Бабочка на ветру

Глава V

Окити назвала свою новую парикмахерскую «Йуме» — «Мечта»; салон располагался в ряду маленьких опрятных домиков, типичных для Симоды, и выходил фасадом на центральную площадь селения. Поначалу Окити испугала даже мысль, что сразу придется с головой окунуться в деловую жизнь Симоды — само положение парикмахерской ко многому обязывало. Не лучше ли устроиться где-нибудь на окраине поселка, в скромном, тихом районе — пусть жители постепенно привыкнут к самому присутствию рядом такой именитой горожанки; потом свыкнутся с тем, что она живет и трудится рядом с ними и, по сути, ничем особенно не отличается от других добропорядочных японок.

— Люди должны привыкнуть к моему появлению! Мне бы примелькаться, стать частью их повседневной жизни… тогда они, возможно, снова будут воспринимать меня как равную, — пыталась Окити доказать свою точку зрения верному другу Сёдзи. — Ненависть целого поселка не исчезнет за один день. Слишком долго не была я в родных краях, мне потребуется немало времени, чтобы погасить людскую злобу и вернуть дружелюбие.

Но Сёдзи стоял на своем: нужно устраивать парикмахерскую именно здесь, где прежде; принимать у кого-то бизнес, так целиком и полностью, ни о каком перемещении салона и речи быть не может! В конце концов Окити уступила, и не потому, что согласилась с логикой Седзи, — не хотела обижать доброго приятеля, ранить его чувства.

Итак, в переменчивой жизни Окити начинался новый, очень серьезный этап; теперь она молилась только о том, чтобы ее не постиг крах. Не знала, как отнесутся к ее появлению в поселке бывшие друзья и соседи, и страшилась полного провала.

Однако первые дни в новом бизнесе стали для нее самыми счастливыми за долгие годы. Салон еще не работал, шла усиленная подготовка к его открытию, и Окити, занятая интересным делом, снова почувствовала себя нужной, хозяйкой. Дни и ночи проводила в салоне, стоя на четвереньках и отмывая пол: оттирала и отскребала грязь, пока и пол, и вся мебель не засияли. Словно, наводя чистоту в своей будущей парикмахерской, она пыталась смыть грязь с собственного прошлого, сделать его светлым и начать новую жизнь, с чистого листа. Судьба предоставляла ей такой шанс, и она не могла им не воспользоваться.

Гордилась новеньким, сверкающим чистотой салоном и все еще оставалась идеалисткой — надеялась, что, раз уж пережила презрение и ненависть земляков, теперь, вновь оказавшись в родном поселке, имеет полное право ждать от них уважения. Теперь-то поймут, что не правы по отношению к ней, и обязательно примут ее в свое общество.

Годы, проведенные в американском консульстве, несомненно, оставили множество шрамов в душе Окити, и теперь ей, как никогда раньше, хотелось стать обыкновенной, но уважаемой горожанкой — такой же, как тысячи простых японок, с некрасивыми лицами и целыми выводками ребятишек.

Иногда Окити задавала себе вопрос, а стала бы она похожа на всех других женщин, не вмешайся судьба в ее жизнь с такой жестокостью и не разлучи ее с Цурумацу. Потом начинала вспоминать самого Цурумацу: интересно, женился ли он, счастлив ли сейчас со своей семьей и, главное, думает ли о ней хотя бы изредка.

Тем временем события в Симоде развивались таким образом, что дела у Окити пошли из рук вон плохо. Получилось так, что ее салон «Йуме» превратился в мечту, которой, как и многим другим, воплотиться в жизнь было не суждено. В тот же день, когда салон приветливо распахнул свои двери для первых клиентов, его прекрасная, но такая несчастливая хозяйка поняла: никогда «Йуме» не станет уважаемым заведением для желанных посетителей, все ее надежды тщетны.

Дни шли за днями, складывались в недели, а парикмахерскую к Окити упрямо посещали только три категории посетителей. Первую составляли женщины легкого поведения и сомнительной репутации — тянулись сюда лишь потому, что в других местах их, как и саму Окити, никто попросту не стал бы принимать. Вторую — мужчины, рассчитывающие на легкую наживу в салоне: им почему-то казалось, что здесь можно разок-другой ущипнуть за мягкое место кого-нибудь из девушек или даже потискать приглянувшуюся красотку где-нибудь в дальнем, уютном уголке парикмахерской. Во всяком случае, судя по их ухоженным головам, в новых прическах и стрижках они вовсе не нуждались. И, наконец, находились такие, которые являлись лишь поглазеть на знаменитую Тодзин Окити. Эти беззастенчивые посетители даже не скрывали своего любопытства — открыто таращились на Окити и при этом так же бессовестно шарахались от нее, словно боялись, что она коснется их своими «грязными», «зараженными» руками. Окити прекрасно понимала, что никто из этой третьей группы, разок побывав у нее и удовлетворив праздное любопытство, больше никогда не переступит порога «Йуме».

Мне бы сразу догадаться, что никто из уважающих себя людей и близко не подойдет к моему салону, — с горьким вздохом вынуждена была признать Окити. — И чем бы я ни решила заняться, какое бы ремесло ни выбрала для себя, и навсегда останусь наложницей чужеземца для всех жителей Симоды, и они будут по-прежнему насмехаться надо мной и презирать меня вечно. Видимо, здесь уже никто ничего изменить не сможет.

Весть о том, что Тодзин Окити купила себе салон-парикмахерскую в самом центре поселка, на главной площади, быстро облетела всю округу. Особенно эта новость перепугала местных женщин: они почему-то решили, что волшебная красота искусительницы коснется и их семей. Ведь Окити сумела околдовать даже иностранного дипломата и чуть ли не свести его с ума своими чарами. Значит, бессердечная грешница наверняка начнет соблазнять их мужей и уводить из дома.

Зачастую сварливые болтушки собирались перед входом в «Йуме», но не ступали внутрь, а только громко переговаривались между собой, сплетничая и распространяя злые слухи о хозяйке салона. Окити с тяжелым сердцем все это наблюдала, молчала и терпела.

— Не нужно ей было соваться в Симоду! — заявила Митико, самая бойкая из местных женщин, самая скандальная сплетница во всей округе. — Прекрасно ведь понимает — теперь она чужая для нас всех и никогда мы ее не примем.

У Митико, отвратительной толстухи, некрасивее ног в поселке не сыскать, лодыжки чудовищно распухли из-за того, что она почти весь день напролет сидела на татами, скрестив ноги, и больше, похоже, ничем не занималась. Представляла она собой тот тип женщин, который для Окити был неприемлем: Митико считала, что, раз вышла замуж и нарожала детишек, теперь ей можно ничего в жизни не делать — пусть теперь другие заботятся о ней. Вот почему она стала такой неуклюжей и самодовольной.

— Совершенно согласна с тобой, дорогая моя! — мрачно кивала Йуки, еще одна представительница яростных местных сплетниц. — Мы вовсе не желаем, чтобы наши мужья рвались в этот салон якобы с целью привести в порядок голову. Ведь для нее вывеска «Парикмахерская» только прикрытие! Представляю себе, что за салон она организовала там, внутри!.. — И, презрительно фыркнув, отвернулась от дверей «Йуме».

Наоко, успевшая за это время выйти замуж за торговца рыбой и родить ему двоих ребятишек, поначалу решила защищать старую подругу от незаслуженных нападок селянок.

— Послушайте, нельзя же быть такими жестокими! — сразу заявила она. — Мы должны дать Окити-сан шанс проявить себя! Парикмахерская станет такой, какой ее сделают посетители. Будем дружно посещать Окити целыми семействами и рассказывать о ее салоне как о семейном заведении — оно именно таким и сделается и очень скоро начнет процветать, поверьте мне! Не сомневаюсь — таким и хочет видеть свой салон Окити-сан. Сюда станут приходить мужья вместе с женами и приводить своих ребятишек и родителей, рекомендовать салон родственникам. Окити-сан мечтает об этом! У нее и в мыслях нет отбивать ваших мужей и превращать парикмахерскую в увеселительное заведение!

Но все ее уговоры не возымели никакого эффекта, а просто потонули в страшном крике, который подняли негодующие скандалистки. Не желают они слушать Наоко, ведь когда-то она была близкой подругой Тодзин Окити!

— Какая же ты наивная! — наморщила нос одна из сплетниц. — Неужели впрямь считаешь, что женщина с таким прошлым, как у Тодзин Окити, способна думать и заботиться о семье и семейном счастье?! Да она и понятия не имеет, что это такое — уважаемая семья!

— Ты нарочно ее защищаешь! — подхватила другая. — С детства с ней дружила, вот и не видишь, какая она бесстыжая и что задумала сотворить с нашими мужьями! А… — и махнула рукой, — пока сама не обожжешься, все равно мы тебя не переубедим!

— Если женщина стала наложницей — останется ею уже навсегда! — со знанием дела вступила в разговор третья. — Еще бы — только и умеет обольщать мужчин и жить за их счет. Таким женщинам наплевать, что они разрушают чужие семьи. Да всему поселку известно, что она продалась иноземному дьяволу за мешок золота!

Только Наоко знала, как заблуждаются все эти злые болтуньи. Израненное, измученное сердце Окити умело ценить добропорядочность. Вдоволь настрадавшись, несчастная хорошо понимала, что такое уважаемая семья, и втайне, конечно же, сама мечтала о такой. Всегда хотела стать такой же, как и остальные японки здесь, — замужней, с детишками, пусть даже толстушкой и с некрасивым лицом, как многие из собравшихся сейчас перед ее салоном.

Наоко как-то раз, давно, посмеялась над подругой из-за этого. Наверное, Окити — единственная женщина на всем белом свете, которая желает стать обыкновенной, незаметной. «Ну надо же! А мы-то, бедняжки… природа нас не одарила такой красотой… все время ведь, только что не во сне, мучаемся: как бы себя улучшить, хоть чуточку красивее сделать, ну хоть с помощью рисовой пудры или другой косметики… И все для того, чтоб не быть как все, чтоб заметили нас, из толпы выделили — одинаковых и некрасивых! — так сказала она однажды Окити, а потом, как бы в подтверждение своих слов, с досады ущипнула себя за толстую щеку и, вздохнув, добавила: — Только, сама видишь, задача невыполнимая!»

Именно об этом разговоре вспоминала сейчас Наоко у салона Окити, наблюдая, как разъяренные женщины совершенно без причины налетали на его хозяйку. Понять бы им, сколько горя пришлось перенести молоденькой девушке, прислуживая и угождая пожилому дипломату. Куда там, не жалели страдалицу, наоборот, клевали, впивались зубами в остатки ее гордости и чувства собственного достоинства, разрывали их в клочья… «Странно как, — думала Наоко, — именно женщины становятся такими жестокими и несправедливыми в своих суждениях, стремятся унизить другую женщину, которой пришлось страдать и вынести много горя. И это в мире, где правят мужчины!»

Наоко вдруг стало стыдно за себя — вспомнила, как ее насильно заставляли отказаться от подруги, запрещали встречаться с ней и тем более становиться на ее защиту, поддерживать. В тот самый день, четыре года назад, Окити печально смотрела в окошко Наоко и слезы ручьями текли по ее щекам. Тогда Наоко бросилась к матери и закричала: «Мамочка, мама, неужели это справедливо — мы так плохо обращаемся с Окити?! Мне-то иной раз кажется, что именно я виновата во всем, что с ней случилось. Ведь это я тогда, после купания, предложила пройтись по поселку, да еще по главным улицам, через центральную площадь… Добрались бы домой задворками, так этот иноземный дьявол никогда бы ее не увидел, внимания не обратил. Сама она отказалась тогда от моего предложения легкомысленного, а я… я на своем настояла. У Окити сердце доброе, вот она и согласилась… очень ей не хотелось обидеть меня. Разве теперь ты не понимаешь, что все произошло только из-за меня?! Это я во всем виновата!»

Мать схватила тогда за плечи и принялась трясти с такой яростью, что у бедняжки застучали зубы. «Не смей никогда больше так говорить! — угрожающе предостерегла она Наоко. — Ничего подобного с тобой не происходило и мы вообще знать не знаем, кто такая эта Окити! Тебе все понятно? А будешь настаивать, что когда-то дружила с ней, — жизни тебе в этом поселке не будет, неужели не ясно?! Зависим мы от людей, которые живут рядом с нами, и потому должны во всем их поддерживать, а не восставать против общего мнения! Запомнила?»

Наоко, горько рыдая, выбежала из комнаты. Что бы там ни говорила мать, сама она все равно не забудет — виновата перед подругой! Только из-за нее, из-за нее одной, жизнь Окити разрушена навсегда! «Но, Боже, — продолжала рассуждать Наоко, — это же был детский каприз невинной девочки — пройтись по центральной площади! Я и предположить не могла, к какой трагедии приведет наша прогулка… Почему, ну почему не могли они проехать мимо и оставить ее в покое?!» Вот о чем размышляла Наоко, когда стояла у салона и с каменным лицом смотрела на толпу разъяренных сплетниц, незаслуженно ругающих и проклинающих Окити. Да ее подруга была более достойная женщина, чем все они, вместе взятые! Противно слушать, как жестоко осуждают ее эти пустые бездельницы, хотя ровным счетом ничего о ней не знают! Поскорее бы уйти куда-нибудь, не видеть злобных глаз, не слышать ядовитых слов!..

Сама того не сознавая, Наоко побрела к берегу моря и через некоторое время оказалась возле огромного камня. Это было их любимое с Окити место, они называли его «площадкой мечтаний»… Как часто прибегали сюда в детстве — поговорить по душам, помечтать вместе, поделиться друг с другом самыми тайными мыслями и желаниями… С тех пор Наоко избегала, боялась приходить сюда — слишком уж много печальных, болезненных воспоминаний об Окити вызывал в сознании этот валун у самой кромки воды. Но сегодня ей хотелось думать о подруге.

Скала на прежнем месте, ничто здесь не изменилось за эти годы… волны все так же спокойно омывают берег, птицы распевают свои песни и перепрыгивают с ветки на ветку на деревьях у нее за спиной. Изменились только она сама и Окити, и все потому, что их жизни и мечтания разрушены беспечным желанием, прихотью одного-единственного мужчины…

«Но это же несправедливо! — с горечью размышляла нахмурившаяся Наоко. — И море, и песок, и камень вот этот равнодушно продолжают существовать день за днем, им все равно, что сталось с нами. Они и не ведают о тех превратностях судьбы, которые пришлось пережить нам. Окити очень любила это место и эту скалу, а вот скале, например, нет дела до того, что происходит с нами… Почему, почему все в нашей жизни пошло не так, как должно бы?»

Наоко не помнила, как долго просидела у моря, и спохватилась, что пора возвращаться домой, только когда вокруг стемнело и холодный вечерний ветер напомнил ей, что в легкой одежде она очень скоро замерзнет… Тогда наконец вскочила с камня и бросилась бежать по тропинке, ведущей к селению. Дзиро и дети могут отправиться на поиски, тем более что не успела она приготовить для них ужин. Наоко вздохнула — все чаще ей стало казаться, что на большее не способна и ее предназначение в жизни — обслуживать супруга и детей.

С недавнего времени стала она ощущать неудовлетворенность такой обыденной жизнью. Не устраивал ее больше традиционный путь, по которому текли ее дни, складываясь в недели, месяцы и годы, — слишком все предсказуемо и неинтересно. Наоко с грустью замечала в зеркале, что фигура ее постепенно оплывает, а кожа на руках грубеет, скоро она как женщина и вовсе потеряет свежесть, потухнет последняя искра ее молодости…

А вот Окити никогда не суждено стать такой! В ней жили какая-то тихая гордость, вечная красота и неистребимая грация. В детстве, чтобы внести хоть немного романтики и таинственности в скучную сельскую жизнь, Наоко вместе с еще несколькими девочками придумали такую историю: Окити — дочь самурая; после рождения ее подменили. Девочки умышленно недоговаривали кое-что, например умалчивали о том, что роды у матери Окити принимала повивальная бабка, а стало быть, ни о какой подмене младенца и речи идти не может; разумеется, Окити на самом деле дочь своих родителей — Мако и ее мужа Сайто. Наоко тихонько хихикнула, представив себе возмущение Мако: пусть кто-нибудь скажет ей, будто дочь ее рождена не от мужа, а от неизвестного благородного самурая, имевшего нездоровую тягу к полным женщинам…

И однако Окити отличалась от всех других девочек в поселке: ни при каких обстоятельствах не теряла чувства собственного достоинства, словно уже с раннего детства ей суждено стать местной знаменитостью. «Что ж, — с грустью подумала Наоко, — она и впрямь стала известной, да только в самом плохом смысле». Можно даже сказать — пользовалась славой, но дурной славой… Совсем не о таком будущем для своей необыкновенной подруги мечтала Наоко.

Как ни странно, когда девочки были маленькими, именно Наоко постоянно мечтала о славе и всеобщем признании, а Окити держалась скромно и старалась ничем не выделяться среди подружек. В результате судьба распорядилась иначе: Окити захватил водоворот жизни, и теперь о ней говорит вся округа, а вот Наоко вышла замуж, родила детей и стала самой заурядной домохозяйкой, погрязшей в быту.

В ту ночь Наоко приняла серьезное решение: нужно восстановить справедливость, чтобы спокойно жить дальше; иначе ее просто замучит совесть. Она решила снова встретиться с Окити; но об этом, конечно, нельзя говорить никому, иначе семья воспротивится и вообще ничего не получится. Наоко представила, какие разговоры пойдут на эту тему у ее родственников, и нервно поежилась. Ждала она сейчас третьего ребенка и могла воспользоваться своим положением. Беременной женщине разрешалось немного побаловать себя конфетами или засахаренными фруктами, а лавка, где продаются сладости, как раз на центральной площади, рядом с салоном-парикмахерской «Йуме». «Завтра… — радовалась молодая женщина, — завтра я зайду к ней и все станет как раньше, будто судьба и не разлучала нас никогда».

Она неосторожно провела расческой из рыбьего скелета по непослушным, густым волосам дочки, и та невольно вскрикнула от боли, удивленная такой небрежностью матери. Наоко пощекотала девочку, и та сначала улыбнулась, а потом рассмеялась, тут же позабыв о боли и обиде. Внезапно Наоко поймала себя на том, что тихонько напевает старинный, давно забытый мотив… Она счастлива оттого, что приняла верное решение, — будто камень свалился с души, теперь совесть ее была чиста. Завтра же она встретится с Окити и дружба их возобновится!

А в это время Окити, сидя у себя в салоне-парикмахерской, тоже вспоминала прежнюю подругу. Знала, что Наоко вышла замуж и родила двоих детей; как-то раз даже видела ее в поселке, и от этого в горле встал комок, а сердце сжалось от боли. Какими красивыми показались ей ребятишки Наоко! При других обстоятельствах тут же усадила бы их к себе на колени, приласкала… подружиться бы с ними, узнать о них побольше… Но не осмелилась подойти к подруге — боялась навлечь на нее и ее семейство неприятности; лишь с горечью отвернулась и быстро зашагала прочь.

В парикмахерской дела шли плохо; Окити так и не удалось стать уважаемой и независимой владелицей престижного салона, на что она втайне надеялась. Более того, немногие клиенты, все же заходившие к ней, уверяли Окити, что никто из горожан и не думает прощать ей позорное прошлое. Значит, для нее в этой жизни уже никогда и ничто не изменится — так было раньше, так будет всегда…

В основном, конечно, против Окити ополчились женщины: твердо вознамерились выжить ее из Симоды или по крайней мере полностью игнорировать и ни за что на свете не допускать в свое общество. Всякий раз как Окити пыталась сделать шаг им навстречу, ее грубо отталкивали. Все в округе до сих пор считали Тодзин Окити наложницей, бесстыжей, женщиной легкого поведения, не признающей моральных устоев. Все еще к ней в салон захаживали разве что подонки общества да любвеобильные богачи, противостоять которым не смел никто. Эти ловеласы шли в парикмахерскую, разумеется, вовсе не для того, чтобы привести в порядок голову, — они заигрывали с молоденькими девушками, работавшими у Окити, и нередко распускали руки, общаясь с ними. В конце концов работницы, не в силах больше терпеть выходки клиентов, посещавших «Йуме», одна за другой уволились.

Несчастная хозяйка салона беспомощно наблюдала, как на глазах рушится очередная ее мечта. Прекрасно понимала, что женщины Симоды, твердо решившие избавиться от нее, не отступят от задуманного и доведут дело до конца. Не позволят ей заниматься в родном поселке ничем, упрямо будут выполнять свою разрушительную миссию, пока не растопчут ненавистную куртизанку. Именно в эти дни Окити поняла — никогда ей не достичь счастья! Видно, не суждено ей вести нормальную, спокойную жизнь, к какой привыкли все жители Симоды. Долго, пристально смотрела она на свое отражение в зеркале; бледное, худое лицо с идеальными чертами, темные грустные глаза… Молодая женщина тяжело вздохнула: они правы — никогда она не станет такой же, как все женщины в поселке. Что ж, надо смириться и жить дальше гн с тем, что у нее есть.

Окити снова задумалась: почему же так сильно отличается она от всех? Этот вопрос часто мучил ее; почему она так не похожа на своих соседок; зачем природа одарила ее столь утонченными чертами лица; из-за чего рядом с ней никто никогда не чувствовал себя комфортно… И сколько можно слушать, что она «не такая»?..

— Чего же хочет от меня жизнь?! — в отчаянии простонала она. — По какой причине я не такая, как все? За что они не хотят иметь со мной никаких дел? Что уготовила мне судьба… и когда, как закончится моя жизнь?..

Измучив себя вопросами, на которые не находила ответов, Окити снова обратилась к своему молчаливому коварному другу — бутылочке саке: только с его помощью удавалось ей хоть немного успокоиться, забыть о проблемах. В ту ночь она напилась до потери чувств; утром ее нашли окоченевшей от холода, в руке она крепко сжимала чашечку из-под саке, дверь распахнута настежь… Окити была настолько пьяна, что забыла запереться на ночь, и неизвестный похитил у нее всю дневную выручку.

Хрупкая Окити так переохладилась, что у нее началось сильнейшее воспаление легких; жизнь ее висела на волоске; две недели она металась в постели, то приходя в себя, то снова впадая в беспамятство. Смерти не боялась, напротив, ей даже хотелось забыться вечным сном, она жаждала смерти; не страшилась бы самостоятельно покончить с собой — давно бы уже это сделала…

Иногда приходила в себя и сознание прояснялось, надеялась лишь, что не выживет. Как это хорошо — заснуть навсегда, больше не просыпаться, не противостоять этой жуткой реальности… Но она не умерла молодой организм отчаянно сопротивлялся болезни; инстинкт самосохранения помог — одолел мрачные мысли о гибели, и Окити пошла на поправку. Она крепла день ото дня; наконец болезнь отступила.

И вот врач объявил, что жизнь ее вне опасности. Окити в отчаянии рухнула на матрас и, апатично глядя в потолок, тихо прокляла свое предательское тело — отказалось выполнять команду мозга, не пожелало умереть… Равнодушно слушала она предупреждения старого, опытного доктора — запрещает ей слишком много пить… пытается внушить ей, несчастной, что рано или поздно у нее попросту откажет печень. Слова его повисают в воздухе, советы оказываются бесполезными — не станет она им следовать, напрасно старается!

Незадолго до того ей приснился чудесный сон: она где-то в незнакомом месте, ее окружают дорогие люди, которых она искренне любила. Здесь Цурумацу, члены ее семьи и дети — много милых маленьких детей… Все вокруг зелено, она ступает по свежей весенней траве, испытывая истинное блаженство…

Поначалу Окити решила, что умерла и душа ее перенеслась на небеса. А проснувшись, увидела: она по-прежнему в своем салоне-парикмахерской, он так и не принес ей ни счастья, ни покоя… давняя ее мечта оказалась разбитой.