Бандиты

21

Дагоберто Годой и Криспин Рейна пили шампанское, привычно закусывая креветками, и беседовали по-испански, не обращая внимания на Уолли Скейлса, человека из ЦРУ. По новостям показывали любительскую видеозапись о семейной жизни Фердинанда Маркоса; ее-то они и комментировали. На каком-то празднестве жена диктатора Имельда распевала во весь голос, покуда ее супруг расправлялся с пиццей.

— Он и на минуту жевать не перестал, — сказал Дагоберто, — а эта корова знай себе поет. Говорят, у нее были тысячи платьев и столько же пар обуви.

— Он украл миллиарды, а то и больше, — подхватил Криспин.

— Слушай сюда, — сказал Дагоберто, — у нее было столько обуви, что она могла надевать каждый день новую пару, и так целых восемь лет подряд. У нее было пять сотен лифчиков на ее здоровенные титьки, она предпочитала черные. А вон Бонг-Бонг, сын Маркоса, теперь он поет. Сдается мне, он извращенец.

— Это Джордж Гамильтон, — поправил его Криспин.

— Не, я не о нем. Тот, с размалеванной физиономией, извращенец.

— Гребаный Маркос, сам коротышка, а яйца что надо, — высказался Криспин.

— Ага, — подхватил Дагоберто, — уж он-то пожил в свое удовольствие. Женщин перетрахал больше, чем Сомоса. Зачем только женился на такой корове? Да, он знал толк в жизни. Ты только погляди.

— А теперь ему нужна специальная машинка, чтобы пописать, — вздохнул Криспин.

— За все приходится платить, — подвел итог Дагоберто. — Тут уж ничего не поделаешь. Но пока конец не настал… Черт, этот парень здорово пожил. — Дагоберто отхлебнул шампанского, продолжая жевать креветку, потом оглянулся на молчаливого гостя и, спохватившись, пригласил его: — Поешь с нами, Уолли, это ведь в последний раз.

Уолли Скейлс смотрел телепередачу, даже не присаживаясь. Покачал головой, поправил очки на носу, подошел к сервировочному столику и выбрал креветку с блюда, обложенного льдом.

— Мы могли бы спасти Маркоса, но его время вышло. Даже нашему президенту пришлось смириться с этим. Но этот чертяка умел жить, что верно, то верно.

— Вот я и говорю Криспину, — отозвался Дагоберто. — Никому не воспрещается наслаждаться жизнью, лишь бы твой народ не голодал. Но так, как поступил он… Забрать все деньги и вывезти их из страны — это позор. Вот, — с этими словами он вытащил из ведерка очередную бутылку шампанского и налил Скейлсу, — я тоже сейчас наслаждаюсь жизнью. Но это совсем другое дело. Быть может, я в последний раз ем такую еду. Еще несколько дней — и я снова буду в горах, жевать сухой паек и сражаться за свободу. — Он поднял стакан. — Быть может, я последний раз в жизни пью шампанское.

— Так выпей побольше, — посоветовал ему Уолли Скейлс. — Покути последнюю ночку. Только не забудь заплатить по счету, когда будешь уезжать. — Он искоса поглядел на три мешка, лежавших на кровати — три полных и два пустых. — Сколько ты собрал, два с половиной миллиона?

— Нет, Уолли, ровно два миллиона сто шестьдесят четыре тысячи долларов, — уточнил Дагоберто. — Хватит на один бомбардировщик. Хотя, может быть, нам удастся достать по дешевке вертолет. Мы предлагали сандинистским пилотам миллион долларов, если они угонят «Ми-24».

— Кто же купится на это предложение! Они ведь понимают, что вы расплатитесь с ними пулей в голову.

— Нет-нет, ничего подобного, Уолли.

— Вы могли бы по дешевке получить за «Ми-16» полмиллиона. Знаешь где? У филиппинцев сколько угодно оружия и прочего дерьма. — Допив шампанское, Уолли Скейлс снова оглянулся на мешки с деньгами. — Не опасно ли оставлять их тут на ночь?

— Мы готовы защищать их ценой собственной жизни, — произнес Дагоберто, гостеприимно приподнимая бутылку.

Уолли Скейлс отставил свой стакан.

— Ну, мне пора бежать. Позвони мне завтра из Галфпорта, прежде чем сядешь на корабль. Позвони по секретному номеру, а потом съешь кусочек бумаги, на котором он записан. — На лице полковника проступило тупое недоумение, и Уолли поспешил объяснить: — Это шутка, Берти, шпионский юмор. Всем известно, чем мы тут занимаемся. Кое-кто из местных никарагуанцев просто вне себя оттого, что ты не обратился к ним.

— Я доверяю своим людям, — возразил Дагоберто, кивая в сторону Криспина. — Конечно, кое-кого из здешних я давно знаю, но люди меняются. Я знаю семью Криспина, знаю его преданность.

— Фрэнклину ты тоже доверяешь?

— Конечно. Что ему скажешь, то он и сделает.

— А вот он не вполне доверяет вам. Что-то в вас его смущает.

— Что, он сам так тебе сказал?

— Он сказал, будто вы говорите только о Майами, какой это большой город, сколько там блондинок и все такое.

— Фрэнклин?

— Вот что я вам скажу. Во-первых, этот парень следит за вами. Я как следует присмотрелся к нему, он любит меня, как своего большого белого брата. Вам понятно, что я имею в виду? Этот парень предан делу, он может сидеть на хлебе и воде и не станет жаловаться. Во-вторых, вы не замечаете, насколько он одинок. По-моему, он заточил на вас зуб, ребята, и именно потому, что вы не обращаете на него внимания. Ясно вам? Позовите его в номер, налейте ему стаканчик. Это же не за ваш счет, Господи боже ты мой! Понятно?

— Конечно, — ответил Дагоберто, пожимая плечами. — Что тут такого?

Уолли Скейлс двинулся к двери, но приостановился, бросив прощальный взгляд на телевизор.

— Знаете, что я заметил во всей этой филиппинской заварушке? Помните, с чего начался переворот? Я думал об этом еще вчера, когда узнал, что Джерри Бойлан был убит — прошу прощения, ликвидирован — в мужском туалете. Давным-давно, когда ирландцы взбунтовались против британцев — они называли это восстанием — Ирландская Республиканская армия захватила почту в Дублине. Это было в тысяча девятьсот шестнадцатом. А с чего начали филиппинцы, восставшие против Маркоса? Они захватили это чертово телевидение. Джентльмены, времена меняются, настала эпоха электронной связи. Теперь уже вам понадобится не видеокамера, а компьютер.

Оставшись вдвоем, никарагуанский полковник и проживающий в Майами никарагуанец кубинского происхождения снова заговорили по-испански и продолжали пить шампанское, хотя о креветках почти забыли. Дагоберто хмуро поглядывал на экран. Ему показалось было, что все еще идет передача о семействе, правившем Филиппинами, но потом он сообразил, что уже началось «Колесо фортуны».

— Думаешь, Фрэнклин что-то разболтал ему? — осторожно спросил Криспин.

— Думаю, Уолли сочиняет, чтобы мы думали, будто ЦРУ следит за нами, — ответил Дагоберто. — Мне следовало сделать вид, что я оскорблен. Так и сказать: ты меня оскорбил, может даже, впасть в раж.

— Оставь, — сказал Криспин, — в сегодняшней газете тоже пишут: интересно, попадет ли наша помощь «контрас» в руки патриотов-антикоммунистов или осядет на счетах в Майами? По мне, не стоит протестовать, пусть себе чешут языки.

— Завтра я скажу ему, что он меня обидел.

— Завтра тебе предстоит сказать Уолли совсем другое: «Меня ограбили!» Попрактикуйся, чтобы вышло с чувством. Вот так: «Этот сукин сын забрал все деньги!»

Дагоберто задумчиво уставился в окно. Там, словно картина в раме, проступал в вечернем свете балкон стоявшего напротив отеля «Ройял-Сонеста».

— Завтра Насио возьмет в аэропорту билет, заказанный на имя Фрэнклина Диоса, — рассуждал он вслух, — в девять десять он вылетит в Атланту, а оттуда — в Майами.

— Насио с виду ничуть не похож на Фрэнклина.

— Это не важно. Насио позвонит из Атланты, когда убедится, что самолет в Майами не задерживается. Перед самым вылетом.

— Ты ему доверяешь?

— Насио служил в гвардии, был моим адъютантом, до тех пор пока в тысяча девятьсот семьдесят девятом не перебрался сюда. Он вопросов не задает. Так, а в это же время Фрэнклин приедет в аэропорт, чтобы вернуть автомобиль.

— Он не узнает Насио? — забеспокоился Криспин. — Вдруг они столкнутся лицом к лицу?

— Они никогда не виделись. Насио родом из Манагуа. Отлично, Фрэнклин возвращается в гостиницу на такси, мы уезжаем на новом «мерседесе». А перед тем как отправить Фрэнклина в аэропорт, я позвоню Уолли и скажу, что он меня оскорбил.

— Забудь об этом, ты что, с ума сошел? — возмутился Криспин. Он сидел в расслабленной позе, закинув одну ногу на подлокотник кресла. — Ты должен сказать ему только одно: мы спустились позавтракать, оставив Фрэнклина сторожить деньги, а когда мы вернулись, деньги исчезли, и «крайслер» тоже.

— Я не стану говорить, что Фрэнклин отгоняет «крайслер» в аэропорт.

— Матерь Божья! — воскликнул Криспин. — Ни слова не говори про аэропорт. Просто скажи: этот парень, которому ЦРУ так доверяло, взял деньги и «крайслер»! Вот что случилось, и теперь мы погонимся за ним.

— Уолли спросит, где мы собираемся его искать.

— Откуда тебе знать где? Ты в ярости, ты вне себя. Вот тут-то можешь впасть в неистовство. Скажешь Уолли, что мы ему еще позвоним.

— А вдруг он вызовет полицию?

— Пусть они ищут, нам-то что? Мы снова позвоним ему, когда Насио вылетит из Атланты, так? Он уже, можно сказать, будет в Майами. Скажем Уолли, что обзвонили несколько авиакомпаний, но они отказываются предоставлять информацию, так что пусть он сам все выяснит — потребуй этого, — а ты позвонишь ему позднее.

— В третий раз.

— Да, ты же вне себя.

— Откуда я позвоню?

— Откуда я знаю, где мы будем к тому времени? Из гостиницы мы уже выпишемся. Наверное, мы будем в штате Миссисипи.

— Я позвоню ему после того, как мы убьем индейца.

— Вот именно.

— Значит, я звоню Уолли в третий раз…

— И он сообщает, что Фрэнклин вылетел в Майами.

— А вдруг он еще не будет этого знать?

— Будет-будет. Ты говоришь, что мы вылетаем вслед за ним, и вешаешь трубку. Вот и все.

— Так, а теперь вот еще что: куда мы денем тело, когда убьем индейца?

— Это что-то новенькое, — ухмыльнулся Криспин, — обычно ты предпочитаешь оставлять трупы на виду.

— Надо решить, куда мы его денем.

— Присмотрим какое-нибудь местечко. В лесу, в Миссисипи.

— В машине останется кровь.

— Запачкается эта машина — купишь новую.

— Она стоит шестьдесят тысяч баксов.

Криспин приподнял стакан, подождал, пока осядет пена, и отхлебнул шампанского.

— Его надо убить. Почему тебя это так волнует?

— Мне плевать на индейца. Мне его нисколько не жаль.

— Так чего же ты переживаешь?

— Я солдат. Это не то же самое, что убивать на войне.

— Скоро ты уже не будешь солдатом, — улыбнулся Криспин. — Можешь считать, что с этого дня для тебя начнется новая жизнь.

Дагоберто ненадолго примолк.

— Нам понадобится лопата, — сказал он после паузы.

— Зачем?

— Зарыть индейца.

— Зарыть надо только его руки и голову. Для этого лопата не нужна.

— Значит, нужен топор.

— Добудем.

— Топор или мачете.

— Топор здесь найти проще.

— Чертов индеец, доносит на нас.

— Ты же сам сказал: Уолли все это выдумал.

— Что-то выдумал, но этот индеец болтает ему про нас, я уверен. Боже мой, ни на кого нельзя положиться!

Выйдя из отеля, Уолли Скейлс пересек улицу Бьенвилль и подошел к Фрэнклину де Диос. Тот стоял возле черного «крайслера» все в том же модном черном костюме, застегнутом на все пуговицы, но без галстука. Личный шофер, индеец, доставленный прямиком из джунглей Рио-Коко в Майами, а оттуда — во Французский квартал Орлеана. И ведь никогда не знаешь, что творится у него в башке, подумал Скейлс.

— Может, нам выпить на прощание, друг?

— Мне нельзя отлучаться.

— Они пьют в номере и никуда не уйдут, там ведь деньги.

— Они велели мне оставаться здесь.

— А если улизнуть? Развеяться немного?

— Что-что?

— Нет, это я так просто, болтаю. Ты всю ночь будешь тут торчать?

— Они велели следить.

— За чем следить?

— Не знаю.

— По-моему, их ничего особо не тревожит. Тебе кажется, их что-то тревожит?

— Они думают только о себе.

На мгновение индеец приоткрыл ему свои мысли.

— Ты хочешь о чем-то рассказать мне, Фрэнклин?

Индеец на миг призадумался, потом отрицательно покачал головой.

— Не было ничего странного, необычного? Где ты был сегодня?

— Ездил за ее машиной.

— Куда именно?

— Взад-вперед.

— Ты можешь о чем угодно рассказывать мне, друг. Что тебя беспокоит? — Уолли Скейлс сделал паузу, надеясь, что индеец решится облегчить душу, но тот молчал. — Полагаю, это тебе выпало прикончить того парня в ресторане. В туалете.

Фрэнклин промолчал.

— Жаль, что тебе пришлось это сделать. Конечно, это был опасный человек. Он попытался бы украсть ваши деньги, он бы и сам кого угодно убил ради них. Нам известно, что он побывал в Манагуа… Что ж, ладно. Ты готов, собрался уже? Завтра ведь поплывешь домой?

— Думаю, пора возвращаться. Семью повидать.

— И снова на войну?

Фрэнклин пожал плечами, вновь уходя в себя.

— Хочешь остаться здесь? Я это устрою.

— Я хочу домой.

— Если ты этого хочешь, ты это и получишь, — сказал Скейлс — Снова эти чертовы летучие мыши, бьющиеся в окно, малярия, гепатит, понос — лучшее оружие этого сукиного сына Сомосы, — и жуки. Все известные людям жуки, и еще пара дюжин в придачу. В жизни не видел ничего подобного. Они прямо как звери какие-то. Я прожил там два года, друг мой, и уж я-то туда ни за что не вернусь, хоть озолоти меня, хоть убей. Эти борцы за свободу там, в гостинице, жаловались, что в последний раз ужинают за триста долларов. У меня сердце кровью обливается. Полковник с Криспином говорят по-своему…

Уолли Скейлс посмотрел в сторону Бурбон-стрит, по которой непрерывным потоком шли туристы, и нахмурился, вспоминая, что хотел сказать.

— Вот что, Фрэнклин, я тебе кое в чем признаюсь, ведь больше мы не увидимся. Я хорошо говорю по-испански и практически все понимаю, только не показываю вида. Притворись глухим и слушай внимательно. Вот и полковник по-испански говорит одно, а по-английски совсем другое. Даже если б я не знал языка, его выдала бы интонация, когда он с испанского переходит на английский, а он этого не понимает. Особых секретов я не узнал, но почувствовал, как его сжигает алчность, и хочу предупредить тебя, Фрэнклин: смотри в оба. Тебя они на этот разговор не позвали, и виной тому не только их заносчивость. Эти ребята вовсю наслаждаются жизнью, трудно поверить, что они и впрямь собираются вернуться к партизанам. Они бросят тебя здесь, на углу, и растворятся в воздухе. Если эти сукины дети тебя бросят, звони мне. Я дам тебе свой номер телефона в «Хилтон-хед», это Южная Каролина. Если что, я приеду за тобой и помогу тебе вернуться домой, обещаю. А если они возьмут тебя с собой и поедут в Майами или куда-нибудь еще, например, в Ки-Бискейн, ты дай мне знать, хорошо? Мне плевать на деньги, они их не от сирот и вдов получили, но я не хочу, чтобы меня провели, как желторотого юнца. Договорились? Ты мне позвонишь?

Фрэнклин кивнул.

— Ты деньги-то видел?

Фрэнклин покачал головой.

— Наверху пять мешков. Они говорят, три из них доверху набиты долларами. — Нахмурившись, Уолли Скейлс поправил очки на носу. — Что они, совсем тупые? Вряд ли они с ходу назовут столицу Небраски, но они же не полные идиоты, а? Два миллиона баксов лежат в номере, а они напились и ложатся спать. Вот ты бы на месте полковника что сделал, чтобы уберечь деньги?

— Если б не караулил их с пистолетом? — уточнил Фрэнклин.

— Ну да.

— Может, лучше их спрятать?

— Да, но как?

Пусть он хорошенько подумает.

— Помнишь, Фрэнклин, мы учили тебя закладывать бомбы? Человек открывает дверь или окно, и — хлоп! Как-то раз полковник ликвидировал священника с помощью такого устройства. Священник открыл багажник и отправился к праотцам. Знаешь, почему я сейчас вспомнил об этом? Если эти двое так ничего тебе и не скажут, а тебя разберет любопытство, не вздумай открыть что-нибудь наобум, багажник, например. Ты понял? Кивни, если понял.

Фрэнклин кивнул.

— Они сказали, что собрали больше двух миллионов. Сколько это будет, если перевести в кордобы? Добавь несколько нулей, если обменять на черном рынке. Если не тратить эти деньги на оружие и боеприпасы, сколько на них можно накупить бобов, а?

Индеец даже глазом не моргнул.

— Да, но мы-то предпочитаем исподтишка вести войну. — Уолли Скейлс снова поглядел в сторону Бурбон-стрит, откуда теперь доносились звуки оркестра. Потом снова поглядел на Фрэнклина и сказал совсем тихо: — Знаешь, что я тебе скажу? Только тебе одному, и ты никому не говори. Я бросаю эту чертову работу. Тот человек, который привел меня в Управление, сделал карьеру, стал заместителем директора, лучший профессионал во всей фирме, уже подписал прошение об отставке. Он по уши сыт этим дерьмом. Я тоже ухожу. Знаешь, почему?

Он терпеливо дождался, чтобы Фрэнклин покачал головой, глядя на него своими темными, неизменно серьезными глазами.

— Потому что мы всегда правы, черт бы нас побрал, что бы мы ни натворили, с какими бы людьми ни имели дело. Ты понял, о чем я говорю?

— Тебе это надоело, — сказал индеец.

— Еще как!