Бардадым – король черной масти

Глава двадцать третья

– Борька! Оглох, что ль! Я за тобой вон аж откуда бегу… Приехал-таки, старик!

Парень налетел на Костю, с размаху ткнул кулаком в грудь, раскинул руки, чтоб облапить, заключить Костю в объятия, и только тут разглядел, что ошибся.

– Тьфу, черт! – сказал он изумленно, отступая на шаг. – Ну и похож же ты! Прямо как в одной форме отливали… Такая же сажень! Это дружок мой по флоту – Борька, Пичугин фамилия, – пояснил парень. – Мы на одном эсминце служили… Жду вот, я его сюда зазвал, должен приехать. Ну, бывает же так! – изумился он по поводу сходства еще раз, с веселым прищуром в рыжих глазах вглядываясь в Костю. – Вот уж похож так похож! А говорят – природа без повторений. Мать – и та б, наверно, обозналась… А ты не на флоте служил? Или с армии? Меня, между прочим, когда призывали, в сухопутные войска назначили, а потом – бац! – и на Тихий океан…

Костя ответил неопределенно, вроде того, что он и не с флота, и не совсем из армии, но неудержимо разговорчивый, быстрый на слова парень даже не выслушал его ответа – подобно младшему лейтенанту милиции Ельчику, он уже сложил себе мнение, что Костя – такой же, как почти все, кто появляется здесь, приехал начинать свою жизнь в гражданке, вот как приедет и его дружок по эсминцу – Борька…

– Что, не пустили? – кивнул парень в сторону гаража. – С жильем тут, брат, беда… Я, когда приехал, шесть месяцев так жил, что вспомнить тошно. И в вагончике, и в палатке даже… Зимой – представляешь? Печку нажжем докрасна, – кругом лес, дров хватает, – она, стерва, аж чуть не плавится, а ляжешь, понавалишь на себя барахла, какое только есть – одеял штуки три, полушубок, и все равно как собака мерзнешь, до самого нутра пробирает! Зимы тут знаешь какие? Будь-будь! Еще поглядишь… Да, давай познакомимся! – спохватился он. – Лешка меня зовут. Корчагин, – сунул он Косте жесткую, как из дерева, ладонь. – Тут, понимаешь, у нас так глядят: ГРЭС главное, ГРЭС надо в срок пустить, а все остальное, жилье там и прочее – это, дескать, не срочно. Уж который год тут стройка, а видал – сколько народу до́ се по вагончикам? В общежитиях теснотища, начнут ребята на собрании говорить, а им в ответ: где же ваша романтика, энтузиазм где, комсомольский боевой задор? Вы что – на сладкую жизнь рассчитывали? За тем вы сюда и приехали, чтоб трудности терпеть!.. Так куда ты, собственно, двигаешь? Знаешь, что? – оживился он. – Потопали к нам в общежитие! Конечно, не «Метрополь» какой, но как-нибудь до утра пристроишься. Я тебе свою койку отдам, мне сегодня в ночь заступать, все равно она пустовать будет… Но до чего ж ты все-таки на Борьку похож – просто аж чудно́!

Лешка зашагал по доскам размашисто, быстро, не глядя под ноги, не боясь поскользнуться, сорваться в грязь. Костя едва за ним поспевал. Как всякий старожил возле новичка, Лешка был охвачен желанием объяснять и показывать.

– Это хлебопекарня. Это радиоузел наш, для местного вещания, – совал он на ходу руками по сторонам. – Стены вот эти – это комбинат бытового обслуживания строится, прачешная тут будет, фотография, ателье по пошиву одежды… Тут кино будут строить. Уже был проект, да сейчас его переделывают, широкоэкранный теперь хотят… А вон там жилые дома станут. Видишь, вон фундамент заложен, и – вон… Пять домов. Квартиры будут однокомнатные, будут и из трех и из двух комнат, обязательно с кухней, с ванной, – все честь по чести, как в Москве… Отопление от теплоцентрали…

– Вот и тебе, наверно, тут дадут, – сказал Костя, чтобы доставить Лешке что-то приятное за его доброту.

– Мне-то? – обернулся Лешка. – Нет, это для эксплуатационников. А у меня профессия кочевая – нынче здесь, завтра там… Монтажник-высотник. Нам здесь еще работы на пять месяцев, а потом, если завод цветных металлов строить не начнут, куда-нибудь в другие места подамся. Где потеплее. Надоело мерзнуть. Тут и лето-то без настоящего тепла. С октября и до мая – снег, ветры северные, ледяные… Я на Херсонщине вырос, такой климат не по мне…

В стороне осталось длинное, похожее на сарай бревенчатое здание с выцветшими панно в простенках между окон. Вокруг блестела вода, ни с какой стороны к сараю нельзя было подойти по земле – только по дощатым мосткам на сваях. Сарай сидел в воде косо, одна сторона его была погружена глубже, чем другая, чуть ли не по оконные наличники.

– Клуб наш, – сказал Лешка. – Старый. Новый еще не отделанный, без крыши. Лекции и всякие вечера тут уже не проводят, а потанцевать сюда еще собираются, больше негде.

– Как же – по колено в воде? – удивился Костя.

Лешка засмеялся.

– Он только половиной затонул, а в другой половине сухо… Ничего, не пугайся, что все тут пока так, – сказал он бодро. – Я когда приехал – еще хуже было. Тут прямо на глазах все прибавляется. Вообще ты правильно сделал, что именно сюда решил. Хоть здесь условия не важнец, зато это стройка молодежно-комсомольской называется, тут для роста знаешь какие возможности? Нигде таких нет. Бригадирами, десятниками, прорабами, начальниками участков у нас тут почти одна молодежь… Видишь трубу? Сто сорок восемь метров. Таких труб по всему Союзу ну, может, еще десяток насчитаешь, а то и нет. Ее буквально ребятежь отливала. Сорок человек, только-только из ремесленного, самому старшему – девятнадцать… А прорабом у них тоже парнишка был, из техникума, двадцать один год. И ничего – слили, стоит. Комиссия проверяла – отклонение по оси всего на два сантиметра, в пределах допуска. А вон под той горой, на Лайве, реке, водозаборная станция с плотиной строится, будет на ГРЭС для котлов и турбин воду подавать. Там дела такие хитрые – что куда там! Братск с Днепрогэсом вместе! Так знаешь, кто водозаборную строит? Тоже почти пацанва: прорабу двадцать три года, такой-то вот, как я или ты, техникум кончил… Где б ему такую работенку доверили? Проектная стоимость этой станции знаешь сколько? На миллионы счет идет! А тут – доверили. Он на ней знаешь какой опыт отхватит? Другой кто, даже если институт имеет, и за десять лет такого опыта не наберет. Вообще, братва тут – что надо. Сам увидишь. Свойский народ. Всякие недомерки сюда не поедут. Морячки есть, таких вот, как ты, армейских, много. Со всех городов и республик тут найдешь – с Украины, с Кубани, минские есть, со Львова, орловские, воронежские…

Общежитие, куда Корчагин привел Костю, выглядело вовсе не так худо, как представил его Лешка в своих словах. Это было двухэтажное кирпичное здание с большими окнами, широкими лестничными маршами, ковровыми дорожками в коридорах. Правда, в комнаты было натиснуто кроватей значительно больше нормы, но неудобства плотной заселенности в какой-то мере скрашивались уютным видом комнат: проходя мимо отворенных дверей, Костя видел художественные репродукции на стенах, полочки с книгами, транзисторными приемниками, зеркала, платяные шкафы, мягкие полукреслица, современного вида прикроватные тумбочки и на них – лампы-ночники с абажурами из полиэтилена, бросающие теплый, желтоватый, приятно для глаз притушенный свет.

Комната, в которую они вошли, была похуже других. В ней почти впритык друг к другу стояло двенадцать кроватей, и все они выглядели смято, неряшливо. На стенах Костя не увидел ни репродукций, ни полок с книгами, ни портретов космонавтов. Очевидно, обстановка, вид комнат находились в прямой зависимости от желания жильцов.

В комнате были люди. Одни спали, другие, сидя на койках, разговаривали, курили; никто не кинул на Костю даже взгляда. Должно быть, появление постороннего человека тут было привычным делом.

– Эта вот будет твоя, – сказал Лешка, коснувшись рукою железной спинки одной из кроватей – с какого-то чернильного цвета одеялом и торчащею из-под его края подушкою в несвежей наволочке.

– Надо же, наверно, все-таки разрешение спросить? Кто у вас тут над общежитием начальник?

– А! – махнул рукой Лешка так, точно Костины слова были абсолютным вздором. – Ну, ты оставайся тут, чувствуй себя, как дома… – помявшись и как-то слегка смущенно сказал он. – А я… понимаешь ли, мне надо одного товарища повидать… Девчонка тут, понимаешь ли, одна есть… Я, собственно, к ней шел… Я, может, еще забегу, если успею, а нет – так уж тогда завтра свидимся…

– Ладно, – сказал Костя с видом человека, отлично знакомого с амурными делами. – Валяй. Счастливо тебе!

Ему было ясно, что сегодня Лешку он больше уже не увидит.

Лешка тотчас же испарился, а Костя, достав из чемодана булку и кусок колбасы, сел на Лешкину кровать, продавленную посередине ложбинкой, с тощим матрацем, сквозь который явственно чувствовались прутья металлической сетки, и стал жевать.

Напротив, в углу, на двух койках тесной кучкой сидели шесть парней и спорили о футболе. Футбольные страсти, заполонившие планету, вели, оказывается, бурное существование и тут.

Еще четверо парней, сидевших по разным концам комнаты, один – листавший польский «Экран», другой – с гитарою в руках, на которой он менял струну, остальные двое – просто так, дымя дешевенькими папиросами, – рассуждали о просмотренном фильме про Рихарда Зорге. Главным содержанием их реплик было удивление по поводу того, что из деятельности такого бесценного разведчика было извлечено так мало пользы. Ребята доискивались, кто и каким образом в этом виноват.

– Пораспустилась молодежь! – сказал, подымаясь, пожилой небритый мужчина, прямо в верхней одежде лежавший на койке по соседству с Костей, и казавшийся крепко спавшим. Он сказал это не ребятам, а Косте, так, будто видел его уже не в первый раз, и знал, что Костя полностью разделяет его мнение.

– Почему же? – спросил Костя, жуя булку.

– Сопляки! Какое у них право об таких вещах судить? – сказал мужчина зло, всовывая ноги в драных носках в стоявшие возле кровати огромные рабочие ботинки и затягивая сыромятные шнурки. – Что они понимать могут? Чего они в жизни видали? Их еще вчерась с ложки манной кашкой кормили… А тоже, гляди, высказываются, соображения имеют!

Нарочито громко топая ботинками, – в осуждение, – небритый, в перекошенном и задравшемся назади свитере мужчина пошел из комнаты, захватив с тумбочки мыло и грязное вафельное полотенце с грядушки.

Единственная на всю комнату лампочка под потолком горела тускловато, вселяя в душу чувство томительно волочащегося времени, скуки.

Костя открыл чемодан, переменил на себе рубашку, пиджак.

Пойти, что ли, пройтись, поглядеть на вечернюю Лайву? Заснуть сейчас он не заснет, вечер еще только в начале. Не сидеть же здесь, без всякого дела, в скучном желтоватом свете засиженной мухами лампочки…