Бандиты

6

Люси провела Джека по коридору, увешанному какими-то расплывчатыми портретами и заключенными в рамку снимками карнавальных празднеств, через залы и столовые — затемненные, строго официальные — на застекленную террасу, изображавшую из себя уголок тропического леса. Обои украшал золотисто-зеленый рисунок из банановых листьев, стоявшие на полу гигантские зеленые пальмы и папоротники в кадках жадно поглощали свет, ротанговую мебель украшали зеленые же подушки, под потолком вращался вентилятор, а за дымчатым стеклом бара приветливо мерцали ряды бутылок. На низеньком кофейном столике стоял стакан шерри. Люси, одетая в белую блузу, широкие бежевые брюки и сандалии, была тиха и приветлива. Предложила Джеку самому налить себе выпить — он выбрал водку, бросил в стакан несколько кубиков льда, — дважды переспросила, не голоден ли он, ведь Долорес будет готовить ужин для Амелиты и могла бы заодно накормить и его.

Джек отказался. Люси сообщила, что Долорес успела сегодня побывать в церкви. Долорес, добавила она, с незапамятных времен ходит в негритянскую баптистскую церковь на Эспланаде. Долорес научила ее протестантским песнопениям. Мама даже вздрагивала, когда они принимались распевать псалмы на два голоса. Джек, отхлебнув глоток, внимательно посмотрел на свою собеседницу:

— Так вы больше не монахиня?

— Теперь уже нет, — ответила она.

— А я называл вас «сестра».

— Назвали пару раз.

— Теперь вы говорите по-другому.

Она улыбнулась, недоумевая.

— В смысле, не так, как днем.

— Дайте мне попробовать это, — попросила она, указывая на его стакан. Джек протянул ей стакан с водкой, она осторожно отпила, проглотила, выпятив прелестную нижнюю губку. Разочарованно покачала головой: — Нет, водку я все равно пить не могу.

— Вы хотите заново все попробовать?

— Вернувшись в Новый Орлеан, я сразу позвонила маме, попросила телефон ее парикмахера. Целый год готовилась к этому и наконец решилась сделать себе перманент. Думала: завью волосы мелкими колечками, полностью сменю имидж. Мне казалось, надо как-то собирать себя из кусочков. Договорилась с парикмахером. И, только сидя в кресле и глядя на свое отражение в зеркале, я поняла: перманент — это не то.

— В каком смысле?

— В смысле — он мне не нужен. Я и так уже стала другой. Вы же сказали, я даже говорю по-другому. То есть я уже не тот человек, каким была год назад, да что там, даже сегодня днем. Я меняюсь. Сейчас я еще не такая, какой должна стать.

Она сидела на расстоянии вытянутой руки и казалась теперь Джеку не такой высокой, как днем, в туфлях на каблуках.

— Это вы правильно решили, — похвалил он девушку. — Вам так лучше, без перманента. — Помолчав с минуту, он добавил: — Когда я вышел из «Анголы», я думал первым делом одеться понаряднее и прямиком в бар «У Рузвельта», точно и не отлучался никогда. Но вышло по-другому. Был у меня приятель, Рой Хикс, освободился вместе со мной. — Джек невольно улыбнулся, вспоминая. — У него была такая манера: уставится на тебя, вроде ничего особенного, но чувствуется — он словно спрашивает, готов ли ты к смерти. А ростом невелик.

Люси улыбнулась ему в ответ, но улыбка тут же погасла:

— Вы же сказали, что дружили с ним.

— Ну да. Рой научил меня вести себя в тюрьме. Нет, на меня он так не смотрел, этот взгляд он приберегал для парней, которые цепляли его, забывали свое место, понимаете?

— Думаю, да.

Джек снова улыбнулся, заранее смакуя свой рассказ. Он видел, что губы Люси вновь готовы к улыбке, он был уверен, что сумеет ее повеселить. Это придавало ему уверенности. Перед этой девушкой можно и покрасоваться, эта роль была ему приятна и естественна. Вместе с тем он чувствовал, что ей можно рассказывать обо всем.

— Добрались мы до Нового Орлеана, и Рой заявил, что у него тут есть дела и что я должен ему помочь. Взяли такси и поехали в район новостроек — в пригороде, знаете? Подходим к двери, Рой барабанит кулаком — да, забыл сказать, Рой Хикс был в свое время копом, но об этом нужно рассказывать отдельно.

— Как он попал в тюрьму?

— Я же говорю — об этом надо рассказывать отдельно. Тоже неплохая история. Так вот, мы стучим, нам открывает чернокожий, на вид вроде знакомый. Нас он к себе не звал, но как увидел, отступил в сторонку. Мы вошли, там сидят еще трое чернокожих. Я уже потом выяснил, что это был притон наркоманов. Черт, думаю, что я тут делаю, а Рой говорит чернокожему, который заправляет заведением: «Малый, руку давай», но тот не хотел пожимать Рою руку. Тут я наконец сообразил, где видел этого парня: он тоже был в «Анголе», его выпустили за полгода до нас. В тюрьме он собрал перегонный аппарат и варил зелье из всего, что под руку попадется — из фруктов, риса, изюма. Жуткое пойло. Ничего, покупали, и Рою доставалась половина прибыли — он вроде как выдал этому парню лицензию. — На лице его слушательницы вновь проступило недоумение, и Джек пояснил: — Рой заправлял нашим отделением. Отделением общего режима. — Как ей объяснить? — В общем, в тюрьме так заведено. Ну и вот, Рой говорит ему: «Малый, руку давай», и еще пару раз повторил, пока тот наконец не протянул ему руку, а Рой вывернул ему руку, завел ее за спину и вытащил у парня из штанов пушку. Те трое уставились на нас, а Рой выкручивает парню руку и объясняет: он-де остался ему должен, когда вышел из тюрьмы, а с тех пор на должок набежали проценты, так что теперь с него причитается две штуки баксов. Тот говорит: «С ума, что ли, сошел, это же тебе не тюряга, здесь играют по другим правилам», а Рой говорит: «Мои правила еще никто не отменял, гони монету». — Он и голоса не повышал, ничем ему не угрожал, но парень выложил-таки денежки.

— Потрясающе! — пробормотала Люси.

— Может, парень и задолжал Рою несколько баксов, но вообще-то это было вымогательство, а то и грабеж, ведь револьвер-то перешел к Рою. Мы сели в машину, и я спросил Роя, не свихнулся ли он часом. Он сказал: «Когда падаешь с велосипеда, главное — тут же сесть на него и ехать дальше». Я возразил: «Свалиться-то мы свалились, но, по мне, ограбить притон — вовсе не значит вернуться к прежней жизни». Ведь ни один из нас никогда раньше не промышлял вооруженным грабежом. Рой на это: «Велика разница, какой закон нарушить? Что кража со взломом, что вооруженное ограбление — фраером тебе уже не быть, верно?» Я ответил ему, что я-то как раз хочу вернуться к нормальной жизни. «На тебе на разживу», — сказал он, отмусолил тысячу долларов — ровно половину этих денег — и отдал мне.

— Потрясающе! — повторила Люси.

— Я это к чему: от таких переделок волосы могут сами колечками завиться, так что и перманент не понадобится.

— Прическа у вас как раз довольно гладкая, — заметила Люси.

— Это все погребальная контора. Увидишь что-нибудь жуткое, волосы дыбом встанут, а потом так и рухнут без сил.

— А что теперь делает Рой?

— Работает барменом во Французском квартале.

Люси подлила еще водки в стакан Джека и предложила:

— Садитесь поудобнее. Мне нужно вам кое-что рассказать. Как-то раз за обедом отец сказал мне, что новое здание фирмы в Лафайете обойдется ему в три миллиона долларов. Однако строители собирались срубить дуб, которому было уже сто пятьдесят лет. Отец заставил их пересмотреть проект и построил здание по периметру участка, вокруг дуба. Это обошлось ему в лишние полмиллиона долларов. Как по-вашему, почему он это сделал?

В комнате было тихо. Мягкое освещение, в желудке разливалось приятное тепло от водки, в глубоком кресле-качалке на мягких подушках сидеть удобно, уютно. Джек чуть не уснул. Люси, сидя поблизости на диванчике, ждала ответа, скрестив ноги. Наклонившись вперед, взяла стакан с шерри. Джек все еще подыскивал слова. Он почти не шевелился, только поднес руку со стаканом ко рту, отхлебнул глоток, полюбовался пальмами, порадовал глаза.

— Он любит природу?

— Так зачем же он отравляет воду в Персидском заливе?

— Разве он не вертолетами занимается?

— Он занимается нефтью. Всю свою жизнь занимается нефтью. Мама прозвала его «техасцем» — в ее-то семье мужчины носили костюмы из тонкого белого хлопка и получали доход от сахарных плантаций.

— Я не очень разбираюсь в окружающей среде, — пробормотал Джек. Глаза у него слипались. — В этой, как ее, экологии. Ни в зуб ногой.

— Но вам мой папочка нравится.

— Ну, он старается понравиться. Выглядеть славным парнем.

— Мой папочка не просто старый добрый Дик Николс, он — глава «Дик Николс энтерпрайзиз». Да, он споет вам ковбойскую песню, и белку съест, и хвостом аллигатора закусит, но он два раза был на обеде в Белом доме. Он и такие, как он, любят природу лишь постольку, поскольку могут выкачивать из нее нефть, и на старый дуб ему было наплевать. Он дорожит им только потому, что теперь может им хвастаться. Как же, единственный член клуба «Петролеум», у которого имеется собственный дуб ценой в полмиллиона. Не яхта, не самолет — это у каждого из них есть, а у папочки еще — свое дерево.

— Да, богатым быть неплохо, — вздохнул Джек.

— Можно купить все, что захочешь, — продолжала Люси. — Семь лет назад папочка явился в Никарагуа навестить меня. Подкатывает черный посольский «кадиллак» — длиннющий такой лимузин — и кто бы, вы думали, выходит из него? Папочка собственной персоной. Он обожает делать сюрпризы, этак небрежно, по-свойски. «Привет, сестрица, как дела? Отличный денек!» Он прекрасно понимает, какое впечатление производит, и наслаждается этим. Я показала ему наш госпиталь, он проявил интерес, даже участие. Только вот он словно бы и не заметил наших прокаженных, особенно тех, кого болезнь изуродовала, превратила в инвалидов.

— Им он руки не пожимал?

— Он бы к ним и в перчатках не притронулся. Так и держал руки за спиной. А потом сказал: «Сестренка, плохи у вас тут дела. Чем могу помочь?» Я попросила его: «Покатай больных в твоей машине. Это будет незабываемый праздник». Вместо этого он сунул мне чек на сто тысяч долларов.

Джек отхлебнул еще глоток, гадая, поцеловал ли в тот раз отец саму Люси. Ясное дело, он не из тех, кто дотрагивается до больных. На это немногие способны. Но вслух он сказал:

— Я понимаю, о чем вы говорите.

— Нет, пока не понимаете, — спокойно возразила она.

— Ему легче дать деньги, чем самому в этом участвовать.

— Джек! — негромко сказала она, и он понял, что Люси и впрямь еще не сказала самого важного. — Джек, на прошлой неделе мой папа выписал еще один чек — на шестьдесят пять тысяч долларов.

— Вашему госпиталю?

— Нет, тому человеку, который уничтожил наш госпиталь, сжег его дотла, зарезал десять наших пациентов. Я была там, Джек. Я видела все с самого начала. Они приехали на грузовике, выскочили и принялись стрелять. Все они были вооружены автоматами и палили во все подряд — в наших собак, в окна… Я вышла из сестринского общежития и услышала, как он орет на них. Он вроде бы приказывал прекратить стрельбу — так мне показалось. На самом деле он орал им по-испански: «Рубите! Крошите их мачете!» Кое-кому из пациентов удалось убежать, спрятаться, нескольких я укрыла в сестринском общежитии. Но тех, кого они застигли в изоляторе — беспомощных, прикованных к постели, — их они зарезали. Я слышала их крики. Знаешь, кто это были? Дагоберто Годой и его «контрас». Он хотел убить Амелиту и вместо нее убил других. — Она передохнула секунду и продолжала: — Я никогда прежде не видела полковника, но с тех пор не могу забыть его лицо. — Горло Люси вновь сжал спазм, она встала. — Извините, — сказала она. — Пойду попрощаюсь на ночь с Амелитой и принесу вам что-нибудь поесть.

Она вернулась с пачкой сигарет, на ходу доставая из нее сигарету. Джек взял со стола серебряную зажигалку и услужливо протянул ее Люси. Она снова опустилась на зеленые подушки дивана, немного расслабилась, выпустила длинную тонкую струйку дыма. Спросив у нее разрешения, Джек достал сигарету и тоже прикурил. Первая за три года! Нет, он не голоден, ни чуточки. Просто он слегка запутался, пытаясь разобраться во всем, что она ему рассказала. Он так и сказал Люси: она начинает ему что-то объяснять, а у него возникают все новые вопросы, так что теперь он уже и не поймет, с чего начать.

— Что вы хотите знать? — уточнила она.

— Этот парень пытался убить Амелиту, а она говорит: «Да, он очень рассердился, но он очень хотел, чтобы я всегда была рядом». Она зовет его «Берти»!

Люси спокойно откинула голову на подушку.

— Знаю, — сказала она. — Амелите тоже нелегко. «Берти», подумать только! Этот человек изменил всю ее жизнь, и она не может поверить, что он хладнокровный убийца. Ее не было в госпитале, когда он учинил резню. Она жила тогда с родителями, иначе я не сумела бы ее спасти.

— Чепуха какая-то.

— Да уж!

— Тех людей убили за то, что они прокаженные?

— Их убили без всякой причины. Зарезали мачете. Доктора Рудольфо Меса они застрелили, в Эстели убили священника во время мессы, а шестерых сотрудников миссии приговорили к смертной казни с соблюдением всех формальностей. Чиновника, занимавшегося реформой сельского хозяйства, закололи штыками, жене его выстрелили в спину и бросили, сочтя мертвой. Она видела, как они удавили ее трехлетнюю дочь. Пусть «Берти» объяснит, как он допустил это. Пусть расскажет о девяти крестьянах в Пайвасе, которым перерезали глотки, а их дочерей изнасиловали, о четырнадцатилетней девочке в Эль-Гаайяба — ее изнасиловали, а потом отрубили ей голову. В Эль-Хоргито убили пятерых женщин, шестерых мужчин, девять детей… Хочешь увидеть весь список? У меня он есть. Хочешь посмотреть фотографии? Есть и фотографии. Знаешь, как выглядит голова маленькой девочки, насаженная на кол?!

В комнате повисло молчание. Стена террасы на миг показалась Джеку театральными декорациями — надо же, она рассказывает про убийства где-то там, в тропиках, а по обоям как раз вьются лианы.

— Во всем этом виноват полковник?

— Я уже не говорю о людях, которые «исчезли», — продолжала Люси. — О тех, кого только пытали, но не убили. Кстати, иногда они убивают более изощренными способами. Священник в Хинотеге открыл багажник своего автомобиля, и его разнесло на куски. Это тоже дело рук «Берти»: он выяснил, что священник отвез нас в Леон, там мы купили машину и удрали от него. Одна из монахинь написала мне об этом. Я могу прочесть ее письмо.

Джек все еще мялся, не зная, что сказать.

— Что поделать, это война.

— По-твоему, это война? Убивать детей, беззащитных людей — это война?

— Я имею в виду — его же нельзя арестовать и судить.

— Нет, нельзя. Более того — он приехал сюда, в Америку, и собирает деньги. Ему нужно платить своим людям, ему нужно больше оружия. Три дня назад мой отец пригласил «Берти» на ланч, выслушал его и выдал ему чек на шестьдесят пять тысяч долларов.

— С какой стати твой отец помогает ему?

— Некоторые люди полагают, что те, кто не за «Берти», — сплошь коммунисты. Все равно что сказать: раз ты не любишь пиво «Дикси», значит, пьешь только водку. — Она говорила негромко, сдержанно, голова ее все так же покоилась на подушке. — Мой отец и его друзья покровительствуют «Берти», приглашают его к себе в дом. Он теперь важная персона. У него есть личное письмо президента — стоит предъявить его, и посыплются денежки.

— Какого президента? Нашего президента?

— Президента Соединенных Штатов Америки. «Контрас» он именует «нашими братьями», «борцами за свободу». «Их дух равен духу наших отцов основателей». Кавычки закрыть. Если веришь в эту чепуху, вступай в папин клуб. Я тебе еще кое-что скажу, только ты не поверишь.

Люси наклонилась вперед, воткнула окурок в пепельницу. Джек любовался ее темными волосами, в них мерцали блики света. Слава богу, что она не сделала перманент.

— Сегодня отец пригласил меня на обед и принялся рассказывать про бывшего военного атташе в Никарагуа — он-де герой войны, он-де близко знаком со многими важными шишками из Белого дома. А для моего отца, — сухо прокомментировала Люси, — если человек вхож в этот клуб, других рекомендаций уже не требуется. Отец не назвал его имени, но я сразу поняла, что речь идет о «Берти». Отец сказал, что этот человек — партизанский командир, ведет самоотверженную борьбу против коммунистов, а потом эдак небрежно добавил: «Кстати, полковник упоминал, что вы знакомы, кажется, вы где-то встречались». Я ждала, молчала, думала про себя: если заговорю, то выложу ему всю правду. Я прямо чувствовала, как все это рвется из меня. Отец сказал: «Да, он тут ищет какую-то девушку, то ли приятельницу, то ли бывшую подружку. Он думал, ты можешь помочь ему в поисках». — Люси быстро глянула на Джека. — Как тебе это нравится?

Джек ничего не ответил, ожидая окончания ее повести.

— Я спросила: «Полковник не говорил тебе, как мы познакомились?» Отец покачал головой: «Нет, не говорил». Я спросила, объяснил ли полковник, с какой целью он ищет ту девушку. Отец сказал: «Нет, вроде бы не говорил». Я спросила: «Хочешь, я тебе объясню?» Он сказал: «Объясни». Я сказала: «Потому что он хочет ее прикончить, черт побери, вот почему».

Снова повисло молчание. Джек боялся пошевельнуться, но Люси требовательно смотрела на него, и он наконец произнес:

— И тогда ты все ему выложила?

— Я перечислила все убийства, все злодеяния, которые могла припомнить. Отец сказал: «Ты же не веришь слухам, в самом-то деле?» Я сказала: «Папа, я была там. Я видела это собственными глазами». Это пришлось ему не по вкусу, но он ответил: «Сестрица, это война. На войне случаются всякие ужасы». Я спросила его: «Ты-то почем знаешь? Ты же сам не воюешь, ты только финансируешь войны». — Люси поднесла стакан к губам, отпила глоток шерри. — Вот такой ужин с отцом. Мы ели омаров.

— Люси Николс, вы сумели уйти из монастыря, — поздравил ее Джек.

— Но не от Никарагуа, — возразила она. — Отец притащил все это сюда.

— «Берти» знал, что он — твой отец? — сообразил Джек.

— У него был список миллионеров, занимающихся нефтью. Он просмотрел его, вспомнил, что мы с Амелитой бежали в Новый Орлеан, убедился, что я живу в этом городе. Нет, конечно, это не совпадение. Ему должна была понравиться идея добраться до меня через моего отца. Он мог отправиться за деньгами в Хьюстон, но нет, он приехал сюда. Новый Орлеан превратился в перевалочный пункт «контрас», здесь они собирают оружие и припасы, а потом отправляют их в Никарагуа.

Джеку хотелось встать и размять ноги, но он ограничился тем, что взял еще одну сигарету. Уже вторая. Если и начинать заново курить, то только не «Куле». Откинулся в кресле, полюбовался ее ножками — теперь Люси вытянула их на кофейном столике, лодыжку на лодыжку, одна сандалия расстегнулась, и Джек мог разглядеть изгиб стопы. Какой она была в юности, прежде чем ушла в монастырь?

— В ближайшие дни нужно отправить Амелиту на самолете в Лос-Анджелес, — продолжала Люси.

— Будут какие-нибудь осложнения?

Интересно, случалось ли ей купаться с кем-нибудь посреди ночи в Мексиканском заливе? Не в купальнике, а в чем мать родила?

— Надеюсь, обойдется, — ответила она. — Надо быть осторожнее.

Она затянулась и выдохнула дым, повернув голову немного в сторону.

— И нужно придумать, как остановить «Берти», пока он не уехал отсюда со всеми деньгами.

Джек выждал небольшую паузу. Он чувствовал, как играет в нем каждый нерв, каждый мускул, но не хотел двигаться с места, не хотел ни единым жестом нарушить сложившееся взаимопонимание.

— И вы подумали, не пригодится ли вам человек с моим опытом — не говоря уже о тех специалистах, с которыми мне довелось познакомиться?

Все тот же спокойный взгляд.

— Да, эта мысль приходила мне на ум.

Случалось ли ей заниматься любовью на берегу? А в постели? Было ли это вообще в ее жизни?

— Значит, насчет самого «Берти» вы не возражаете — пусть уезжает, — уточнил Джек.

— Лишь бы не вывез деньги.

Джек затянулся, выгадывая время. Черт, в такую игру он бы мог сыграть. Дело знакомое.

— Ему дают чеки. Что он делает с ними?

— Чеки выписываются на имя Комитета освобождения Никарагуа. Кажется, так.

— Он кладет их в банк?

— Наверное.

— А что потом? Где он собирается покупать оружие?

— Либо здесь, либо в Гондурасе — там у них склады оружия и тренировочные лагеря. Но сначала он возьмет наличные доллары и обменяет их на местную валюту, чтобы расплатиться со своими людьми.

— Как он их вывезет? На частном самолете?

— Или морем.

— Откуда он отправится?

— Понятия не имею.

— Спросите отца.

— Я с ним больше не разговариваю.

— Обоюдная ссора или только вы порвали с ним?

— Я постараюсь выяснить.

— Спроси его, где поселился «Берти».

— В гостинице в Новом Орлеане.

— Ты шутишь!

— Не знаю только в какой.

— Тебе придется помириться с отцом. Облобызаться с ним. Иначе мы ничего не сможем сделать.

— Значит, ты мне поможешь?

— Сказать по правде, ничего подобного я в жизни не слыхал. Конечно, речь идет о нарушении закона, о серьезном преступлении, но можно взглянуть на это и с другой стороны — мы сделаем это во имя всего человечества. — Джек запнулся, сообразив, что слово «человечество» впервые в жизни слетело с его уст. — Это на случай, если нам потребуется самооправдание. Чтобы убедить себя, что все нормально.

— По-моему, нам не требуется санкция свыше, — ответила Люси. — Я уверена, что мы вправе отобрать у него деньги, тут и думать не о чем. Но если тебе недостаточно мысли о том, скольких людей ты тем самым спасешь, прикинь, как ты распорядишься своей долей. Половину денег я оставлю себе, чтобы отстроить госпиталь — в моих глазах это вполне оправдывает всю затею. А ты получишь вторую половину. Идет?

— Значит, деньги мы оставим себе? — для пущей уверенности переспросил Джек.

— Не возвращать же их ему.

— О какой сумме идет речь?

— Отцу он сказал, что нужно собрать пять миллионов.

— Господи Иисусе, — пробормотал он.

— Спаситель наш, — с улыбкой подхватила Люси.