь он был в человеческом обличие, и ничто другое.

Вот только забыл он это. Все забыл и вел себя вполне благопристойно, хотя в душе был все таким же черным и злым. Просто жил один, и особенно срываться ему было не на кого.

Тебе пока все понятно? — Айвазовский тряхнул мальчика за плечо, не спит ли.

— Все, все, продолжай, пожалуйста.

— Ну, так вот. Как я уже говорил, живущие рядом с отшельником люди считали его святым монахом, который молится за их души, и несли ему подарки. Прознали об этом черт с дьяволом и обиделись. С чего это их верному слуге вдруг в святые одежды рядиться, праведника из себя строить. Думали, думали, как заставить неслуха показать перед людьми свое подлинное личико, и наконец придумали. Однажды в жуткую грозу подошла к пещере отшельника кошка, ну, разумеется, это была не кошка, а дьявол. Заскреблась у шкуры, заменяющей отшельнику дверь, замяукала жалобным голосом. Мяу-мяу…

— Мяу, мяу, — помог дедушке Миша.

— Вот-вот, — Иван Константинович погладил внучка по голове. — Плакала кошка, просилась пустить ее в тепло. Поднялся со своего ложа монах, вышел из пещеры, забрал кошку, отогрел ее, покормил. И стали они жить вместе. Только недолго жили, вскоре рассердился отшельник на свою любимицу, схватил ее за хвост и выбросил из пещеры. Улыбнулся такому делу дьявол, радостно потер лапу о лапу черт, поздравили себя с удачным началом и дальше за «праведника» принялись.

Раз пошел отшельник на море, раз закинул в воду невод, пришел невод с одной водой, во второй раз забросил в море невод и поймал водоросли и камни, в третий раз бросил он сеть в воду, потяжелела сеть. Обрадовался отшельник, тянет-потянет и вытянул девушку чуть живую. Девушка, как ты наверное догадался, была чертом.

Быстро расправил монах сеть, вынул девушку, а та вдруг улыбнулась и обняла старика за шею. Тот тотчас вспомнил былое, тоже обнял красотку, повалил ее на песок. А кошка-дьявол за этим делом тут же наблюдала, заклинания мурлыча. Очень уж хотелось нечистой силе, чтобы отшельник из святых снова сделался разбойником и кровь человеческую лил, на радость ада. Только ничего из их задумок тогда не вышло, потому что видевшее все солнце прокляло тут же и кошку-дьявола, и девушку-черта и монаха-оборотня. Ибо нельзя гневаться понапрасну, негоже блудодействовать. И уж совсем не нужно было доброму солнышку, чтобы вспомнивший свою прошлую жизнь отшельник снова принялся за старое.

Грозно дохнуло на них солнце, и окаменели они на веки вечные, в назидание живущим. Так что те, кто приезжает в Симеиз, по сей день видят стоящего монаха, лежащую перед ним в неприличной позе девушку и наблюдающую за всем этим кошку.